Глава 36
КРИСТЕН РЕШИЛА, ЧТО ТЕМОЙ ДЕВИЧНИКА будут девяностые, потому что Трина их обожает. Так что все одеты в стиле тех лет. Честно говоря, мне кажется, что Кристен выбрала эту тему, чтобы надеть укороченный топик и продемонстрировать накачанный живот. Она приходит к нам домой в синей футболке с надписью SKATER GURL и мешковатых джинсах. Волосы разделены на прямой пробор, помада темно-коричневая и совершенно матовая. Первым делом она включает радио с музыкой девяностых на весь дом.
Девочки встречаются у нас в доме, а мальчики (и Китти) – в стейк-хаусе. Я рада, потому что до сих пор не знаю, что сказать Питеру.
Мы долго собираемся. Я выбрала платье в стиле «бэби-долл» в цветочек, которое нашла на «Этси», кремовые гольфы и черные туфли на платформе. Я завязываю волосы в два хвостика, когда Кристен приходит на инспекцию, вооруженная бокалом для мартини, на котором розовым написано «Подружка невесты».
– О-о-о, как мило ты выглядишь, Лара Джин, – говорит она, попивая коктейль.
Я подтягиваю хвостики.
– Спасибо, Кристен.
Я рада, что мой наряд удался. Голова у меня забита другим, но не хотелось бы испортить Трине вечер.
Китти и Марго сидят на полу, и Китти красит ногти Марго черным лаком. Марго выбрала стиль гранж: длинная фланелевая рубашка, джинсы и «мартинсы», которые я одолжила у Крис.
– Что вы пьете? – спрашивает Китти у Кристен.
– «Космополитен». Внизу в бутылке из-под «спрайта» есть еще. Но не для тебя.
Китти закатывает глаза.
– Где Три?
– В душе, – сообщаю я.
Кристен склоняет голову набок и щурится.
– Тебе чего-то не хватает. – Она отставляет бокал и выуживает из сумочки помаду. – Вот, накрась губы.
– О… это тот же цвет, что и у вас? – спрашиваю я.
– Да! Называется «Тост за Нью-Йорк». Он был хитом сезона!
– Э-э-э… – Я не уверена. Губы Кристен словно вымазаны шоколадом «хершис», который потом засох.
– Верь мне, – говорит она.
– Я собиралась накраситься этим, – я откладываю щетку для волос и демонстрирую блестящий розовый блеск для губ. – «Спайс Герлз» такой наносили, кажется. Они же из девяностых?
– Скорее всего, поздние девяностые – ранние двухтысячные, – хмурится Кристен. – Но да, это подойдет. – Она протягивает помаду Марго. – А тебе вот это понадобится. В твоем образе недостаточно девяностых.
Она наблюдает, как Китти наносит последние штрихи на ногти Марго.
– Мне приходилось использовать черный маркер. Не представляете, девочки, как вам везет. Такое разнообразие. Мы обходились подручными материалами. Черный – маркером, белый – «штрихом».
– Что такое «штрих»? – спрашивает Китти.
– Господи, вы, дети, даже не знаете, что такое «штрих»!
Как только Кристен поворачивается взять свой коктейль, Китти скалится на нее и беззвучно шипит.
– Я это видела, – говорит Кристен.
– Я так и планировала, – огрызается Китти. Кристен смеривает ее взглядом.
– Заканчивай ногти сестры поскорее, накрасишь еще и мне.
– Почти закончила, – говорит Китти.
Через минуту раздается звонок в дверь, и все трое отправляются вниз. Кристен кричит:
– Откройте дверь, я принесу напитки!
Моник, которая была в одном сестринстве с Триной, одета в платье-комбинацию с рисунком из огромных подсолнухов поверх белой футболки и черные туфли на платформе совершенно космического вида. На ее подруге по «Соул-сайкл» Кендре комбинезон с розовой майкой и розовая резинка в тон в волосах. Многое из того, что на нас надето, носят и ребята в моей школе. Мода циклична.
Тема девяностых была правильным решением: Трина в полном восторге.
– Какое милое платье! – говорит мне Кендра.
– Спасибо! – отвечаю я. – Оно винтажное.
Она отшатывается в глубоком ужасе.
– Господи, девяностые уже считаются винтажем?
– Да, подруга, – говорит Трина, передергиваясь.
– Какой кошмар. Мы старые?
– Нам пора в дом престарелых, – жизнерадостно кивает Трина.
В машине по пути в караоке-бар я получаю сообщение от Питера – фотографию его отца с моим отцом, в костюмах и с широкими улыбками. У меня сжимается сердце. Как отпустить такого парня?
В баре мы занимаем приватную комнату. Марго заказывает гранатовую «Маргариту». Трина замечает, но ничего не говорит. Да и что она может сказать? Марго через месяц двадцать.
– Вкусно? – спрашиваю я.
– Очень сладко, – отвечает Марго. – Хочешь глоточек?
Очень хочу. Питер написал из стейк-хауса два раза, спрашивая, как идет мой вечер, и у меня все тяжелее на душе. Я осторожно кошусь на Трину, которая поет дуэтом с Кристен. Марго она ничего не сказала, но у меня есть чувство, что мне скажет.
– В Шотландии можно пить с восемнадцати, – говорит Марго. Я отпиваю глоток. Коктейль вкусный, терпкий и ледяной.
Тем временем все листают песенники, выбирая, какую песню поставить. Правило вечера – только музыка девяностых. Гости разогреваются не сразу, но потом напитки начинают литься рекой, и люди выкрикивают номера песен для очереди.
Следующей идет Мишель, подруга Трины. Она мурлычет:
– Были времена, когда у меня было разбито сердце…
– Мне нравится эта песня, – говорю я. – Кто ее поет?
Кристен снисходительно гладит меня по голове.
– Aerosmith, малышка. Aerosmith.
Spice Girls они поют все вместе.
Мы с Марго поем «Wonderwall» группы Oasis. Сев на место, я с трудом перевожу дыхание.
Кендра двигается в такт песни, покачивая бокалом для мартини в воздухе. Напиток в нем кислотно-зеленого цвета.
– Что ты пьешь, Кендра? – спрашиваю я.
– Яблочный мартини.
– Звучит аппетитно. Можно попробовать?
– Да, сделай глоток! Он такой фруктовый, что алкоголь не чувствуешь.
Я делаю маленький глоточек, как колибри. Сладко. На вкус как «Джолли Ранчер».
Закончив свой номер, Кристен и Трина падают на диван рядом со мной, а Кендра выскакивает петь Бритни Спирс. Кристен тянет:
– Я просто хочу, чтобы мы оставались близкими подругами, понимаешь? Не становись скучной. Не становись вдруг мамашей, ладно? То есть я понимаю, что ты должна быть мамой, но не будь мамашей.
– Я не стану мамашей, – успокаивает ее Трина. – Я никогда не смогу стать мамашей.
– Ты должна пообещать, что будешь все равно приходить на винно-расслабительные четверги.
– Обещаю.
Кристен всхлипывает.
– Я так тебя люблю, подруга.
У Трины тоже слезы на глазах.
– И я тебя люблю.
Мартини Кендры стоит на столе один-одинешенек. Пока никто не видит, я делаю еще глоток, потому что он такой вкусный. А потом еще один. К тому времени, когда меня замечает Трина, я опустошила бокал. Она приподнимает брови.
– По-моему, кто-то чересчур повеселился на Пляжной неделе.
– Там я почти ни глоточка не выпила, Трина! – протестую я.
Трина выглядит тревожной.
– Марго, твоя сестра пьяна?
Я вскидываю руки.
– Нет, нет, я совсем не пьяная!
Марго садится рядом и заглядывает мне в глаза.
– Она пьяна.
Я в жизни не была пьяной. А теперь пьяная? Я очень расслаблена. Вот как ощущается опьянение – словно у тебя все конечности свободные и мягкие?
– Твой папа меня убьет, – стонет Трина. – Они только что отвезли Китти домой и вот-вот приедут сюда. Лара Джин, выпей много воды. Весь стакан. Я принесу еще кувшин.
Она возвращается через несколько минут с мальчишником в полном составе. Мне достается предупреждающий взгляд. «Не выдавай себя», – говорит она одними губами. Я показываю ей два поднятых вверх пальца, а потом вскакиваю и обнимаю Питера.
– Питер! – я перекрикиваю музыку. Он так симпатично выглядит в рубашке и галстуке. Такой милый, просто до слез. Я зарываюсь лицом ему в шею, как белка. – Я так по тебе скучала.
Питер всматривается мне в лицо.
– Ты пьяная?
– Нет, я выпила всего пару глоточков. Пару бокалов.
– Трина тебе разрешила?
– Нет, – хихикаю я. – Я отпивала у других.
– Лучше увести тебя отсюда, пока папа не увидел. – Питер оглядывается по сторонам. Папа листает песенник вместе с Марго, которая взглядом приказывает: «Соберись».
– То, чего он не знает, никому не повредит.
– Пойдем выйдем на парковку, ты подышишь воздухом, – говорит Питер, приобнимая меня и выводя за дверь. Я слегка пошатываюсь. Питер пытается не улыбаться.
– Ты пьяная.
– Наверное, я легко пью.
– Легко пьянеешь. – Он щиплет меня за щеку.
– Да, легко пью, то есть пьянею.
Почему это так смешно? Я не могу перестать смеяться. Но потом замечаю, с какой нежностью он на меня смотрит, и перестаю. Смеяться больше не хочется. Хочется плакать. Он организовал мальчишник для моего папы. Он так меня любит. Я должна любить его так же сильно в ответ. До сих пор я не знала, что сделаю, но теперь знаю.
– Я хочу тебе кое-что сказать. – Я внезапно выпрямляюсь и нечаянно стукаю его в ключицу, так что он закашливается. – Извини. Вот что я хочу сказать. Я хочу, чтобы ты делал то, что должен, и хочу сама делать то, что должна.
У него на губах полуулыбка. Покачивая головой, он спрашивает:
– О чем ты, Кави?
– Я о том, что… я думаю, что нам нельзя быть в отношениях на расстоянии.
Его улыбка тает.
– Что?
– Я думаю, что тебе нужно учиться в Вирджинии, играть в лакросс, а мне надо заниматься своими делами в Северной Каролине, и если мы попытаемся остаться вместе, то все развалится. Так что нам нельзя. Просто нельзя.
Он моргает, и его лицо становится совсем неподвижным.
– Ты не хочешь оставаться вместе?
Я мотаю головой. От выражения боли на его лице я трезвею.
– Я хочу, чтобы ты занимался тем, чем должен, а не делал что-то ради меня. Ты много работал ради того, чтобы попасть в университет Вирджинии, Питер. Там ты и должен быть. А не в Северной Каролине.
Его лицо сереет.
– Ты разговаривала с моей мамой?
– Да. То есть нет…
У него дергается мускул на щеке.
– Понятно. Больше ничего не говори.
– Постой, Питер, послушай…
– Нет, я все понял. К твоему сведению, я упомянул Северную Каролину как маловероятный вариант. Ничего определенного. Всего один раз сказал. Но если ты не хочешь, чтобы я перевелся, – ладно. – Он уходит прочь, и я хватаю его за руку.
– Питер, я не это имею в виду! Но если ты переведешься, если откажешься от всего, ради чего работал, то в конце концов будешь считать меня виноватой.
Он резко говорит:
– Хватит, Лара Джин. Я давно все понял. Ты со мной прощаешься с тех пор, как решила учиться в Северной Каролине.
Я роняю руку.
– О чем ты?
– Этот твой альбом, например. Ты сказала, что это на память о нас. Зачем мне напоминание, Лара Джин?
– Я не это имела в виду! Я много месяцев над ним работала. Ты винишь меня, хотя сам же меня все время отталкиваешь. С самой Пляжной недели!
– Отлично, давай поговорим про Пляжную неделю. – Я чувствую, что краснею от вызова в его взгляде. – Когда ты решила заняться сексом, ты как будто ставила точку. Убирала меня в свою… шляпную коробку. Как будто я сыграл свою роль в твоей истории любви, а теперь ты можешь перейти к следующей главе.
У меня кружится голова, ноги подкашиваются. Я думала, что Питер так хорошо меня понимает…
– Мне жаль, что ты так подумал, но я имела в виду не это. Совсем не это.
– Вполне очевидно, что ты имела в виду, потому что сейчас ты именно это и делаешь. Разве нет?
Есть ли в его словах хотя бы крупица правды? Я действительно хочу, чтобы мой первый раз был именно с ним и ни с кем другим. Это кажется правильным, потому что Питер – первый, кого я полюбила. Я не хочу, чтобы первым стал какой-нибудь парень в колледже, которого я не знаю. С Питером мы знакомы с детства. Может, я просто хотела перелистнуть страницу?
Нет. Я предложила заняться сексом, потому что хотела сделать это с ним. Но если он все так понял… может, так проще.
– Может, ты и прав. – Я сглатываю. – Может, я действительно хотела сделать это в первый раз с тобой, чтобы закончить главу о школе, о нас.
Он застывает. Я вижу боль в его глазах, а потом его лицо становится закрытым, словно пустой дом со ставнями на окнах. Он двигается прочь, и в этот раз я его не останавливаю.
Через плечо Питер бросает:
– Все в порядке, Кави. Не беспокойся.
Как только он уходит, я отворачиваюсь, и меня рвет прямо на траву. Я еще стою, согнувшись пополам и отплевываясь, когда из бара выходят Трина, папа и Марго. Папа бросается ко мне.
– Лара Джин, в чем дело? Ты в порядке?
– В порядке, да, – бормочу я, вытирая глаза и рот. Он широко раскрывает глаза в тревоге.
– Ты пила? – Он обвиняюще смотрит на Трину, которая гладит меня по спине. – Трина, ты разрешила ей пить?
– Она отпила пару глоточков гранатового мартини. С ней все будет хорошо.
– Сейчас ей нехорошо!
Трина выпрямляется, не убирая руку с моей спины.
– Дэн, Лара Джин уже взрослая. Ты этого не видишь, потому что по-прежнему считаешь ее маленькой девочкой, но она так выросла за то время, что я ее знаю. Она сама справится.
Марго вставляет:
– Папа, я дала ей отпить несколько глотков у меня, вот и все. У нее просто нет переносимости алкоголя. Честно говоря, ей следует над этим поработать до колледжа. Не вини Трину.
Папа переводит взгляд с одной на другую и обратно. Марго и Трина стоят бок о бок, объединив усилия. Тогда он смотрит на меня:
– Ты права. Лара Джин сама виновата. Садитесь в машину.
По дороге домой нам приходится остановиться, потому что меня снова тошнит. Я хочу умереть, но не от мартини. А из-за выражения лица Питера. Из-за того, как погас свет в его взгляде. Боль… Закрывая глаза, я снова ее вижу. Я видела его таким раньше всего раз, когда его отец не пришел на выпускной. А теперь в этом виновата я.
Я начинаю плакать и всхлипываю так, что трясутся плечи.
– Не плачь, – со вздохом говорит папа. – Ты виновата, но не настолько.
– Дело не в этом. Я рассталась с Питером. – Мне едва удается это выговорить. – Папа, ты бы видел его лицо. Это было… ужасно.
Он в недоумении спрашивает:
– Почему ты с ним рассталась? Он такой славный парень.
– Не знаю, – рыдаю я. – Теперь я не знаю.
Он сжимает мое плечо.
– Все хорошо. Все хорошо.
– Нет, не хорошо.
– Но будет хорошо, – говорит он, гладя меня по волосам.
Сегодня я сделала правильный выбор. Я в этом уверена. Нужно было его отпустить. Я вижу будущее, Питер. Мы разбили бы сердца друг другу. Лучше расстаться, пока мы видим друг друга так, как сейчас.
