7

Снаружи на карниз уселся голубь, и жесть задребезжала. Хитров вздрогнул.

«А, гадство!» — пробормотал он и вновь уставился в ноутбук.

На снимке пожилая женщина, задрав кофточку, демонстрировала голую спину, синяки и ссадины вдоль позвоночника.

«Гадство», — повторил Хитров.

Лариса подошла тихо, он не успел закрыть вкладку.

— Боже, — простонала она, — это…

«Жительницу Самары терроризирует полтергейст», — кричал заголовок над фотографией.

Хитров знал, о чем думает жена. О Юле, о ее нежной младенческой коже. О гадюках, что извивались в кроватке, но испарились, растаяли, когда Лариса завизжала. Картина стояла перед глазами Хитрова, тошнотворно-отчетливая. Вот супруга хватает Юлу, вот краснеет личико дочери, напуганной не змеями, а родительской реакцией. Слезы текут по пухлым щекам, и ручка, только что стискивавшая змеиное тело, ловит воздух.

Потрясенная Лариса гладит Юлу, и Хитров спрашивает чужим надтреснутым голосом:

— Ты видела?

Она видела. Хитров не съехал с катушек. В наволочках, на простынях, на ковре копошились гадюки. Треугольные головы, раздвоенные языки. Исчезли, словно кучки пыли, сметенные порывом ветра.

— Кто разговаривал? — спрашивает Лариса.

— Наша дочь, — отвечает Хитров.

«Белая лилия черной зимы», — звучит в ушах эхом. Фраза, сказанная их семимесячной дочерью. И выворачивающее наизнанку тарахтение хвоста-погремушки.

Они сбежали. В ту же ночь собрали вещи и переехали к его родителям. Утром он заскочил домой за одеждой Ларисы, но в детскую заходить не стал. Он боялся обнаружить змеиное гнездо, сотни шевелящихся чешуйчатых тварей. В замке принцессы, на тарелках игрушечных барабанов, на плюшевой шее великана-жирафа.

Уж лучше бы это был бородатый старичок-домовой.

— Они могут причинить человеку такие увечья? — спросила Лариса с ужасом.

— Чушь это. — Хитров рассерженно захлопнул ноутбук. — Пьяный муж побил, а она спихнула на полтергейст.

От мысли, что кто-то способен обидеть Юлу, прикоснуться к ней холодной мерзкой шкурой, желудок наполнялся льдом и челюсти сводило.

— Я испытал облегчение, — признался вдруг Хитров, — когда ты их тоже увидела. Облегчение оттого, что не безумен, и… я словно разделил это с тобой на двоих.

— Мы все делим на двоих, Толя, — сказала она, прижимаясь к нему.

Он поблагодарил Создателя за такую жену.

Миновало два дня с того проклятого вечера, и Хитров, внимательно наблюдавший за Юлой, пришел к выводу: чем бы ни была змеиная чертовщина, она осталась в стенах квартиры. Не просочилась, хвала небесам, в коляску Юлы, не покинула дом вместе с ними.

Худший вариант явился ему в ночном кошмаре: Юла одержима, как Риган в «Изгоняющем дьявола». Проворачивает голову на триста шестьдесят градусов, хрустит позвонками. Блюет зеленой дрянью и парит над кроватью… Ватикан посылает в Варшавцево экзорцистов, и те проговаривают нараспев псалмы из «Криминального чтива».

Но дочь вела себя ровно так же, как до происшествия. С аппетитом ела, лепетала, ловила собственные ступни. И баба с дедом не отходили от внучки, и сейчас утащили ее в парк ловить солнечные дни перед похолоданием.

— Это я виновата, — понуро сказала Лариса, — я угостила домового хлебом и молоком.

— Глупости, — он гладил ее по волосам, — домовой тут ни при чем.

— Но что тогда?

Лариса не выдержала, рассказала обо всем его маме. Деятельная мама нашла телефон священника. Занятой батюшка обещал извести бесов после Нового года. Мама утверждала, что дети столкнулись именно с бесом. Православие, суеверия и фьюжн восточных религий уживались в маме на равных. Она ездила в церковь, постилась, причащалась, по фэншую расставляла мебель, избегала черных кошек и развешивала похожие на макраме мандалы. Хитров не был атеистом, но почему-то сильно сомневался, что поповское вмешательство поможет.

Освятить жилье он, скрепя сердце и прошерстив кошелек, согласился. Но наотрез отказался вести Юлу к знахарю.

— Ну и зря, — сказала мама, — мы тебя так от дурных снов вылечили.

«Что-то не долечили», — подумал раздраженно Хитров.

— Напиши своему Ермакову, — предложила Лариса внезапно.

— Что? — заморгал он. — А он тут при чем?

— Он же про привидения передачу снимает. Должен разбираться. Совет даст.

Хитров невольно улыбнулся. Он вспомнил, как в фильмах ужасов, которые они с Ермаком брали в видеопрокате, герои обращались к умудренному латынью специалисту. Старательно записывали спасительный рецепт: осиновый кол, чеснок, солнечный свет… Серебряные пули для оборотней.

— Не буду я ему писать, — сказал Хитров. — Он в прошлом году приезжал, ко мне на пять минут не заскочил.

— Какой обидчивый, — парировала Лариса. — А ты когда в город ездишь, к нему заскакиваешь?

— В любом случае, — настаивал Хитров, — при чем здесь привидения? В квартире никто никогда не умирал.

— Какой ты вредный.

Он поцеловал ее в губы.

— Ладно, Лар. Мне на работу пора. Позвони маме, чтобы Юлу не морозили долго.

Провожая супруга, Лариса сказала:

— Это наша квартира.

На лице проступило несвойственное ей выражение, злая решительность.

— Они… оно не имеет права вторгаться к нам. В моей жизни есть только одна барабашка, и это ты.

— Аминь, — усмехнулся он.

Загрузившись в машину, он набрал номер Платона.

— Заезжай, конечно, — отозвался вокалист «Церемонии». — Академика Павлова, шесть, шестнадцатая квартира. Паханы как раз срубились.

В Варшавцево будто вернулась весна. Притворная, ложная, выманивающая из норок жучков, чтобы завтра ошпарить холодом. Укатать гололедом проклюнувшийся из-под снега асфальт.

«Черная зима», — подумал Хитров.

Это словосочетание произнесла, напугав до одури, Юла. Или то, что использовало Юлу, мышечные и соединительные ткани голосовых связок. Оно же было выведено прописными буквами на листочке, который Хитров нашел вчера в кармане куртки. Листочек попал туда за полчаса до бесовщины со змеями и говорящим младенцем. Стихотворение Платона. И в нем, помимо черной зимы, было имя «Лилечка».

Лилечка. Лиля. Лилия.

Необходимо было убедиться, что это совпадение.

Улица Павлова смахивала на лабиринт из гранитных брустверов. Дабы как-то сгладить ландшафт, проектировщики напичкали дворы низкими крапчатыми заборчиками. Лесенки на пять — десять ступенек и пологие русла балок. Утрамбованный снежок на дне и свалявшаяся блеклая травка.

На парапете, подле «Тоньки шалавы» и криволапой свастики, неожиданное: «Иисус хочет быть твоим другом».

— Тра-та-та-та-та! — вопит Ермак, выпрыгивая из балки. На стволе пластмассового УЗИ мигает лампочка.

Толя роняет револьвер, театрально закатив зрачки, оседает в заросли пырея.

Сестра Сани Ковача семенит к раненному, задирает рукав и реанимирует уколом невидимого шприца. Малолетку Нику не больно-то хотелось брать в игру, но она лазила за ними прилипалой, и Ермак оповестил о вакансии на роль медсестры.

Толя оживает и, отстреливаясь, устремляется за парапет.

Хитров проводил взглядом убегающих по оврагу детей.

— Суп будешь? — с порога спросил Платон. На нем были штаны-хаки и футболка Star Wars. Очки придавали щуплому пареньку солидности. На репетиции он их не надевал.

— Завтракал.

Из дебрей захламленной квартиры звучала тревожная скрипка.

— Да я на минуту.

— Айда.

Комната напоминала взорвавшийся секонд-хэнд. На полу перед огромным монитором нахохлился мальчик лет десяти. Он прикусил язык и впился в джойстик. Музыка не предвещала ничего хорошего, как и картинка: убранство склепа, по которому передвигался персонаж шутера, капающая со сводов вода, гробы в гротах.

Хитров подумал почему-то о пианино, пылящемся в нише у женского туалета, о полутемном коридоре с единственной лампочкой.

— Это брательник мой, — сказал Платон, — Илья, поздоровайся с дядей Толей.

— Драсьте, — не отрываясь от экрана, буркнул мальчик.

Хитров сел на кушетку, едва не расплющив задом пакет чипсов.

Закаркали вороны — откуда они в подземелье? Графика впечатляла. Не то, что игры его юности. Прорисована каждая паутинка, каждый комочек мха.

— Мы под часовню проникли, — пояснил Платон.

Персонаж крался по внушающему ужас крипту, Илья подергивал головой от напряжения.

— Я твой текст прочитал.

— И как тебе?

— Нужно с инструментами попробовать. Но, по-моему, сильная вещь. Балладная.

— О, — щеки Платона зарделись.

— А про что он? — невзначай поинтересовался Хитров.

— Ну… про пропавшую без вести девочку.

— Имя выдумал?

— Не совсем.

Из-за угла вылетела стая летучих мышей, пронеслась, задев смельчака перепончатыми крыльями. Илья выругался как сапожник.

— Ты на мой паблик не подписан? — спросил Платон.

— Извини. Я в социальных сетях не часто бываю.

— Ага. У меня паблик свой. Типа краеведческий, про наш колхоз. Сто подписчиков, ничего такого, — он уязвленно вздохнул. — Пост набирает десять лайков, а я там целые рефераты строчу. Про Варшавцева вот, который город основал. Тот еще штрих был. Криминал тоже просматриваю. Архивы. И, короче, нарыл статью. Ну как статью — заметку. В том-то и дело, что одну-единственную. Девочка пропала без вести зимой двухтысячного. Рядовой случай. Может, сбежала, может, в шурф провалилась. Ну, меня зацепило, что человек исчезает, а его ищут так, для проформы. Объявление дали, по окраинам на «бобике» проехали. Считай, вовсе не ищут. И всё, висяк. С глаз долой, живем дальше.

— Так, может, нашли?

— Я тебя умоляю.

— Лиля, значит.

— Лиля. Я пост накатал, а потом стихи эти в голове возникли. «Лилю никто не ищет»…

«Никакой связи, — подумал Хитров. — Дурацкое совпадение».

— А почему зима черная? — спросил он, вставая.

— Фиг его знает. Чтобы в ритм.

— Дерьмо! — выкрикнул Илья. Из нефа выкарабкался упырь-альбинос. Рванул к персонажу, выбил пистолет и присосался миножьей пастью. Кровь обагрила монитор.

— Теперь весь уровень перепроходить, — обреченно произнес мальчик.