Глава двенадцатая

В последнее время она почему-то часто вспоминала детство. Беззаботное детство, в котором она каждое утро просыпалась счастливой, предвкушая радостные сюрпризы, которые принесет день сегодняшний. Никогда больше не было в ней такой легкости, как в те далекие годы, когда казалось – встань на цыпочки и полетишь.

Она пыталась вспомнить, когда впервые почувствовала тяжесть лежащего на ней груза ответственности? С какого момента она привыкла отвечать за все и за всех? За маму, за Бориса, за детей, за коллектив… Вместо ответа всплывали лишь разрозненные воспоминания из детства и институтской юности. Цельная картина не складывалась, распадалась на неподходящие друг к другу пазлы.

Говорят, что детство начинает особенно часто вспоминаться тогда, когда подкрадывается старость. Элеонора Бжезинская придирчиво осмотрела себя в зеркале. Высокий лоб без единой морщинки, подтянутые к вискам скулы, строгий и нежный абрис тонкой лепки лица… Нет, на старуху она не походила ни капельки.

А может быть, все дело в том, что она уже давно забыла, что значит жить без денег? Нет, конечно, голодная смерть ей не грозила, но свободных средств, о которых можно было не задумываться, потому что они были всегда и их хватало не только на все необходимое, но и на капризы с причудами, у нее теперь не было. Все до копейки она вложила в строительство «Изумрудного города», поставила на кон в игре, которую вела не на жизнь, а на смерть и в которой уже проиграла и семью, и дружбу.

К примеру, она не могла себе позволить слетать на выходные в Париж, к дочери. Варя очень болезненно переносила как развод родителей, так и разлад между мамой и обожаемой крестной. Каждый вечер звонила по телефону, давилась слезами, умоляла разрешить ей приехать домой. Но Бжезинская была неумолима – учеба прежде всего. Во-первых, в обучение Вари были вложены весьма солидные деньги. Во-вторых, ей хотелось удержать дочь как можно дальше от того напряжения, в котором теперь приходилось жить Элеоноре.

По-хорошему нужно было выбраться к девочке хотя бы на пару дней. Да и на самой Бжезинской парижский воздух всегда сказывался позитивно. Он действовал на нее каким-то мистическим, волшебным образом. Элеонора закрыла глаза и представила, как идет по парижским бульварам, усыпанным спелыми каштанами, которые жарят и продают на каждом углу, как подпевает в такт французским песенкам, лиричным и романтичным, как сама любовь, как вместе с горьковатым запахом каштанов и музыкой уносится в небесную синь тот самый груз ответственности, который она привыкла постоянно таскать с собой. Только в Париже он становился чуть-чуть менее весомым, словно растворяясь в окружающем воздухе.

Нет, от груза сейчас никуда не деться. Бжезинская нахмурила брови, отгоняя праздные, лишние мысли о покое и безмятежности, которым все равно было не суждено сбыться. Несколько дней, вернее вечеров, она штудировала рационализаторские предложения Степана Ушакова и должна была признать, что мальчик придумал, а главное, изложил все очень толково.

Проект нового микрорайона за счет цветового решения, несомненно, удорожался, но в масштабах всего строительства это были не такие уж и большие деньги. Маркетинговый же результат такого хода трудно было недооценить. Весь опыт Бжезинской вопил о том, что продажи квартир сразу вырастут, что в нынешней экономической ситуации было совсем не лишним.

Ожидая прихода Ушакова на работу, Бжезинская просчитывала в уме варианты, откуда взять деньги. В условиях жесточайшей экономии, в которой сейчас жил «ЭльНор», это было непросто. А брать еще один кредит не хотелось. Да и кто ж его даст.

В задумчивости постучав по зубам дорогой ручкой, золотым «паркером», который Борис с Элеонорой Второй подарили ей на сорокалетие, она достала мобильник и набрала номер управляющего крупным банком «Волга-кредит», давно делающего ей щедрые авансы, оставляемые Элеонорой без внимания. До последнего времени ей даже в голову не приходило интересоваться кем-то, кроме мужа.

– Здравствуйте, моя кр-ра-савица, – услышала она раскатистый голос в трубке и даже поморщилась от омерзения. – Я все гадаю, когда же мне позвонит райская птичка Элеонора Александровна, когда же снизойдет до меня, смертного. Но птичка высоко летает, все норовит в другие банки обратиться, облетает меня стороной, видимо, боится в силки попасть…

– Добрый день, – холодно поздоровалась Бжезинская, не поддерживая пошлого тона, в котором начался разговор. Видит бог, она бы очень хотела его избежать, но не получается. – Петр Аркадьевич, я бы хотела оформить в вашем банке небольшой кредит. Это возможно?

– Для себя или для «ЭльНора»?

– Для компании, разумеется. Сама я не живу на кредиты. Обхожусь тем, что заработала.

– Элеонора Александровна, дорогуша вы моя. Женщине пристало тратить больше, чем она зарабатывает. Именно это делает ее женщиной, и именно для этого существуют мужчины. Вот лично вам я бы кредит дал с удовольствием. Невозвратный, хотя и не беспроцентный. – Он сально хохотнул.

– Петр Аркадьевич, есть ли смысл мне к вам приезжать, чтобы поговорить о кредите для «ЭльНора»?

– Конечно, есть, душа моя. Ты ко мне приедешь, и мы обо всем договоримся. Если ты на мои условия пойдешь – дам денег, а нет – то извини, у тебя сейчас кредитная история не очень-то способствующая.

– И эти условия? – в голосе Бжезинской зазвучал металл.

– Ты же умная женщина, душа моя. И красивая. Я всегда мечтал иметь такую бабу, как ты. Стильную, дорогую, чтобы окружающие завидовали. Ты же у нас королева, а я тебя, королеву, на четвереньки поставлю, – он внезапно охрип и откашлялся. – Вот представил, как я тебя отдеру хорошенько, так хорошо стало… Ну что, приедешь? Конечно, приедешь, у тебя ведь выхода нет.

– Всего доброго, Петр Аркадьевич, – ровным голосом попрощалась Бжезинская. – Выход из трудной ситуации всегда там же, где вход. Так что я, пожалуй, в него и выйду. А что касается вас… Вы перед тем, как королевам подобные предложения делать, в зеркало бы на себя посмотрели, что ли… Из грязи в князи у вас не получилось, Петр Аркадьевич. Порода не та. Как были дворовой шавкой, так и помрете. Так что не подпрыгивайте излишне, в элитные кобели вы все равно не годитесь. А если в штанах от мечтаний тесно стало, то секретаршу свою отдерите. В аккурат ваш уровень…

Не слушая диких визгов в трубке, она нажала отбой и разжала мокрые пальцы. Подонка, возомнившего о себе невесть что, она на место поставила, вот только проблемы денег на цветовые панели для строящихся домов это не решало.

«Так будет везде, – отстраненно подумала Бжезинская, вытирая мокрую пятерню о подол итальянской юбки, купленной в прошлой жизни за две среднемесячные зарплаты жителя их области. – Когда ходишь с протянутой рукой, будь готова к тому, что тебе будут выдвигать условия, и далеко не все из них тебе понравятся. Вернее, не понравятся никакие, но что-то окажется более приемлемым, чем торговля собой».

Телефон зазвонил, Бжезинская бросила быстрый взгляд на экран, чтобы убедиться, что это не настырный банкир, которому она только что нахамила, и вздрогнула. Звонил Борис.

– Мне необходимо, чтобы ты до конца этой недели перевела мне следующий транш, – начал он, даже не поздоровавшись. – Я доделал ремонт в помещении своего будущего ресторана, мне нужно делать предоплату за оборудование, так что поторопись.

– Вообще-то суммы, которую я дала тебе две недели назад, должно было хватить и на оборудование тоже, – сказала Элеонора, стараясь соблюдать спокойствие. – И следующий транш, как мы договаривались, должен быть только в начале ноября.

– А у меня изменились обстоятельства, – голос мужа, бывшего мужа, звучал нагло и весело. – Мне нужны деньги сейчас, и ты их мне дашь, потому что иначе я переметнусь на сторону Бутаковой. И ты это знаешь.

– Знаю я твои обстоятельства, – устало сказала Бжезинская, понимая, что его шантаж удастся. Никуда ей было не деться от его условий, это они оба знали прекрасно. – Мне вчера сказали в «Гардеробе», что ты в прошлые выходные накупил у них одежды на миллион. Мне кажется, что, собираясь открыть свой ресторан, можно жить на менее широкую ногу.

– Живу, как хочу. Ты ведь в «Гардероб» ходишь, раз тебе там в уши дуют, так почему тебе можно, а мне нельзя?

«Гардероб» был самым элитным бутиком их города, в котором одевались по-настоящему богатые люди. Элеонора действительно покупала одежду либо за границей, либо там, отдавая должное качеству тканей и премиумным маркам. Однако этой осенью она еще не позволила себе ни одной обновки, и продавщицы рассказали ей про Бориса, когда звонили узнать, куда она пропала.

– Я там не была, – она почему-то начала оправдываться, хотя давала себе зарок этого не делать. – Боря, нужно стараться быть экономнее, особенно сейчас, когда и у тебя, и у меня разворачиваются проекты, требующие гигантских вложений. Деньги я тебе переведу, постараюсь в середине октября, но не раньше. У меня сейчас их просто нет.

– Не дави на жалость, – заорал он. – Это ты сама придумала строить этот идиотский комплекс, который сожрет не только все наши деньги, но и тебя саму. Вот теперь и расхлебывай ту кашу, которую заварила. Можешь хоть картофельный мешок носить вместо нормальной одежды, а я экономить на себе и своих удовольствиях не желаю. Я предлагал взять тендер на строительство детского сада. Жили бы сейчас спокойно и в ус не дули. Не захотела – плати. Поняла?

– Поняла, – сказала Бжезинская и отключилась, потому что почувствовала, что вот-вот расплачется.

В кабинет заглянула секретарша Мила, повела тонким носиком, оценивая уровень грозовой обстановки, улыбнулась успокаивающе, прощебетала тонким голоском:

– Элеонора Александровна, к вам пришли. Журналистка Инесса Перцева.

Бжезинская вспомнила, что действительно назначила эту встречу. Перцева писала рекламные материалы лучше всех в городе, и Элеонора заказала цикл рекламных статей в газету «Курьер» при условии, что писать их будет именно Инесса.

Последующие полчаса она показывала рекламные буклеты и огромный макет будущего микрорайона, рассказывала про новое необычное решение, над которым они сейчас работают, перечисляла плюсы, уговаривала, обольщала и вербовала журналистку в свои ряды.

Бжезинская очень старалась быть убедительной, потому что от расположения Перцевой зависело очень многое. Та одним росчерком своего журналистского пера могла как поддержать, так и неисправимо испортить репутацию. Увлечь ее своим проектом было можно, подкупить – никогда. Инесса была женой богатого мужа, поэтому вполне могла себе позволить слыть неподкупной.

Сегодня журналистка отчего-то слушала ее, как казалось Элеоноре, не очень внимательно, не задавала никаких вопросов, зато неотрывно рассматривала свою собеседницу. Несмотря на хладнокровие и умение держать себя в руках, Бжезинской хотелось поежиться под ее острым изучающим взглядом.

– Что-то не так? – наконец не выдержала она, но смутить Инессу Перцеву было не так-то просто.

– Все так, – мелодично сообщила она. – Элеонора Александровна, а вы хорошо себя чувствуете?

Вопрос поставил Бжезинскую в тупик. Как бы она себя ни чувствовала, журналистку это ни в коей мере не касалось. Отчего бы ей было задавать такой странный вопрос? У Элеоноры похолодело в груди и засосало под ложечкой. Знает или не знает? И если знает, то что именно? И как широко успела растрепать информацию, которая, всплыви она сейчас, обойдется Элеоноре слишком дорого? И еще важно, откуда знает? Но спрашивать нельзя, чтобы не показать, что ей это важно. Бжезинская незаметно перевела дыхание.

– Я прекрасно себя чувствую, – сказала она и ослепительно улыбнулась журналистке. – Конечно, осенью сказывается легкая хандра. Да и обстановка у нас нервная, сами понимаете. Но во всем остальном порядок. Ничего такого, с чем нельзя было бы справиться. Давайте продолжим, а то у меня мало времени.

Закончив беседу, отнявшую у нее все силы, Элеонора откинулась на спинку кресла и попросила верную Милу заварить ее волшебного чаю на травках. Больше всего на свете ей хотелось уехать домой, сесть, завернувшись в плед, у камина, взять книжку, сварить глинтвейн и читать, сидя перед большим окном, периодически поднимая голову, чтобы посмотреть на падающие листья и бегущие по стеклу струи дождя. И эклера, маленького аппетитного эклера с шоколадным кремом вдруг захотелось так сильно, что даже слюнки потекли.

Нет, не могла она позволить себе сейчас безделье. Слишком много запланированных на сегодня дел еще осталось. Она позволила себе в тишине и покое выпить принесенный Милой чай, попросила позвать Ушакова, которого отчего-то по-прежнему не было на месте, и решила выполнить еще одно неприятное дело, которое клятвенно пообещала сделать Варе и с которым нужно было разобраться как можно быстрее.

Она набрала знакомый номер на телефоне и вздохнула, как перед прыжком в воду.

– Привет, – неискренним голосом сказала она, когда второй абонент снял трубку. – Слушай, давай мириться, а? Глупости же все это. Мы с тобой и не такое вдвоем переживали. Давай начнем сначала.

Ни капельки она не верила в то, что сейчас говорила. Как там, в законе Мэрфи? «Ситуация становится необратимой, когда нельзя сказать: «Давайте все забудем»? Глупышка Варя просто не понимает, что их ситуация необратима.

– Нам не о чем с тобой разговаривать, – сообщил ей в трубке ледяной голос Элеоноры Бутаковой. – Ты предала меня всеми возможными способами. Дороги назад у нас нет. И ничего не изменится. Никогда. До самой смерти.

В ухе забились острые, разрывающие голову гудки.

«До самой смерти, – задумчиво повторила Бжезинская. – До самой смерти… Слово сказанное есть ложь… Или нет… Поживем – увидим».

Вчерашняя дурнота, которую Дмитрий связывал с неожиданным ударом по голове, нанесенным Олегом Меркурьевым, совершенно прошла. Этому обстоятельству Воронов обрадовался, потому что накануне еле доехал до управления, так худо ему было. Кружилась голова, сохло во рту, двоилось в глазах, вдоль позвоночника тек тонкий ручеек пота, и лоб был влажным, и руки холодными и мокрыми, как у лягушки.

– Может, тебя все-таки врачу показать? – озабоченно спросил майор Бунин, глядя на коллегу, но Дмитрий лишь отмахнулся.

– Слава богу, мозгов нет, а то было бы сотрясение, – шутя сказал он, скрывая, впрочем, от своего начальника и друга, что чувствует себя действительно отвратительно.

Отпущенный другом и начальником, он в полном изнеможении добрался до дома, отметил, что Лелька с дочкой Верочкой ушла на прогулку, а значит, некому квохтать по поводу его бледного вида, решил улечься спать, но внезапно ощутил зверский голод и набросился на приготовленные Лелькой котлеты, ее коронное блюдо. После еды он все-таки уснул и часов в пять вечера проснулся совершенно здоровым, как будто и не было ничего.

Вернувшаяся с прогулки Лелька, обрадованная, что муж дома, сбагрила ему Верочку и унеслась по делам, поскольку ее драгоценный салон красоты требовал неусыпного хозяйкиного внимания. Дмитрий поиграл с дочкой, накормил ее творожком и фруктовой смесью, выкупал и уложил спать, потому что Лелька отпросилась еще и повидаться со своими подружками, после чего засел за компьютер и внимательно просмотрел записи с видеокамер «ЭльНора», отданные ему новым начальником службы безопасности. Даже от компьютера дурнота не возвращалась, ну и слава богу.

Олег Муркурьев не соврал. Антон Попов никогда не был в «ЭльНоре». Дмитрий не поленился отсмотреть записи со всех камер видеонаблюдения, расположенных в холле и коридорах фирмы, а также в приемной ее генерального директора, начиная с того дня, когда Попов уехал из поселка Солнечный.

Почему он не появился в «ЭльНоре»? Это было нелогично и непонятно, и Дмитрию казалось, что в ответе на этот вопрос кроется разгадка убийства. Попов впервые за много лет уехал из родного поселка для того, чтобы встретиться со своей первой и единственной любовью, Элей Яблоковой, из простой поселковой девчонки превратившейся в совладелицу крупной строительной фирмы. Однако в офис он отчего-то так и не пришел, зато оказался на последнем объекте, связанном с «ЭльНором», где и был убит. Кем? Почему?

Откуда он узнал, что отель «История» имеет отношение к «ЭльНору»? С кем мог назначить встречу в только что запущенном бассейне? Кого подпустил так близко, что позволил себя убить? Вернувшись из тюрьмы, он никогда не уезжал из поселка, поэтому не мог иметь врагов в далеком городе, где волею судьбы оказалась Эля. Случайно встретил кого-то из бывших солагерников? Эта версия имела право на существование, и назавтра Дмитрий с Буниным отправили запрос в лагерь, где отбывал наказание Попов, с просьбой проверить списки заключенных, не было ли среди них кого-то из их города.

– Дохлый номер. – Иван, подписав запрос, откинулся на спинку стула и сцепил пальцы на затылке. Это была его любимая поза, в которой ему лучше всего думалось. – Любой из бывших зэков за эти годы мог сто раз переехать в наш город, или приехать в командировку, или проезжать мимо. Люди ездят туда-сюда, поэтому мы ищем иголку в стоге сена.

– Отработать нужно все возможности, – Воронов философски пожал плечами. – Я еще попросил выяснить, не было ли у Попова конфликта с кем-то из заключенных. Ведь просто так не убивают. И вот еще что я сделал… – Иван вопросительно посмотрел на него. – Я направил запросы на всех мужчин – сотрудников «ЭльНора», не проживали ли они двадцать пять лет назад в Солнечном, не могли ли пересекаться с Поповым или Элеонорой там.

– Сомнительно. – Иван с хрустом потянулся.

– Почему? Если этот Попов так сильно любил эту самую Элю, что за столько лет не женился и при первой же возможности рванул в другой город, чтобы на нее посмотреть, то нельзя исключать, что еще кому-то она вселила такую же сильную любовь, что он тоже переехал поближе к ней.

– И она его не узнала, – Иван скептически смотрел на друга. – Тебе бы, Митя, любовные романы писать. Слезы, сопли, все дела…

– Может, и узнала, но почему-то нам про это не говорит. Такое тоже может быть. Вот и встретились два соперника через много лет – Попов и этот, второй. И до смертоубийства и дошло. Такая у меня была версия.

– Была?

– Да, потому что никто из сотрудников «ЭльНора» в Солнечном никогда не бывал, и темных пятен в их биографиях нет. Родились, учились, служили в армии, женились, жили-поживали, устроились работать в «ЭльНор». Никогда до этого они не встречались ни с Поповым, ни с совладелицами «ЭльНора». Так что хорошая была версия, но, к сожалению, лопнула.

– Сказочник ты, Митька. И романтик. Но в твоем ладном рассказе промелькнуло что-то важное. Никак не могу понять, что именно.

– А ты постарайся. Вроде я ничего такого особенного не сказал.

– Нет, что-то было. – Бунин закрыл глаза и сосредоточился, вытягивая губы трубочкой и втягивая их обратно. Так ему тоже лучше думалось. – Вот, нашел, – он победно посмотрел на Воронова. – Ты сказал, что Попов много лет беззаветно любил свою Элю, но не предпринимал никаких попыток ее найти и увидеть, никуда из поселка не уезжал. Так?

– Так.

– И вдруг, спустя четверть века, он заявляет матери, что едет за своей давней мечтой. Получается, что он откуда-то узнал, в каком городе живет его зазноба. Откуда? Кто мог ему про это сказать?

– Вань, ты гений, – серьезно сказал Дмитрий. – Это действительно ниточка. Нужно брать в оборот Элеонору, выяснять все, в лепешку расшибиться, но выяснить, откуда Попов мог узнать, где она живет. Может, она ездила в поселок, может, мама ее, может, какие-то общие знакомые.

– Ты с ребятами в Солнечном нормально законтачил?

– Абсолютно. Я к ним после встречи с соседом заскочил, поговорил. Нормальные парни в тамошнем РОВД работают. Я понял твою мысль, позвоню им сегодня, попрошу пошуршать в этом направлении. Но знаешь, что мне не нравится?

Иван вопросительно поднял бровь.

– То, что единственным связующим звеном между Поповым и нашим городом является Элеонора. Или она – убийца, которой приезд знакомого из далекого детства оказался совсем не по нраву, или следующая жертва. И убийство Антона Попова было совершено случайно. Он просто попал убийце под горячую руку, когда тот ожидал в бассейне приезда самой Элеоноры.

– Получается, что Попов мог что-то увидеть?

– Или услышать. Понять, что его обожаемой Элечке угрожает опасность. Попытаться ее предупредить. Вот за это его и убили.

– А вокруг «ЭльНора» сейчас неспокойно, – задумчиво сказал Бунин. – Страсти кипят такие, что закачаешься. На кону такие деньги, что убить за них вполне возможно. И получается, дорогой мой друг, товарищ и почти что брат, что смерть Попова – прекрасная дымовая завеса. Пока мы с тобой ищем его врагов, способных на убийство, кто-то подбирается к «ЭльНору» и его хозяйке. Одной или даже обеим.

– Горохов, – фамилию владельца «Ганнибала» оба сыщика произнесли хором.

– Вот что. – Бунин расцепил руки и встал со стула, давая понять, что решение принято. – Бжезинскую и Бутакову бери под круглосуточное наблюдение. Обеих. От греха подальше.

– За Бжезинскую я относительно спокоен. Ее Олег пасет. Меркурьев, – пояснил он, видя непонимающий взгляд Бунина. – Вот, кстати, еще один влюбленный. Может, воздух у них там в «ЭльНоре» такой, особенный. Способствующий страстной любви и такой же страстной ненависти. Как говаривал классик, «чума на оба ваших дома», ей-богу… А вот Бутакова… Та в самом логове тигра сейчас обитает. У нее даже приемная общая с Гороховым, и секретаршу я видел, та еще стерва, полностью растворившаяся в хозяине. Так что Бутакова точно «под колпаком у Мюллера». Каждый ее шаг Горохову известен.

– Вот пусть и тебе будет известен тоже, – заключил Иван. – Бумаги оформляй, с наружкой я договорюсь. Дадут людей. От убийства хоть Бутаковой, хоть Бжезинской будет столько шуму, что генерала удар хватит. Так что он все сделает для того, чтобы мы его предотвратили.

– Наружку я пущу. – Дмитрий поднялся. – Только, Вань, не кажется ли тебе, что мы слишком сложную конструкцию наворотили? Может, все проще гораздо?

– Может. Я не провидец, – буркнул Бунин. – Но одно знаю точно. Убийство Попова мы с тобой обязательно раскроем. И нового не допустим. А во всем остальном пусть эти дамы сами разбираются. Кстати, ты выяснил, правда ли про Бжезинскую и наркотики?

– Так как я это выясню? Пушеры городские говорят, что никогда ей дурь не поставляли. Но при ее деньгах и связях она может и в Москве закупаться. В бизнес-кругах про это тоже никто не знает, Инка шуршала по моей просьбе, через мужа узнавала да через свои журналистские связи.

– Но она ведь это откуда-то принесла.

– Она сказала откуда. Из областной Думы. Ей там кто-то из депутатов, коллег Бжезинской, шепнул. Но эти политические круги – такое грязное место, что они и выдумают, недорого возьмут. Инка наша с Бжезинской же встречалась. Не делай недовольное лицо, она не специально полезла, ей рекламу «ЭльНора» заказали. Так вот она говорит, что выглядит Элеонора не шибко хорошо. Бледная, глаза красные, руки трясутся…

– Знаешь, если делать заключение, что человек – наркоман на основании того, что у него руки трясутся, так мы далеко уйдем. У тебя вчерась тоже руки тряслись, любо-дорого глянуть было. Впрочем, в данном вопросе наружка нам тоже в помощь. На покупке не поймает, так под кайфом увидит.

– А если она дома употребляет? По вечерам? Живет она уединенно.

– Меркурьева своего спроси. Если он влюблен, как ты говоришь, так будет бдить в оба. Дамочку же лечить нужно.

– Он меня и так чудом не убил, – Дмитрий вдруг засмеялся, вспомнив, как лежал лицом в луже и разглядывал военные берцы Меркурьева, – а за наветы в адрес его дорогой Элеоноры и вообще пришибет.

Телефон зазвонил резко и отчего-то громко. Бунин и Воронов даже вздрогнули от неожиданности.

– Эти ваши айфоны, – Иван раздраженно покачал головой, – вот уж у богатых свои причуды. Да ответь ты, сейчас голова лопнет. Лелька, поди, твоя ненаглядная надрывается.

– Нет, это не Лелька, – Воронов стал максимально серьезен. – Это Элеонора Бжезинская.

Он провел пальцем по ярко светящемуся экрану, откашлялся и сказал:

– Здравствуйте, Элеонора Александровна, что-то случилось?

– Я не знаю, – голос в трубке звучал неуверенно, что было не похоже на Бжезинскую, королеву и владычицу морскую. – Может быть, я зря вас беспокою, господин майор, но видите ли, один из моих сотрудников уже второй день не появляется на работе. И телефон его не отвечает. Возможно, он просто заболел, или передумал у меня работать, или уехал по срочным семейным делам, и я напрасно поднимаю волну, но мне кажется, что с ним что-то случилось. Что-то страшное.

– Не волнуйтесь, Элеонора Александровна, мы обязательно во всем разберемся. Как зовут вашего потерявшегося сотрудника? Кем он работает?

– Это Степан Ушаков, мой главный инженер, – она слегка запнулась, – новый главный инженер.

Воронов вспомнил долговязую фигуру, взволнованно дергавшую его за рукав в коридоре «ЭльНора». Парень был возбужден, все пытался рассказать Воронову о чем-то важном, а майор отмахнулся от него, как от назойливой мухи. Как он тогда сказал: «Я видел человека, которого здесь не может быть»… И еще: «Я этого человека найду и спрошу»… Что ж, кажется, действительно нашел. Весь опыт майора Воронова, накопленный за годы его проклятой работы, свидетельствовал о том, что высокого, тощего, лохматого Степы, скорее всего, больше нет в живых.

– Черт, черт, черт, – выругался Воронов, чувствуя, как от чувства бессилия у него перехватывает горло. Бунин внимательно смотрел на него. – Я сейчас приеду, Элеонора Александровна. Это действительно важно. Пожалуйста, никуда не уходите.

– Что, еще один труп? – спросил Бунин, наблюдая, как друг натягивает куртку, не попадая в рукава.

– Накаркали мы с тобой. Только трупа пока нет. Похоже, нам с тобой еще придется его найти. Черт, черт, черт! Это я во всем виноват. Он же хотел со мной поговорить. Он рассказывал что-то, что считал важным, а я, дубина, не выслушал его до конца. Одно я знаю точно, Ваня. У «ЭльНора» действительно есть свой «черный человек». И если мы не вычислим его до того, как он нанесет следующий удар, то грош нам цена.