Завершив свой рассказ, Говард будто камень с души сложил. Тяжесть бремени, мною увиденная в самом начале, исчезла.

Я ощущал себя несколько потерянным, отрешенным от хромово-стеклянного интерьера закусочной – так бывает, когда дочитываешь книгу или заканчиваешь смотреть фильм очень захватывающего толка.

– Вы можете мне не верить, – подытожил рассказ Говард. – Но лучше поверьте. И да, советую вам подняться прямо вверх по дороге и попробовать закинуть удочки в озеро Онтеора. – Сказав это, он удалился к себе на кухню.

За окнами закусочной дождь все так же лил стеной, насылая иллюзию пребывания ни много ни мало на дне морском. Я бы не особо удивился, заприметив тень какой-нибудь огромной рыбины, проскользнувшей мимо. Покачав головой, я полез в карман за кошельком. Только после того как мы с Дэном расплатились по счету, пробежали через дождь к моему грузовику и вырулили влево, с парковки на Двадцать восьмое шоссе, я спросил:

– Что, черт возьми, это было?

– Просто россказни сумасшедшего, – покачал головой Дэн.

Легко сказать «сумасшедший» – просто еще одно слово, за которым ничего, по сути, не стоит. Но как Говард мог быть кем-то еще, кроме безумца или выдумщика? Мертвецы, что встают и ходят, черная магия, монстры из других миров – материал для фильма ужасов, но никак не для хорошей рыбацкой байки. Похоже, нас с Дэном только что столь славно обули, что ходить нам в наших новеньких клоунских башмаках еще долго. Говард что-то упоминал о том, что хотел стать писателем, – и поэтому у меня было сильнейшее подозрение в том, что он только что рассказал нам сюжет своего первого романа.

Но… хоть я и не мог отдать должное странным событиям, которые он упомянул, не говоря уже о совершенно фантастических, ни разу за время рассказа мне не показалось, что Говард лжет. Это уже само по себе являлось отличительной чертой бывалого заливалы… Но было что-то в его словах, какое-то подводное течение, намекавшее на капельку правды в своих водах, и это раздражало меня больше всего на свете. Говард ведь явно был недоволен поведанной историей – как будто ему не нравились ее детали даже больше, чем, как он мог ожидать, они не пришлись по душе нам.

Все равно – остаются детали. Если верна пословица о том, что именно в них сокрыт нечистый, тогда в эту историю набилась добрая половина ада. В смысле – магические руны, вырезанные кухонным ножом? Веревки с вплетенными в них рыболовными крючками? Топоры, смоченные в крови убитого? Не говоря уже о художнике, который перерезал себе горло опасной бритвой после того, как увидел женщину в черном.

Дождь ослаб, мир вокруг посветлел – солнце всеми силами пыталось пробиться сквозь завесу облаков. Я притормозил. С чего это вдруг мне вспомнился художник, разве Говард о нем говорил? Тогда с какой стати он пришел мне в голову? Я свернул в переулок направо от площадки для барбекю. Пытаясь сохранить в голосе беззаботность, я спросил Дэна:

– Ты уверен, что хочешь порыбачить в этом месте?

– Вот только не говори мне, что купился на ту чепуху.

Я не стал отвечать ему. Молча вырулив на ответвление «А» Двадцать восьмого шоссе, я направился на запад, к южному краю водохранилища. По этому маршруту я ездил много раз – сначала на воскресные пикники с Мэри, затем в поисках мест для рыбалки, ну и в конце концов – с Дэном, дабы показать ему эти самые места. Сегодня утром дорога казалась более узкой, в ее извивах почему-то стало труднее ориентироваться. То и дело попадались большие лужи, и из-под шин поднимались фонтаны брызг. Ветви растущих по сторонам дороги деревьев, отягощенные дождевой водой, свисали до самой нашей машины, одна из них даже прошлась по крыше с неприятным металлическим звуком.

Возьми себя в руки, приказал я себе. В конце концов, сказка Говарда была не одинока в трактовке того, что якобы залегло на дне водохранилища. Еще во времена колледжа мне приходилось слышать что-то о затопленном городе. Точно помню – однажды мы поехали в чьем-то фургоне (возможно, то был мой самый первый визит в эти места) выпить пива и поглазеть на звезды. Меня приняли в компанию из-за моего скромного умения бренчать на гитаре мало-мальски популярные песенки. Как раз тогда, когда я разминал пальцы перед небольшим костерком, ко мне подсела какая-то девица и спросила, знаю ли я о городе на дне водохранилища. Не помню, что ей ответил – скорее всего, признался в неведении. Так вот, та девица сказала мне, что водосборник построили прямо поверх некоего поселения, и что если в ясный день заплыть в самую его середину и глянуть вниз, то можно увидеть верхушку церковного шпиля, торчащую из глубины.

Честно говоря, я долгое время верил в это, даже пересказывал байку другим людям, пока спустя годы она не вернулась ко мне через другого друга. Подобные истории, как я подметил, расхожи в местах, где люди живут близко к воде. Что-то есть чарующее в самом образе – дома, лавки, церкви, погруженные во тьму вод, отрешенные от света солнца, облюбованные стайками рыб; что-то в образе, заставляющее нас задумываться о неумолчной поступи времени или о чем-то в этом духе.

Дорога пошла вверх, взбираясь на откосы холмов, обращенных к южному берегу водохранилища. Справа от нас уровень земли, напротив, понизился – сначала деревья ушли вниз наполовину, потом целиком, и вот мы уже смотрели на зеленые кроны, пробивающиеся сквозь низкие облака, дрейфующие вверх по склону. Там, вдали, водохранилище возлежало серебряным зеркалом, обрамленным туманом и горами, чистым листом бумаги, открытым для всякого, кто еще сохранил способность писать. И почему бы не доверить этому листу историю о женщине, чье не до конца мертвое и не вполне живое тело шаталось по трудовому лагерю в поисках своих детей, о языке, чьи могущественные слова изменяли реальность, о морском чудовище, о котором написано еще в Библии…

– Итак. – Неожиданно громкий звук собственного голоса испугал меня. – Что ты думаешь об истории старины Говарда?

– Думаю, что, если бы в этой истории было чуть больше горячечного бреда, его бы точно заперли в вытрезвителе пожизненно.

– И все-таки…

– Все-таки что?

Я пожал плечами.

– Не знаю. Странно это все, вот что хочу сказать.

Вместо внятного ответа Дэн фыркнул.

Другая история, которую я слышал, касалась встречи со старым добрым привидением. Один друг – скорее даже знакомый, чем друг, – упомянул о том, что какой-то тип, которого он повстречал у Пита, рассказал ему «чокнутую» историю. По словам того незнакомца, на минувшей неделе он ехал домой вдоль восточной части водохранилища, когда заметил девушку, стоящую на обочине дороги впереди. Она была босая, в длинном белом платье. Незнакомец подъехал к ней и спросил, не подвезти ли ее куда. Не ответив, девушка открыла дверь и скользнула на сиденье пассажира. Она направила парня по незнакомой дороге, пока они не подъехали к воротам в стороне от асфальтированного участка. Запечатлев на щеке своего водителя поцелуй – столь холодный, что губы, казалось, оставили ожог, – девушка вышла из машины. На следующий день, когда любопытствующий мужчина вернулся на то место, где высадил попутчицу прошлой ночью, он обнаружил, что ворота, через которые она прошла, вели к кладбищу. Как сказал мой знакомый, в качестве подтверждения своих слов тот тип показал щеку. На ней и правда остался какой-то след, подозрительно напоминающий очертания губ. Кожа в том месте была красная и воспаленная.

Истории о призрачных попутчиках, готов поспорить, рассказываются по всему миру, и то, что одна из них оказалась косвенно связана с местным водохранилищем, было чистой случайностью – смените место действия, и вы ничего не потеряете. Большая часть здешних страшилок также состояла из вариаций на популярные темы. Наверное, если хорошенько вдуматься, можно было выцедить некую мораль – байка про призрак девушки, надо думать, воспитывает в потенциальном слушателе осторожное отношение к незнакомцам на дороге. А вот какая мораль у истории Говарда? На какие правильные мысли меня должен был натолкнуть тот случай с камнем, выкопанным рабочими на участке Дорта? Камень, подумал я и испугался. Говард ведь… не говорил ничего о камне? Но я точно знал, о чем шла речь – о большом голубом самородке, в глубине которого сверкало нечто, похожее на далекий огненный глаз.

Я вдарил по газам.

По левую руку от меня боковая дорожная ветка уходила к большому дому, чьи высокие окна, облицованные стены и зубчатка на крыше наводили на мысль о сказочном замке, как и все окружавшие его массивные пристройки. За ухоженной лужайкой начинался двор, уставленный какими-то статуями в лучших традициях итальянских вилл.

Дэн на соседнем сиденье молчал, погруженный в свои мысли. Съезжая вниз по холму, мы миновали квадратную коробушку церкви, пару трейлеров, припаркованных на стоянке, явно организованной усилиями их хозяев, и претенциозных домов класса повыше среднего – потом же дорога выровнялась. Свернув налево, подальше от водохранилища и поближе к церкви, я поехал по прилегающей мощеной дороге – и на ней оставался до тех пор, пока Ашокан-Лэйн не забрала вправо. Я был вполне уверен, что Говард упомянул шерифа, засвидетельствовавшего упадок в доме Дорта, но вот говорил ли он хоть что-нибудь о том, что тот подумал, войдя внутрь?

В новооткрывшейся местности окруженные деревьями дома были куда скромнее тех, что приютились на вершине: тут были простецкого вида ранчо, коттеджи и кое-как поставленные лачуги. Автомобили на их подъездных дорожках не отличались новизной, бамперы чаще всего пестрели аляповатыми наклейками. Примерно в миле вверх по дороге, на краю густой чащи, дорожный указатель «Таштег-Лэйн» отмечал узкую левостороннюю колею. Я свернул как раз на нее.

Деревья росли вплотную к трассе. Их набрякшие ветви – а то и стволы, – клонились друг к другу, слагая тоннель из коры и листвы. Из опаски зацепиться за что-то такое я сбавил ход и вывел автомобиль точно на середину асфальтной полосы. Над головой дождь цеплялся за ветки и собирался на самых концах листьев в большие капли, которые болтались там немного, а затем падали, звонко разбиваясь о крышу машины. Голландский ручей должен был быть где-то в стороне от этой дороги, но пока я не заметил никаких потенциальных парковочных мест – одни только деревья, огораживающие нас с обеих сторон. Короче говоря, я задавался вопросом, действительно ли существует ручей, не является ли он сам по себе местной легендой, как вдруг чаща по правую руку резко поредела, открывая вид на участок болота, луг вдоль него и низкий хребет, попирающий и болото, и луг. Я затормозил и слегка повернул колеса, испытывая почву правыми шинами. Со своим полным приводом я, скорее всего, мог бы спокойно повести машину прямо в высокую траву без опаски застрять на обратном пути, но мне не хотелось калечить этот самой природой созданный газон. Да и потом, вдруг я ошибался? Просчет влетел бы в копеечку – уже хотя бы из-за того, что службе эвакуации придется попетлять, чтобы найти нас и вытащить из этой глуши. Впрочем, земля казалась достаточно твердой под колесом. Скрепя сердце я выкатил автомобиль на луг и остановил его в пяти футах от дороги, врубив стояночные тормоза и заглушив мотор.

Как будто вызванный поворотом ключа зажигания, с небес с новой силой хлынул дождь – и все за окнами сразу стало серым-серо. Вздохнув, Дэн потянулся за шляпой, но я схватил его за руку.

– Давай-ка обождем минутку, – сказал я. – Этот заряд вряд ли продлится долго.

– Ладно, – откликнулся он.

– У меня заодно будет время спросить тебя кое о чем.

– О чем? – Он поднял бровь.

– Как именно ты узнал об этом месте?

Он должен был знать, что я задам такой вопрос. После рассказа Говарда – о чем бы еще я захотел узнать? Однако, тряхнув головой, он откинулся на свое сиденье и сказал:

– Я же говорил тебе, забыл? Из книги Альфа Эверса.

– Чушь собачья, – отрезал я беззлобно.

– С чего бы вдруг чу…

– Думаю, будь у нас эта книга, мы не нашли бы в ней ни одной ссылки на Голландский ручей. – Я поднял руку, дабы предотвратить его протест. – Так в чем весь секрет?

– Боже, Эйб. – Дэн схватил шляпу, нахлобучил ее на голову и распахнул дверь с такой силой, что вся машина заходила ходуном. Он выбежал в дождь и пошел доставать наше с ним снаряжение. Все то время, пока он брал удочку, коробку для снастей и рюкзак со снедью и питьем, я просидел в машине. Наконец, закинув рюкзак на плечо, он посмотрел на меня – его лицо почему-то раскраснелось – и окликнул:

– Ну так ты идешь, или как?

Я пошел – что мне оставалось? Он твердым шагом проследовал через луг, я взял свое барахло, запер машину и отправился за Дэном. Мое предсказание насчет кратковременного дождя не сбылось – и трава, и земля превратились в кашу. Вода текла с полей моей шляпы, сапоги проваливались в грязь – хорошо хоть, что я надел их, а не, скажем, кеды. К тому времени, как мы достигли подножья хребта, а добрались мы до него быстро, отяжелевшие штанины моих джинсов хлюпали на ходу. Шляпа холодным компрессом давила на голову. Хребет был покрыт подлеском, предлагавшим какое-никакое укрытие. Нырнув под его своды, я продолжил путь. Забавно, но, хоть воздух и был заполнен свистом дождя и моими тяжкими вздохами – восхождение на склоны в мои годы уже не дается легко! – где-то поблизости щебетали птахи, да так громко, что никакой шум не в силах был их перекрыть. В щебете том было столько радости и запала, что мне даже стало интересно, что же это за пернатый менестрель такой.

Гребень хребта не заставил себя долго ждать. Честно говоря, это был скорее горб на земле, чем настоящий холм. С его вершины я увидел Дэна, уже спускающегося по другой стороне в долину, образованную низким холмом, на котором мы были, и большой скально-земельной стеной позади углубления. Я не против был прогуляться до места для рыбалки, но, должен признать, годы потихоньку брали свое, и ногам моим все меньше нравилось работать на долгие дистанции. Давали о себе знать колени, проблемы с которыми, надо думать, я унаследовал от отца – тот мучился со своими едва ли не всю жизнь. Что ж, видимо, стоило поблагодарить свои костяшки за то, что так долго не давали о себе знать. Вздохнув, я начал спуск.

Сразу за подножием первого хребта лента воды пересекала долину. Назвать ее лужей значило недалеко уйти от истины – разве что лужи не несут свои воды слева направо через черную грязную землю. Что-то – какой-то фокус с освещением, виной которому, быть может, были нависшие со всех сторон деревья, – сделало воду черной, как чернила. Свет не шел глубже самой поверхности, как будто речушка залегала куда глубже, чем мне показалось. Я подумал о черном океане из истории Говарда и ощутил раздражение. Меня так и подмывало топнуть сапогом по речке, дабы доказать, что она – не более чем бастард какого-нибудь соседнего пруда или ручья, но сама перспектива, что нога моя коснется этой черной воды, заставила сердце забиться чаще, а рот – пересохнуть.

– Старый дурак, – пожурил я себя и перепрыгнул через жидкий черный поток.

На втором хребте успехами скоростного взятия высот я не отличился – земля там шла круче, взрытая кусками горной породы, скользкими из-за дождя. Тут надобно было ступать осторожнее. Дэн маячил где-то над моей головой, уже на самой вершине. Если б я вдруг поскользнулся, приложился носом об камень и скатился вниз, вряд ли бы он даже услышал мои крики о помощи с другой стороны. Когда почва под ногами поредела, обнажив коренья, я, переложив удочку и коробку со снастями в одну руку и полностью освободив другую балансировки ради, стал аккуратно вышагивать, используя корни как опору для ног. Пятна бледно-зеленого лишая обвивали стволы деревьев, шелушась на моих ладонях, когда я хватался за них. История Говарда все еще занимала мой ум, но с передовой моих мыслей ее вытеснило смутное беспокойство. Все-таки Дэн вел себя странно – и вдобавок зачем-то скрывал правду о своем источнике, приведшем его к ручью. Я был свидетелем его трудностей на работе, осознал их напрямую еще в прошлом феврале, в ту ночь, когда он приходил на ужин. Я твердил себе, что рыбалка была для него оазисом, способом отрешиться от пустоты дней. Теперь, поднимаясь на этот крутой холм, я подумал, не ошибся ли я, не лучше ли было бы опаленным руинам его жизни никогда не знать ни линя, ни удочки. Я не боялся Дэна – я боялся за него. И, прорываясь сквозь поросли болиголова и боярышника, я все-таки немного боялся за себя.

Передо мной через склон повалилась крупная береза. Я наполовину перелез через ствол и увидел остатки костра и кучу пустых пивных банок. Наверное, какая-нибудь молодежь тут отдыхала. Подобный бардак всегда возмущал меня, но сейчас я едва ли не испытал не то чтобы облегчение… скорее, уверенность. Помятые и раздавленные жестянки вкупе с пеплом костра означали, что кто-то еще здесь был, причем не так уж давно.

Ощущая себя мышью в лабиринте, я прыгал через поваленные стволы до тех пор, пока земля не выровнялась и я не очутился на гребне холма. Деревья не давали большого обзора по сторонам, но вдалеке впереди я мог разглядеть выступ еще одного хребта – на который, как мне очень хотелось, не пришлось бы восходить. Поверхность холма была наклонена вниз под более крутым углом, чем тот, на который я только что поднялся, но деревья продолжали стоять достаточно плотно, чтобы я мог использовать их и корни как опору. Лучше бы в этом потоке взаправду водилась какая-нибудь чертова рыба-монстр, подумал я, продевая ногу меж двух корней. Я потел, и легкий плащ, которым я так гордился, копил тепло внутри себя, превратившись в переносную сауну.

Скача козликом вниз по хребту – сколько времени на это все ушло, в душе не ведаю, – я достиг наконец его подножия, и деревья расступились, позволив мне увидеть лежащий внизу поток. Оказывается, не дождь я слушал всю дорогу – то был рев Голландского ручья. Ливень прошлой недели напитал его, и воды резво скакали по здешним порогам. Некая особенность здешней акустики – возможно, близость хребта к противолежащему берегу, – улавливала шум воды и усиливала его. На глаз ручей был где-то тридцать футов в поперечнике – совсем не так велик, как те места, что я находил выше в горах; однако звучала эта струйка почище реки в разливе.

У основания холма земля уступила место голой скале, подпершей мой берег ручья. Быстрый взгляд показал, что Дэн ушел направо, вниз по течению. Я вздохнул, обещая себе проявить к нему максимум терпения. Я решил, что о Голландском ручье ему рассказала некая женщина, с которой у него была какая-то связь. Их роман, возможно, длился не более одной ночи, но потеря семьи была достаточно недавней, чтобы Дэн мучился виной предательства. Какое бы утешение он ни искал, я не хотел препятствовать ему. Его раны были слишком глубоки, и любое лекарство, что могло приглушить такого рода боль, годилось, сколь бы временным ни был его прием. Сложнее всего смириться с чувством вины, что накатывает в ту самую минуту, когда крупица покоя уже снизошла на тебя, – оно, чувство это, являлось симптомом куда более глубокого недуга, с которым я был чересчур хорошо знаком. Так что, пусть у меня и был соблазн повернуть налево, вверх по течению, в поисках одиночества, я решил пойти направо.

Не будь даже тех семи дней беспрерывных дождей, пороги, рядом с коими я очутился, были бы серьезным делом. Отрезок ручья в добрых сто ярдов был усыпан валунами – серыми каменьями, чьи зазубренные края почти не обточила вода. Как будто частица самой горы откололась и явилась сюда отдохнуть. Однако же есть на свете рыбы, что могли выдержать столь бурные условия; и при других, менее экстремальных, обстоятельствах я бы даже рискнул выловить парочку – тем более в потоке то и дело мелькала какая-то внушительно-интригующая тень. Мои амбиции, однако, умерял мой же здравый смысл, и хотя каждый рыбак понимает, что пожертвовать хорошим куском снасти для своей страсти – святое дело, расходоваться тут смысла тоже особо не было, а именно пустой расход снасти и повлек бы за собой заброс в эту ревущую белизну. Да и берег из-за дождя и непрерывного фонтана брызг сделался опасно скользким. Так что я продолжил идти за Дэном.

Когда я догнал его, он уже закинул удочку в воду, застыв на противоположной стороне широкой земляной чаши, в которую впадал ручей перед порогами. Чаша была тридцати ярдов в поперечнике, ее края резко обрывались прямо в стремнину, и воды в ней клокотали и пенились. К центру водоворота они прояснялись до такой степени, что, даже несмотря на расходящиеся от капель дождя круги, сквозь них, как сквозь стекло, можно было углядеть силуэты рыбин, довольно-таки крупных. Наверняка там водилась и форель, и еще много чего, но Дэн к моему приходу почему-то ничего не зацепил. Он стоял в том месте, где вода изливалась из чаши в широкий проток, коробка со снастями лежала открытой у его ног, на камнях. Снасти торчали наружу, во все стороны – то есть он явно планировал остаться здесь надолго. Заводить с ним разговор я не торопился; покамест он был в поле моего зрения – и на том спасибо. Примерно на полпути вокруг уступов чаши ее край опускался на вдававшийся в воду выступ. Я пристроил свое снаряжение на него, присел, открыл коробку для снастей – и вскоре уже заносил руку для первого броска.

Первый бросок – он лучший, говорю вам! Когда прижимаешь леску к стержню и надеваешь на крючки приманку, протягиваешь через жало на цевье, с захватом узла и края лески; когда со свистом разматывается катушка, а сама леска завивается в воздухе лихими параболами; когда приманка достигает верхней точки своего полета и начинает замедляться, заставляя леску спуститься прямо за ней; когда приманка падает на воду – удар и погружение занимают больше времени, чем кажется. И потом – считаешь, считаешь секундами «раз Миссисипи, два Миссисипи, три Миссисипи» и чувствуешь приятную тяжесть на дальнем конце крючка. С чем бы сравнить это ощущение? Самое близкое, что идет в голову, – момент, когда пальцы скользят вниз по гитарным струнам, задавая вступительную ноту твоей первой песни. Или когда бейсбольная бита уверенно отбивает летящий мяч прямо в перчатку кетчеру. И еще – сдается мне, схожие ощущения испытываешь, когда берешься за что-то, в исходе чего не можешь быть уверен на сто процентов; конечно, думаешь, что знаешь, что ждет тебя под водой, но вы уж поверьте мне – никогда нельзя быть уверенным, что зацепится за ваш крючок.

Рыба, к которой я примерялся, сразу же заинтересовалась приманкой, но я был слишком скор на руку – стоило поплавку затонуть, как она сразу же рванула прочь. Меня это не расстроило – играючи смотав леску, я примерился к еще одному местечку, где тушки рыб ленно парили, явно не торопясь куда-то уплыть. На этот раз я позволил приманке пробыть в воде чуть подольше – ровно на одно «Миссисипи», – прежде чем рвануть ее. Увы, и в этот раз добыча от меня ушла. Я решил было не торопиться, но азарт мой крепчал. Вон она, рыба мечты, – парит над темной песчаной взвесью; а большая-то какая – на дюйм или даже два здоровее двух предыдущих! Я забросил удочку – клюнула, чертовка! Вот-вот вытащу, и…

…и добыча моя ускользнула – вспугнутая поднявшейся из крупитчатой взвеси тварью, что закусила крючок и рванулась прочь. Мне показалось, что обхват у нее солидный – как у ствола небольшого дерева, и что чешуя у нее бледная, как сама луна. Закрепи я отмотанную леску в катушке, рыбина сломала бы мне удочку как пить дать. Как бы то ни было, удилище выгнулось от напора ручейного монстра. Рыба плавала не особенно быстро – леска моталась с катушки почти что с ленцой, но намеревалась уйти далеко. Она погрузилась глубоко в муть, на самое дно – и даже глубже, чего я ожидал от здешнего дна. Я понятия не имел, что же клюнуло на мою приманку – точно не форель и не окунь; если судить по размеру и силе – вполне возможно, карп, но карп – в этих-то краях? Бывали, конечно, случаи, когда я подсекал что-нибудь этакое, неожиданное, и долго ломал потом голову, какими же загадочными судьбами оно здесь оказалось. Если в ручей взаправду каким-то образом пробрался карп, он мог выдернуть у меня удило одним рывком головы; и если уж я всерьез вознамерился его подсечь, требовалось изменить своей обычной стратегии. Я проверил, хорошо ли натянута леска, ощупал рукоять удочки.

– Полегче, – пробормотал я, обращаясь наполовину к себе, наполовину к рыбе. Я ее чувствовал – там, в темной воде; чувствовал ее вес и мощь. Я дал ручке еще один поворот, остановившись, когда рыба начала рисовать большие кольца, ложась обратно в круговое движение. Я догадался, что она испытывала эту штуковину, что тянула ее из родной среды. Я ждал, что она будет продолжать кружить или рванется в новом направлении. Как только она утихомирилась, плавая на месте широкими кругами, я начал медленно поворачивать ручку катушки, постепенно сматывая леску поближе к себе.

В какой-то момент Дэн заметил, что я что-то подцепил на крючок – что-то, ведущее себя необычно. Я не могу точно сказать, как долго его любопытство относительно моих действий требовало перешагнуть через раздражение, вызванное моим неверием в его слова, но к тому времени, когда я подвел рыбу к суше достаточно близко, чтобы к поверхности воспарили облачка вспахиваемой ею мути, Дэн встал справа от меня.

– Что там у тебя? – спросил он.

– Не знаю, – ответил я. – Карп, может быть.

– Карп? Здесь-то?

– Слишком большая тварь, чтобы быть форелью или окунем.

– Может быть, щука.

– Может быть, – сказал я. – Вот только ведет она себя как-то странно для щуки.

– Да и на карпа не особо тянет, – усомнился Дэн.

Только потому, что он был рядом со мной, когда рыба явила себя из темноты пред наши очи, я смог засвидетельствовать его реакцию, не сильно далеко ушедшую от моего «какого черта?». Так я понял, что он видел то же, что и я. Каким-то чудом я не выронил удочку, не рванул ее резко на себя, не сломал удилище. С одной стороны, рыба была огромной – добрых четыре фута от носа до хвоста. Слишком большой, чтобы выжить в местах с такой глубиной, если только ручей не залегал куда как глубже, чем казалось. С другой стороны, голова ее вообще не походила на рыбью – подобного я, сколько не забрасывал удочку, в здешних краях еще не встречал. Округлые, большие и темные глаза были устремлены вперед, рот был полон острых, как ножи для стейка, зубов – такого монстра ожидаешь встретить в Марианской впадине, но никак не тут, близ Гудзона.

– Думаю, Тото, это совсем не карп, – выдохнул я.

– Что… – Голос Дэна сорвался.

– Провались я пропадом, если знаю, что это! – Рыба сбавляла темп, напряжение на леске росло. Я стал сматывать быстрее, затягивая леску на готовой сменить курс рыбине. Если та будет продолжать в том же духе, следующий широкий круг подведет ее достаточно близко к берегу – тут-то я и ухвачу ее за бока. Хоть одна доля моего разума и зациклилась на «какого черта?», повторяя это раз за разом, как мантру, другая билась над ответом на вопрос: каким же образом обитатель океанических глубин угодил в ручеек в северной части штата Нью-Йорк; какой-то части моих умственных мощностей даже хватало на расчет наилучшей траектории для направления рыбины на скалу, где я стоял. Улов уклонился в мою сторону, приподнялся в воде, обнажив спинной плавник – веер бледной плоти, натянутый между шипами длиной с мое предплечье.

– Дэн! – крикнул я.

– Что?

– Я посмотрю, не получится ли направить этого парня прямо на выступ передо мной. Видишь, о чем я говорю?

– Да, но…

– Как только я шлепну его о скалу – передам удочку тебе и попробую вытащить руками!

– Но…

– Просто будь готов принять удочку у меня!

Чем больше я говорил, тем лучше чувствовал себя, тем увереннее. Как будто, озвучивая свой план, я отчаянно желал, чтобы он воплотился. Рыба замедлялась – спинные шипы топорщились из воды. Я сопротивлялся желанию накрутить ручку катушки так быстро, как только мог. Возможно, рыбина сдалась или же готовилась к резкому погружению. Она была так близко, так близко, что я разглядел ее морду во всей отталкивающей красе. Дэн наклонился ко мне, протянул руки к удочке.

– Сейчас! – прорычал я. – Еще немного!

Передняя половина рыбьей туши ударилась о скалу. Мне едва хватило лески, но я все же смог рвануть ее на низкий плес. Как только хвост ее вздыбился над скалой, я перекинул удочку Дэну и сделал шаг навстречу рыбе. Она обратила голову ко мне, будто готовясь к схватке. Ее глаза были парой пустых провалов. Пока я думал, ухватиться ли за леску или за саму тушу, рыба нырнула под воду и приготовилась дать деру.

Я бросился за ней и обхватил руками ее странную голову; мои пальцы скользнули по ряду острых зубов. Жабры рыбины едва-едва трепыхались – я ожидал, что их края, как у большинства крупных пород, будут острыми, и был готов рискнуть порезать пальцы до костей ради такого знатного улова, но кожные завесы оказались податливыми, будто из резины сделанными. Когда туша ударилась о скалу, по ней прошла дрожь; вся она казалась на ощупь не плотнее холодца. Ну и странная же тварь, ну да не важно. Мои губы сами собой расплылись в хищной ухмылке. Наконец-то нет больше нужды завидовать всем этим рыбакам со «славной байкой» за пазухой – вот она, моя собственная фантастическая история, вершится прямо здесь и сейчас, и зримое ее доказательство – самая важная часть! – прямо у меня в руках. Кто знает, чем это все обернется? Мою фотографию опубликуют в газете… или у меня даже будет почетное местечко на стенке у Говарда.

Я повернулся к Дэну, к его чести, не выпустившему притугу из рук.

– Все в порядке, – сказал я, подталкивая себя ногами к берегу. – Мы взяли ее. – Я протянул руку, и Дэн вернул мне удочку. – Спасибо, дружище. Без тебя бы я не справился.

– Эйб, – промолвил Дэн.

– Это точно не карп, – пропыхтел я. – Черт меня раздери, никакой это не карп. – Я заозирался в поисках чего-нибудь, в чем можно было бы оттащить улов через холмы к машине. Может, если я сниму плащ, мы сможем сделать из него куль. Подвяжем его на ветку покрепче, повозимся, конечно, ну да не беда, а там…

– Эйб, – повторил Дэн.

– Что?

– Выпусти ты ее уже. Это вообще не рыба.

– Да что ты такое мелешь, а! – Я злобно стрельнул в его сторону глазами. Сам Дэн на меня не смотрел – таращился вовсю на мой улов.

– Это не рыба, Эйб, – пробормотал он. – Посмотри сам.

– Ну как скажешь! – крикнул я. – Как изволишь! – Я разжал руки, и туша упала мне под ноги. То, что так ошарашило Дэна, предстало и моим глазам… и я с воплем отпрыгнул прочь, натолкнувшись на него.

– Матерь Божья! Это что вообще такое!!!

Голова рыбы, как я уже сказал, была круглой. Большие ее глаза были посажены странно – как у совы или даже человека. Несомненно, именно сходство с человеческой головой вызвало у меня столь сильное инстинктивное отторжение. Я был слишком разгорячен, вытягивая чудовище из ручья, чтобы заметить – передо мной не рыба с головой, похожей на человеческую, а именно что человек с телом рыбы. Представьте себе крупного такого лосося с отсеченной башкой, к которому какой-нибудь чокнутый последователь Финеаса Барнума пришил людскую тыкву. Представьте, что у этой тыквы – кривая щель вместо рта с наружу вывернутыми деснами синюшного цвета, утыканными острыми зубьями. Грудные плавники монстра были чересчур большими, пара брюшных располагалась выше по свернувшемуся в полукольцо хвосту, чем положено было рыбьей природой. Словом, на этого уродца было прямо-таки больно смотреть. Я отвернулся, чувствуя, как к горлу подкатил тошнотный ком. Может быть, и было естественное объяснение тому, что я выловил, но ежели и так – не хотел я иметь никакого дела с естеством, что породило такую жуть. В то же время я не мог перестать смотреть на рыбину, которая выдувала воздух сквозь частокол своих зубов с устрашающим хрюканьем.

– Я вычитал о нем в рыболовном дневнике дедушки, – сказал Дэн.

Я не нашелся с ответом. Я понятия не имел, о чем он говорил.

– Он тоже был рыбаком, – сказал Дэн. Его голос дрожал от напряжения. – Они с отцом ходили на рыбалку по выходным. Иногда брали и меня. Не слишком часто, но иногда. Он вел учет мест, где ловил рыбу. Это была просто тетрадь, школьная тетрадь, понимаешь? Он был дотошным типом, мой дед. Для всякого места записывал дату, время, проведенное там, погоду, состояние воды, тип приманки, вид пойманной рыбы… Порой оставлял такие забавные приписки вроде «Удачи у дамбы» или «Зацепил огромного сома у моста, но тот снялся с крючка, мать его за ногу». Если он возвращался – обновлял записи, уже другими чернилами. Я не знал об этом дневнике. Дед, как по мне, совсем не походил на дотошного человека. Да и какая разница – знал я о нем, не знал. Мне просто нравилось рыбачить, без всяких там походных заметок. А потом, в феврале этого года, моя кузина Мартина приехала навестить семью. Кажется, я тебе об этом рассказывал. Прямо в последнюю минуту, когда все уже загружались в машину и готовились отбыть обратно в Цинциннати, она порылась у себя в чемодане и достала дневник дедушки. Ну и вручила мне. Я понятия не имел, что это такое. Она обернула ее в кожу, на обложке было выбито золотом – «Дневник рыбака». Я думал, внутри ничего нет, думал, она скажет, что я должен писать туда все, о чем думаю и что чувствую – она психолог, любит подобную чепуху. Но нет, то были записи нашего деда о рыбалке. После его смерти они перешли к ее матери, тетушке Айлин. Не знаю почему. Насколько я знал, она была очень набожным человеком, чуть ли не в монастырь уйти хотела. Никто никогда не упоминал, что она интересуется рыбалкой. Но Мартина сказала, что на самом деле ее мать ненавидела рыбалку – по ее мнению, дед уделял ей слишком много времени, да еще и мужа ее подсадил. Удивительно, что она не сожгла его – ну, этакой мести ради. Когда у Мартины родился старший сын Робин, Айлин передала дневник ему, вот только ни он, ни его младшая сестра рыбалкой не интересовались. Моя кузина и бросила его в комод, «чуть не выбросила однажды», как призналась. А потом, после того, как… – тут его голос дрогнул, – после всего, что случилось с Софи и детьми, после того, как мы с тобой стали рыбачить вместе, она вспомнила про дневник. Выкопала его из-под носков и трусов и отдала мне – решила, что мне он будет полезней. Нашла контору, где сделали красивый переплет, и… – Дэн кивнул, не закончив. – Прошло немало времени, прежде чем я открыл его. Честно говоря, Эйб, я не был уверен, что хочу продолжать рыбачить с тобой. Вернее, даже так – я не был уверен, что просто хочу продолжать рыбачить, безо всяких поправок на тебя. Ты, наверное, заметил, что этой зимой мое состояние… ну, ухудшилось. В тот вечер, когда ты пригласил меня к себе, я явно перебрал. Пока мы рыбачили, я… мне не делалось лучше, но откуда-то брались силы проживать день за днем. А потом сезон кончился, удочку я убрал под стол, и… все сразу стало сложнее. Не за одну ночь стало. Я порой отвлекался на что-то: на праздники, на визиты семьи. Но все больше и больше мне казалось, что меня поймало в ловушку то утро, когда я не справился с рулем, и грузовик… тот грузовик…

Дэн яростно помотал головой, отведя взгляд от лежащего у наших ног чудовища. Теперь он смотрел прямо мне в глаза, смотрел и говорил:

– Мальстрем – так называют огромный и опасный водоворот, этакую воронку посреди океана, в которой кораблю сгинуть – раз плюнуть. Я пребывал в мальстреме – черная глубина засасывала меня, где-то рядом со мной кричали жена и дети, и я ничем не мог им помочь. Чем дольше я пребывал в нем, тем труднее мне было поверить, что есть что-то еще, кроме этой бесконечной катастрофы – что я стою рядом с тобой у Сварткила, говорю о работе, жду клева. Все эти поездки, все те дни, когда я сидел на берегу ручья, – они были иллюзией, лишь миражом, который я навязал сам себе, чтобы спастись от этого неустанного вращения. Ты же знаешь – там, где они погибли, поставили светофор?

– Знаю, – тихо сказал я.

– По утрам я ездил туда. В три или четыре часа, когда кажется, что на дворе все еще ночь. У меня были долгие проблемы со сном. Я съезжал с дороги, глушил мотор и сидел, глядя на этот свет.

– Я знаю.

– Знаешь?

– Ты рассказал мне об этом в тот вечер, когда пришел в гости.

– Правда?

– Ты изрядно выпил.

– А… – На мгновение Дэн будто выпустил нить своего рассказа из пальцев. – Да. Ладно, значит, так и было. Я смотрел на тот светофор и раздумывал. Наверное, я сказал тебе, о чем.

– Да.

– Ночь за ночью, утро за утром – ничего не менялось. Свет менялся с красного на желтый, с желтого на зеленый, и водоворот затягивал меня все глубже. Я понимал, что забил на работу, что дал начальству шанс расписать меня и закинуть в кучу тех, кто уже списан, – и в то же время не мог собраться с силами и начать что-то делать. А потом, однажды утром, я бросил взгляд на пассажирское сиденье и нашел там дедушкин рыболовный дневник. Я не помнил, что клал его туда, но вообще к тому времени я много чего делал на автопилоте, наверное, просто не заметил. Может, я принял его за что-то другое. Не важно. Меня он вдруг заинтересовал. Я схватил его, стал листать страницы, вчитываться в эти давным-давно написанные строчки. Попадались знакомые слова – Эсопус, дамба, Сварткил. Кое-где я стопорился, старик не всегда разборчиво писал. Он забирал с собой все, что попадалось на крючок, но в особом почете у него ходил сом. Однажды он поймал огромную зубатку на водном сходе в Гудзон. Читать его заметки о минувших днях было странным образом… утешительно. Я, оказывается, много где еще не был в округе… и так я узнал о Голландском ручье.

Мне стало немного не по себе. Сначала – фантастический рассказ Говарда, теперь – сдержанная исповедь Дэна; да еще и человеческий череп, завернутый в тонкую рыбью кожу, зубасто ухмылялся мне из-под ног.

– Так вот как ты узнал об этом месте, – произнес я. – Шикарно. Ну а теперь…

– Увидел Еву, – сказал Дэн. – Вот почему мы здесь. Под своим привычным списком – погода, дата, время, улов – он написал вот эти вот два слова. Ева была его женой – то есть моей бабушкой. Она умерла в сорок пятом, в канун Нового года. Похоже, ее сразил инсульт. Моему отцу тогда было всего семь лет, и он так и не понял до конца, что же произошло. Все дело было в том, что запись, которую дедушка сделал насчет Голландского ручья, была датирована июлем пятьдесят третьего года. Моя бабушка была уже восемь с половиной лет как мертва и никак не могла сопровождать его в том походе.

– Понятное дело, – вырвалось у меня, но Дэн предупреждающе воздел руку, как бы повелевая мне не перебивать.

– Я вернулся к первой странице дневника и проверил дату, – продолжил он. – Записи были начаты в мае сорок восьмого года. И ошибки в датировке той записи быть не могло. Я проверил все страницы в дневнике. Каждую по отдельности. Никаких других упоминаний о встрече с моей бабушкой не было. Это был не какой-нибудь там код, означавший успешный улов. Я не знал, что значили эти слова, но именно это он написал: увидел Еву.

– Он когда-нибудь возвращался к Голландскому ручью? – спросил я.

– Нет. По крайней мере других записей о нем в дневнике не было. Но рыбачил он еще долго. Интересно, почему он не вернулся. Ведь в том месте он увидел женщину, которую потерял, причем потерял внезапно. Как он мог не вернуться? Если он поверил своим глазам – этого было бы вполне достаточно. Мы же говорили об этом, верно? «Если бы я только мог провести с ней еще час, или полчаса, или даже десять минут…» Что, если бы он сказал ей все, что не успел сказать? Что, если бы у него был этот час – было бы этого достаточно? Да, я понимаю, как это все звучит. С самого начала я знал, что об этом подумают другие – скорбящий муж и отец, не способный смириться с жизнью! Я не мог расспросить дедушку о той записи – он умер в семьдесят пятом. Я ездил навестить отца в доме престарелых, но он наполовину выжил из ума. Я мало что выпытал – все упиралось в то, что ни о каком Голландском ручье дед ему не рассказывал и уж подавно туда не водил. А мать умерла еще в восемьдесят восьмом. Я обзвонил всех: брата, сестру, тетю, дядю, двоюродных братьев и сестер, но никто из них не помнил, что дедушка упоминал о Голландском ручье, тем более что встречался там с бабушкой. Само собой, я проверил карту. Хотел узнать, существовало ли вообще это место. Попыток моих было не счесть, но когда я все же выцепил его, уткнул в него палец и проследил до самого Гудзона, слова дедушки вдруг показались мне куда более убедительными – понимаешь, о чем я?

О да, я прекрасно его понимал. По меньшей мере – осознавал, по какому руслу ринулся в тот момент поток мыслей Дэна.

– Именно тогда ты решил, что мы должны сюда явиться, – вымолвил я.

– Ты всегда искал новые рыбные места, – сказал Дэн. – Скажи, в чем я не прав?

– Рыбные места, – кое-как выдавил я, – никак не связаны с… вот с этим вот, – я махнул рукой на странную рыбу, чьи глаза уже подернулись мутью.

– Увидел Еву, Эйб! Увидел Еву. – Все напряжение давно уже ушло из голоса Дэна – монстр у нас в ногах пусть косвенно, но подтверждал его теории насчет ручья. – Он видел ее. Мой дед видел мою бабушку, его жену, что была мертва уже много лет. Утро за утром я проводил, сидя в машине с дневником, прижатым к рулю, – и читал, читал. Когда свет делался красным, буквы становились темнее, размытее по краям. Когда зеленым – такими светлыми, что их почти нельзя было прочесть. И только желтый свет приводил их в норму. Увидел Еву. Ведь шанс всегда оставался – верно? Шанс, что я смогу увидеть Софи, Джейсона, Джонаса. Что смогу поговорить с ними, рассказать им все. Сказать Софи, что она была лучшей частью моей жизни, что я никогда не достиг бы многого без нее, что мне очень жаль, что почти всю заботу о мальчишках я свалил на нее. Рассказать моим сыновьям, насколько лучше они сделали мою – нашу – жизнь. Извиниться за то, что я не был с ними терпеливее, когда они были совсем маленькими. Сказать им, что я люблю их, люблю, люблю, и что жизнь без всех них для меня не жизнь. Увидел Еву – так почему бы мне не увидеть Софи? Не увидеть Джонаса, Джейсона? А что насчет тебя? Разве ты не хотел бы увидеть Мэри?

– Вот только Мэри в это не впутывай, – сказал я. Звук ее имени вывел меня из оторопи, насланной ручейным монстром, и я раздраженно пнул валявшуюся на земле тушу. – Послушай, я понятия не имею, что это за тварь – но это просто рыба. И ручей этот – просто ручей. Вот и всё.

Я ждал, что он начнет спорить со мной, но я ошибся. Кивнув на рыбину, Дэн спокойно сказал:

– Думаю, она пришла откуда-то с верховьев. Там, где я удил, ручей впадает в большую протоку, слишком неглубокую для рыбы такой величины. – Он отступил на шаг. – То есть нам стоит подняться в ту сторону. Ты со мной?

– Дэн, – сказал я.

Не говоря ни слова, он отправился быстрым шагом вверх по течению.

– Дэн! – крикнул я. Он даже не обернулся. – Черт побери!

На мгновение я оказался меж двух огней. Дэн явно был не в себе, и мне не стоило отпускать его одного в какой-то безумный поход. Но с другой стороны – эта рыба. Я выловил монстра, которого в здешних (и, готов поспорить, всех остальных) краях сроду не водилось. Она вроде бы перестала трепыхаться, но вдруг доползет-таки до воды? Или какое-нибудь хищное зверье прибежит на запах и отобедает моим уловом. Понимаю, как хладнокровно это все звучит – как я мог медлить с выбором? Но во мне говорил гнев – рассказ Дэна о том, откуда он добыл сведения о ручье, и сама причина, по которой он завел нас сюда, порядочно меня разозлили. Он поступал глупо… и, кроме того, его тирада повергла меня в легкий испуг, спрятавшийся за раздражением. Дэн совершенно точно сходил с ума. А тут еще и эта чертова рыба – страшная как сама смерть. С человеческой головой… или просто слегка похожей на человеческую? Ведь, по сути, ничем иным, кроме рыбы, она быть не может. Но уверенность моя таяла с каждой секундой. Тварь выглядела безумно – и все же была реальной. Раз уж я смог выловить тут настоящего мифического монстра, тогда, быть может, то, что дедушка Дэна написал в своем дневнике, – не такая уж и неправда. Может, история, рассказанная Говардом, не вымысел чистой воды. В конце-то концов.

Я снова чертыхнулся вслух. Судя по всему, морок Дэна и Говарда переполз и на меня. Я отвернулся от ручья и достал из-под пакетиков с прикормом, сваленных на дне снастиловки, ножик, купленный на гаражной распродаже несколько лет назад. Лезвие было размечено под школьную линейку. Я решил отмотать еще немного лески из катушки, обрезать ее и повесить рыбину сохнуть на выступе скалы. Ежели удача не до конца отвернулась от меня, улов мой никуда не денется до тех пор, пока я не вернусь вместе с Дэном.

Когда я встал, что-то, замеченное краем глаза, привлекло мое внимание. На краю леса, в тридцати футах от меня, застыла белая женская фигура, прислонившись к стволу лиственницы. На ней не было одежды, ее волосы и кожа промокли, а золотистые глаза были скорее рыбьими, нежели людскими. Хотел бы я сказать, что мне потребовалось время, чтобы узнать ее лицо, но нет – я признал ее сразу же, как будто только сейчас наблюдал, как ее грудь поднимается и опускается в самый последний раз.