…Чтоб ты сдох, – подумал Брагин. Хотя смешно желать смерти и без того умершим.

Едва начав копаться в прошлом Филиппа Ерского, которое привело к столь печальному настоящему, Сергей Валентинович сделал сразу несколько открытий. Не то чтобы неприятных, но в какой-то мере – неожиданных.

Филипп Ерский определенно был баловнем судьбы. Писаным красавцем, и к тому же – талантищем, которые появляются на музыкальном небосклоне раз в десятилетие, а то и реже. Его концерты были распланированы едва ли не на два года вперед; он перемещался по миру свободнее, чем Брагин по своей Петроградке; он выступал с самыми прославленными оркестрами, с самыми выдающимися дирижерами. Его можно было обнаружить на фото с политическими деятелями и еще сохранившимися кое-где августейшими особами. Дом под Валенсией, квартира в Карловых Варах, двухсотметровый пентхаус в Питере… Стоило ли обзаводиться всем этим добром, чтобы найти конец в однокомнатной берлоге на окраине города?

И что вообще привело туда Филиппа Ерского?

Вся его предыдущая жизнь не давала даже намека на ответ. Вернее, та часть жизни, которая стала достоянием общественности и к которой (посредством интернета и бесед с посвященными) приобщился Брагин. Было несколько странностей, и они никак не хотели вписываться в ландшафт, обычно окружающий знаменитость. Об «этом Хаммурапи» следователь собирался подумать позже – когда соберет достаточно материала для анализа и систематизации данных. Но самая главная странность все равно торчала где-то поблизости – ножом в солнечном сплетении. Как ни старался Брагин соединить Ерского и неизвестную девушку из автобуса № 191, ничего не выходило. Не было у них точек соприкосновения, хоть волком вой.

Добро бы она была просто девчонкой, или просто шлюхой, или просто девицей из эскорт-службы в дорогом белье – но она была скрипачкой, как и Филипп. Но вместо того чтобы упростить, это осложняло дело. И все только запутывало.

Никто из коллег Ерского не опознал ее по фотографии, которую Брагин неизменно прикладывал к концу беседы о лауреате и дипломанте. А беседы между тем получались занимательные, вне зависимости от их длительности. И в сухом остатке всегда выпадало одно и то же:

Филипп Ерский – не тот человек, по которому кто-то будет особенно горевать.

Или, по-простому, сдох Максим – и хер с ним.

Эту мысль (с разной степенью корректности) высказывали абсолютно все. Иногда не впрямую, завуалированно и в полном соответствии с латинским изречением «о мертвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды». Но и особой правды Брагин не добился. Лишь однажды просочилось что-то похожее на откровение, когда Брагину удалось пообщаться с Петром Гусельниковым, несколько нервным молодым мужчиной лет тридцати четырех. Через несколько часов Гусельников улетал во Вроцлав, чтобы занять место альтиста в местном Камерном оркестре, и страшно боялся опоздать на рейс – наверное, потому и нервничал.

Появление Брагина не добавило ему спокойствия, но парень согласился переговорить со следователем, «пока не придет такси».

– Вот и ладушки, – сказал Брагин. – Сколько у нас времени?

– Минут десять есть.

– Считайте, что все двадцать. А то и двадцать пять. Новый год на носу. Пробки. Но попробуем уложиться в десять.

Они стояли в подъезде дома Гусельникова – на втором этаже панельной хрущевки, у низкого широкого окна. В подъезде было чисто прибрано, а на выкрашенных масляной краской стенах висели самодельные плакаты с призывом не курить, не сорить и не бросать мелкий мусор в горшки с цветами. Горшки с разросшимися фикусами и юкками находились тут же, их было штук пятнадцать или около того. И посреди всех этих импровизированных джунглей стоял чемодан Гусельникова, на который был наброшен чехол с костюмом – очевидно, концертным.

– Расскажите мне о Филиппе Ерском.

– А нечего рассказывать. – Гусельников покрепче ухватил футляр с альтом и посмотрел на Брагина исподлобья.

– Говорят, вы приятельствовали.

– Не смешите. У Филиппа не было приятелей. Ни в этом городе. Ни в этой жизни.

– Вы вместе учились?

– Номинально да. Последний год в Консерватории.

– Номинально?

– Ему не нужна была Консерватория. Для диплома разве что. Но в Консе я его не видел. Он уже тогда мотался по миру с сольниками. Гений смычка. Новая реинкарнация Паганини.

– Завидуете? – не выдержал Брагин.

– Завидую, конечно. – Честный парень Гусельников даже не стал отпираться. – Знаете, сколько я ждал это свое место во Вроцлаве? Три года. Три! А ведь это не самый выдающийся оркестр. А если бы там появился Филипп…

– Он занял бы место первой скрипки, минуя лист ожидания?

– Не в этом дело. Оркестр сразу стал бы выдающимся, понимаете? Любой оркестр. Филипп его таким бы сделал. Он действительно гений.

– То есть утрата Ерского для музыки невосполнима?

– Для музыки – скорее всего. И для тех, кто покупал билеты на его концерты за бешеные тысячи… Я говорю не о рублях.

– А для тех, кто не выкладывал тысячи? Кто мог поздороваться с ним по-свойски? Выпить по рюмке после концерта…

– Не знаю ни одного человека, кто выпил бы с ним по рюмке. Он вообще не пьет. Или напивается в одиночестве.

Гусельников бросил взгляд на часы, в надежде, что время вот-вот выйдет.

– Пробки, – напомнил Брагин.

– Я ведь не первый, с кем вы о нем разговариваете?

– Не первый.

– И что сказали остальные?

– Особо расстроенных я среди них не видел. Просто завистью это не объяснишь. Что тогда?

– Я не знаю.

– Не знаете?

– Не знаю, потому что не могу сформулировать, вот и все.

– А вы попробуйте.

– Ну хорошо.

Видно было, что честный парень Гусельников лукавит. Что он задумывался о Филиппе Ерском и раньше и худо-бедно сумел всё сформулировать, как бы ни утверждал обратное. Но теперь пришла пора обкатки его теории на публике, и тут Гусельников слегка притормозил.

– Что бы вы сказали о человеке… – наконец-то начал он и тут же осадил сам себя: – Черт. Черт-черт-черт… Ладно. Еще раз. Что бы вы сказали о человеке, который сбил на дороге старого больного пса? Не случайно наехал, нет. Сбил специально, а потом додавил псину колесами.

– Вешать надо таких сволочей, – спокойно произнес Брагин.

Ответ Брагина нисколько не интересовал Гусельникова, потому что был единственно возможным. По-другому на столь запредельные вещи реагировать нельзя. Только вешать. Но Гусельников – плохой помощник в таком святом деле, как суд Линча. Вместо того чтобы подать веревку, он отвлекается на какие-то переживания внутри себя, близоруко щурит глаза и дергает кадыком.

– …И даже выключил музыку, чтобы лучше расслышать, как трещат собачьи кости. Кажется, это был Малер. «Песни об умерших детях».

У Брагина неожиданно закололо сердце. Давненько этого не было, со времен последнего Катиного срыва, – и вот, пожалуйста. Он-то думал, что сердечная сумка крепка, как никогда, и способна переносить любые тяжести, да видно рано радовался.

– Выходит, Филипп Ерский, несмотря на всю его гениальность, конченый подонок? Живодер?

– Что?

Гусельников выглядел так, как будто его только что вывели из гипнотического сна.

– Вы ведь про него мне только что рассказали? Про Филиппа? Это ведь он сбил собаку? Не случайно, нарочно? А вы где были? Сидели рядом и слушали… Малера?

– Нет. Вы не поняли.

– Что тут понимать, – неожиданно разозлился Брагин.

– На самом деле этого не было… Не было того случая с собакой.

– Не было, ага.

Гусельников – милый парень. Несмотря на известную громоздкость. В джунглях (настоящих, а не здешних, представленных ограниченным кругом растений) он ни за что бы не выжил. Слишком мягкий, слишком пухлый, похожий на медвежонка. Но не из тех, кого продают в дорогих магазинах игрушек, а дешевого, потертого; кочующего из одного – не слишком счастливого – детства в другое. Глаз куда-то подевался? Так мы вместо него пуговицу пришьем, всего делов-то. Но, вопреки этому (или благодаря – кто знает), он вызывает симпатию. И у Брагина вызывал – до последней минуты. Теперь же ему хочется чем-нибудь стукнуть Гусельникова по его дурацкой башке – да хоть бы и его дурацким альтом! Только хрен этот альт отберешь, – Гусельников вцепился в него так, как будто от этого инструмента зависит вся его жизнь.

Может быть, так оно и есть. И даже скорее всего.

– Знаете, как это называется, Петр? Клевета.

– Почему клевета? – искренне удивился Гусельников.

– Вы только что обвинили известного и популярного человека в отвратительных вещах. А теперь решили откатить назад. Нашлись ложечки, да? А осадок-то остался.

Медвежонок выглядел потерянным. Грустным. Как будто заранее знал, что Брагину ничегошеньки втолковать невозможно, как бы медвежонок ни старался.

– Вы меня не поняли.

– Тогда постарайтесь еще раз.

– Ну, хорошо. – Гусельников крепко зажмурил веки. – Не было того случая с собакой. Но я его не придумал… Нет, не так. Я бы не смог такое придумать, если бы однажды не заглянул в глаза Филиппу. Понимаете?

– Нет.

– Когда смотришь в глаза Филиппу… Ну, если у тебя хватает смелости смотреть в глаза Филиппу… То видишь именно это. Как он давит собаку на дороге. И больше ничего.

– То есть это ваш досужий вымысел.

– Считайте, как хотите. Вы просили рассказать о Ерском – вот я и рассказал.

– А кому-нибудь еще рассказывали?

– Нет.

– Интересно, возникают ли у других похожие ассоциации?

– Не знаю. Не обязательно похожие. У людей слишком разные страхи.

– Значит, Филипп Ерский вызывает страх?

– Напоминает о нем. Ты всегда должен быть начеку. Как-то так.

Странные все-таки люди, музыканты.

– Зато теперь можно расслабиться, да, Петя? – Брагин неожиданно подмигнул Гусельникову.

– Теперь да, – абсолютно серьезно ответил тот.

– А страхи у всех людей одинаковые.

– Те, что лежат на поверхности, – да. А те, что глубоко запрятаны, – у каждого свои. – Медвежонок позволил себе легкую дозу философствования, ну надо же!

– Как думаете, кто мог желать смерти Филиппу Ерскому?

– Никто. Все. Тот, кто устал бояться.

– Звучит чересчур э-э… эмпирически, нет? Другие мотивы исключаются? Более земные? Деньги, личностный или профессиональный конфликт? Зависть, месть?

– Вы ведь следователь. Не я.

Где-то в кармане Гусельникова звякнул телефон. Вытащив его, медвежонок мельком взглянул и экран и выдохнул. Как показалось Брагину – с облегчением.

– Такси пришло.

– Да. Еще один вопрос.

– Такси пришло. Мне пора.

Брагин вынул из нагрудного кармана фотографию Неизвестной из автобуса и протянул ее Гусельникову:

– Видели когда-нибудь эту девушку?

– Никогда, – ощупав снимок глазами, твердо сказал медвежонок.

– Посмотрите внимательнее.

– Я посмотрел.

– Есть предположение, что она была знакома с Ерским. Возможно – близко. Она тоже скрипачка.

– Это ничего не меняет. Я никогда не видел ее прежде. Потому что если бы увидел – не забыл.

– Ну что ж, спасибо. Желаю вам удачи во Вроцлаве.

Гусельников перекинул через руку чехол с костюмом, подхватил чемодан и направился к лестнице. И, проскочив один пролет, неожиданно остановился, повернулся ко все еще стоящему у фикусов Брагину и прокричал:

– Я не знаю этой девушки. Но я знаю другую. Вера Протасова. Поговорите с ней.

…Найти координаты Веры Протасовой, в прошлом – второй скрипки Губернаторского симфонического оркестра, оказалось несложно. И уже через час Брагин сидел в гостиной старой петербургской квартиры на Загородном проспекте. Как и полагается старым квартирам, она была сумрачной, слегка запущенной, заставленной множеством вещей – комодами, буфетами, ломберными и шахматными столиками, напольными вазами с сухостоем. С карнизов уныло свисали тяжелые концертные шторы – то ли бархат, то ли вельвет. Вера – хрупкая светловолосая молодая женщина в широком льняном платье, – казалась инородным телом среди всего этого антикварного великолепия. Ничто из здешних вещей никогда не принадлежало ей и не могло принадлежать. Кроме разве что небольшой пластиковой совы со встроенным в нее дисплеем – радионяни: Вериному сыну недавно исполнился год. Застенчиво улыбаясь, Вера сообщила, что, возможно, будет отвлекаться, но это не должно помешать беседе.

Так они и сидели друг напротив друга за большим круглым столом: Брагин, Вера и сова между ними. Низко над столом висела большая лампа под бордовым (под цвет обоев) абажуром. Лампа не горела, и единственным источником света оставалось настенное бра позади женщины. Вот и получилось с самого начала, что Брагин с совой оказались достаточно ярко освещены, в то время как лицо Веры скрывала тень.

Сове было все равно, а Сергей Валентинович то и дело прикидывал: случайна ли такая мизансцена, или Вера выстроила ее заранее, в преддверии разговора о Филиппе Ерском?

Брагин не стал плохим гонцом – Протасова уже знала о гибели скрипача.

– Не удивлены моему визиту? – поинтересовался следователь.

– Нет. Удивилась бы, если бы вы не пришли. Это если бы Ерский был жив, никто бы обо мне и не вспомнил.

– Имеете в виду прессу?

Известие о смерти Филиппа Ерского уже просочилось в таблоиды, иначе и быть не могло. Но пока, благодаря усилиям начальника Брагина В. К. Столтидиса, которому вовсе не улыбалось раздувание скандала вокруг столь прискорбного Хаммурапи, всё свелось к сухой констатации: трагическая гибель, не более того. Но появления всяких неприятных слухов можно было ожидать с часу на час. Что последует потом – ясно как божий день: массовый наплыв самых разных телетерминаторов во главе с программой «Пусть говорят».

Неужели и до Веры Протасовой добрались? Оперативно.

– Кто вас сюда направил? – ушла от ответа Вера.

– А вы как думаете? – ушел от ответа Брагин.

– Не так много людей знает обо мне. Тем более – в контексте Ерского.

– Петр Гусельников.

– Петя, да. – Брагину показалось, что Вера улыбается. – Отличный парень. Он очень мне помог когда-то. Что еще он сказал?

– Просто назвал вашу фамилию, и все. А еще сказал, что есть смысл побеседовать с вами о Филиппе.

– Нет никакого смысла. Но давайте поговорим.

Чертова темень, заключенная в женский силуэт! Черное солнце в протуберанцах волос: легкие, как пух, они хорошо видны на свету. И лишь лицо Веры постоянно ускользает от Брагина.

– Что вас интересует?

– Личность покойного. Назовем это так. Любая мелочь, которая могла бы хоть немного объяснить произошедшее с ним.

– Он сам. Вот вам и объяснение.

– Хотите сказать, все к тому и шло?

– Нет.

Чертовы музыканты, чертовы альтисты и скрипачи! Ни слова в простоте, даже мудрствования Грунюшкина кажутся на фоне всего этого пересказом школьных прописей в той части, где «Мама мыла раму». Ладно, зайдем с другого конца.

– Что вас связывало с Филиппом?

– Мы были любовниками, – просто сказала Вера. – Несколько лет назад. Даже жили вместе. Когда он возвращался сюда после гастролей. Если возвращался. Полноценной семьей это не назовешь, но он и не стремился.

– К полноценной семье?

– Просто к семье.

Обычное поведение баловня судьбы. Смешно отдавать себя на заклание одной-единственной, пусть и хорошенькой, девушке, когда за ближайшим углом стоит несколько потешных полков из красавиц. Или даже дивизий.

– Вам хотелось другого? Хотелось именно семьи?

– Нет.

– Мне хотелось смотреть на него не отрываясь.

– Понятно, – осторожно произнес Брагин. – Вы были влюблены.

– Я была инфицирована.

Если бы Вера не встретила его в прихожей, где было достаточно света, чтобы разглядеть ее, Сергей Валентинович подумал бы после сказанного: лицо женщины, возможно, как-то по-особенному изуродовано той самой инфекцией. Коллоидные рубцы или что-то похожее.

Ничего похожего.

Чистая кожа, легкий румянец на щеках, светло-зеленые прозрачные глаза. Веру Протасову можно было бы назвать красивой, но это очень сдержанная красота, неброская, никому себя не навязывающая. Догадался о ее существовании – молодец, вытащил счастливый билет. Нет – никогда ни о чем не узнаешь. А если и узнаешь – все равно не будешь жалеть, что синичка спорхнула с руки, так и не поклевав крошек.

Старшая Верина сестра. Эта мысль только сейчас пришла в голову Брагину, вместе с другой: нужно присмотреться к Вере повнимательнее. Насколько позволяет скупой свет от бра.

– Инфицированы. Даже так.

– Ерский всегда был эпидемией. Пандемией.

– Большое количество жертв? – спросил следователь и тут же поправился: – Я имею в виду женщин… инфицированных им.

– Возможно, где-то они и существовали, но я с ними не пересекалась.

– Что не мешает вам говорить об эпидемии.

– Я же не совсем дура. И примерно понимаю, как действует на женщин очень красивый, очень талантливый и очень успешный молодой мужчина.

– Вы не ревновали его к другим? К поклонницам. Наверняка у него было море поклонниц.

– Океан. Но я не ревновала, нет.

– Он не давал поводов?

– Я их не искала. И… я всегда понимала… Наши отношения не продлятся вечно.

– Вас это огорчало?

– Убивало. Он ведь был инфекцией. И все глубже забирался под кожу. Я ни о чем не могла думать, кроме него. И его музыки, конечно.

– Гусельников сказал – Филипп Ерский был гениален.

– Слишком приблизительно звучит. Но раз люди ничего умнее не придумали… Давайте назовем это именно так.

– Он ушел от вас?

Вопрос не был невинным. И, если бы не сова на столе, Брагин не задал бы его. Или задал чуть позже, с другой подводкой. Как можно более аккуратно. Нежно. Но сова… Она спутала Брагину все карты. Где-то там, в пластиковом чреве совы (а на самом деле – в одной из комнат, обступивших гостиную, как деревья опушку), слышалось легкое посапывание. Иногда – кряхтение. Там сладко спал Верин сын, так что бывшую вторую скрипку Губернаторского симфонического оркестра можно было считать защищенной от воспоминаний. Хотя бы частично.

– Ушел?

Одуванчиковый пух волос закачался, а потом послышался Верин смех – тихий и мелодичный, похожий на все сразу. На трамвайные звонки, на музыку ветра, подвешенную к дверям этнических лавок – китайских и индийских; на мелочь, брошенную на тарелку в студенческом кафе. Вера смеялась и никак не могла остановиться, а Брагин терпеливо ждал.

– Это я ушла, – неожиданно оборвав музыку ветра, сказала она.

– Почему?

– Хотите чаю? У меня отличный чай. Крымский, с шалфеем и чабрецом.

Все не случайно, подумал Брагин. Вера совсем не случайно не включила большой свет – ей нужно было спрятаться в полутенях, в полутонах.

И чай.

Она могла бы предложить его с самого начала, как это принято в старых, славящихся чопорным гостеприимством питерских домах. Но не сделала этого. Потому что ждала не невинных вопросов. Рано или поздно, наплевав на сову или прислушиваясь к ней, Брагин все равно бы их задал. И вот тогда, чтобы выиграть время или выстроить определенную линию поведения, Вера и отправилась бы за шалфеем и чабрецом. Потому что Брагин обязательно ответил бы: «Не откажусь».

Но он откажется. Откажется.

– Спасибо. Может быть, позже. – Сергей Валентинович попытался придать своему голосу максимальную мягкость. – Значит, вы ушли.

– После того как Ерский проломил мне голову и раздробил кисть правой руки. С тех пор я больше не могу играть на скрипке.

До Брагина не сразу дошел смысл произнесенного: так буднично сказала об этом Вера. Как будто речь шла о легкой размолвке по поводу шампанского на праздничном столе – брют или полусладкое. Или культпохода в кино – мелодрама или блокбастер. Не то и не другое.

Добротный, выматывающий душу психологический триллер о жертвах домашнего насилия. Брагин не особый любитель, слишком уж муторно наблюдать за сюжетом. Все равно что идти вдоль анфилады комнат, в каждой из которых спрятана какая-нибудь не слишком приятная вещь, иногда – так и вовсе символически-ужасающая для обывателя: окровавленное тряпье, куклы с отрезанными головами, высохшие личинки насекомых, занавешенные зеркала.

У него в производстве было несколько дел о домашнем насилии. Их фигуранты мало походили друг на друга: разный социальный статус, разный материальный достаток; разное образование и положение в обществе. В откровенных гопниках числился только один. Все остальные подпадали под категорию приличных людей. Часто – востребованных в профессии и довольно успешных. Общим местом было только одно: изощренный садизм по отношению к близким, как правило – женщинам; женам и любовницам. Моральный, физический и сексуальный террор. Будучи не в состоянии управлять собственным гневом они творили страшные дела за наглухо закрытыми дверями собственных квартир. А в миру – на работе, среди приятелей и сослуживцев, слыли прекрасными парнями.

А Филипп Ерский – еще и гений.

Чтоб ты сдох, – подумал Брагин и только потом вспомнил, что его пожелание запоздало на несколько дней. Но все равно исполнилось.

История про собаку, раздавленную на трассе под Малера, никогда не случалась. Так утверждал Петр Гусельников. Теперь Брагин не уверен в этом. Скорее, он уверен в обратном. И не только в отношении собак.

Вспомнить бы новомодное словечко, которым принято сейчас метить всех этих деятелей.

Абьюзер, ага. Звучит слишком кокетливо, чтобы сразу вникнуть в суть. Но пусть его. Тем более что теперь понятно, почему смерть гниды-абьюзера никого не тронула. Наверняка слухи о произошедшем с Верой Протасовой разошлись по всему музыкальному сообществу, как круги по воде. Жаль, что они не достигли Брагина и таких, как Брагин.

Иногда это происходит из-за жертв. Постоянно подвергаясь издевательствам, балансируя на грани жизни и смерти, они до последнего стараются не выносить сор из избы. Они не подают заявления, а если подают – то в скором времени забирают. И объясняют это примирением сторон. Стороны примиряются и примиряются, вплоть до сто пятой статьи Уголовного кодекса. Понять это Брагин не в состоянии, кто бы ни объяснял ему психологические механизмы и мотивации. От судебных психологов, с которыми иногда приходится сотрудничать, до собственной жены Кати. То есть умозрительная конструкция симбиоза домашнего насильника и его жертвы вроде бы выстраивается. И тут же разваливается, стоит только Брагину начать усиленно препарировать ее.

Но факт остается фактом, даже если Брагин с ним в корне не согласен: эти самые абьюзеры и их спутницы безошибочно находят друг друга и составляют устойчивые пары.

Водой не разольешь.

Вот и Вера…

– Я знаю, о чем вы подумали, – сказала Вера. – О том, что я – типичная жертва домашнего насилия.

– А что бы подумали вы, услышав о проломленной голове?

– Да, конечно. Это первое, что приходит на ум.

– Заявления в полицию вы не подавали.

– Нет.

– Бесполезно спрашивать, почему – не так ли?

– Это ничего бы не изменило.

– Как долго он истязал вас?

Снова этот смех. Но теперь в нем звучат нотки высокомерия: как будто Вера Протасова знает что-то такое, о чем Брагин и большинство других людей даже не догадываются.

– Он вообще меня не истязал. До того случая он и пальцем меня не трогал. Это были обычные отношения любовников. И он старался быть не просто любовником, и иногда ему удавалось.

– Что именно?

– Быть влюбленным в меня. Во всяком случае – выглядеть влюбленным.

– А потом что-то пошло не так?

– Все было так, как нужно. До самой последней секунды.

– Если вам трудно говорить… Вспоминать…

– Нет-нет. Все в порядке.

– Выходит, он прикидывался влюбленным и до поры до времени мог контролировать свою ярость. Не давал выход гневу. Но потом корабль все равно дал течь.

– Да, – задумчиво произнесла Вера. – Примерно так все и думают, когда сталкиваются с подобной ситуацией. Примерно так думали врачи, которые вытащили меня с того света. И я не стала никого разубеждать, когда пришла в себя. Потому что людей нельзя лишать их заблуждений.

– Напрасно вы позволили преступнику остаться безнаказанным.

Она ответила не сразу. Возможно, просто не хотела реагировать на банальность. Абсолютно любой человек, если он не конченый негодяй, сказал бы ей то же самое. А то, что Филипп Ерский остался безнаказанным, – медицинский факт. Иначе скандальная история со знаменитостью обязательно всплыла бы во всевидящей Сети. На таких историях наживают капиталы все, от них кормится желтая пресса. Но ничего похожего Брагиным найдено не было. Все упоминания о звезде сводились к гастрольной деятельности Филиппа и реакции публики на его непревзойденное исполнительское мастерство. В этой части комментаторы не скупились на похвалы и выражали сожаление лишь об одном: отсутствии подробностей во всем, что касается личной жизни. Произошедшее с Верой объясняло это – но лишь отчасти.

И была в этом какая-то червоточина. Не в девушке, сидящей сейчас напротив, – в самой ситуации с Ерским. Что-то такое, что не укладывалось в обычную криминальную схему, и Брагин печенкой чувствовал это.

Вера между тем протянула руку и осторожно погладила сову.

– Слишком просто назвать его преступником. Но это ничего не объясняет и не объяснит.

– А что – объяснит?

– Вы имеете с этим дело, не я. Но мне кажется – преступниками становятся, когда переступают какую-то черту. Которая делает немыслимое, невозможное – возможным. Так вот, он не переступал черту. Он с самого начала был там. За чертой.

– Человек, который старался быть влюбленным?

– Для него это был эксперимент. Как и то, что он сделал со мной. Вы что-то говорили про ярость и гнев. И неспособность ими управлять.

– Убийства и тяжкие телесные повреждения часто вырастают именно из этого.

Понимают ли они с Верой друг друга? Брагин не уверен. Просто потому, что ему кажется: Вера пытается объяснить что-то сама себе. И понимание следователя, которого она видит первый и последний раз в жизни, – дело пятое. Если не сто двадцать шестое.

– Он был абсолютно спокоен, когда взял в руки молоток. И ему было ужасно любопытно, что произойдет дальше. После того как молоток раскроит мне череп. Я много думала об этом, когда пыталась восстановить ход событий. И его глаза я не забуду никогда.

– В них было что-то особенное?

– В том-то и дело, что ничего. Ну, разве что они стали совсем детскими. Иногда дети познают мир через жестокость, разве их можно за это винить?

– То есть… Насмерть забить камнями щенка – это в порядке вещей?

Брагин вдруг почему-то страшно разозлился на Веру. Еще неизвестно, кто более безумен – ее обидчик или она сама, при таких-то сентенциях.

– Вы говорите совсем как Петя Гусельников.

– Про щенка?

В истории Гусельникова фигурировала старая больная собака, но сути дела это не меняет.

– Про бабочку, которой отрывают крылья. Про ящерицу, брошенную в костер. С чем еще могут справиться дети?

Хорошо бы спросить у мальчика, спящего в сове, вот только вряд ли он умеет говорить.

– Со всем, кроме взрослых. – Брагин не совсем уверен, что дело обстоит именно так.

– У вас самого есть дети?

– Нет.

Главный минус доверительных бесед состоит в том, что и тебе могут задавать вопросы личного характера. К этому нужно быть готовым, но Брагин вечно оказывается не готов. Лучше вернуться к обсуждению оторванных крыльев.

– Не дав ход этому делу, вы совершили большую ошибку, Вера.

– Зато я дала возможность его музыке звучать. Еще несколько лет.

– Странная позиция.

– Вы когда-нибудь слышали его игру?

– Нет.

– Если бы услышали, то не назвали бы мою позицию странной.

– Сомневаюсь. Наказание за преступление должно быть неотвратимым. Это мое глубокое убеждение.

– У австрийского композитора Альбана Берга есть один скрипичный концерт – и Ерский был в нем особенно хорош. Распахивал в душе такие двери, о которых даже не подозреваешь. Настежь, настежь! – Вера вдруг сжала кулаки, ухватив ими скатерть. – Концерт называется «Памяти ангела». Он и есть неотвратимость. А все остальное – не так уж важно.

– Не понимаю.

– Что именно?

– С вами ведь работали дознаватели. Должны были работать – после того, как вы пришли в себя.

– Помнится, кто-то меня допрашивал. Или как это называется? Уточнял обстоятельства.

– Что вы им рассказали?

– Ничего.

– Но ведь имя Филиппа не могло не всплыть. Кто-то же доставил вас в больницу. Вызвал «Скорую»…

– Думаю, это был Петя Гусельников.

– Вы не знаете точно?

– Я не общаюсь ни с кем из прошлой жизни.

– И с Гусельниковым, вашим спасителем?

– И с ним.

– Безотносительно этого… Должны были начаться проверки…

– Повторяю. Я не подавала никаких заявлений.

Хоть трижды не подавай – обычную в таких случаях практику это не изменит. Если только…

– Простите, но я вынужден спросить. Травмы ведь были тяжелые.

– Говорят, нейрохирурги совершили чудо. Почти месяц я пролежала в коме. Еще год ушел на восстановление. Руку тоже удалось сохранить.

Месяц в коме. Тяжкие телесные. Покушение на убийство. Дело должны были возбудить в любом случае. Почему Филиппу Ерскому все сошло с рук?

– Значит, вы не в претензии, Вера.

Его голос прозвучал насмешливо, а ведь Брагин хотел совсем не этого. Понять, почему любовь все время отодвигает границы дозволенного, – вот что ему нужно. И почему на этих границах добро, выскочив из окопов, с таким энтузиазмом братается со злом.

– Нет, не в претензии.

– Спасибо, что живы?

Импровизированное струнное трио уже некоторое время раздражало Брагина: сама Вера – то ли сумасшедшая, то ли блаженная. Потерянный медвежонок Гусельников, втюхавший Сергею Валентиновичу придуманную историю про собаку (хотя настоящая – с избитой женщиной – была в разы страшнее). И наконец, покойный Филипп Ерский, чье поведение тянуло на поведение маньяка. Человека с явными психическими отклонениями как минимум. И все-таки странно… Очень странно, что расследование так и не было проведено.

– Я больше не играю профессионально, но… Могу обучать этому детей. У меня чудесный муж. Он нейрохирург, очень перспективный. Один из тех, кто спас меня. Через полгода мы уедем в Мюнхен. Ему предложили работу в хорошей клинике. И у меня замечательный сынишка. Хотите взглянуть на него?

– Нет, – почему-то перепугался Брагин. – Не стоит тревожить малыша. Вдруг проснется?

– Все равно ему уже пора просыпаться. Скоро буду его кормить.

Это был тонкий намек на то, что пора сворачивать беседу. Брагин и сам понимал, что больше ничего, заслуживающего внимания, он из Веры не выудит. Но все-таки спросил:

– А ваш муж? Неужели он смирился с тем, что Филипп Ерский остался безнаказанным?

– Лёва? Он знает не больше, чем все остальные.

– Вы даже не рассказали ему?

– Нет. Он очень мягкий и неконфликтный человек. И очень, очень порядочный. С правильными представлениями о жизни. Если бы я рассказала… Ему бы пришлось соответствовать этим представлениям и… как это принято говорить… выйти из зоны комфорта. А любая борьба, если это не борьба за человеческую жизнь у операционного стола… Она плохо сказывается на Лёве.

– Решили оградить мужа от мужских поступков?

– Поверьте, есть силы, столкновения с которыми лучше избегать.

– В таком случае зло никогда не будет наказано, – пожал плечами Брагин.

– Зло никогда не будет наказано. Я знаю, что говорю, поверьте.

Несколько минут они сидели молча. Брагин что есть сил вглядывался в Верино лицо – черное солнце, тихий омут; овраг, заросший по краям одуванчиками. И кажется, вгляделся. Во всяком случае, он увидел то, что Вера Протасова предпочла бы скрыть: звериную тоску в ее глазах.

Звериная тоска, да.

Возможно, именно такое чувство возникает, когда оказываешься внутри скрипичного концерта «Памяти ангела».