Путь был опасный. Начиная от Тулы всюду по дорогам встречались ватаги, свободно рыскающие по дорогам стаи волков. Изъеденные зверьем трупы валялись на улицах брошенных посёлков, распространяя на многие вёрсты удушливый смрад.

Петра заваливали челобитными. Но он не читал жалоб.

   — Знаю, всё знаю. А ещё зело знаю, что поелику у нас война, то не миновать быть и испытаниям.

Губернаторы, прикрываясь царёвыми указами, свирепствовали как только могли. Канцелярии их работали днём и ночью, трудясь над составлением двойных ведомостей — «истинных» и «казённых». Добрая половина «истинных» получений шла в карман губернаторов и «персон», остальная часть, заметно тая в пути, отправлялась в казну.

   — Деньги! — непрестанно требовал государь.

Начальные люди не брезговали ничем. Они угоняли с дворов всё, что имело хоть ничтожную ценность. Сам Меншиков содрогнулся, воочию убедившись, во что обратились целые губернии и края.

   — Боже мой! Не Россия, а сплошной погост!

Набравшись смелости, он отписал царю:

«Солдат с крестьянином связан, как душа с телом, и когда крестьянина не будет, тогда не будет и солдат... Понеже армия так нужна, что без неё государству стоять невозможно, того ради о крестьянах попечение иметь надлежит...»

«Всё так и есть, — ответил царь, — как ты описываешь, Александр Данилович. И за умные речи спасибо. Только ты ещё про одну истину упамятовал: как без крестьянина солдата не будет, так не стоять и России без моря. Нам нету иного пути. А посему, не оглядываясь, идите к морю, все к морю, все к морю, светлейший мой князь Александр Данилович». И в самом конце прибавил: «Как на Москву обернусь, совет держать буду про Сената учреждение. В отлучки мои пускай он правит государством, во всё вникает. А мне, путешествующему, где мне за всем углядеть?»

Меншиков, получив цидулу Петра, плюнул на всё.

   — А будь что будет! К морю, так к морю. Сами знаем, что к морю. И про Сенат знаем. Всё знаем. Сколько раз про сие говорилось! Только покудова Сенат учредим, людишки до остатнего все зачахнут...

Сделав смотр армиям, он вернулся, усталый, в свою деревушку и запёрся в горенке, приказав никого не принимать.

Его уже начинала одолевать дрёма, когда вдруг слух уловил чей-то доносившийся из сеней тоненький голосок.

   — Отдохнуть не дадут, черти проклятые! — крикнул светлейший и, вскочив с постели, бросился к двери. — Душу вон вытряхну! Я вам... — И ахнул от удивления:— Никак, Евстигней?

Отдышавшись немного, дьякон без дальних слов приступил к рассказу.

   — Да тебе по умишку не дьяконом быть, — восхитился Меншиков, — а волхвом.

   — Зачем волхвом... Я и протопресвитером ублаготворюсь еси.

   — Будешь протопресвитером.

   — Аминь.

В тот же день Меншиков помчался в штаб.

   — Мазепа? — был его первый вопрос.

   — Сызнова цидулу прислал. Третью по счёту. На недуги ссылается — дескать, рад бы по приказу государя содеять и со всеми полками под Стародуб идти, да на одре лежит смертном.

Меншиков отправил к государю гонца за советом.

   — Так и есть! — простонал Пётр, выслушав гонца. — Изменник!

Но и теперь, когда сомнений не оставалось, он ещё не решался пойти на крайние меры.

   — Пускай за ним скачет сам Меншиков. Пускай поглядит, прикидывается ли гетман или впрямь занедужил. И ежели уличит его в неправдах — немедля в цепи!

Тем временем Мазепа отправил к Александру Даниловичу своего племянника.

   — Ради Бога, — со слезами упрашивал Войнаровский светлейшего, — пожалейте дядю. Ему сейчас идти в путь — всё равно что в могилу отправляться.

   — А могила, она везде могила, — резко отрубил Меншиков. — Где судьба, там и помрёт.

Войнаровский уехал ни с чем.

Мазепа не дождался племянника. К нему явился один из споручников, бывший при армии государя, и дословно передал разговор Петра с гонцом Меншикова. В тот же час Иван Степанович укатил в Борзну. Его сопровождала всего лишь горсть сердюков.

У Борзны гетман встретил Войнаровского.

   — Спасайся! На тебя с войском идёт Меншиков.

Мазепа переправился через Десну и соединился с драгунским шведским полком.

   — И будь он проклят! — с какой-то непонятной рассеянностью плюнул царь, узнав о побеге Мазепы. — Не до него нам! Убёг, чёрт с ним. Слава Богу, что войско с ним не ушло. Только сего и страшился я...

Время отступлений и увиливаний от боёв прошло. Государь приготовился встретиться лицом к лицу с шведским королём.

   — Главное, — вдалбливал он близким, — не в деле со шведами, а в тыльном мире. Всё сулите людишкам и давайте всё, что можно. Наипаче же всего не скупитесь на любые посулы.

То же внушал Пётр и новому гетману Скоропадскому, за которым наказал Голицыну и отцу Никанору (за усердие возведённому в настоятели) следить, «как за собственным оком».

Страх перед не знавшим поражения Карлом давно прошёл у царя. За восемь лет войны Пётр многому научился. Оружейные заводы и кумпанейские фабрики работали вовсю. Острого недостатка в снаряжении, обмундировании и провианте уже не было. Да и подстерегавший его враг был мало похож на нарвского льва, одним ударом опрокидывавшего целые корпусы русских солдат. Шведские армии скорее походили на толпы оборванцев, чем на регулярное войско.

Царь хоть и торопился, но занять Полтаву не успел. С одной стороны, войти в город помешали болота и река Ворксла, с другой — уже орудовал неприятель. Для связи с осаждёнными Пётр приказал метать в Полтаву бомбы, начиненные письмами.

Вскоре через головы врагов в Петров стан прилетела ответная бомба:

«Пороху почти нет. Долго держаться не можем».

Двадцать шестого июня 1709 года государь проехал по фронту. Смотр удовлетворил его. Войска выглядели бодро, даже молодцевато. Поутру начался бой, а к обеду Пётр, хмельной от счастья, уже писал Скавронской:

«Матка, здравствуй! Объявляю вам, что всемилостивый Господь неописанную победу над неприятелем нам сего дня даровати изволил; единым словом сказать, что вся неприятельская сила наголову побита, о чём сами от нас услышите, и для поздравления приезжайте сами сюды».

   — А теперь столы! — по-мальчишески закричал государь, — Столы! Вина! И эх, гуляй, веселись! Ходи, хата, ходи, печь, хозяину негде лечь!

На обед были приглашены пленные: первый министр Карла граф Пипер, фельдмаршал Реншельд, четыре генерала и множество неприятельских офицеров.

Меншиков сам налил первый кубок и подал Петру.

Все встали.

   — Я пью за здоровье учителей! — рявкнул царь. — За здоровье учителей, научивших меня военным артеям!

   — Осмелюсь спросить, кто эти учители? — обратился Реншельд через толмача к государю.

   — Вы, господа шведы!

Глаза пленника повлажнели, на лицо легла тень горькой улыбки.

   — Хорошо же ученики отблагодарили своих учителей.

Начался пир...

Было ещё далеко до утра, когда Пётр проснулся. От хмеля не осталось и следа. Только во рту держался ещё тяжёлый дух винного перегара да правая сторона головы как будто казалась тяжелее левой.

   — Пора! — толкнул он храпевшего рядом светлейшего, но тот что-то промычал и повернулся к стене.

Выскочив в сени, государь вернулся с ушатом холодной воды:

   — Зело помогает. Лучше ослопа.

Через час светлейший с девятитысячным войском спешил уже в погоню за шведами. Догнал он их у Переволочны. Население, испугавшись боя, бежало в лес, разрушив предварительно мост через Днепр. Шведы попали в ловушку и сдались без боя. Карл и соединившийся с ним Мазепа едва успели переправиться в лодке на другой берег.

   — К чёртовой матери! — плюнул в их сторону Меншиков. — Порезвитесь, покелева на свободе.

Погоняя прикладами шестнадцать тысяч пленных, армия светлейшего вернулась в Полтаву.

   — Поздравляю с викторией нового фельдмаршала! — приветствовал государь «птенца».

   — Земно кланяюсь за сию милость высокую, ваше величество. Но ежели нынче же в солдаты меня разжалуете, Богом клянусь, всё едино до последнего издыхания буду славословить великое имя великого нашего Петра Алексеевича.

И, сморгнув непрошеную слезу, Александр Данилович приник в долгом поцелуе к плечу Петра.