…Как бы это не стало традицией – встречать подчиненных в аэропортах.

Эта мысль проскочила среди множества других мыслей, роящихся в голове Сергея Валентиновича Брагина. И даже привстала на цыпочки, чтобы следователь заметил ее. Ну да, заметил, идем дальше. Вернее, – стоим. Ждем Леру Гаврикову.

Сейчас Лера была самым главным человеком в жизни Брагина. От того, что она привезет, во многом будет зависеть, куда двигаться дальше. Впрочем, Сергей Валентинович уже примерно понимал – куда, и этим пониманием он был обязан случайности.

Случайности, да.

Приходится признать. Не будь ее, он еще долго блуждал бы в потемках. Конечно, это несколько нивелирует образ сыщика, воспетый массовой культурой. Где, скажите, уважаемый Сергей Валентинович, игра ума, интеллектуальный поединок с преступником? Когда действия и мотивы проверяются едва ли не высшей математикой и каждый день нужно решать массу головоломок, чтобы перейти на другой уровень, все ближе и ближе подбираясь к убийце. И конечно, высший пилотаж оказаться за его спиной и защелкнуть наручники на его запястьях – в тот самый момент, когда убийца присядет перекусить в «Макдоналдсе». Или начнет изучать схему расположения мест в кинотеатре, чтобы выбрать себе местечко получше и с кайфом посмотреть очередной блокбастер.

А что? Убийцы ходят в кино, они ведь тоже люди.

С другой стороны – и случайности полезны. Они всего лишь подтверждают тезис о том, что идеальных преступлений не существует. И как ни просчитывай, как ни готовься, проверяй и перепроверяй, – все равно найдется какая-нибудь мелкая деталь, оказавшаяся не в то время и не в том месте.

Для преступника, разумеется.

А для Брагина – именно в том, в котором нужно.

И Лера Гаврикова выпорхнула именно из тех дверей, возле которых ждал ее Сергей Валентинович. Он заметил ее чуть раньше, чем она его, – и потому успел выйти из машины и даже приоткрыть пассажирскую дверь. И стоял теперь, разминая ноги в ожидании.

Увидев Брагина, Лера бросилась к нему, как бросаются обычно к родным и близким, потерянным в круговороте жизни навсегда. А потом – счастливо найденным. Будь ее воля, стажер Гаврикова заобнимала и зацеловала бы Сергея Валентиновича до смерти. Затискала бы от полноты чувств, а еще оттого, какая она молодец, как со всем справилась, никто не сделал бы лучше, не нарыл бы больше. Она отправила Брагину несколько сообщений в мессенджер – и каждый раз градус повышался.

И вот теперь Лера – с бомбой в руках – стояла перед Брагиным, и ей до смерти хотелось, чтобы Сергей Валентинович похвалил ее. Авансом, еще до того, как все будет рассказано и разложено по полочкам.

– Ну, что? – ласково спросил следователь. – Молодец ты?

– Вроде того.

– Тогда поехали и по дороге все расскажешь.

…Это и впрямь была бомба. Для тех, кто привык смотреть на Филиппа Ерского из тринадцатого ряда партера. Брагин по доброй воле там бы никогда не оказался, но вот Катя… Слушая Леру, он несколько раз запоздало испугался за Катину жизнь, лишь на какое-то мгновение соприкоснувшуюся с жизнью Ерского. А если бы это мгновение затянулось? Той, выпавшей из окна девушкой вполне могла стать его жена. Или Верой Протасовой – что тоже было вполне реально. Или кем-то другим, чьи имена давно стерты и никогда не будут озвучены.

И никто о них не узнает.

– Со стороны матери родственников у него нет никаких, – сказала Лера. – А когда-то была большая семья – родители, старшая сестра с мужем и двумя детьми. Старший брат. Елена, мать Ерского, – самая младшая. Как утверждают еще живущие очевидцы тех событий, Елена – сущий ангел. Доверчивое, ранимое существо. Очень романтическая натура. В противовес остальной семье.

– А что не так с семьей?

– Угрюмые, мрачные – опять же, по свидетельствам очевидцев. Сектанты какие-то. Свидетели Иеговы или что-то в этом духе. У меня там записано все на диктофон…

– Потом будем пленки разбирать. Рассказывай дальше.

– Ну да. – Лера перевела дух и совсем по-детски шмыгнула носом. – Так вот, эта несчастная Лена Ерская, будучи пятнадцатилетней девушкой, знакомится в Северске с одним залетным студентом по имени Егор. Сам Егор проживал в Томске, но вроде как учился здесь, в Питере. А в Северск приехал к родственникам. И эта бедняжка не нашла ничего лучше, чем влюбиться. Причем насмерть.

Брагин невольно улыбнулся – ох уж эти девчонки, прошлые и настоящие. Если и влюбляются, то обязательно насмерть.

– Смеетесь? Не верите? – вспыхнула Лера. – А ведь так бывает.

– Я верю, – успокоил не в меру впечатлительную стажерку следователь. – Так и бывает. Только так, если это любовь.

– Вы хороший человек, Сергей Валентинович.

Такого поворота Брагин не ожидал и от смущения прибавил скорость. И тут же осторожно сбросил ее, чтобы не выходить за рамки привычных восьмидесяти.

– Не отвлекаемся, рассказывай.

– А дальше он ее бросил. Летние каникулы ведь заканчивались. У него студенческие, у нее – школьные. В школе она не доучилась ровно один год.

– Забеременела?

– Да. Позор для семьи и все такое. Ее отправили куда-то под Северск, там она и родила.

– А тот парень… Егор… Так ничего и не узнал?

– Тогда точно нет. Скорее всего, он и думать о ней забыл. Так, развлечение на август, между рыбалкой и футболом. А вся ее упоротая семейка эту Лену гнобила. И неизвестно, что там происходило, за закрытыми дверями. И с ней, и с ребенком. Наверное, что-то не очень хорошее, раз она повесилась. Так?

– Похоже на то, – помрачнел Брагин.

– Ребенка… Филиппа… сразу же сдали в детдом. Про совсем раннее детство почти ничего неизвестно. Наверное, ничего особенного и не происходило, пока руки у него были слабые.

– А потом?

Теперь уже надолго замолчала Лера.

– А потом… Лет в пять-шесть он стал убивать кошек. Понимаете? Забивать их камнями. Он мог просто сидеть где-нибудь в углу, на ступеньках, тихо-тихо, а потом подойти к какому-нибудь мальчику и пробить ему голову прутом.

– Прутом?

– Железным, угу. Я нашла нянечку из детского дома… Сейчас она, понятно, на пенсии, но тогда лично отнимала пруты и камни. Кого-то удавалось спасти, кого-то нет.

– Кошек?

– Не только кошек. Так говорила та нянечка, но я не очень верю. – Лера умоляюще посмотрела на Брагина. – Ведь маленький мальчик не может убивать? Или я не права?

– Совсем маленький – нет.

– А когда начинается не совсем? Знаете, как погибла вся его семья? Те люди, которые сдали его в детскую богадельню? Пожар. Дом подожгли с нескольких сторон, а до этого кто-то успел воткнуть колышки в двери, чтобы те не могли открыться. Семь человек сгорели заживо. Пятеро взрослых и двое детей. И убийц так и не нашли. А еще бабка по материнской линии – она жила в дачном поселке под Северском – вот и осталась жива. Тогда. Но потом умерла вроде бы. Про бабку мало что известно.

– Сколько было тогда Филиппу?

– Что-то около двенадцати. И он был в бегах. Исчезал весной, мог вернуться летом и почти всегда возвращался на зиму. Чем он занимался все это время вне стен детдома – неизвестно. Убивал животных? Убивал людей?

– Как же его не отправили в спецучреждение? – удивился Брагин. – Не обрядили в смирительную рубашку? Не прокололи галоперидолом, такого нарядного?

– Я не знаю. Никто не дал мне внятного ответа на этот вопрос. Та самая нянечка говорила мне, что его все боялись, даже когда он был совсем крохой.

– Кто-нибудь смог подтвердить ее слова?

– Завхоз. И препод по музыкальному воспитанию… Кстати, в ее бытность он никаких особых исполнительских талантов не проявлял. А еще бывшая работница столовой, сейчас они все на пенсии. Глубокие старики. Но это теперь не важно, так?

– Любая мелочь из прошлого важна, – заметил Брагин. – Потому что помогает понять настоящее.

– Это еще не все. Однажды он снова убежал. А вернулся со скрипкой. Неизвестно, где он ее раздобыл. Все мои старики, под большим секретом, говорили о каком-то Шломо Фунтове, или Сайракане, или Иване Иванове, – у него было несколько имен. Каким хотел, таким и назывался. В общем – асоциальный тип. Будто бы жил такой странный человек неподалеку от Томска, на границе с тайгой и болотами. Колдун и экстрасенс в одном флаконе. Вроде бы он и достал скрипку для Филиппа, пока маленькая сволочь жила у него. Но это все слухи. Ничем не подтвержденные. И никаких документальных свидетельств о существовании этого Шломо-Ивана я не нашла. И местная полиция ничего не смогла сделать. Скорее всего, это просто городская легенда.

– Скрипка – тоже легенда?

– Да. С тех пор как он взял ее в руки. И себя тоже. Как-то стал поспокойнее. Без прутьев, без камней. Уехал в Новосибирск, в музыкальное училище. А потом уже в Питер перебрался. В общем, это пунктирно. Остались еще кое-какие мелочи, но в общем и целом картина ясна. Я составлю отчет и приложу все материалы… Аудио и видео.

– Отличная работа, девочка, – похвалил Леру Брагин. – Жаль, что папаша нашего гения не нашелся… Вот бы удивился такому взлету неведомого ему сынка.

Похвала заставила стажера Гаврикову покраснеть и сморщиться в улыбке.

– Вообще-то я нашла папашу. На городском кладбище города Томска. Караев Егор Дмитриевич. Умер пять лет назад от цирроза печени на фоне прогрессирующей алкогольной зависимости. Я отмечу это в отчете.

Машина Брагина как раз остановилась на долгий красный. Девяносто три секунды. Есть время, чтобы подумать. О другом отчете, несколько сумбурно составленном. Что поделать, если опер Павел Однолет не обладает той структурированностью мышления, какой обладает юная, но чрезвычайно перспективная Валерия Гаврикова. Но из него совершенно ясно следовало, что не далее чем полгода, максимум – девять-десять месяцев назад томский Егор Караев объявился в жизни известной актрисы Лидии Генриховны Дезобри с просьбой помочь его сыну Ивану.

Из могилы он вещал, что ли?

Брагин неожиданно разозлился: и на долгий красный, и на проявившую чудеса сыскного мастерства Гаврикову, и на Павла Однолета заодно. И на то, что как это удивительно совпало – срочно перебравшийся в Питер Иван Караев оказался единокровным братом покойного Ерского. Снова придется пересмотреть все детали версии. Или выбросить их к чертовой матери.

И саму версию заодно.

Тридцать четыре секунды.

На тридцать второй Брагину позвонили из Управления, с новостью о том, что на трассе «Скандинавия», неподалеку от деревни Огоньки, разбился Иван Караев.

…Смерть Караева на первый взгляд выглядела несчастным случаем. И оставалась им ровно до того момента, как спецы из техотдела сделали вывод: в автомобиле повреждена центральная тормозная система. Один пробитый патрубок еще давал призрачный шанс на спасение, но вкупе с обрезанной силиконовой трубкой, подающей тормозную жидкость на диск, и автоматической коробкой передач, шанса не оставалось вовсе. Какое-то время тормоза еще работали, но это был лишь отсроченный конец. Даже опытный водитель не смог бы ничего сделать при таких вводных. Водительский же стаж Ивана Караева оказался совсем небольшим, и недолгая работа в автосервисе вряд ли прибавила ему навыков.

Там он занимался исключительно аэрографией.

По показаниям нескольких работников сервиса, прежде чем уехать, Иван с кем-то переговорил по телефону, а потом резко засобирался. Укатил на машине, бросив лишь, что скоро вернется.

Собственно, и машина ему не принадлежала: это был клиентский автомобиль, «Шкода», на крыльях и дверцах которого Караев воссоздавал эпическое комикс-полотно Бэтмен vs Джокер и Бэйн. Полотно было почти закончено, когда темно-синяя «Шкода» угодила в катастрофу со смертельным для Караева исходом. Передняя часть кузова оказалась смятой в лепешку, отчего Бэтмен и Джокер почти перестали существовать. Повезло только Бэйну – эксцентричному злодею с маской на лице, похожей на модифицированный респиратор с газырями. И теперь, рассматривая пугающе реального Бэйна, Брагин ловил себя на мысли: в уме ли владелец авто? Кто тот человек, который готов был разъезжать по городу с такими адскими картинками на борту?

Человеком этим оказалась некая Венера Тасбулатова, 27 лет от роду. Жгучая латиноамериканская красотка по виду и конченая стерва по характеру. Такая ничего из своих цепких наманикюренных пальчиков не выпустит, а если уж попадется на пути богатый непуганый идиот – тогда и вовсе ему хана, высосет и выбросит бедолагу.

И не поперхнется.

Целевой аудиторией девицы Брагин не был, так что стерву она особо включать не стала, а к потере авто отнеслась даже философски: бедный Боба, пасется себе сейчас на инвестиционном форуме и не знает, что пришла пора его доить.

Брагина давно уже не удивлял девичий цинизм, а случай Венеры Тасбулатовой был и вовсе беспримесно-меркантильным. И то, что обычно принято скрывать, доярка-любительница вытаскивала на поверхность без всяких колебаний.

– Боба – это кто? Муж?

– Боже упаси. – Тасбулатова замахала на Сергея Валентиновича руками. – Только этого не хватало. Боба – мой любовник.

– Вот как.

– Давно и счастливо женат.

– И вас это не смущает? Расстраивает, может?

– Пусть его жена расстраивается. И вообще… – Тут Венера хихикнула и понизила голос, как будто хотела поведать Брагину о чем-то интимном. – Он тот еще зануда. Мозг способен вынести за пять минут на пустом месте. Характер отвратительный. Но приходится терпеть, что поделаешь.

– Вы хорошо знали Ивана Караева?

– Парня из мастерской?

– Да.

– То, что мне необходимо, – знала.

– Например?

– Он – один из лучших художников в городе. А я давно хотела сделать аэрографию своей малютке, – Венера немедленно состроила скорбную физиономию, – теперь уже покойной.

– Кто вам его посоветовал?

– Один знакомый киллер.

– Киллер? – удивился Брагин. Не самому факту наличия киллеров в биосфере, а тому, как легко и непринужденно девица заявила о знакомстве с представителем этой романтической профессии.

– Леон-киллер. – Тасбулатова снова захихикала. – Был такой французский фильм. Может, слыхали?

– Допустим.

Этот фильм очень нравился Кате – и Брагин немедленно вспомнил об этом. И немедленно подумал о том, что слишком многое в своей жизни он рассматривает через призму привязанностей своей жены. А о многом имеет представление лишь с Катиных слов. Хорошо это или плохо? Хороша или плоха жизнь, в которой ты сплетаешься с другим человеком настолько, что его мир становится твоим?..

Надо бы почитать проклятого Хёга.

– Ну вот. Еду себе по трассе, и тут меня едва не подрезает какой-то хам на «БМВ». Да, кажется, это был «БМВ»… И на нем нарисованы Леон и эта девочка, героиня. Мне ужасно понравилось, как это сделано. Так что пришлось догонять и выпытывать адрес мастерской, где эту красоту сочинили.

– И вам этот адрес дали.

– Конечно. Мне трудно отказать.

Несмотря на некоторую экстравагантность, история выглядела довольно правдоподобно, и Брагин поверил ей. Да и аэрография переводит любую машину в разряд эксклюзивных, так что разыскать Леона и подружку не составит труда. Если понадобится.

– Значит, с Иваном Караевым вас ничего не связывало, кроме заказа на роспись машины.

– Нет, конечно.

– Но он взял именно вашу «Шкоду». Почему?

– Вы у меня спрашиваете? – пошла было в наступление Венера, но тут же осеклась. – Он как-то уже брал ее… Нужно было то ли перегнать ее в другую мастерскую, чтобы сделать какую-то эксклюзивную обливку… То ли что-то еще. Вот и твори после этого добро, помогай людям! Мне, конечно, жаль парня. Но нет худа без добра. И бедному Бобе придется теперь раскошелиться на «Рэндж Ровер». Давно к нему присматриваюсь. А вам нравится?

– «Рэндж Ровер»?

– Ну да.

Она все-таки стерва.

Однако вслух Брагин этого не произнес, а лишь спросил:

– У вас есть враги?

– У любого человека есть враги.

– Даже такие, которые готовы убить?

– Любой готов убить. При определенных обстоятельствах. Ни вы, ни я не исключение.

– Дело в том, что ваша машина была обречена.

– Что значит – обречена?

– Ее тормозная система была намеренно испорчена. Если бы за рулем были вы, вас постигла бы участь Ивана Караева. Считайте, что он спас вас от неминуемой смерти.

Лицо Венеры покрылось красными блуждающими пятнами. Они всплывали то на подбородке, то на лбу, а потом и вовсе перекочевали на шею.

– Это наверняка она! Старая прошмандовка! Это она хочет меня извести, Бобина жена! Вы можете ее арестовать?

– Не уверен. Вот эта девушка вам знакома? Возможно, видели ее когда-нибудь с Иваном Караевым?

Брагин протянул Венере фотографию неизвестной из автобуса № 191. Впрочем, теперь она уже не была неизвестной. Теперь Сергей Валентинович знал ее имя – Александрова Лия Сергеевна, уроженка города Северск, 1997 года рождения.

В не задетом катастрофой багажнике «Шкоды» неожиданно нашлось то, что так долго и тщетно искала следственная группа: красный рюкзак, о котором упоминали кондукторша Маврокордато и водитель автобуса Тариэл Кобахидзе. Кроме двух паспортов – российского и заграничного, выписанных на имя Лии Александровой, в рюкзаке лежал пистолет, и Брагин почти не сомневался, что именно из него был застрелен Филипп Ерский. Так это или нет, еще предстоит выяснить баллистикам. Брагину очень хотелось бы, чтобы на пистолете (это был старый «Макаров» со спиленным номером) сохранились отпечатки, хоть чьи-нибудь. Но рукоять оказалась тщательно протерта, как и все поверхности в квартире № 1523, где и было совершено преступление.

Кроме документов и «Макарова» в рюкзаке больше ничего не нашлось, но личность жертвы, так долго остававшейся неизвестной, была наконец установлена. Уже хлеб. Тем более – хлеб, если учесть место рождения Александровой. Тот же город, в котором родился Филипп Ерский. Единокровный брат Ивана Караева по отцу. Все трое как-то связаны и все трое мертвы. Осталось только понять, чем именно связаны и почему произошло то, что произошло.

Возможно, именно поэтому Брагин и показал фотографию Венере Тасбулатовой – знакомой Ивана Караева. Пусть и шапочной.

И неожиданно получил утвердительный ответ.

– Видела ее, – после секундного раздумья произнесла любительница чужих мужей. – Один раз.

– Где, когда?

– Здесь. Недели две назад. Интересная прическа, правда? Я еще у нее спросила, в каком салоне делали.

– А она?

– Отморозилась, сучка. Сказала, что не здесь. Не в этом городе.

Именно так совсем недавно альтист Гусельников высказался о близких Филиппа Ерского. Которых у него никогда не было.

– Он у нее под каблуком, – неожиданно заявила Венера.

– Кто? У кого?

– Парень-художник. Караев. Под каблуком у сучки с прической. Полностью от нее зависит и каждую секунду в рот заглядывает.

– Почему вы сделали такой вывод? Они о чем-то разговаривали?

– И говорить не нужно. Это видно невооруженным взглядом. И я такие вещи на раз просекаю. Знаю этот типаж мужиков-инфантилов. Он как раз и был таким, этот Иван. Хотя художник – загляденье, не спорю. А, вот еще что… На любовников они не походили, если вам это интересно.

– Мне интересно. А на кого походили?

– Не знаю. Вариантов масса. Самых эм-ммм… спорных.

Беседа обещала быть познавательной, и Брагин обязательно продолжил бы ее, если бы не телефонный звонок. Звонил уже почти забытый Сергеем Валентиновичем Телятников; тот самый, кому удалось так изящно сбагрить Брагину дело Ерского.

– Прокуратура Невского района беспокоит, – хохотнула трубка. – Следователь Телятников. Узнаешь, Валентиныч?

– Теперь узнаю, – без всякого энтузиазма ответил Брагин.

– Тут вот какое дело. Нашего участкового с Коллонтай помнишь? Старлея Степанцова?

Брагину потребовалось несколько мгновений, чтобы восстановить в памяти образ престарелого, вечно грустного французского бульдога, на которого был неуловимо похож Степанцов.

– Ну. Помню.

– Он там что-то нарыл. Какого-то свидетеля ценного по вашему делу. Мне доложился, а я уж тебе. В общем, ждет тебя старший лейтенант.

– На Коллонтай? – уточнил Брагин.

– В том-то и дело. Ждет он тебя в Александровской больнице, на проспекте Солидарности, 4. И тебе нужно поторопиться.

– Еду.

…До проспекта Солидарности можно было добраться несколькими путями, и Брагин выбрал, на его взгляд, самый оптимальный: по набережным, мимо мостов, с поворотом к Ладожскому вокзалу, а там и Дворец спорта, а от Дворца спорта до Александровской больницы рукой подать. По всему выходило, что дорога больше сорока – сорока пяти минут не займет, но на Заневском проспекте Сергей Валентинович попал в неожиданно гигантскую для этого времени и места пробку. И вот уже пятнадцать минут мертво стоял в общей веренице таких же бедолаг.

В отличие от большинства людей Брагин на пробки особо не обижался, считая их таким же стихийным бедствием, как торнадо или цунами. И то – некоторые, особо прыткие, цунами можно и не пережить, а в пробках выживают все без исключения. И даже могут достаточно комфортно существовать, необходимо просто найти занятие по душе.

Брагин в пробках думал.

О том, о чем не было времени и желания подумать при других обстоятельствах. Эти дорожные мысли Сергея Валентиновича напоминали слоеный пирог, столько в них было набито разного. Иногда – несовместимого, почти всегда – грустного и горького. Но это была привычная горечь и светлая грусть. В основном Брагин размышлял о Кате, но в самое последнее время фаворит сменился. И это была не женщина. Не Дарья Ратманова. И не Иван Караев, чье убийство повесилось хомутом на привычно вытянутую брагинскую шею. В связи с Караевым Паша Однолет даже вспомнил о некоем менеджере Софье Гололобовой. Гололобова утверждала, что между Иваном и неизвестным произошла стычка у ресторана «Барашки», свидетельницей которой она была. Но, стоило только Паше поднажать на театральную фефёлу, как выяснилось, что ничего похожего и близко не случалось. Гололобова возвела на Ивана напраслину, и все из-за того, что он отвратительно изобразил Софью в своей книге комиксов. Этот комикс ей прислали заказным письмом по почте, и кто это сделал – неясно. Наверняка сам автор.

А по-настоящему Брагина волновал Филипп Ерский.

Вот уже пару дней Сергей Валентинович изучал дневник Ерского, обнаруженный в сейфе, в его пентхаусе. Ни денег, ни ценностей, ни каких-либо документов там не нашлось. Только толстая тетрадь, на четверть исписанная ровным и четким почерком (это и был дневник), и пожелтевшая нотная партитура в специальной папке.

Собственно, и под термин «дневник» записи Ерского подходили весьма приблизительно. Брагин до сих пор не определился в жанре этих записок – исповедь? хроники? Или попытка изгнать собственных демонов? Или попытка с ними договориться? Поначалу эпистолярные потуги скрипача показались Сергею Валентиновичу дурной беллетристикой. В ней присутствовало некоторое количество персонажей, претенциозно названных N. NN. W. и прочими буквами английского алфавита. И лишь единственный человек был назван в дневнике подобием имени, и имя это было – Шаман. Вокруг него строилась вселенная рукописного Ерского, довольно мрачная, если судить по записям. Исполненная зловещей темноты, в которой можно спрятать все что угодно – от трупов до дурных воспоминаний. И лишь там, где появлялся Шаман, мрак съеживался и отступал, пусть и ненадолго. А вся история Филиппа (если только это была его подлинная история) была историей следования за Шаманом. Только так Ерский мог найти успокоение. Только так.

Дневниковое существование Шамана косвенно подтверждало факты, которые Лера Гаврикова собрала в Сибири: Шломо Фунтов, или Сайракан, или Иван Иванов сыграл не последнюю роль в превращении монструозного подростка Филиппа Ерского в скрипичного гения, так или иначе встроенного в социум.

А вот что ждет Брагина в Александровской больнице?

Старший лейтенант Степанцов.

Степанцов отирался у центрального входа в вестибюль больницы, опасаясь, как видно, пропустить следователя. Брагин сразу же узнал эту слегка согбенную унылую фигуру, как будто Степанцов извинялся за все и сразу: и за то, что в сорок пять все еще старший лейтенант, и за взятки в правоохранительных органах, и за оборотней в погонях, и за неважную раскрываемость уличных преступлений, хотя в последние несколько лет кривая раскрываемости медленно, но решительно ползла вверх.

Завидев Брагина, Степанцов погрустнел еще больше.

– Здравствуйте, товарищ Брагин, – затряс он щеками, и Брагин снова подумал о холодце.

– Приветствую, товарищ Степанцов. Говорят, вы обнаружили ценного свидетеля по нашему делу.

– Мне бы раньше его обнаружить… Было бы лучше.

– С другой стороны, лучше позже, чем никогда?

– С другой – да, – помолчав, согласился участковый.

– Ну, и где ваш свидетель?

– Тут такое дело… У этой истории предыстория имеется. Идемте, я вам по дороге расскажу.

Очевидно персонал был уже предупрежден: Брагина и Степанцова беспрепятственно пустили на территорию больницы, и они проследовали в реанимационное отделение. Возле одной из дверей которого и остановились, потому что Степанцову крайне важно было поведать «предысторию истории». Для этого участковый даже вооружился блокнотом и время от времени сверялся с записями в нем.

– Труп был найден в квартире № 1523 вашим сотрудником Однолетом Павлом, все верно?

– Да, – подтвердил Брагин.

– И прибыл товарищ Однолет в квартиру № 1523 в связи с другим делом. Убийство молодой неизвестной девушки в автобусе № 191.

Девушка больше не была неизвестной, но вдаваться в подробности Брагин не стал. А Степанцов, погрузившись в нумерологическую стихию, даже приободрился:

– А за два дня до этого, четырнадцатого декабря, в том же доме по улице Коллонтай, 5, произошло еще одно преступление. Нападение, на… так сказать… трудового мигранта, – тут Степанцов снова уткнулся в блокнот, – гражданина Узбекистана Мирсалимова Дильмурода Салиховича. Девятнадцать лет, уроженец города Термез. История стандартная, такие сплошь и рядом случаются. Учитывая наш район. Стройки ведь кругом, сами видели. А на стройках контингент соответствующий. Что конкретно произошло, поначалу было доподлинно неизвестно. То ли не поделил что-то со своими соотечественниками, то ли наши местные борцы за чистоту крови подрезали…

– Еще не перевелись? – удивился Брагин.

– На все вкусы и размеры. Так вот, в результате проникающего ранения живота и большой кровопотери… А также того, что ему вовремя не была оказана первая помощь, гражданин Мирсалимов оказался в здешней реанимации.

– И мы идем его навестить?

– Можно сказать и так, – почему-то сник Степанцов.

– А какое отношение этот мигрант имеет к нашему делу?

– Сейчас… Собственно, того, кто на него напал, я сразу нашел. – Подумав секунду, участковый поправился: – Вернее, он сам пришел. Это не соотечественник Мирсалимова и не нацик, как я думал сначала. Местный алкаш-дворник.

Далее по словам Степанцова выходило, что «местный алкаш-дворник» по фамилии Плотников, имевший в прошлом пару ходок, встретил Дильмурода Мирсалимова в районе одной из помоек во внутреннем дворе жилого комплекса. Будучи в состоянии алкогольного опьянения, Плотников наехал на «инородца», потребовал денег и получил закономерный отказ. Возникла ссора, ссорящиеся переместились в подсобку, где Плотников хранил метлы, – и вряд ли это произошло по желанию Мирсалимова. Скорее – по желанию гораздо более сильного физически дворника. В подсобке и наступили кульминация и развязка истории. Впавший в психоз алкаш Плотников нанес узбеку два ножевых ранения в живот, после чего покинул подсобку – в поисках средств на опохмел. Раненому же Дильмуроду Мирсалимову удалось выползти наружу, где его и обнаружили случайные прохожие. Они же вызвали «Скорую». Так юный трудовой мигрант из Термеза и оказался в здешней реанимации.

– А Плотников сам признательное написал. – Степанцов пожевал губами. – Когда на следующий день ко мне пришел, как проспался. Теперь в СИЗО отдыхает.

– А к делу, которое расследуем мы, какое это имеет отношение?

– Я думаю, что имеет.

Произнеся это, участковый надолго замолчал, чем вызвал законное раздражение Брагина. Стоило ли переться на другой конец города, чтобы выслушивать рядовую, в общем, историю о поножовщине?

– Выкладывайте ваши соображения, товарищ Степанцов.

– Я ведь навещал парня здесь. По долгу службы. Протокол ведь составить надо. Но в сознание он не приходил, вплоть до сегодняшнего дня. Вообще-то, сами врачи удивлялись, что он жив. Другой бы не выкарабкался. А сегодня с утра мне позвонили… сказали, что нужно приехать.

Снова это унылое молчание!

– Ну и? – не выдержал Брагин.

– В общем, он пришел в себя. И был в сознании уже около часа, когда я приехал. И он действительно мне рассказал… Но не про дворника. Плевать ему было на Плотникова. Про девушку.

– Какую девушку?

– Вот и я думаю, какую. Этот парень, Дильмурод, все время мне твердил, что должен поручение исполнить. Передать какую-то посылку. Посылка в чуланчике, а чуланчик – в парикмахерской, они, правда, сейчас по-другому называются. Парикмахерские-то.

– Салоны красоты.

– Не. Там, где мужикам бороды рóстят.

– Барбершопы? – осенило Брагина.

– Угу. Тот, про который он говорил, недалеко от подъезда, где труп нашли. А посылку девушка хотела у хозяев оставить. Чтобы самой забрать потом. А хозяев как раз не было. Вот наш узбек и взялся передать. Он там нелегально подрабатывал. Уборщиком. И очень сильно сокрушался, что девушку подвел. Я еще тогда с вашим Однолетом говорил… Девушка-то здесь на автобус садилась, на Нерчинской. А это рядом совсем. И время совпадает. И дата. Вот и подумал…

– Где этот парень?

– Тут, за дверью. – Степанцов понизил голос до шепота. – Только… Он умер сорок минут назад. Дождался меня, поговорил со мной и умер. А вас вот не дождался. Не выкарабкался, значит.

…И все же Дильмурод Мирсалимов дождался Брагина: прежде чем тело было отправлено в больничный морг, Сергей Валентинович успел взглянуть в лицо тому, чья нелепая смерть на несколько суток задержала следствие. Но не остановила ни на минуту – и в этом была великая правда его, Брагина, профессии. Какими хитроумными ни были бы преступления, истина всегда пробьет себе дорогу.

Он выглядел совсем мальчишкой, этот узбек, и лицо у него было симпатичное, хотя и простоватое. И только-только вступившая в свои права смерть еще не придала ему значительности.

– Что ж ты, парень, – покачав головой, вслух произнес Брагин. Но фразы не закончил и лишь махнул рукой.

Без сомнения, если бы Дильмурод не умер, а дождался бы Сергея Валентиновича, многие вещи удалось бы прояснить прямо здесь: ведь информация, которой к сегодняшнему дню обладал следователь, была намного более полной, чем те крохи, что достались участковому Степанцову. Да и вопросы в этом случае формулировались бы иначе. Но на своем месте Степанцов выжал из ситуации максимум, за что честь ему и хвала.

До улицы Коллонтай, 5, они доехали вместе – и вместе вошли в барбершоп «Серпико», о владельцах которого, Максиме Ткачеве и Александре Факторовиче, Паша Однолет составил довольно подробный отчет. По словам опера выходило, что оба неоднократно виделись с девушкой и даже раскланивались при встречах, хотя и не были представлены друг другу. Но Брагин вполне допускал, что в ситуации форс-мажора Лия могла обратиться к ним именно с этой просьбой – сохранить некую посылку до ее возвращения. Но, как на грех, как это обычно и бывает, – что в плохих, что в хороших фильмах, – двое парикмахерских оболтусов отправились за город, в собачий питомник.

А ведь ничто не предвещало.

И тут, на втором этапе планетарного форс-мажора, ей подворачивается под руку узбек-уборщик. Которому она объясняет что нужно сделать, когда тот дождется хозяев.

Стоп. Лия хотела вернуться?

Или не очень хорошо говорящий по-русски Дильмурод чего-то недопонял? Ведь он наверняка имел проблемы с языком, русский в Узбекистане теперь не изучают. В любом случае, если верить Степанцову, он был едва ли не одержим идеей помочь Лии. Одержим настолько, что даже позволил себе прожить несколько лишних дней – лишь бы информация о девушке и посылке достигла правильных ушей. И когда она таки достигла – с легким сердцем ушел.

А может, и не с легким.

Сергей Валентинович вспомнил и еще кое-что: это касалось не отчета Павла, а устной с ним беседы. Отсматривая пленку с подъездной камеры, опер обнаружил на ней выходящую из вестибюля Лию – с рюкзаком и каким-то пакетом в руках. Но до остановки Лия пакет не донесла. Этот пакет почему-то мучил Однолета, хотя его исчезновение могло иметь тысячу причин. Так почему не допустить, что по одной из них пакет остался в «Серпико», неожиданно превратившись в посылку? Но выяснить это удастся лишь тогда, когда будут допрошены Ткачев и Факторович.

Брагин предпочитал термин «беседа», тем более что инкриминировать двум брадобреям было нечего – во всяком случае, со стороны ведомства Сергея Валентиновича. Возможно, вопросы возникли бы у ФМС, поскольку в качестве уборщика гражданин Узбекистана Мирсалимов работал нелегально, но слишком уж мелкой была контора «Серпико», прямо-таки лилипутской.

– С нашей стороны это чистая благотворительность, – заметил Максим Ткачев. – Ну, почти. Работы здесь немного, и круг обязанностей небольшой.

– Чем же занимался Дильмурод?

– Уборка помещения. Первое и главное. Стирка, глажка, инструменты – все это было на нем. Но и получал он неплохо.

– Надеюсь, это отражено в платежных ведомостях?

Этот невинный, в сущности, вопрос посеял панику в парикмахерских рядах:

– Чистая благотворительность, – снова повторил Ткачев.

– А для того, кто просрочил время пребывания в стране, – он и вовсе шоколадно устроился, – добавил Факторович. – Целую комнату ему отдали. Мог жить здесь. Вещи хранить. Возвращаться, когда хочет.

– Мы его не обижали.

– Его убили.

Брагин произнес это будничным тоном и замолчал в ожидании реакции. И она не замедлила последовать.

– Все не слава богу, – сказал Ткачев.

– То понос, то золотуха, – сказал Факторович.

– Нашли тихое местечко.

– Покоя нет. Еще и на нас все повесят.

– Надо было в Новую Зеландию двигать. А теперь что?

Вопрос был, скорее, риторическим, но Брагин счел своим долгом ответить на него.

– Можете и в Новую Зеландию – держать никто не будет. А уж тем более вешать на вас то, к чему вы отношения не имеете. Убийца Дильмурода Мирсалимова уже признался в содеянном. А вот о чем думаю я. Парень работал у вас и пропал. А вы даже не поинтересовались его судьбой.

– У кого? – неожиданно оскалился Ткачев. – У вас поинтересоваться? Мы его и не знали толком. Никогда не поймешь, что у чужака на уме. Захотел уйти – ушел. Хоть ничего отсюда не вынес – уже хорошо.

– Да и звонили мы ему, – добавил Факторович. – Только телефон был вне зоны доступа.

– Показывайте его комнату.

Определение, данное чуть раньше Степанцовым, гораздо больше соответствовало истине, чем пафосное «комната». Это и впрямь был совсем крохотный чуланчик, набитый швабрами, щетками, совками и чистящими средствами. Здесь же стояли пылесос и стиральная машинка, а оставшееся пространство занимал небольшой топчан. Прилечь на нем, подогнув под себя ноги, еще можно было. А вот вытянуть их – уже нет. Тем не менее в изголовье топчана лежали подушка и плед.

– И где же его вещи? – спросил Брагин.

– У него вроде чемодан был. Может, унес?

Испугаться по-настоящему Брагин не успел, поскольку маленький старомодный чемодан был найден ровно через тридцать секунд. Пара белья, свитер, джинсы, спортивные штаны и несколько футболок – вот и все, что в нем находилось. А еще – пачка старых японских открыток с театральными сценами (даже далекий от театра Брагин знал, что театр этот называется Кабуки) и несколько коробочек с бабочками, не слишком приятными на вид.

– Начинающий энтомолог, что ли? – спросил Сергей Валентинович у брадобреев.

Те пожали плечами, гадливо поморщившись.

В другое время Брагин обязательно бы сочинил целую теорию о владельце бабочек (не факт, что верную), но сейчас его интересовал только пакет-посылка. А содержимое чемодана явно принадлежало Дильмуроду Мирсалимову.

Так куда же запропастилось «поручение» узбека?

Оно было засунуто в щель между топчаном и стеной, где его – пусть и не сразу – обнаружил Александр Факторович.

Бумажный пакет.

Очевидно, тот самый, который Однолет увидел, просматривая пленки. Теперь счастливо (ну, почти счастливо, учитывая обстоятельства) найденный, пакет лежал на пассажирском сиденье, и Брагин время от времени посматривал на него. Теперь он знал, что именно Лия Александрова передала Дильмуроду – в надежде на то, что все будет найдено.

Ноутбук.

Он легко мог уместиться в рюкзаке, но Лия Александрова предпочла не прятать его в рюкзак. Предпочла засветиться перед камерами.

Возможно, она думала, что ей угрожает опасность, а надежда на «Серпико» не была стопроцентной. И на вырванный из книги бумажный клочок, в который она завернула жевательную резинку, – тоже.

А на оперативника Павла Однолета, о существовании которого она даже не подозревала, была. И в этом – почти единственном – случае во всей истории с Лией и Филиппом Ерским камеры видеонаблюдения сыграли на их стороне. И на стороне следственной группы, в конечном итоге.

…Конечно, ноутбук можно было считать самой важной уликой, а его содержимое много что объясняло.

Но не все.

Оно проливало свет на мотивы, но никак не объясняло поступки. И в нем не было ничего, что приблизило бы к пониманию Филиппа Ерского и Лии Александровой. С некоторых пор Сергей Валентинович думал о них только так – в связке. С мятущимся гением смычка все было, в общем, понятно и выстраивалось по классической парадигме не слишком любимого Брагиным триллера. Судьба с самого начала повернулась к Филиппу самой жуткой своей стороной. Его мать повесилась, а мальчика сдали в приют, едва ему исполнилось три года. Семья матери не нуждалась в нем и с облегчением забыла о его существовании. Он сжег семью, как только немного подрос. Этого не смогли доказать, да и не пытались особо – слишком уж чудовищной выглядела правда. Возможно, речь шла о каком-то органическом поражении мозга. Возможно, это было следствием психологической травмы. И в любом случае все закончилось бы плачевно. Если бы не Шаман (теперь Брагин склонялся к мысли, что он – очень мощный психотерапевт, экстрасенс, и черт знает что еще, такое же мощное). Шаман практически спас мальчика, избавил его от ада внутри себя. Не до конца, проявления жестокости наблюдались, но уже в значительно меньших размерах. А место этой вселенской черноты занял великий талант музыканта.

В роли Шамана Брагин неожиданно увидел Моргана Фримена, но вовремя вспомнил, что тот – русофоб и к тому же обвиняется в сексуальных домогательствах. И сменил Фримена на Аль Пачино, вроде бы ни в чем, кроме большого кино, не замешанного.

В принципе Шаман мог оказаться кем угодно, потому что никаких внешних характеристик Филипп ему не давал. Наверное, так бывает, когда пытаешься смотреть на солнце: толком ничего не разглядеть, а от него зависит твоя жизнь.

Именно эта мысль и прослеживалась в дневнике, едва ли не до самого конца. А потом Шаман исчез, как будто Филипп запретил себе думать о нем.

Лия Александрова – совсем другое дело. Она повторяет историю Филиппа с точностью до наоборот. Не в плане зверств, конечно. Достаточно было сделать несколько запросов в Северск, а затем – в Новосибирск, чтобы картина ее жизни начала проясняться. Но только лет до семнадцати, где она – победительница областного конкурса юных скрипачей и многих олимпиад, в том числе по математике, информатике, химии. Светлая голова, которой прочат большое будущее. А по окончании школы ее ждут Москва, Питер и любой другой вуз Европы и Америки – тут уж по желанию. Удивительная судьба для сироты, которую воспитала бабушка из глухого сибирского Северска.

Но она пропадает. Ни один из вузов так не дождался Лии Александровой.

Слишком много сирот. Вот что думает Брагин.

Детство и отрочество Ерского надежно спрятано, утоплено в выгребной яме нежелательных воспоминаний. Зато потом – свет. Совсем другое дело Лия Александрова: с ее детством и отрочеством как раз все понятно, – вот оно стоит на табуретке, ярко освещенное. Но что было потом? Что их связывает, кроме зеркального отражения друг в друге, где правое и левое поменялись местами? Или уместнее говорить о давно забытых в цифровую эпоху фотографических позитиве и негативе?

Как бы то ни было, теперь Лия мертва. Оба они мертвы – и Лия, и Филипп.

А ее бабушка? Она жива?

…Тоже умерла. Года три назад.

Вернее – подложила свинью, именно эти слова употребил Игорь Корольков – одноклассник Александровой. Единственный из ее бывшего окружения, кто здесь и сейчас оказался в зоне доступа. Королькова нашла все та же дотошная Лера Гаврикова, и на беседу с ним Сергей Валентинович отправился не куда-нибудь, а в дельфинарий на Крестовском острове. Корольков отвечал там за кормежку белухи и терпеливо ожидал посвящения в дельфинотерапевты. Молодой человек Брагину понравился: симпатичный брюнет, – невысокий, но гибкий и хорошо сложенный. Лицо Королькова то и дело освещала улыбка, – внезапная, летучая, выпрыгивающая подобно дельфину из воды, – без всяких к тому оснований. Поначалу следователь дивился столь странной реакции Игоря на вполне серьезные вопросы. А потом, посидев у бассейна, поглазев на резиновые дельфиньи тела и послушав дельфиний же клекот (шла репетиция шоу), и сам поймал себя на глупейшей улыбке.

Миляги эти дельфины.

– …Так а что от меня нужно? – спросил Корольков после того, как Брагин представился и сообщил о гибели Лии.

Не сразу после, приходится признать. Минуту или две юноша шмыгал носом, громко втягивая в себя воздух. Брагин забеспокоился даже – как бы обслуга белух и дельфинов не задохнулась.

– Просто расскажите о ней. Виделись ли в последнее время, если да – когда именно, при каких обстоятельствах. О чем говорили.

– Ни о чем особенном. – Корольков сделал еще один глубокий вдох. – А виделись пару месяцев назад. В октябре. Да. Это был конец октября. Случайно встретились в метро. Я ее пригласил сюда, она приехала – на следующий день. Хотела посмотреть на дельфинов. А я хотел посмотреть на нее.

– До этого давно не встречались?

– С выпускного. Математический класс. Ну вы, наверное, уже знаете.

– В общих чертах.

В общих чертах это выглядело странно: стоило ли гробить силы на математику, чтобы в результате облачиться в пропахший сырой рыбой комбинезон.

– Я из-за нее там оказался – в математическом классе. Из-за Лии. А вообще-то я ее терпеть не могу, математику.

– Стоило ли мучиться? – удивился Брагин.

– Тогда мне казалось, что да.

– А теперь?

– И теперь. Это… был несчастный случай?

– Нет. Это было убийство.

– Ага. – Корольков снова надолго замолчал.

– Времени прошло не так уж много, так что вам будет нетрудно вспомнить, что вы делали четырнадцатого декабря сего года. Между, скажем, четырнадцатью и шестнадцатью часами.

– Значит, это четырнадцатого случилось… – произвел нехитрый подсчет выпускник математического класса. – И вы у меня об алиби спрашиваете.

– Стандартная процедура, – не стал отпираться Брагин.

– Смешно, че.

– Просто ответьте на вопрос.

– Здесь был. Где же еще. Вам все подтвердят. У нас ведь шоу нон-стопом – «Дельфины Северной столицы». И представления как раз в четырнадцать и в шестнадцать. Но если бы я знал то, что вы сейчас… Про время… Я бы постарался оказаться рядом с ней. Может быть, ничего бы не случилось.

Тут-то Игорь Корольков и улыбнулся в первый раз – своей дельфиньей улыбкой. Но ничего крамольного или вопиющего, бесчеловечного Брагин в ней не почувствовал. Так много в ней было грусти и какого-то – почти библейского – смирения.

– Вы были друзьями?

– Нет. Могли бы быть, если бы ей это было нужно. Но как раз друзья ей были не нужны.

– А кто нужен?

– Никто. Она только с бабкой своей носилась. Хотя даже бабкой ее не называла.

– А как?

– По имени. Стáля.

– Были знакомы с ней?

– Встречались, когда к ним заходил. Вообще-то, Лия не любила гостей. Не хотела, чтобы видели, как они живут.

– И как же они жили?

– Как триста спартанцев.

Наверное, это была шутка, потому что корольковский дельфин снова показался над водой. На долю секунды.

– Лия ничего не рассказывала о родителях? Что с ними произошло?

– Погибли, когда она была совсем маленькой. Вот и все, что я знаю. Она особо не распространялась. Она была… – Корольков даже пальцами щелкнул в поисках подходящего определения. – Скрытная. Да. Жесткая. Перла напролом, если чего-то хотела достичь. И у нее получалось. Даже удивительно. А еще она очень красивая… Была.

– Да, – согласился Брагин.

– В восьмом классе я в нее влюбился. А она – нет. Не влюбилась. И в других тоже нет, хотя за ней полшколы бегало. Она точно знала, на что стоит тратить время.

– На что?

– Ну… На карьеру. Чтобы не как триста спартанцев. Бабке ее уже начхать к тому времени было на всё. Инсульт накануне выпускного, это называется – подложить свинью. Так что на выпускном Лия только появилась. Ненадолго. Сталя через несколько дней умерла. А Лия уехала из города. Я думал – в Москву. Или за бугор, как хотела. Таранить лучшие универы. А потом – лучшие корпорации.

– А на самом деле?

– Не знаю я, как было на самом деле. Потому и офигел, когда в переходе на Сенной с ней столкнулся.

– Она что-нибудь рассказывала о своей жизни?

– Ничего. Но я был рад, что она хотя бы согласилась сюда приехать. Правда, пробыла здесь недолго, и говорить было особенно не о чем. О моей любви? Так она эту тему еще в школе закрыла. Я предложил ей поплавать с дельфинами. Последний мой козырь, да.

– А Лия?

– Отказалась. Сказала, что не стоит. «Вдруг понравится – и что потом с этим делать?» Странная формулировка, да?

– Может быть.

– Да, вот еще. Ей кто-то позвонил. Видимо, ее парень. Она назвала наш адрес и сразу засобиралась.

– Почему решили, что это был ее парень?

– Потому что я видел его, когда провожал Лию.

На этот случай у Брагина были заготовлены фотографии, которые он вот уже несколько дней носил в кармане пиджака, – Филиппа Ерского и Ивана Караева. Единственных на сегодняшний день мужчин, связанных с девушкой из автобуса № 191.

– Посмотрите внимательно, Игорь. Никого из них не узнаете?

– Никого, – опять эта улыбка! – Даже если бы это были они – все равно бы не узнал. Тот парень… Он был на мотоцикле и в мотоциклетном шлеме.

Ну, да.

Вот все и становится на свои места. Осталось только собрать сведения относительно маленькой семьи Лии Александровой. Брагин готов был даже послать безотказную Гаврикову в командировку в Новосибирск, где в последнее время проживала Обнорина Сталина Владимировна, когда пришла полная биографическая справка на нее. И все сложилось. Во всяком случае, в этой главе. Не вошедшей в дневник Филиппа Ерского.

А следующую придется писать самому Брагину. Больше некому.

– …Чую, нельзя на них полагаться, – хмуро сказал Брагин Паше Однолету. – На этих твоих… геев. Трусоваты.

– Во-первых, они не мои, – тут же скуксился Паша. – И я бы на них тоже не положился бы. Но выбора-то у нас нет. И здесь естественнее получится, если делать все, как вы задумали. Тем более что это не блеф, и будет что предъявить. Отступать некуда в любом случае.

Отступать действительно было некуда. Тем более что Максим Ткачев (которого Паша едва ли не по-приятельски звал Максом) уже позвонил по указанному Брагиным телефону и проговорил заранее согласованный текст.

– А теперь что? – спросил Макс у следователя после того, как встреча была назначена.

– Теперь будем ждать, – ответил Брагин. – Через сколько появится?

– Было сказано минут через сорок. А что делать нам?

– Что обычно.

– Обычно мы стрижем. Бреем. Ровняем бороды.

– Тогда можете побрить меня, – после нескольких секунд раздумья вздохнул Сергей Валентинович. – Но не сейчас. Минут через тридцать.

– А мне что делать? – нахмурился Паша.

– Посиди в подсобке.

– Прямо сейчас и отправляться?

– Минут через двадцать будет в самый раз.

Ровно через полчаса Брагин уселся в кресло, и Макс трясущимися руками начал намыливать Сергею Валентиновичу щеки и подбородок. А еще через пять минут дверь «Серпико» распахнулась, где-то в глубине помещения весело звякнул гонг, и спустя мгновение во всех многочисленных зеркалах барбершопа отразилась крутая волна.

Посреди «Серпико», широко расставив ноги, стояла Ника Селейро. Неотразимый в своем болезненном совершенстве андрогин. Возможно, между абстрактными двумя комнатами и не было дверей, но в комнатах Ники все обстояло просто прекрасно, она могла вытатуировать целых пять дверей, десяток, тысячу. И свободно перемещаться сквозь них, становясь кем угодно.

– Привет, – хриплым низким голосом сказала она Максу, и тот выронил бритву.

Бритва весело зазвенела по плиточному полу.

– Э-э… здравствуйте…

– Мы созванивались.

– Да.

– Я бы хотела получить обещанное.

– Да.

Макс не двигался, завороженно разглядывая татуированную волну на лице андрогина.

– Я жду.

– Да. Да.

Пора было выбираться из пены, как той сраной Афродите, но Брагин всё медлил, так не хотелось ему разрушать покой Ники Селейро. Слишком долго он промакивал салфеткой подбородок, – ровно до тех пор, пока она наконец не узнала его. И не улыбнулась сквозь зеркало своей быстрой механической улыбкой.

– Ловушка для птиц, – произнес Брагин вместо приветствия.

– Вы попались? – Волна сочувственно взметнулась над бровью Ники.

– Нет. Вы.

– Не думаю.

– Зачем-то же вы пришли сюда?

– За тем, что принадлежит мне.

– Вы уверены.

– Абсолютно. Вы ведь тоже уверены.

Уверены, потому что не удержались и вскрыли ноут. Так поступила бы любая полицейская ищейка. Вот что хочет сказать Ника. И она прекрасно держится, приходится признать.

– Девушка, которая оставила это здесь, умерла.

– Я знаю.

– Она была убита, – поднял ставки Брагин.

– Мне жаль. Очень. – Андрогин поднял ставки еще выше. – Меньше всего я хотела этой смерти.

– Помнится, вы не могли даже толком вспомнить девушку. А теперь – такие откровения. Что вас связывало?

– Это допрос?

– Пока только беседа. Но лучше больше не лгать.

– Хорошо, я постараюсь.

Еще никогда в жизни Брагин не участвовал в такой странной мизансцене: спиной к человеку, с которым говорит. Но он хорошо видел лицо Ники, и она хорошо видела его лицо. Этого достаточно. Пока.

– Так что вас связывало?

– Она была моей любовницей, – просто сказала Ника. – Наверное, именно так она и думала.

Брагин решил пропустить вторую фразу, сосредоточившись на первой:

– Как долго?

– Недолго.

– То есть это была просто связь.

– Наверное, именно так она и думала, – снова повторила Ника.

– Вы познакомились у вас в студии?

– Да. Она пришла делать татуировку.

– И?

– Мы понравились друг другу. И нравились до тех пор, пока кое-что не начало проясняться. Возможно, все сложнее, но обсуждать это с вами я не буду.

– Расскажите о ней.

– Нечего рассказывать.

– Я не спрашиваю вас, – тут Брагин на секунду запнулся, подбирая слова, – об интимной стороне отношений. Что-нибудь… мм-м… биографическое. Она же делилась с вами своим прошлым?

– Неохотно. Долгое время я знала только, что она откуда-то из провинции.

– Сибирь – не совсем провинция, не так ли?

– Возможно.

– Вам знаком человек по имени Филипп Ерский? Он тоже из Сибири.

– Кажется, мы уже обсудили это в ваш прошлый визит.

– Я помню. Тогда вы солгали. Что скажете сейчас? Пока это просто беседа, но лгать не советую.

– Хорошо. – Ника была сама покладистость. – Нас представляли друг другу.

– Где? Когда?

– Если я скажу, что в салоне…

– Я не поверю вам. У Ерского не было ни одной татуировки.

– Хорошо. Мы познакомились на какой-то благотворительной вечеринке. Шапочно и сто лет назад.

– Почему вы не сказали об этом в нашу первую встречу?

– Потому что знакомство было одноразовым. Ни к чему не обязывающим. Я посчитала, что не стоит нагружать вас малоинформативными сведениями.

– Все дело в том, что гипотетическая вечеринка отпадает. Ерский никогда не занимался благотворительностью. Он поддерживал только один фонд – «Иди со мной». Жертвы домашнего насилия. Знакомое название?

Ника молчала. Так долго, что Брагину стало жалко ее.

– Да, – наконец произнесла она.

– Вы ведь имеете к нему непосредственное отношение.

– Вы все-таки рылись в нем. В моем ноутбуке. – В голосе Ники не было ни злости, ни сожаления. Она просто констатировала факт. – Я была помощником коммерческого директора фонда. На добровольных началах, без всяких дивидендов. Филипп не хотел, чтобы эта сторона его жизни была хоть как-то освещена. Не вижу повода освещать ее сейчас.

– Потому что там, в темноте, скопилось очень много денег?

Это был мертвый мяч, но Ника попыталась вытащить его. Не слишком, впрочем, ловко:

– Не запредельно много. И фонд помогал ему самому. Выкупал и передавал в дар старинные партитуры.

– Сколько их было?

– Я знаю об одной.

– А другие ваши проекты? Группы психологической помощи, личностного роста и прочее, прочее. Бесконечные добровольные пожертвования. Слишком похоже на сектантство. А некоторые – так вообще сектантство чистой воды.

– Вы вольны думать все что угодно. Главное, что Филипп так не считал.

Теперь это был мертвый мяч, прилетевший со стороны андрогина.

– Не считал, – подтвердил Брагин. – Он вбухивал в вас деньги, не считая.

– Но ведь не ваши же деньги он вбухивал? – резонно возразила Ника.

– Не мои, – вынужден был признать Сергей Валентинович. – Хотите, расскажу вам одну историю?

– Не очень, – призналась Селейро.

– И все-таки вам придется выслушать. Она недлинная. О патологически жестоком мальчике. Малолетнем убийце.

– Я уже слышала ее.

– От кого?

– Может быть, я скажу вам. Позже.

– Значит, тогда вы должны быть осведомлены и о таежном шамане…

Ника молчала. Казалось, она совсем не слушает Брагина.

– Этот человек… Шаман. Перемещался по стране, и мальчик следовал за ним. Как потом следовало несколько других людей. Он осел здесь. И остальные тоже. Я читал дневник Филиппа Ерского. Не самое легкое чтиво.

– Тогда зачем читали?

– По долгу службы. Я всего лишь хочу сказать, что это – дневник бесконечно кающегося грешника. И он производит очень сильное впечатление, поверьте.

– И там упомянуты остальные? – впервые за все время в андрогине возник хоть какой-то интерес.

– Нет. Только демоны Филиппа Ерского.

– Я не знала об этой стороне его натуры. И лучше мне было продолжать оставаться в неведении.

– Вы не знали?

– Нет.

– И никогда не знали о существовании Шломо Фунтова? Сайракана? Ивана Иванова?

На секунду Брагину показалось, что заскрежетала крыльями какая-то металлическая птица, но это был всего лишь смех, тонущий в татуированной волне.

– Об Иване Иванове имеет представление любой русский человек. И нерусский тоже.

– Да. Почему вы упомянули бар «Не опоздай к приливу»? Вы ведь просто направили меня туда, не так ли? А могли бы и промолчать.

Брагину нравится эта игра. Все больше и больше. Сначала – неспешный розыгрыш подачи, и мяч лениво перебрасывают на средней дистанции: раз, другой, третий. А потом – бац! – и вгоняешь его прямиком в площадку под сеткой.

– Могла. Но тогда бы вы ушли от меня ни с чем. Это было бы несправедливо. А так у вас оставалась надежда найти там что-то ценное.

– Вы знали, что он не работает? Что хозяин подыскивает арендодателя?

– Значит, вам не повезло.

– Мне повезло. Потому что я нашел другой бар. Лия сама подсказала нам, где искать.

Впервые с начала разговора Брагин упомянул имя девушки. И лицо андрогина на секунду стало простым человеческим лицом. Женским, искаженным гневом. И горем – так, во всяком случае, показалось Сергею Валентиновичу.

– «Охота на овец», так называется бар. Она была там десять дней назад. Эксцентричное поведение, съемки на камеру, поцелуй, звонки и эсэмэс. И ей как будто угрожала опасность, так интерпретирует это бармен.

– В конечном счете, она действительно мертва.

– Лия была знакома с Филиппом Ерским?

– Мы не говорили на эту тему.

– Разве? Вы знаете, кто она?

– С вами я тоже не буду говорить.

– Сожженная семья. Пятеро взрослых и двое детей. Но был еще и третий. Девочка. Она осталась с бабушкой в дачном поселке, потому и спаслась. Позже они перебрались в Новосибирск – опасаясь за жизнь внучки, бабушка путала следы. А когда Лия подросла… Это была Лия, да. Бабушка рассказала ей о смерти родителей и старших детей. И это оказалось знание, взывающее к мести.

Брагин ждал, что Ника скажет, хоть что-нибудь, но она молчала.

– Я думаю, что к мести. Она разыскала Ивана Караева, единокровного брата Филиппа по отцу. Папаша к тому времени умер, так и не узнав о существовании сына-музыканта. Но это не помешало им от его имени договориться о приезде в Питер. Она была чрезвычайно умна, Лия.

– Да.

– А Иван – талантливый парень, но абсолютно ведомый и напрочь лишенный амбиций. Отличный художник, правда?

– Я не видела его работ. – Металлические нотки в голосе снова превратили почти очеловечившуюся Нику в андрогина.

– Ну, бог с ним… Знаете, если бы Лия попыталась хотя бы поговорить с Филиппом… Все могло бы быть по-другому.

– О чем поговорить? О сожженных родных? Есть вещи, которые невозможно отмолить, сколько ни кайся.

– Да, вы правы. – Брагин вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха. – Она просто хотела убить его. Наследство как мотив ее не интересовал, все и так переходило Ивану, единокровному брату Ерского. Потому что других родственников у него не было. Но самонадеянные юнцы не знали то, что знаем мы, правда, Ника?

– О чем вы?

– О завещании Филиппа Ерского. Я говорил с его душеприказчиком, господином Архангельским. Все движимое и недвижимое имущество покойного, счета, вклады, музыкальные инструменты… Все переходит фонду «Иди со мной» и его учредителям. Для вас это не новость, правда?

– Не такие уж они и самонадеянные. Вполне могли подать в суд.

– Они мертвы. Оба. И Филипп мертв. Как вы это пережили?

– Смерть Филиппа?

Она совсем не пережила. Совсем. Больше всего Брагин боялся, что в андрогине что-то сломается; в том отсеке, куда не так давно залетала птица, теперь полно других птиц. Они трутся друг о друга невесомыми перьями, стучат клювами и скребут коготками. И, если задумают разлететься в стороны, лицо Ники Селейро распадется. Разрушится навсегда.

– Вы ведь были в квартире, когда все произошло. Я знаю, – сказал Брагин.

– Когда произошло… Не была.

– Просто расскажите. Вы не имели никакого отношения к этой идее. Это Лия таскала Ивана по местам, где их обязательно бы заметили. Все в точности как в практикумах личностного роста, которые она когда-то проходила, чтобы заинтересовать вас. Технология проста, не так ли? В тот раз она заинтересовала бармена. А потом удалилась и появился молодой человек. Не то чтобы сильно похожий на Ерского, но обладающий только его характерными особенностями.

– Расты в волосах, – задумчиво произнесла Ника.

– Да. Воспроизведенные во всех подробностях. Наверняка у нее был источник получше интернета.

– Мои личные фотографии.

– Все это было только для того, чтобы связку Лия – Филипп закрепить публично. Придать этим прогулкам оттенок опасности. Намекнуть, что Ерский – опасный человек. В «Охоте на овец» у них получилось. В других местах, думаю, тоже.

– С самого начала она копалась в моем ноутбуке.

В голосе Ники сквозит бесконечная грусть. И в этот момент ослепительный, отпечатанный на 3D-принтере андрогин становится страшно похож на кроткую Катю. И стоя здесь, прямо посреди дурацкого барбербшопа, Сергей Валентинович понимает, как скучает по ней.

– Вы достали Лии пистолет?

– Нет. Думаю, его достал Иван. Единственное, на что у него хватило смелости.

– Как все случилось?

– После того как трус убежал еще до прихода Филиппа? Или вам сразу финал, поскольку я не присутствовала на начале?

– Как вам будет угодно, Ника.

– Она позвонила, и я почти не узнала ее голос, такой он был тихий. Попросила срочно приехать на Коллонтай. В ту квартиру, где они с Иваном жили раньше. Я никогда там не была. Не собиралась быть. Мы ведь к тому времени расстались… Да… Я говорила…

– Я помню.

– Я предложила ей вызвать Ивана. Вызвать кого угодно. «Просто приезжай» – вот что она сказала. Через двадцать минут я уже парковалась здесь, благо пробок было немного.

– Кто открыл вам дверь?

– Никто. Она была открыта, но поставлена на «собачку». Чтобы не захлопнулась. Нужно было просто толкнуть ее.

– И вы толкнули.

– И увидела мертвого Филиппа. Он лежал в луже крови. А Лия была прикована наручниками к батарее. Она была жива, слава богу. То есть так я думала тогда.

– Она рассказала вам, что случилось?

– Лия вызывала его под предлогом знакомства. Единокровный брат, двоюродная сестра, вдруг нашедшиеся. Она сказала странную фразу. Сказала, что он был неожиданно дружелюбен и неожиданно счастлив.

– Настолько, что приковал ее к батарее?

– Если бы был кто-то еще… Эта сволочь Иван… Возможно, ничего бы не случилось.

– Вы как будто жалеете его.

– Нет. Она описала все в подробностях, насколько могла. Он был неожиданно счастлив, а потом вдруг с ним что-то произошло. Как бывает с детьми, которые собираются раздавить лягушку. Он ударил ее кулаком в висок. И она потеряла сознание. А когда пришла в себя – оказалась прикованной наручниками к батарее. А он стоял перед ней голый, в одних ботинках. Хорошо еще, что пистолет был спрятан у нее глубоко под свитером, а телефон – в кармане. И он не нашел их. Наверное, и не искал.

– А она выстрелила.

– Она давно этого желала.

– Что было потом?

– Я сказала, что нужно убраться, и я сама это сделаю, а она пусть подождет меня. Боюсь, что из-за этого удара она уже не оценивала обстановку адекватно. Она ведь хотела выставить его негодяем, чудовищем. И с наручниками и батареей была бы безупречная история.

– Не была бы, – мрачно заметил Брагин.

Ника как будто не услышала его реплики и продолжила:

– Это не я его жалела – она. Филипп… Прежде, чем… Все случилось… Он сказал ей: – «Шаману виднее». А она запомнила. И передала его слова мне. Объявила, что должна вычислить этого Шамана. И что я должна ей помочь.

– Вы согласились?

– Я была занята уборкой. И она ушла. Не стала ждать. Она попросила у меня ручку.

– И что?

– Ручек я не ношу. Потому она позвонила уже с улицы. Сказала, что подходит ее автобус, сто девяносто первый. Что она едет к Ивану, в сторону Петроградки, и будет ждать меня там. И только потом я заметила, что ноут пропал. До сегодняшнего дня я не знала, где он.

– И это было невыносимо, правда? Ведь там есть много чего интересного, я думаю. Проводки денег, закрытые досье, номера счетов. Все то, что касалось деятельности фонда «Иди со мной», и не только его. Многолетняя история, почти легенда. В отличие от Лии вы хорошо знали, кто такой Шаман.

– Мне сложно сделать выбор между любовью и предательством. Или любовью и верностью. Как хотите.

Теперь Брагин понял, почему Лии так важно было отвязаться от ноутбука, спрятать его. Не только для того, чтобы кто-то похожий на Сергея Валентиновича или Пашу Однолета нашел бы его и сложил два и два. А потому, что она была не уверена в том, что выберет Ника. Хотя и надеялась почти до последнего.

Верность или любовь.

Теперь ответ известен всем. Живым и мертвым.

– Иван занимался аэрографией вашего мотоцикла?

– Я видела его работы. – Ника никогда не отвечает на вопросы сразу, но это почему-то не раздражает Брагина. – Они хорошие. Сам он плох. Слабый, трусливый человек, вдруг почувствовавший вкус больших денег. Деньги ему не достанутся, а работы хороши.

– Человеческая слабость – не повод, чтобы выводить из строя тормозную систему. А вот большие деньги – повод. Вы часто бывали на сервисе, где работал Иван. Иногда даже на снимки на чужие смартфоны попадали… Случайно, конечно. Что вы сказали Караеву, когда позвонили ему по телефону? Выдали себя за владелицу «Шкоды» и попросили перегнать машину?

– Я не звонила Караеву и не выводила из строя тормозную систему, – без всякого выражения говорит Ника. Голос ее тускл, как будто что-то сломалось в безупречном до сих пор механизме.

– Одна из камер зафиксировала вас. Не со злосчастными тормозами. А когда вы забрасывали в багажник рюкзак.

– Вот как, – бормочет Ника, и в ее голосе Брагину слышится облегчение. – Вот как. А я думала, что та камера давно не работает.

Ему не показалось, нет. Это действительно облегчение, хотя Брагин соврал про камеру. То есть гипотетически какая-то из камер могла зафиксировать перемещения и действия Ники, но вряд ли без ее ведома. Блистательный (хотя и несколько потускневший за последние полчаса) андрогин даже не пытается выяснить, что за камеру имел в виду Брагин. Не пытается вывести следователя на чистую воду, не торгуется, – напротив, вцепился в брошенную Сергеем Валентиновичем фразу и не собирается отпускать. Как будто нашел наконец-то повод перестать защищаться.

И разом успокоился. Заскучал.

Или совсем не в скуке дело?

– Она работает. Так как вы заставили Караева сесть за руль?

И снова Брагин не ждет скорого ответа. И снова он поступает.

– Выдала себя за владелицу «Шкоды». Попросила перегнать машину и сказала, что нашла ему отличного адвоката по имущественным делам. И что мы ждем его в Выборге.

– Его не смутило, что номер был совсем другой?

– Нет. Я сказала, что мой телефон сел, а тот самый адвокат любезно предоставил свой.

– Для такого случая и симка специальная нашлась?

– Как водится.

– А рюкзак в багажнике, для того, чтобы замкнуть преступления друг на друге? Что вы чувствовали, когда держали в руках рюкзак Лии? Зная, что она мертва? Все еще делали выбор?

– Это не важно.

– Это важно, даже когда выбор сделан. Лия собиралась сесть в автобус. У нее очень болела голова. Поэтому она и упала перед дверями. Но нашла в себе силы подняться и пройти в салон. Жаль, что вас не было с ней.

– Не было.

– Но вы следили за автобусом по специальной программе. «Яндекс. Транспорт», да? Или что-то в этом роде? Ведь ноутбук нужно было забрать, не так ли? Вы же не знали, что он остался здесь. И вы предупредили того, кого было необходимо. И он зашел в салон на Гостинке вместе с китайцами. Смешался с ними. Растворился в них. Потому что сам похож на китайца. Или на калмыка, или на якута. Да? – Брагин закрыл глаза и процитировал по памяти: «Между двумя комнатами нет дверей. Нет стен. Как мы найдем друг друга?» Это то, что я прочел на листке, который подобрал на полу в вашей студии. То, что пишет человек, которого сейчас зовут Ханбунча, не совсем роман, да? И он не романист. Он шаман. Ведь так? Он управляет людьми. И всегда этим занимался. Спасал кого-то, чтобы приобрести дополнительную власть. Он спас Ерского, пусть не до конца. Зато власть над ним оказалась абсолютной. А от чего он спас вас?

– Ни от чего. – Прямо на глазах Брагина андрогин покрывается броней и превращается в андроида. – Ни от чего.

– Я думаю, было так. Он вошел с китайцами и сел рядом с Лией. Он – лесной человек. Таежный. Болотный. Ударить ножом в нужное место не составило никакой проблемы. А потом он взял рюкзак. И дождался, пока китайцы начнут выходить. И вышел вместе с ними. Вот и все.

– А если бы не было китайцев? – Ника пытается улыбнуться.

– Тогда бы он вошел просто так. Или придумал что-нибудь. Он ведь шаман. И странно, что Ханбунча не понял одной вещи. Не почувствовал ее. Тот удар в висок был несовместим с жизнью. И Лии оставалось жить полчаса максимум. Это установила экспертиза. Что бы вы выбрали сейчас, Ника? Верность… Хотя у вас неверные представления о верности… или любовь?

Птица снова ожила. Она бьет и бьет в висок Ники Селейро, и от этого тонкого жалостливого звука у Сергея Валентиновича Брагина закладывает уши. От ответа Ники зависит многое, очень многое. Брагин не может проиграть. Следствие не может проиграть. И мертвая Лия не может. Слишком многое она поставила на кон.

– Что бы вы выбрали, Ника?

Девушка (никакой не андрогин – девушка!) все еще молчит. Все еще стоит между двумя комнатами, не в силах сделать решающий шаг. Нет, не так. Ника уже сделала его, осталось лишь дождаться, когда она осознает это.

Ничего. Брагин подождет.