…Мастера звали Вероника Альбертовна Шорникова. Это если по паспорту. Год рождения – 1989, и тридцати нет, в сущности, совсем девчонка. Хотя и старше девушки из автобуса № 191. Брагину же она была отрекомендована как Ника Селéйро – один из лучших тату-мастеров Питера.

У Селейро имелся салон в полуподвальном помещении на улице Правды, сайт в интернете, страничка на Фейсбуке, страничка ВКонтакте, страничка в Инстаграме (6 тысяч подписчиков) и твиттер-аккаунт, никак не связанный с профессиональной деятельностью. В твиттере Ника Селейро постила свои мысли относительно природы вещей – иногда довольно глубокие и философские. Правда, краденые и перелицованные на скорую руку, а еще – приправленные изрядным количеством ненормативной лексики. Фолловеров у твиттерной Ники оказалось даже больше, чем в Инстаграме. Около двенадцати тысяч поголовья, как у какой-нибудь удачно стартовавшей поп-звезды. Или популярного политолога, который не вылезает из телевизора.

На то чтобы найти Селейро, у Брагина ушел один рабочий день. Будь тату-талант гражданки Шорниковой менее ярким, времени потребовалось бы значительно больше. Но рыбки кои с предплечья мертвой девушки сами по себе служили неплохой визиткой. Их признали уже во втором, выбранном наугад салоне, неподалеку от собственного дома Брагина.

– Видел, – хмуро сказал его владелец, бритый мужик, похожий на байкера. – Селейровская хрень. Она акварелькой грешит. В таком виде и в таком разрезе.

– Чья хрень? – переспросил Брагин.

– Селейровская. А сама она, стало быть, Селейро. Ника Селейро.

– Мастер – женщина?

– Ну, какая же женщина? Сучка.

В голосе байкера сквозили неприязнь и плохо скрываемая зависть, как будто неизвестная Ника Селейро отравляла ему жизнь самим фактом существования. И не только ему – еще в нескольких салонах и особо продвинутых студиях Брагину сказали едва ли не то же самое, с незначительными вариациями: сучка, выскочка, крадет идеи почем зря, топит коллег по цеху и к тому же – гений самопиара. Обвинение в самопиаре было самым распространенным, и Брагин, науськиваемый сворой селейровских недоброжелателей, даже влез в интернет, чтобы посмотреть, как это выглядит.

316 000 ссылок, сгенерированных за 0,45 сек. Ничего не скажешь, впечатляюще.

На улицу Правды Брагин отправился уже отягощенный знаниями о невероятной интернет-популярности Ники Селейро. И был несколько озадачен скромностью ее тату-норы, мимо которой умудрился проскочить поначалу – такой незаметной оказалась вывеска. И лишь присмотревшись, увидел ее: самый скромный цветочек в букете других вывесок, – но и самый необычный тоже. На вывеске было изображено что-то вроде стилизованного айсберга (издали это напоминало поплавок), а сама надпись гласила:

Прежде чем появиться здесь, Брагин пытался пробиться к Нике Селейро по двум телефонам, указанным на сайте: мобильному и стационарному. Мобильный немедленно сообщил ему, что «абонент находится вне зоны действия сети», да и со стационарным дела обстояли не лучше. Номер либо был занят, либо выдавал длинные гудки. Промучившись с каналами связи около часа, Брагин плюнул на условности. И вот, пожалуйста, стоит перед тяжелой дверью, обитой рваными листами железа. Посередине двери, на уровне лица, имелось окошко, как в каком-нибудь доме терпимости на Диком Западе. Ручка, за которую можно было бы ухватиться, отсутствовала как класс, зато присутствовал деревянный молоток: он свисал с толстого кожаного ремня – скорее всего, части упряжи, украденной у ездовых собак.

Интересно девки пляшут, –  подумал Брагин и, приподняв молоток, стукнул им по двери: железо отозвалось глухим вибрирующим стоном. А спустя минуту (в течение которой следователь раздумывал, стоит ли постучать еще раз или отступить) дверное окошко распахнулось. И в нем показался раскосый узкий глаз и часть оливковой щеки.

– Ну? – раздалось из-за двери.

– Ника Селейро.

– Ну.

– Я могу войти?

– Э?

Оторванный от лица автономный глаз качался в окошке, подобно перу черного лебедя на озерной глади. И нес в себе ровно такую же нулевую информацию. Чтобы хоть как-то сдунуть перо, заставить его взаимодействовать, Брагин сунул в окошко свое удостоверение. Окошко благополучно захлопнулось, и снова перед следователем возникла дилемма – уйти? остаться?

Не слишком гостеприимное место – «Йоа и ездовые собаки».

…Впрочем, никаких ездовых собак в норе на улице Правды не было. Ни самоедов, ни маламутов, ни хаски. Брагин понял это, когда железная дверь все-таки распахнулась и он оказался внутри, в помещении с низким потолком, по которому змеились трубы. Все они были выкрашены в белый цвет, в то время, как потолок – в черный. Стены тоже белые, идеально гладкие, а на полу лежала черная плитка. В дальнем углу помещения, под гроздью ламп самой разной величины, стояло кожаное кресло исполинских размеров – такое же черно-белое, как и весь остальной интерьер. С подголовником, подлокотниками и массой других выступающих деталей. В кресле полулежал раздетый до пояса молодой человек, а над ним колдовала девушка в жилетке, натянутой на цветную кофту. Девушка – так решил про себя Брагин, хотя собственно девичьего в ней было мало.

Наверное, это и есть Ника Селейро.

Несмотря на сетевую популярность, селфи в интернете Ника никогда не выкладывала. А на ее многочисленных аватарах красовались те самые хаски и самоеды. И какие-то припорошенные снегом бородачи с грустными глазами и в малахаях; в одном из них Брагин признал полярного исследователя Руаля Амундсена. Остальные наверняка тоже были полярниками. Исходя из подобной концепции, Нике Селейро следовало бы устроить свой салон где-нибудь в иглу, среди торосов. А здесь, в полуподвале, в самом сердце Питера, было тепло.

И даже жарко.

И раздавалось легкое умиротворяющее жужжание: Ника Селейро набивала тату с помощью специальной машинки. И даже не повернула голову в сторону Брагина. Зато глаз, плававший в окошке, наконец обрел хозяина. Им оказался невысокий человек азиатской наружности в джинсовом комбинезоне, надетом прямо на голое тело. С ходу понять, сколько лет азиату, было невозможно: может, тридцать, а может, и все пятьдесят.

– Я бы хотел поговорить с Никой, – сказал азиату Брагин. – Это не займет много времени.

– Ждите, – ответил тот.

– Сколько?

– Она сама решит.

– Вы сообщили обо мне?

– Ждите.

Произнеся это, азиат отошел от Брагина и устроился за конторкой в углу. И углубился в какие-то записи. Торчать одиноким пнем посреди зальчика следователю вовсе не улыбалось, и он присел на венский стул: один из трех, стоявших вдоль стены. Знакомство с «Йоа и ездовыми собаками» продолжилось, и чем больше Брагин изучал интерьер, тем больше удивлялся. Ни тебе развешанных по стенам фотографий татуировок, – а именно они дают представление о творчестве мастера. Ни постеров, ни плакатов, ни любовно собранных символов профессии. Единственное цветовое пятно на стене – картина, репродукция; она выполнена в популярной ныне манере 3D печати на холсте. Возможно, и без 3D обошлось, Брагин не в курсе последних веяний. Но репродукция любопытная, с какой-то старинной картины, немецкой или голландской: изгиб замерзшей реки, зимние забавы на ней. Заваленная снегом деревушка, прилепившаяся к реке. Деревья, что вплелись в деревеньку; дети, птицы. Все-таки голландская. Очень похоже на Брейгеля. Жена Брагина, Катя, большая поклонница Северного Возрождения, могла бы сказать наверняка. Еще бы и название картины вспомнила. Но, начитавшись о Нике Селейро в интернете, Брагин ожидал увидеть что-нибудь необычное: космический дрон из «Звездных войн», распятый на стене. Или фюзеляж австро-венгерского биплана, подвешенный на цепях к потолочным трубам. Или – совсем уж хайтечное, отсылающее к стилистике «Матрицы».

А хренушки.

Хорошо хоть компьютер есть.

Большой стационарный Imac, – опять же предмет вожделений Кати. То есть он был им когда-то. В те времена, когда Катя могла позволить себе думать о разных вещах; могла позволить себе быть девчонкой, подсевшей на симуляторы, – вождение пассажирского самолета или там подводной лодки. Или того же биплана, австро-венгерского, прямиком из Первой мировой. Который Ника Селейро так и не догадалась повесить в своем салоне. Мысль о Кате-прошлой тотчас вызвала мысль о Кате-настоящей, а заодно и боль. Легкую, как жужжание тату-машинки. Брагин привык к ней, научился купировать, забрасывать другими мыслями. В основном – связанными с работой. Вот и теперь – он легко переключился на новости из вчерашнего дня.

Они пришли от Паши Однолета. Щенку неожиданно повезло, и он нашел место, так или иначе связанное с девушкой из автобуса № 191. Впрочем, везение это было весьма условным, учитывая, что именно обнаружилось в квартире, к которой подошли ключи. Кто именно обнаружился.

Очередной труп.

Не безымянный, в отличие от девушки, но масштаб бедствий просматривается уже сейчас. Скрипач, лауреат и, мать его, медийная персона, – а это означает, что Брагина будет трепать начальство. Ежедневно и ежечасно, потому что подобное убийство относится к резонансным; к тем, что находятся на особом контроле и за которыми пристально следит общественность.

Однолет не получил по шапке, хотя и заслуживал: метод проникновения в жилище был выбран не самый удачный, плюс организационные тёрки. Преступление было совершено в Невском районе, и формально его должны расследовать местные правоохранители. Даже следственная группа там отметилась, вызванная участковым (в свою очередь, вызванным Однолетом), – но кому нужен дополнительный геморрой в лице укокошенного деятеля культуры? Правильно, никому. Вот все и спихнули на Брагина, поскольку расследование убийства Филиппа Ерского и Неизвестной необходимо объединять в одно дело. Факт настолько же очевидный, насколько и неприятный. Все эти скрипочки, смокинги и группа поддержки в виде Мюнхенского филармонического оркестра… Далеко не единственного – есть и другие оркестры, не менее прославленные, у всех на устах. Ну, как начнут писать коллективные письма?.. Следователь прокуратуры Невского района Телятников, с которым пришлось просидеть полночи, утрясая и документируя, уже при расставании пожалел Брагина. Когда они стояли на крыльце у участкового пункта полиции, и Телятников, приземистый лысоватый мужичонка со сломанными ушами, жадно курил, выпуская сизый дым прямиком в черное заиндевевшее небо. А Брагин жадно смотрел на этот дым, уже давно находившийся под запретом. Как и многое другое, многое…

– Куришь? – спросил Телятников, упершись в брагинский взгляд.

– Бросил.

– Ну, с таким делом снова закуришь.

– Думаешь, висяк?

– Висяк не висяк, а крови у тебя попьют. Не люблю артистов этих. Сплошной вертеп. Сплошные потаскухи.

– Ну, этот вроде на скрипке играл, – вступился за покойника Брагин.

– Вот и доигрался… хер на скрипке.

– Ну, ты уж совсем! Классика, между прочим, – благородное занятие.

– Положим, его не с инструментом нашли, а без порток. Извращенцы чертовы. Черно у них внутри, черные души, черные сердца. А в мотивах начнешь копаться – такая же чернота и вылезет. Или вообще – Содом и Гоморра. Черви попрыгают. Ой, не повезло тебе, Валентиныч.

– Как-то будет.

– Оно понятно. – Телятников улыбнулся, показав желтые прокуренные зубы. – «Как-то» оно всегда бывает. Степанцов пока походит по квартирам, порасспрашивает, может, нароет что-то ценное. Но я бы не обольщался.

Степанцова, местного коллонтаевского участкового, Брагин видел лишь мельком – обычный, задавленный текучкой старший лейтенант лет сорока пяти с гаком. Мешки под глазами, скорбная подкова вместо губ, плохо выбритые студенистые щеки. Толку от таких служивых немного, особенно в деликатном деле голого скрипача.

– Я и не обольщаюсь.

– Ну, удачи тебе!

Телятников крепко пожал руку Брагину и долго не отпускал, тряся ею в воздухе. Несмотря на бессонную ночь, настроение у него было отличное (пронесло так пронесло!), а вот у Брагина настроение было на ноле. Фиговое настроение, чего уж.

Утром, после летучки у начальства, оно только ухудшилось; ни одной удобоваримой версии относительно убийства девушки в автобусе, а тут еще музыкантишка, пропади он пропадом, нарисовался, есть ли у Сергея Валентиновича хоть какие-то соображения по этому поводу?

– Прикидываем. Думаем. Работаем. Как всегда. Нащупаем подходы – сразу доложу. – Эта домашняя заготовка не раз спасала Брагина. Но сейчас не прокатило.

– «Как всегда» не получится, – ответствовало начальство в лице советника юстиции В. К. Столтидиса.

Лицо это, надо сказать, было довольно примечательным – во всех смыслах. Как будто взятым напрокат у знаменитого испанского художника Эль Греко. Аскеза и тщательно задрапированная страстность – вот его доминанты. Так, во всяком случае, это выглядит со стороны. Человека, малознакомого с В. К. Столтидисом (а таких людей – подавляющее большинство), мог и испугать его взгляд, горящий недобрым огнем. Легко предположить, что это за огонь: он вырывается прямиком из преисподней, где черти поджаривают грешников на шипящих сковородках. И лишь немногие посвященные правильно идентифицируют языки пламени в глазах В. К. Столтидиса: пикничок за городом, жарим колбаски!..

– Мне уже звонили.

– Я понимаю, – вздохнул Брагин.

– Не понимаешь, Сережа. Не бомжа на помойке грохнули. Не поножовщина в рюмочной. Не рейдерский захват общественного туалета. Музыкант мирового уровня, чуешь? Звезда, а не какой-нибудь Хаммура́пи.

«Хаммурапи» было любимым словом В. К. Сама историческая фигура вавилонского царя, несмотря на ее величие, и близко не несла в себе столько смыслов и коннотаций, сколько вкладывал в нее советник юстиции:

– …Творческие – они такие. Хлебом не корми, дай посмердеть. Так что жди бурления говн. И хорошо бы нам в них не захлебнуться…

– Выплывем, куда денемся.

– Вот только без шапкозакидательства, товарищ Брагин. Значит, так. О ходе расследования мне докладывать ежедневно.

– Само собой.

– Ускориться максимально.

– Само собой.

– Подключить всех, кого возможно.

– Хорошо бы. Только народу у меня маловато.

– Совсем?

– Просто швах.

– Ладно. Подкину тебе парочку толковых людей в ближайшее время. И вообще – режим благоприятствования обеспечу. Но чтобы нашел мне убийцу, понял? Иначе…

– Иначе – Хаммурапи. Чего не понять.

– Что?

Отблески огня в глазах В. К. Столтидиса видоизменились, а Брагин не заметил этого, даже странно. Не пикничок за городом, нет… Вернее, пикничок – только выехали на него черти из преисподней. И одними колбасками дело не ограничится. И шашлыком не ограничится, а вот тушка Брагина будет в самый раз. Зажарят на вертеле и слопают без перца и соли – с чертей станется.

…Азиат за конторкой в «Йоа и ездовых собаках» тоже напомнил Брагину черта. Ну, или чертика из табакерки. Волосы прямые и жесткие, как будто смазанные жиром. И такое же лоснящееся, круглое лицо с несколькими прорезями: губы, ноздри, глаза. Словно кто-то тыкал ножом в блин, а потом бросил это бесперспективное занятие.

Вряд ли японец. Китаец? Монгол?

Условный китае-монгол что-то писал, высунув от усердия кончик языка. Писал и хмурился. Комкал лежащую перед ним бумагу и бросал ее прямо на пол: весь пол перед конторкой был засыпан кое-как слепленными бумажными снежками. Брагин даже принялся подсчитывать их – и дошел до тридцати одного. На тридцать втором из угла, где располагалось кресло, послышался стон. Повернув голову, следователь заметил, что распластанное на кресле тело дернулось и обмякло. Жужжание машинки немедленно прекратилось, а Ника Селейро, соскользнув с маленького вертящегося стула, направилась в сторону Брагина.

В их с азиатом сторону.

Она прошла мимо Брагина, как мимо пустого места, и остановилась рядом с конторкой.

– Вырубился, – констатировала Селейро, очевидно, имея в виду жертву тату-экзекуции. – Слабак. Займись им, Ханбунча́.

– Сёп, – прошелестел экзотический Ханбунча и выскользнул из-за конторки.

В любом другом случае обстоятельный Брагин обязательно предался бы размышлениям о Ханбунче. Странное имя (склоняется ли оно или незыблемо, как свая, вбитая в землю?); странный говор, странные занятия; что вообще делает Ханбунча в тату-салоне в центре Питера? Не просто же так стоит он за конторкой, марая бумагу?..

В любом другом случае – да. Но в этом он немедленно забыл и о Ханбунче, и о парне в кресле: теперь все внимание Брагина было приковано к Нике Селейро. Никогда еще за свою – почти сорокалетнюю – жизнь он не видел такой… такого человеческого существа.

Ника Селейро была совершенна.

При этом почти невозможно было понять, что это за совершенство – мужское (вернее – юношеское) или женское. Или совершенство машины, где каждый сантиметр тела высчитан в полном соответствии с золотым сечением. В миндалевидных глазах Ники плескалась нестерпимая, ничем не замутненная синева, на четко очерченных губах блуждала усмешка, а подбородок делила надвое едва заметная ямочка. Нисколько не портившая Нику-девушку и придающая дополнительное очарование Нике-юноше.

Андрогин, вот как называются такие люди.

Ника была типичным андрогином, или выдающимся андрогином, намба ван в своем классе. Какая тут к чертям Вероника Альбертовна Шорникова 1989 года рождения? На кой ляд вообще сверхлюдям паспорта? Примерно об этом думал Брагин, пожирая глазами лицо Ники Селейро. А еще о том, что отмени она аватарки с собаками и полярниками и пристегни вместо них свое собственное лицо – количество подписчиков не то что утроилось бы – удесятерилось. И счет пошел бы на миллионы, и сам Брагин подписался бы. В первых рядах. Специально завел бы себе аккаунт – и подписался.

Была еще одна особенность – татуировки.

То, что следователь издали ошибочно принял за блузку, при ближайшем рассмотрении оказалось татуировками. А вся одежда на Нике Селейро состояла из джинсов и кожаной жилетки. И уже из-под жилетки выскальзывали все эти птицы, цветы, листья, водопады и клинки. И иероглифы, и арабская вязь, и скандинавские руны. Татуировки покрывали руки Селейро и часть шеи – с правой стороны. И часть лица – тоже с правой. Оттого и казалось, что Ника Селейро – охотник, сидящий в засаде. Или львица, сидящая в засаде. А само лицо – ловушка.

Не стоит ему доверять.

– …Насмотрелись? – спросила Ника Селейро, коротко улыбнувшись.

– Эм-м…

– У вас пять минут. Потом я вернусь к клиенту. Его время уже оплачено. В отличие от вашего.

Что ж, условия здесь диктует она. И Брагину придется играть по ее правилам.

– Хорошо. Постараюсь уложиться. Меня зовут Брагин Сергей Валентинович. Я следователь…

– Давайте этим и обойдемся.

– Не хотите взглянуть на удостоверение?

– Я в них не разбираюсь. Что вас интересует?

Никаких эмоций – ни любопытства, ни страха, ни настороженности. И лишь синева глаз стала еще бестрепетнее, еще нестерпимее.

Завороженный татуированной волной, омывающей лоб и правую бровь Ники Селейро, Брагин достал из папки фотографию карпов кои и протянул их девушке.

– Ваша работа?

– Моя, – едва скользнув взглядом по снимку, сказала она.

– Меня интересует девушка, которой вы сделали эту татуировку. Расскажите о ней.

– А это была девушка? – Волна над бровью приподнялась.

– Вы не помните?

– Я помню татуировку. Этого достаточно.

– Ну, хорошо. – Брагин попытался зайти с другого конца. – Обстоятельства, при которых вы делали это тату… Они сохранились в памяти?

– Ничего такого, что заслуживает внимания. Иначе бы я запомнила.

– Вы же понимаете, я пришел не просто так.

– Никто не приходит сюда просто так.

Серфер из тебя неважный, Валентиныч, –  подумал Брагин, того и гляди волна накроет с головой, утопив надежду хоть немного продвинуться в деле Неизвестной из автобуса.

– Эта девушка убита, Ника. Зарезана в автобусе несколько дней назад.

Никакого просвета в холодной синеве. Хоть бы дельфины появились. Или акулы, черт с ними! Или синие киты.

– Кому я должна посочувствовать? Вам или этой несчастной?

– Убийство – серьезная вещь. Несправедливая. Я надеюсь на помощь. Любая деталь будет ценна…

– На свете полно несправедливых вещей и без убийства.

– Любая подробность, даже самая незначительная, – продолжал гнуть свое Брагин.

– Я делала эту татуировку в октябре. Пятнадцатого или шестнадцатого.

Ну вот, пошли дела кое-как!..

– Не проще ли посмотреть в записях? Вы ведете записи?

– Нет.

– Как же вы связываетесь с клиентами? Назначаете им время? А сами татуировки? Их ведь нужно обсудить. Сделать предварительный эскиз. Так, кажется, это называется?

– Это называется флэш. Но дело в том, что я работаю без предварительных эскизов.

– Такое возможно? – удивился Брагин.

– В моем случае – да. Фрихэнд.

– Что?

– Я должна перевести это с английского?

– Э-э… Свободная рука. Я понял. В общих чертах. Но хотелось бы еще понять, как это выглядит.

Губы Ники снова сложились в усмешку, на этот раз – снисходительную.

– Как вариации на тему. Клиент описывает то, что хотел бы увидеть. Я претворяю его фантазии в жизнь. Вот и все.

– Так просто?

– Не так просто. Сложнее, чем вы думаете. На грани гениальности.

В том, как ослепительно сияющий андрогин произнес это, не чувствовалось даже намека на иронию или самоиронию. Ника Селейро была полностью убеждена в том, что гениальна. Но самое удивительное, что и Брагин мгновенно оказался на ее стороне. В зыбком и невероятно притягательном мире цветов, птиц и изречений, нанесенных на дамасскую сталь. Самую настоящую, несмотря на то что это была всего лишь проекция на коже.

– Та девушка… Она попросила вас набить именно этих рыбок? Описала их?

– Нет. – Волна снова занесла свой хищный гребень над бровью Селейро. – Погодите. Она была из особенных клиентов. Иных.

– Иных? – Теперь уже и Брагин приподнял бровь.

– Иные, да. Они не просят о чем-то конкретном. Они хотят воспроизвести эмоцию. Или состояние.

– Эмоции проходят. Состояния меняются. А татуировка остается надолго, если не навсегда. Я не прав?

– Мне все равно, что будет с иными потом. Это – не моя история.

– А если они придут снова? Есть же такая практика… Э-э… Делать из старых тату новые…

– Они и приходят. Не все, но многие. Но мой кавер-ап стоит в два раза дороже первоначальной работы. Иногда – в три, в зависимости от сложности переделки.

– Девушка была у вас впервые?

– Да.

– Как-то же она узнала о вас?

– Вероятно, соцсети. Телефоны на сайте.

– Вам не дозвониться. Я пробовал. Напрасный труд.

– Ханбунча не всегда берет трубку. Он пишет роман, очень им увлечен, так что не брать трубку простительно.

– Тот человек в комбинезоне?

– Других здесь нет, – снова улыбнулась Ника. – Только вы, я, мясо в кресле и Ханбунча. Он – мой администратор.

– Я могу поговорить с ним?

– Вы – можете. Вопрос в том, захочет ли он разговаривать с вами.

Ну, Валентиныч, где же твой хваленый артистизм? Умение на раз-два считывать свидетеля, настраиваться на одну волну с ним; самому быть волной, ласковой и нежной, – и выносить потенциального союзника к тем берегам, где сияет истина. Ведь все свидетели, если они не заинтересованы по каким-то причинам в сокрытии важных сведений, – потенциальные союзники.

Ника Селейро – не союзник.

Плевать ей на истину. Плевать на все, кроме себя любимой. Каждой своей репликой чертов андрогин подчеркивает это. Изощренно издевается над заскорузлым работником правоохранительных органов. Наверное, так она и думает – заскорузлый. Недалекий, не разящий наповал отточенной надменной фразой, а попросту – унылое говно. Не стыдно только за ботинки, потому что ботинки у Сергея Валентиновича Брагина всегда начищены до блеска.

Пунктик такой, да.

У Ники Селейро совсем другие ботинки – раздолбанные, облупленные на носах, так что даже цвет определить невозможно. И шнурки под стать ботинкам: порванные в нескольких местах и связанные в узлы. Это удивляет Брагина, но и обнадеживает одновременно: в безупречном, почти машинном облике Селейро обнаружилось хоть что-то человеческое.

– Что это за имя – Ханбунча?

– Обычное имя. Якутское. Он якут.

– И пишет роман?

– Да.

– Любопытно было бы прочесть.

– Вряд ли это случится в ближайшее время. Он застрял на второй главе. Целый год ее мусолит.

– Давно он у вас работает?

– С конца первой главы.

Все же это настоящее искусство – отвечать на вопросы, толком на них не отвечая. Вы спросили – я ответила, галочка поставлена, и делайте с ней, что хотите. Брагин злится на Нику Селейро, по-настоящему злится, ни на секунду не переставая по-детски восхищаться ей.

– Вернемся к девушке. Ну, или к ее татуировке. Если вам так удобнее.

– Удобнее, да.

– Татуировка – отличная, я не спорю. Реалистическая и всё такое. Даже гиперреалистическая. Но вы говорили об иных. О тех, кто просит, чтобы вы выразили их эмоции. Очевидно, это была очень простая эмоция.

– Хотите сказать – примитивная?

Вот ты и попалась, дорогуша. Вот на чем тебя можно подловить, когда все другие средства исчерпаны. На снобизме. На тупом бараньем чувстве собственной исключительности.

– Примитивно исполненная. У мастеров тоже случаются неважные дни.

– Вы вольны думать, что угодно.

Попалась, попалась!..

– Вы говорили с девушкой, Ника. Прежде чем заняться этим своим… фрихэндом. Она как-то сформулировала свои пожелания?

– Время вышло. – Ника больше не улыбалась снисходительно. Она вообще никак не улыбалась, как будто губы ее заросли переползшим с предплечий вереском. – Мне нужно вернуться к клиенту.

– Мясо в кресле вполне подождет еще пару минут. А я могу вызвать вас повесткой. И вы обязаны будете прийти.

– Если хочешь найти правду – ищи там, где ложь. Они всегда спасут друг друга, а ты останешься в дураках.

– О чем это вы?

– Не я. Та девушка. Не совсем уверена насчет точности формулировок, но что-то похожее она произнесла.

– И после всего сказанного получились те самые рыбки?

– Эти рыбки – не новость. И не эксклюзив. Довольно распространенный сюжет.

– Но ей он понравился?

– Вы смотрите и не видите. А она увидела. И ей понравилось, да. Но теперь это не имеет никакого значения.

– Что я должен был увидеть?

– То же, что и та девушка. А если нет – значит, не должны.

Это – не имитация ответа. Это и есть ответ, самый правдивый из всех возможных, хотя и до него Ника Селейро не врала Брагину. Не ее вина, что они видят мир по-разному. Или, скорее, пребывают в одном пространстве, но в разных реальностях. Совсем как в ужастике «Сайлент-Хилл», который когда-то так испугал Катю, и зачем только они потащились на эту киношку?..

– Вы знаете человека по имени Филипп Ерский?

– Простите?

Не то чтобы вопрос возник совсем уж ниоткуда, хотя на лауреате и звезде не было ни одной татуировки. Неизвестная и Филипп связаны – квартирой на улице Коллонтай, хотя и не были любовниками. Во всяком случае, незадолго до смерти девушка занималась сексом не с Ерским, с кем-то другим, – это, по биологическим образцам, установила экспертиза.

– Филипп Ерский. Известный скрипач.

– Нет. Никогда о таком не слышала. Я – не целевая аудитория скрипачей. Вы, судя по всему, тоже.

Все так и есть. Это Кате нравится классика в любом ее проявлении – будь то опера «Паяцы», балет «Петрушка» или струнные группировки, окопавшиеся в Филармонии. Филармония – еще щадящий вариант, бюджетный. Хуже обстоит дело с Мариинским, куда они обязательно наведываются раз в два месяца. Или два раза в месяц, в зависимости от репертуара и премьерных показов. Любовь к классической музыке перешла к Кате по наследству от родителей. А вот Брагин ничего похожего не унаследовал и ограничивается редким прослушиванием групп своей юности – «Red Hot Chili Peppers», «Guns N’ Roses» и «Nirvana». И нет ни одной оперы, от которой Сергея Валентиновича не клонило бы в сон. Зато на балете он никогда не спит в ожидании – вдруг кто из танцоров споткнется на ровном месте, уронит партнершу или недокрутит фуэте.

Ужасный человек – следователь Брагин.

К тому же здесь и сейчас ему хотелось бы узнать, что слушает Ника Селейро. Для полноты картины, так сказать. И для вящей убедительности психологического портрета: все последние минуты Брагин слышит жужжание где-то внутри себя. Это невидимая машинка набивает на сердечной мышце портрет проклятого андрогина.

Как сводить его впоследствии – неизвестно.

– Если вы хотите спросить, что именно слушаю я…

– Нет, – быстро открестился Брагин.

– Ничего не слушаю. Музыка меня утомляет.

А ведь верно. В «Йоа и ездовых собаках» тихо, как в гробу. И что вообще означает название? С ездовыми собаками все более или менее понятно, но Йоа…

– Погуглите. – К Нике снова вернулась способность снисходительно улыбаться.

– Что?

– Вас ведь интересует название.

– Нет.

– Оно всех интересует. Почему вы должны быть исключением?

– Учитывая специфику визита, я и есть исключение.

– А, ну да, – сразу поскучнел андрогин. – Убийство.

– Девушка как-то представилась? Назвала свое имя?

– М-мм…

Понять, что происходит внутри идеальной черепной коробки Селейро, невозможно. Очевидно, там идет какая-то работа. И Брагин силится представить, что это за работа, но ничего, кроме майнинга биткоинов, в голову не приходит.

– Чтобы объяснить, чего именно от вас ждут, нужно вступить в разговор, не так ли?

– Да.

– Разговор – это общение…

– Общение с малознакомыми людьми не предполагает их фиксации в памяти. У меня как минимум один клиент ежедневно. Иногда бывают два. Я уже молчу о тех, кто пытается втиснуться в мою жизнь вне стен салона.

– Вы сами сказали. Она была иная.

– Это ничего не меняет. Но если бы даже случилось чудо и я вспомнила… Иногда люди предпочитают не называть настоящих имен. Или обходятся никнеймами. Кличками. У байкеров это особенно распространено.

– Она имела какое-то отношение к байкерам?

– Не думаю.

– И при этом не сообщила своего настоящего имени…

– Я не утверждала, что она назвалась чужим именем. Просто сказала, что не помню его. Ни настоящего, ни придуманного. Никакого. Вот и все.

– Надеюсь, деятельность вашего салона сертифицирована?

Брагин терпеть не мог выкручивания рук, особенно если это касалось не подозреваемых, а свидетелей. И меньше всего хотел дешевого ковбойского наезда в стиле своего приятеля, капитана Вяткина. Кто только дернул Брагина за язык?

– Даже если бы вы прихватили пожарную инспекцию и санэпиднадзор, я все равно не сказала бы больше, чем знаю. А сертификаты на стене, за вашей спиной. В рамочках. Можете ознакомиться.

– Вы не поняли меня…

– Разве?

– Я имел в виду только то, что ваша студия – это не какой-нибудь подпольный бордель, где анонимность обязательна. Не блатхата и не шалман.

Ника, до сих пор рассеянно слушавшая, вдруг перебила Брагина:

– Шалман. Она что-то говорила о шалмане.

– Вам?

– Нет, это был телефонный звонок. Ей позвонили, и она с кем-то договорилась о встрече. «Увидимся в шалмане», если дословно.

– И все?

– Нет. Она сказала – «Увидимся в шалмане. Сегодня вечером. Не опоздай к приливу».

– Понятно. Это был единственный звонок?

– Я попросила ее отключить телефон сразу после разговора. Так что он был единственным.

Что-то сломалось внутри андрогина, Брагин чувствовал это. Но поломка была незначительной и никак не мешала майнингу. Просто где-то в другом отсеке запала какая-то клавиша. Или кнопка. Как если бы совсем крошечная птица сдуру влетела туда и теперь топталась по мертвым бездушным деталям своими лапками.

Андрогин не взволнован, он просто задумался. Размышляет. И это вполне себе человеческие размышления, женские.

– Она была не похожа на других. Та девушка.

– Иная, – напомнил Нике Брагин.

– Не в этом дело. Не только в этом. Бывают такие люди. О них думаешь даже тогда, когда они исчезли с горизонта. Что, как, откуда, почему. Вы понимаете меня?

– Надеюсь, что да.

– С вами тоже такое случалось?

Птичка и не думает вылетать из западни и теперь крушит не только кнопки, но и микросхемы. А микросхемы – тонкая вещь. И Брагину бы сейчас самое время призвать в союзники свой артистизм и, как по нотам, разыграть участие. Рассказать коротенькую байку или притчу, коих Сергей Валентинович скопил множество за свою профессиональную карьеру. Лучшей поклевки для мелкой рыбешки и сочинить нельзя (а свидетели и есть рыбная мелюзга, в отличие от царь-рыбы – преступника). Одно удовольствие смотреть, как они захватывают наживку – мягкими сентиментальными губами. А потом подсечка – и всё, готово. Бери свидетеля тепленьким – и хоть на жарёху, хоть на уху.

Но Ника Селейро – особенная. Такая сорвется с любого крючка. Или просто не заметит его. На одной стороне ее лица бушует Атлантика, другая – сохраняет безмятежность. С трудом сохраняет – так почему-то кажется Брагину.

– …Это случается со всеми. Особенно в молодости.

– Ну да.

– Значит, вы вспоминали ту девушку?

– Нет. А теперь пытаюсь понять, что заставило меня забыть о ней.

Для андрогина (в сознании Брагина он почему-то все больше смыкается с роботами-андроидами и этномашинерией «Звездных войн») Ника Селейро чересчур откровенна. С другой стороны – это безопасная откровенность, безнаказанная. Сертифицированная. Даже пожарной инспекции и санэпиднадзору она не по зубам. Что уж говорить о скромном следователе Сергее Валентиновиче Брагине?

– …И как, получается?

– Увы.

– А… ваш администратор? Может быть, у него получится?

– Мы уже обсудили это. Или нет?

Игра сделана. Основное время закончилось, но, может быть, есть надежда на дополнительное?

– Занятная у вас репродукция висит, – сказал Брагин.

– Мне тоже нравится. Но ее, как правило, не замечают.

– Я первый, кто заметил?

– Не первый.

– А та… Иная девушка?

– Она как раз и не заметила.

– Это Брейгель?

– Это Брейгель. «Пейзаж с конькобежцами и ловушкой для птиц».

Брагина так и подмывало снова приблизиться к репродукции, потому что ловушка для птиц прошла мимо него. Птицы – да, птиц было полно, они парили в небе и сидели на ветвях, а ловушка…

Конькобежцы на реке – вот кто отвлек его внимание. Десятки стоящих на льду людей, скользящих по льду; высокие уступчатые крыши, снег – только это и бросается в глаза.

– Нашли ее?

– Кого? – удивился Брагин.

– Ловушку для птиц.

– Я даже не искал.

– Ну да. Вы же не знали, как называется картина. А без подсказок не обойтись, особенно когда не представляешь, с чем имеешь дело.

Наверное, именно так выглядит твиттер-философия Ники Селейро. Дурачкам кажется, что она соорудила нечто значительное. Психологический квест, пройти который удается не всякому. На самом деле всякому, включая малолетних детей, но адепты андрогина предпочитают этого не замечать. Иначе как прослыть избранным?

– Самое главное – всегда в другом месте. Вот что я хочу сказать.

– Но эта история в основном о конькобежцах. – Сергей Валентинович и не заметил, как втянулся в селейровскую софистику.

– Вам так кажется.

– А вам нет?

– С некоторых пор я вижу только птиц.

Да-да. Тех самых, что разрушают микросхемы.

– Если вы все-таки вспомните… – Брагин сунул руку в карман пиджака. – Что касается девушки. Ну, вдруг… Вот моя визитка.

– Это вряд ли. Впрочем… Оставьте визитку на столе. Вон там, рядом с компьютером.

Ника Селейро даже не попрощалась с Брагиным. Даже кивка он не удостоился. Зато у него оставалось время, чтобы (уже вполне осмысленно) взглянуть на картину. Теперь, благодаря подсказке андрогина, он сразу же нашел ловушку для птиц, довольно грубо сработанную: снятая с петель дверь, уложенная на снег под углом градусов в тридцать и подпертая палкой. Плюс зерно, которое рассыпали под дверью. Не совсем понятно, как непосредственно срабатывает механизм ловушки, но им, в шестнадцатом веке, виднее. А в двадцать первом, у стола, где стоит компьютер, Брагина ждало очередное – и не самое приятное – открытие. Вся поверхность была завалена визитками: простенькими, похожими на брагинскую; и гораздо более причудливыми – это касалось не только цвета, качества бумаги и шрифта, но и формы. На одной из них (маленький белый квадрат примерно 3 на 3 сантиметра) красовалась бычья морда:

Эта задиристая надпись – вот и все, что смогло уместиться под мордой. Ни адреса, ни телефонов. Впрочем, за судьбу одуванчиков-вегетарианцев не стоило особенно переживать: живы-здоровы и тоже имеют опосредованное отношение к Нике Селейро.

Дзен-бургерные и мантра-бары, ну надо же!

Среди визиточной россыпи обнаружилось и несколько инородных тел: бумажные шарики-снежки, прилетевшие сюда прямиком из якутского романа. Брагин даже подхватил один из них и воровато сунул себе в карман. И снова переключился на визитки: доминировали вовсе не рестораны, кафе и фитнес-клубы. Там было полно всяких имен, и будь у Брагина возможность – он обязательно всмотрелся бы в эти имена. Чисто из отшлифованного годами профессионального любопытства. Но такой возможности ему не представилось: перед следователем вырос Ханбунча.

Как хрен на грядке, подумал Брагин, на всякий случай улыбнувшись романисту-администратору. Самому же Ханбунче даже напрягаться не пришлось: улыбка и без того сидела на его лице, как приклеенная.

– Надеюсь, вас уже ввели в курс дела? – поинтересовался Брагин. – Хотя бы приблизительно?

Ханбунча энергично закивал головой, после чего Брагин достал фотографию девушки из автобуса № 191 и сунул ее под нос якуту.

– Помните ее?

Снова энергичный кивок головой.

– Расскажите все, что знаете.

– Плохо говорю по-русски, – без малейшего акцента ответил Ханбунча.

Ах ты, сукин сын, песья голова!

– Расскажите все, что знаете, в пределах вашего словарного запаса.

– Сёп.

Брагин уже слышал это слово, и, очевидно, оно означало согласие. Потому что Ханбунча очень живо изобразил работу мысли: наморщил низкий лоб, затеребил пятерней подбородок и даже пошевелил ушами. После чего прогнал желваки: вверх-вниз, вверх-вниз.

Улыбка при этом никуда не делась. И в узких глазах продолжала покачиваться антрацитовая лебединая тьма.

– Пришла, как обычно. Как вы пришли. Постучала. Я открыл. Всё.

– Всё?

– Потом закрыл. Когда она ушла. Часов через шесть примерно.

– И все шесть часов она находилась здесь?

– Один человек здесь десять часов провел. Один человек – двенадцать. Один человек – двенадцать и на следующий день еще пять. Некоторые неделю ходят. Сложная работа. Для терпеливых.

– Надо полагать, они разговаривали с Никой? Может быть, вы слышали разговор?

– Не слышал. Я здесь, они – там. – Ханбунча выбросил руку в сторону кресла. – Но мастер и не говорит обычно.

– В процессе работы?

– В процессе, да.

– А до начала? Знаете, как бывает? Встретились старые знакомые… Обнялись – расцеловались…

– Нет.

– Что – нет?

– Не целовались. Не обнимались. И знакомы не были.

– Ну а как она сюда вообще попала, девушка? Вы ведь работаете по предварительной записи, насколько я понимаю.

– Так и есть. – Ханбунча снова с готовностью затряс головой.

– Записью занимаетесь вы?

– Да.

– Девушка, о которой мы говорим… Она как-то представилась? Оставила свои координаты для обратной связи?

– Не так.

– А как?

– Написала в интернете.

– На сайте?

– На сайте, – секунду подумав, согласился Ханбунча. А потом добавил, подумав чуть подольше: – Но может, и нет.

– Где же еще?

– Может, в специальной программе.

– Какой?

Немудреный вопрос почему-то поверг Ханбунчу в уныние:

– Русские слова – и то не все сразу запомнишь. А с нерусскими вообще беда.

– Мессенджеры какие-нибудь? Вайбер? Вотсапп?

– Точно. – Голос Ханбунчи стал еще унылее. – Там и писала.

– Я могу взглянуть на ее переписку?

– Наверное.

– Это касается середины октября.

– Тогда нет.

– Почему?

– Таких переписок с гору наберется. Слишком много людей в этом городе, и все хотят сюда попасть. Пишут и пишут. Звонят. Но пишут больше, а это до чёрта места занимает. А телефон не резиновый. Вот и приходится чистить его каждые две недели, удалять старые записи. Уже и ноябрьские удалил, и начало декабря. Так что говорить о том, что случилось в октябре, и смысла нет.

– Пожалуй. – Теперь и Брагин приуныл.

Но не так чтобы очень сильно.

Ситуация была безнадежной лишь на первый взгляд. Второй взгляд упирался в телефон, а телефон – вещица оруэлловская, почти всемогущая. Любые звонки, отправка любого сообщения фиксируются сотовым оператором. Получить их распечатку в рамках уголовного дела не составит труда. Все последующее сводится к установлению владельцев номеров. Не исключено, что среди них окажется и жертва убийства из автобуса № 191. Звонившая в салон «Йоа и ездовые собаки» накануне своего визита сюда, в середине октября.

Визит же самого Брагина можно считать отработанным полностью. Осталось только узнать, что означает «Йоа».