77
Черный обелиск, живая герма, обратилась в меркнущий свет, в луч, который схлопнулся, и он рухнул на четвереньки. Желудок вывернуло, он вспомнил разом свое имя и как, будучи студентом, жарким днем в университетском туалете глотнул из-под крана ржавую воду, и его стошнило. Грязью и илом, и чем-то трубчатым, вроде полупереваренного торта «Монастырская изба».
«Плацента, — вспыхнуло в памяти, — Я хотел съесть плаценту».
Организм исторг порцию мутной жижицы.
Это был не он, другой человек брел на пик Будущего, приветствовал мерзкую тварь, принимал участие в коллективной…
Андрей с омерзением заправил увядший член в штаны, вытер рот.
Шева похитила его разум, переиначила, перекроила. Извратила чувства. Превратила любовь в садистическую усладу.
Андрей прислушался, боясь обнаружить в голове ее гадкие мысли, но кукла сгинула, стала блевотой на плоской вершине кургана.
— Ника! — вскрикнул Андрей и метнулся к тропинке.
Вокруг него освободившиеся от постороннего влияния люди бились в истерике. Раскачивался из стороны в сторону и заливисто рыдал здоровяк, пару часов назад пристреливший человека. Рыжая тетка таращилась ошеломленно на свою опухшую ногу. Ее платье задралось, трусики съехали к щиколоткам. Она хныкала и неразборчиво бормотала.
Кто-то случайно пихнул Андрея, взвизгнул и затараторил:
— Простите, простите.
Пламя ненависти затухло в глазах. Так в фильме про вампиров после смерти главного кровососа у укушенных им жертв исчезали отметины от клыков.
Самым страшным наказанием для этих бедняг было то, что они, как и Андрей, прекрасно помнили, что натворили.
В небе взрывались салюты. Високосный год завершился.
Огибая сидящих на земле плакальщиков, Андрей сбежал с холма. Он едва не упал в каньон, но ухватился за ветки куста. Внизу, у воды, он видел скорчившуюся Нику.
«Я не смогу вынести ее смерть», — подумал он.
Как ребенок, ревел полицейский в форме.
— Эй ты! — гаркнул Андрей. — Помоги мне, ну!
Полицейский поплелся к нему, повторяя:
— Тетеньку… тетеньку убил… она мне книжечки давала… а я убил ее…
«Надеюсь, ты говоришь про Умбетову», — подумал Андрей мрачно. Упал на колени возле Ники и приложил ухо к ее груди.
— Милая, родная…
Сердце билось медленно и слабо, но билось, черт подери!
Девушка разлепила губы и шепнула:
— Андрюша…
— Сейчас, любимая!
— Там жгут нужен, — подсказал, всхлипывая, бледный полицейский.
Андрей сорвал пояс, перевязал предплечье. Кровь вытекала из длинного пореза. У запястья остались синяки-отпечатки.
— Пацан!
Плечи полицейского подрагивали.
— Тетеньку…
— Пацан, я к тебе обращаюсь! Тебя как зовут?
— И-игорь…
— Игорь, лети к холму, там машины у подножья. Найди такую, чтоб с ключом. И подгони под каньон. Сделаешь?
— Да.
Полицейский, пьяно шатаясь, полез по склону. На кургане грохнул выстрел. Из новостей Андрей потом узнает, что это застрелился здоровяк, водитель джипа, в миру — варшавцевский ветеринар.
Андрей подобрал серп и отпорол себе штанину. Перебинтовал предплечье Ники. Он наматывал ткань, пока сквозь нее не перестала просачиваться кровь. Старался не переусердствовать, не навредить. Проверил кисть и не нашел ни отечности, ни посиневшей кожи.
— Андрюшенька…
— Кто-нибудь! — заорал он. — Кто-нибудь!
Он закинул ее правую руку себе на шею, приподнял, удерживая сбоку. Повел, практически понес, по земляным ступенькам. Сверху показался какой-то коротышка с заплаканным лицом. Потянулся помочь.
— Осторожнее, — предупредил Андрей.
Коротышка взял Нику под локоть аккуратно, бубня при этом:
— Солнышко, девочка моя, ключик ненаглядный.
По краю просевшего рудного поля ехал серебристый микроавтобус. Андрей различил полицейского Игоря в кабине. Автобус затормозил, отворилась дверца. Мужчины загрузили бессознательную девушку в салон. Андрей подстелил пальто, укутал ее, сжал запястье.
— Гони! — приказал он, и автобус полетел к пятиэтажкам вдали.
Прочь от рыдающих у астроблемы людей.
— Андрюша…
— Тише, тише, любимая, — он погладил ее по холодному лбу.
— Я поеду.
Автобус занесло на ухабе.
Андрей прикрикнул на полицейского.
— Я поеду с тобой, — прошептала Ника.
Он прижал ее кисть к губам.
— Все будет хорошо, — сказал он.
Ника прикрыла глаза.
Метель била в стекло, но уже без прежнего азарта.
