Вечеринка была на двенадцатом этаже кондоминиума, расположенного на берегу океана на Стоун-Крэб. Выйдя из лифта, мы сразу услышали музыку и смех, доносившиеся из открытой двери апартаментов. Там, с живописным видом на море и небо, собралось человек пятьдесят. Западная стена апартаментов представляла собой окно, обращенное к Мексиканскому заливу. Огни на пляже внизу освещали неровную извилистую линию берега, о которую разбивался прибой. Небо над ним было черным, усыпанным звездами, с полной луной, окруженной мерцающим ореолом. Стену напротив окон, по всей длине между двумя арками по углам, украшала великолепная коллекция живописи.

Почетным гостем тоже был живописец, итальянец, чья выставка открылась накануне вечером в галерее. Хозяева собирали его работы многие годы и пригласили нас на открытие галереи, а также на частную вечеринку после церемонии. Но в приглашении на открытие значилось с 17.00 до 19.00 часов, а Сьюзен вернулась домой только без четверти семь, так что мы никак не могли успеть к назначенному времени. Я предложил пропустить вечеринку, но Сьюзен резонно заметила, что не следует уныло слоняться по дому и надеяться, что откуда-нибудь из-за угла вдруг выйдет Себастиан.

Когда мы пробирались к бару за аркой в противоположном конце комнаты, я услышал, как какая-то женщина упомянула имя Эмили Парчейз. Она говорила другой женщине, что ее дочь училась в том же первом классе в школе. В баре двое мужчин обсуждали признание, которое сделал Майкл Парчейз. Похоже, что пока мы с Джоанной отсутствовали дома, хороня Себастиана, прокурор штата в кратком интервью на телевидении в шестичасовых новостях повторил многое из того, что уже было напечатано в дневном выпуске газеты. Он сообщил собравшимся журналистам, что Майкл Парчейз, двадцатиоднолетний сын человека, чьи жена и дочери были убиты, задержан и арестован за убийство первой степени по ордеру, выданному окружным судьей. Детектив Эренберг, ведущий расследование, получил от молодого юноши признательные показания. Теперь, по мнению прокурора, когда Большое жюри соберется вынести решение, а произойдет это, вероятно, в пятницу, то, основываясь на фактах по делу, оно предъявит обвинение в убийстве первой степени. Когда репортер спросил, найдено ли орудие убийства, он сразу ответил: «Насколько я понимаю, парень выбросил нож в залив».

— Он объяснил, почему убил их? — спросил другой журналист.

— К сожалению, не могу это комментировать.

— Рассматривается ли изнасилование в данном деле?

— Без комментариев.

— Это означает: «Да»?

— Это означает: «Без комментариев».

Я отошел от бара. Сьюзен уже пробиралась в толпе, с выпивкой в руке, туда, где Леона и Фрэнк стояли возле стола с закусками. Леона была в черном брючном костюме, пиджак которого имел вырез до пупка. Фрэнк называл ее пышную грудь «семейными драгоценностями» и утверждал, будто склонность Леоны надевать слишком открытые наряды на каждое светское мероприятие в Калузе сродни «метанию бисера перед свиньями». Фрэнк был в яркой цветной рубашке с длинными рукавами и в итальянских брюках, столь хорошо мне знакомых. Он купил их в Милане два года назад и носил так часто, что я даже упрекнул его за то, что у него только две пары брюк: одну Фрэнк носит на работу с потрепанным спортивным пиджаком, а итальянские — на светские приемы. На итальянских брюках был всего один карман — на правом бедре. В результате Фрэнк носил на поясе маленький кожаный кошелек, также приобретенный в Милане. Я подал ему знак и пошел через комнату. Сьюзен уже добралась до них. Сейчас она обнимала Леону, одновременно целуя Фрэнка в щеку.

Кто-то остановил меня, мужчина, с которым я случайно познакомился на другом приеме. Я никак не мог припомнить, как его зовут. Он спросил, известно ли мне, что меня упоминали по телевизору сегодня вечером в связи с делом об убийстве в семье Парчейз. Сказал, что один из репортеров поинтересовался, кто адвокат молодого человека, и прокурор штата ответил, что вроде бы Мэттью Хоуп. Затем он стал излагать мне свои версии по поводу данного дела, постоянно называя его «Дело Парчейза об убийстве», как бы записывая его прописными буквами, словно название романа или фильма: «ДЕЛО ПАРЧЕЙЗА ОБ УБИЙСТВЕ». И я понял, что для него это всего лишь остросюжетная история, которой там в действительности и не пахло. Не для жертв, во всяком случае. Не для Джейми и его сына. Ни даже для меня. Но для этого человека трагедия была только детективной историей с убийством, и он подробно пересказывал ее мне, сводя к уровню криминальной истории.

Вот состав действующих лиц: отец, сын, мачеха и две сводные сестры. Вот сюжет: отец приходит домой после игры в покер и обнаруживает убитых жену и дочерей. Позднее сын сознается в убийстве. Открыть и закрыть, говорит прокурор штата. Следующий случай, говорит судья. Но нет, еще не все! Человеку, который удерживал меня за локоть и говорил мне в ухо, человеку, потягивающему шампанское из протекающего пластикового стаканчика, было еще что-то нужно. Я не представлял, каких важных деталей не хватает. Вероятно, он хотел, чтобы еще одно тело всплыло из канала за домом Джейми, название которого, как было мне теперь сказано, упомянул прокурор штата, и название это — канал Фей — вызвало замечание моего неизвестного друга о том, что это, несомненно, имя тайного гомосексуалиста, жившего выше по той же улице, потому что их называют феями. При этом он громко захохотал, а я воспользовался моментом, чтобы сбежать от него.

Все разговоры вертелись вокруг убийств на Джакаранда. Не хватает еще одного трупа или нескольких, не хватает даже другого подозреваемого — нет дворецкого, бросающего мрачные взгляды, нет леди в черном плаще, бегущей по туманной пустоши, нет безумного старого дядюшки, сидящего в комнате в башне и бормочущего о том, что он видел, — зачем тогда задавать очевидные вопросы о реально существовавших фактах. А те, кто присутствовал на вечеринке, казалось, в лучшем случае, просто в этих фактах сомневались. Я слышал, как кто-то спросил, действительно ли Джейми Парчейз играл в покер прошлой ночью, как упоминалось в газетах, но не в интервью прокурора штата. Или он ушел с игры раньше и вернулся домой, чтобы убить жену и детей? Этот циник не знал, ни что Джейми и в самом деле покинул игру в покер рано, ни что он отправился не домой, а в постель к своей ненаглядной жене хирурга, по крайней мере, если верить Джейми. Ведь алиби было полностью разрушено Кэтрин Бренет. Общество Калузы, собравшееся здесь в честь итальянского живописца, ничего не знало о тайной жизни Джейми, так что они только предполагали, что он мог находиться где-то еще. Салонная игра становится скучной, если нельзя рассуждать о любовной интрижке и романтичной истории, перстнях с ядом и кинжалах.

К вопросу об орудии убийства завсегдатаев вечеринок привело описание именно такого оружия, сделанное прокурором штата на телевидении. При этом он сказал, что оно было выброшено в залив. Конечно, никто из присутствовавших не надеялся, что полиция станет вычерпывать океан в поисках хлебного ножа — да любого ножа. В газетах об орудии убийства было просто написано «большой кухонный нож», то есть в них давали информацию, вероятно, полученную от полицейского управления или из офиса прокурора штата, а то и из обеих этих контор. Но, казалось, судя по тому, что я мог расслышать, все присутствовавшие думали, что даже если нож такого размера упал на дно, его должно было уже вынести обратно на берег в прилив, а прилив, как поспешил нас проинформировать один опытный спортивный рыбак, сегодня начался около часа дня.

Я услышал, как итальянский художник говорил кому-то на ломаном английском, что прилетел из Неаполя в Рим, потом, через Нью-Йорк, в Майами, а затем на автомобиле его привезли оттуда в Неаполь во Флориде, потому что грандиозная рекламная идея заключалась в том, что «Da Napoli a Napoli, в Неаполь из Неаполя, пон-ни-маете?» Но открытие галереи его сильно разочаровало, в основном из-за того, что его работы были слишком молоды и энергичны для неаполитанцев Флориды — «gli anziani», старики, — называл он их. И вот он приехал сюда, в Калузу, здесь собралось много народа на выставку, прекрасно одетые люди, много денег, но о чем они говорят? Об убийстве!

Хозяин заверил, что это вызвано необычными обстоятельствами. В Калузе прежде не случалось никаких убийств. Итальянец закатил глаза и воскликнул: «Allora, perche me? Почему он не мог с этим чуть-чуть подождать?»

Сьюзен выглядела эффектно: в тунике из белого шелковистого джерси, подпоясанной на талии золотым пояском, ниспадающей на длинную юбку. Золотые сандалии и золотые серьги-кольца, широкий браслет из кованого золота украшал ее запястье на правой руке. Волосы были туго стянуты назад и удерживались золотым гребнем. Сьюзен выглядела стройной и гибкой, что-то древнегреческое просматривалось в ее внешности. Губы немного надуты, как всегда, что портило ее лицо, придавая ему мрачное выражение, карие глаза — напряженные и неискренние.

Взгляды, которые она бросала по всей комнате, лишь отдаленно напоминали прямой и честный взгляд ее матери. Сьюзен унаследовала сходство с ней и растратила это наследство напрасно. Привыкла имитировать это выражение глаз, взгляд должен был изображать прямоту. Губы слегка приоткрыты в знак удивления или ожидания. Встретившись взглядом, она словно задыхалась от изумления.

Сьюзен отчаянно флиртовала, моя дорогая жена, а потом отрицала это с негодованием. Теперь из-за плеча Леоны она встретилась взглядом с итальянским живописцем, и, когда в его глазах вспыхнул интерес, оборвала его, внезапно опустив длинные ресницы и едва заметно снисходительно улыбнувшись. Когда я впервые увидел ее, мне сразу захотелось затащить ее в постель из-за того, что она смотрела так чертовски свысока. Хотелось, чтобы Сьюзен стонала подо мной, шептала непристойности мне в ухо. Она все еще могла возбуждать меня, я понял. На ней не было лифчика, и ее туника прилипла к грудям. Когда я приблизился к ней, то поймал себя на том, что пытаюсь украдкой заглянуть в низкий вырез на груди.

Мы с Фрэнком обменялись рукопожатием. И у нас четверых мгновенно завязался разговор. Фрэнк сообщал мне о том, что происходило в офисе поле моего ухода сегодня, Сьюзен рассказывала Леоне о несчастном случае с Себастианом. Почти все, что она говорила или делала, раздражало меня сейчас, но это раздражало особенно. Мне казалось, будто Сьюзен использует смерть кота, чтобы завоевать сочувствие и утешение или, что еще более непростительно, привлечь внимание к себе как к горюющей и скорбящей. Итак, я слушал частично то, что говорил Фрэнк, и частично то, что говорила Сьюзен, и я услышал, как Леона прокудахтала слова соболезнования, а потом где-то слева от меня услышал, как какая-то женщина говорила об убийствах. Она задала вопрос, который целиком захватил мое внимание.

Она спрашивала мужчину, стоявшего рядом с ней, не думает ли он, что Морин и две девочки были изнасилованы. Я подозревал, что она специально направляла беседу в это русло, но мужчина пропустил намек мимо ушей и откликнулся длинным экскурсом о сексуальных преступлениях в Америке, украшая свою лекцию статистикой о том, сколько убийств и тяжких оскорблений было совершено в связи с изнасилованиями. Бенни Фрайд, адвокат по уголовным делам, которого я настоятельно советовал нанять Майклу, однажды сказал мне: «Мэтт, не существует тайн. Существуют только преступления, у которых есть мотив». Единственное, чего не хватало Майклу Парчейзу, это мотива. Я старался вспомнить, что он рассказывал мне сегодня. Пока вокруг меня за коктейлями жужжали об убийствах, пока Фрэнк рассказывал мне о визите агента из налогового управления, наводившего справки о стоимости имущества покойной, пока Сьюзен рассказывала, какие травмы повлекли за собой смерть Себастиана, я пытался предложение за предложением восстановить в памяти беседу с Майклом. Мог вспомнить его суть и множество деталей, но в основном лишь отрывки из того, что он сказал — а у меня возникло ощущение, что важно точно вспомнить все, что он говорил, если я хочу узнать, что произошло.

Он сообщил мне, что Морин была той женщиной, которая звонила ему по телефону. Мол, она хотела повидаться с ним, просила зайти к ней домой. Назвала его сестер по телефону «малышками», да, я уверен, что он это сказал — и она сказала, что девочки находились там, они втроем были там, Морин и «малышки». Но почему она сообщила ему об этом? Хотела убедить его, что она там одна, не считая детей? Сказала ли она ему, что Эмили и Ева уже спят? Намекала ли, что никто их не увидит?

«— Она была напугана.

— Почему?

— Она не знала, что делать.

— В каком смысле?

— Не знаю».

Майкл Парчейз чего-то не знал или не помнил. Описал в деталях розетку в глубоком вырезе ночной рубашки, но не мог вспомнить, зачем потянулся за кухонным ножом и загнал свою мачеху в спальню. Поцеловал ее в губы. «Я поднял ее на руки. Поцеловал в губы». Намекал ли он, что изнасиловал ее? Может, ему было удобно забыть это — что он был вынужден убить Морин, потому что сначала изнасиловал ее?

Но раньше он заявил мне, что не насиловал ее, и выглядел потрясенным, когда сознался, что целовал Морин.

«Она была женой моего отца, и я поцеловал ее». Он сказал Эренбергу, что лишь обнял ее, хотя, может, постепенно шел ко всей правде: «Я обнял ее, поцеловал, я изнасиловал ее!»

«— Вы поцеловали ее уже после ее смерти?

— Да».

В таком случае, если предполагаемый поцелуй в самом деле был эвфемизмом чего-то более омерзительного, Майкл Парчейз не пошел в полицию, потому что знал, какова будет их реакция на некрофилию. Может, он и вправду, как назвал его отец, монстр?

«— Ты поцеловал и Эмили тоже?

— Нет. Только мою мать.

— Твою мать?

— Морин».

В эту деталь я не хотел больше вникать. Заставил себя не думать о том, что Майкл говорил мне, так же, как и не слушать разговоры об убийстве. Наш хозяин стоял рядом с итальянским художником, успокаивая его, повторяя, что его визит в галерею сегодня вечером был поистине замечательным.

Хозяйка пригласила нас к ужину.

Мы приехали домой без двадцати двенадцать. Я заглянул к Джоанне, она спала, прошел в кабинет и включил автоответчик. Первое сообщение было от клиента, для которого я недавно составил завещание. Он рассказал, что его сына арестовали за вождение мотоцикла со скоростью девяносто миль в час в зоне, где разрешена скорость сорок миль. Я сделал пометку позвонить ему утром, затем снова включил автоответчик. Следующее сообщение было от Карин Парчейз, она оставила номер телефона и просила перезвонить. Дочь Джейми, о которой он говорил Эренбергу, последние три года жила в Нью-Йорке, но номер начинался с 366 — это был код Калузы. Я сразу набрал его.

— Отель «Калуза-Бэй», добрый вечер. Чем могу помочь?

— Позовите, пожалуйста, мисс Карин Парчейз, — произнес я.

— Да, сэр.

Я ждал. Слышал, как звонит телефон. Начал считать звонки. Я уже был готов повесить трубку, как вдруг раздался женский голос:

— Алло!

— Мисс Парчейз?

— Да.

— Мэттью Хоуп.

— Здравствуйте, мистер Хоуп. Ждала вашего звонка. Который сейчас час? Простите, я была в душе — ох, куда же я положила часы? Без четверти двенадцать не слишком поздно? Мне бы хотелось встретиться с вами. Могли бы вы прийти сюда сейчас? У меня к вам важный разговор.

— Я готов.

— Комната 401. Можете прийти примерно через десять минут? Я буду ждать вас. — И она повесила трубку.