Книга третья
I. Мщение Курри
Скиталец и жена фараона стояли друг перед другом в рассветных сумерках супружеской опочивальни. Оба молчали. Боль, ярость, стыд жгли сердце Скитальца и сверкали в его глазах. Лицо Мериамун было холодно и спокойно, как маска смерти, на губах улыбка сфинкса. Однако грудь ее порывисто вздымалась, словно она торжествовала победу, и вся она трепетала, как тростник на ветру.
– Почему, мой господин и возлюбленный супруг, ты так странно смотришь на меня? – наконец произнесла она. – И зачем ты надел свои боевые доспехи? Ведь лучезарный Ра едва поднялся с груди Нут, а ты, Одиссей, уже покинул ложе любви.
Он не произнес ни слова, лишь смотрел на нее испепеляющим взглядом. Тогда она протянула к нему руки и хотела обнять.
– Прочь от меня! – крикнул он страшным, сдавленным голосом. – Прочь! Не смей прикасаться ко мне, ведьма, прелюбодейка, иначе я забуду, что я мужчина, а ты женщина, и убью тебя своим мечом.
– Ты не можешь убить меня, Одиссей, – проворковала она, – может быть, я и ведьма, и прелюбодейка, и все же я – твоя жена, и ты связан со мной навек. Не ты ли мне клялся в этом всего несколько часов назад?
– Да, я клялся, но не тебе, Мериамун, а аргивянке Елене, которую люблю, а проснувшись, увидел рядом с собой на ложе тебя, ненавистная.
– Нет, Одиссей, ты клялся мне, ибо я перехитрила тебя, хитроумнейшего из смертных. Мне, женщина я или бессмертная богиня, клялся ты любить меня отныне и вовеки веков, в каком бы обличье я ни явилась и каким бы именем меня ни называли люди. Не гневайся, мой господин, но выслушай меня. Разве не все равно, в каком облике ты видишь меня? И разве я не прекрасна? И разве красота не подобна ларцу, в котором хранится драгоценность? Ты завоевал мою любовь, а моя любовь бессмертна, она не подвержена тлену, подобно нашей земной оболочке. Я любила тебя, а ты любил меня еще в глубине времен, в других жизнях, и знай, что мы будем любить друг друга, когда ты уже не будешь Одиссеем, царем Итаки, а я Мериамун, царицей Кемета, мы будем являться в мир в других обликах и нас будут называть другими именами. Я – твоя судьба, Скиталец, и куда бы ты ни отправился странствовать по полям жизни и смерти, я всегда буду рядом с тобой. Ты – часть меня, а я – часть тебя, и хоть боги разделили нас, нам все равно суждено плыть вместе по реке жизни, пока она не впадет в море, которое известно только духу. И потому не отталкивай меня и не вызывай во мне гнева, да, я привлекла тебя в свои объятья силой своих чар, но так было суждено.
И она снова шагнула к нему.
Скиталец выхватил из колчана стрелу и нацелил ее острый наконечник в грудь Мериамун.
– Что ж, подойди теперь, – сказал он. – Только так я заключу тебя в свои объятия. Слушай, что я тебе скажу, Мериамун, злая колдунья, Мериамун, распутница, жена фараона и царица Кемета! Да, я действительно дал тебе клятву, и из-за того, что твое коварство оказалось сильнее моей мудрости и я клялся не Звездой, что сияет на груди Елены, а Змеей, что обвилась вокруг тебя, я, быть может, потерял мою возлюбленную. Так предостерегала меня богиня на далеком острове Итаке, а я, на свою беду, забыл ее слова. Но помни: потеряю я ее или обрету, люблю я ее, и только ее, а тебя ненавижу всей силой ненависти. Ты обольстила меня своим черным колдовством, ты украла образ совершенной красоты и посмела облечься в него, ты вынудила меня поклясться страшной клятвой и стать твоим супругом. Но ведь ты – царица Кемета, ты – супруга фараона, которому я поклялся защищать тебя, и ты навлекла на меня величайший позор, я обесчещен, ибо совершил преступление против хозяина дома, приютившего меня, и против бога гостеприимства. И потому я сейчас созову стражу, которая находится под моим началом, и расскажу всем о твоем позоре и о моем несчастье. Буду кричать об этом на улицах, с крыш храмов, а когда вернется фараон, расскажу и ему, пусть все живущие в Кемете узнают, что ты – блудница, и увидят твой омерзительный позор.
На лицо Мериамун было страшно смотреть. Она стояла, словно в раздумье, прижав одну руку к голове, а другую к груди.
– Это твое последнее слово, Скиталец? – наконец спросила она.
– Да, царица, последнее, – ответил он и сделал шаг к дверям.
Рукой, лежащей на груди, Мериамун разорвала на себе ночное одеяние, разметала вокруг себя благоухающие волосы и бросилась мимо него к дверям с пронзительными воплями.
Она отдернула занавес, распахнула двери, и в опочивальню вбежали стража, евнухи, прислужницы.
– На помощь! На помощь! – кричала она, указывая на Скитальца. – Спасите! Защитите мою честь от этого негодяя, от чужеземного вора, которому фараон поручил охранять меня! И вот как он меня охраняет! Этот трус посмел прокрасться в опочивальню ко мне, царице Кемета, и подойти к супружескому ложу фараона!
И она бросилась на пол, стала рвать на себе волосы, стеная и заливаясь слезами, словно умирала от стыда.
Поняв, что произошло, стражи с яростными криками набросились на Скитальца, точно стая волков на загнанного оленя. Но Скиталец отпрыгнул к ложу и успел вставить стрелу и натянуть тетиву своего огромного черного лука. Когда он подвел руку с оперением стрелы к своему уху, тетива запела, и стрела, вылетев, насмерть поразила того, кто стоял на ее пути. Второй раз запела тетива, выпуская стрелу, и еще один страж упал мертвый. Третья стрела тоже отправила еще одну душу в царство Аида. Нападавшие отхлынули назад, точно волна от скалы, ни один не желал встретиться со смертоносными стрелами. Они метали в него копья и стрелы, укрывшись за колоннами, но стрелы или отскакивали от его доспехов, или он отражал их щитом и оставался невредим.
Они набросились на Скитальца, точно стая волков на загнанного оленя
Среди вбежавших в опочивальню на крики Мериамун был и тот самый Курри, злосчастный кормчий сидонцев, кого Скиталец пощадил и потом подарил царице, чтобы он делал для нее золотые украшения. Увидев Скитальца, попавшего в такую страшную беду, он с тоской и алчностью вспомнил об утраченных сокровищах, о том, что он, некогда владелец судна и богатый сидонский купец, сейчас всего лишь раб. И в нем вспыхнуло желание отомстить Скитальцу, отомстить любой ценой. Заря еще не разгорелась, стены огромной опочивальни были окутаны тенью, и Курри стал красться вдоль стен, держа в руке длинное копье с бронзовым наконечником, который раньше торчал в шлеме Скитальца. Скиталец, конечно же, его не видел, он отражал удары копий и пик, летевших спереди, и сидонцу удалось незамеченным пробраться к золоченому ложу фараона сзади и вспрыгнуть на него. Скиталец стоял спиной к ложу на расстоянии копья от него, в шелковых драпировках застряли стрелы и копья. Сначала Курри хотел убить Скитальца ударом в спину, но нет, вдруг копье не пробьет золотой панцирь, и тогда Скиталец обернется и прикончит его, Курри, и вообще пусть лучше Скиталец умрет под пытками, а он будет одним из заплечных дел мастеров, ведь сидонцы славятся искусством изощренно пытать людей. И Курри дождался, когда Скиталец опустит щит и станет натягивать тетиву со стрелой. Не успел он довести руку с оперением стрелы до уха, как Курри выбросил из-за драпировок копье и ударил по тетиве острым наконечником, тетива лопнула, и стрела упала на мраморный пол. Скиталец отшвырнул лук и с криком бросился на того, кто перерезал тетиву, ибо он краем глаза уловил блеск летящего наконечника, но Курри схватил с ложа шелковое покрывало и ловко набросил его на голову героя, как сеть. Увидев опутанного покрывалом Скитальца, солдаты и евнухи осмелели и, не дав ему времени сбросить с себя ткань и схватить меч, накинулись на него. Хоть Скиталец ничего и не видел, они не сразу одолели его, но все же в конце концов повалили на пол и так крепко прижали, что он не мог шевельнуть пальцем. Один из солдат крикнул Мериамун:
– Лев запутался в сетях, о царица! Прикажешь убить его?
Мериамун хоть и закрыла лицо руками, но все видела сквозь неплотно сдвинутые пальцы. Услышав этот вопрос, она содрогнулась и сказала:
– Нет, не убивайте, но заткните ему рот, снимите с него доспехи и закуйте в кандалы, а потом отведите в темницу и прикуйте к стене самыми крепкими бронзовыми цепями. Держите его там до возвращения фараона. Он покусился на честь фараона и покрыл себя позором, нарушив клятву, которую ему дал, и потому пусть фараон сам решит, какой смертью он должен умереть.
Услышав эти слова и поняв, какая страшная участь ожидает Скитальца, Курри нагнулся к нему и сказал:
– Это я, сидонец Курри, перерезал тетиву твоего знаменитого лука, Эперит, я, ведь ты перебил моих людей, а меня сделал рабом. И знаешь, чем я перерезал тетиву? Тем самым наконечником копья, который ты мне отдал. И я буду просить фараона о милости, чтобы он отдал тебя мне на пытки и мучения, ты будешь умирать медленной смертью и проклинать день, когда ты родился на свет.
Скиталец поглядел на него и сказал:
– Лжешь, сидонская собака. У тебя на лице написано, что ты сам скоро умрешь, не пройдет и часу, и умрешь страшной смертью.
Курри отпрянул со злобным рычанием.
Это всё, что успел произнести Одиссей, ему раздвинули челюсти и всунули в рот железный кляп, сорвали с него доспехи и надели кандалы, как приказала царица.
Мериамун же ушла к себе в уборную, поспешно задрапировалась в покрывало, скрыв разорванное ночное одеяние, и препоясалась золотой Змеей, которую ей суждено теперь носить всегда. Но волосы она оставила в беспорядке и не стала смывать с лица слез, пусть все видят, как она убита позором и как горько скорбит. Так она и будет убиваться и скорбеть до возвращения фараона.
Реи и Елена Златокудрая дошли по улицам города до дворцовых ворот. Но здесь Реи понял, что им придется ждать до рассвета, ведь он должен был вернуться во дворец вместе со Скитальцем, у которого дворцовая стража была под началом, а сам он пароля не знал.
– Мне было бы легко заставить их открыть эти огромные ворота, – сказала Елена стоявшему рядом с ней Реи, – но, думаю, лучше нам подождать. Может быть, тот, кого мы ожидаем, выйдет к нам сам.
И они поднялись на портик храма Осириса, который стоял против ворот дворца, и стали ждать, пока восток посветлеет.
Елена молчала, но не спускающий с нее глаз Реи знал, что на сердце у нее мучительная тревога, хотя он и не видел ее скрытого вуалью лица, – она время от времени взволнованно вздыхала, и алая звезда на ее груди поднималась и опускалась.
Но вот первые лучи восхода осветили портик храма, и она сказала:
– Теперь войдем, пора. Сердце мое предвещает большую беду. Много горя мне пришлось пережить, но раз так судили боги, я должна следовать их воле.
Они подошли к воротам, и стражник, внимательно оглядев их, открыл ворота перед жрецом Реи и скрытой под вуалью и закутанной в покрывало женщиной, которая пришла с ним, – его поразила красота ее облика.
– Где же вся остальная стража? – спросил Реи солдата.
– Не знаю, – ответил тот, – недавно во дворце поднялся сильный шум, и начальник нашего караула пошел туда, я один остался охранять ворота.
– Ты видел господина Эперита? – снова спросил Реи.
– Нет, я не видел его со вчерашнего вечера, он после ужина не пришел проверять стражу, хоть и должен.
Реи удивился. Они с Еленой вошли в ворота. Во дворце они увидели, что люди бегут к пиршественному залу, который находился близ покоев царицы. У кого-то в руках было оружие, кто-то не был вооружен, но все бежали туда, откуда неслись громкие крики. Реи и Елена дошли до пиршественного зала и увидели в его дальнем конце, там, где были двери, ведущие в покои царицы, огромную толпу.
– Спрячься, госпожа, спрячься, – прошептал Реи своей спутнице, – я чую смерть. Смотри, вот тут драпировка, встань за ней, а я узнаю, почему такой шум и переполох.
Елена зашла за занавес, висящий между колоннами, послушная просьбе Реи, ее сердце трепетало от страха, она была точно во сне. Едва она успела скрыться от людских глаз, как мимо Реи пробежал человек, в котором он узнал своего слугу.
– Стой! – крикнул Реи. – Иди сюда и расскажи мне, что тут происходит.
– Творятся страшные дела, господин, – отвечал слуга. – Эперит, тот самый чужестранец, которого наш фараон поставил начальником своей стражи, когда ушел воевать с взбунтовавшимися апура, так вот этот самый Эперит покушался на честь царицы, которую он должен охранять! Но она от него убежала, ее крики разбудили стражу, и стража застигла его прямо в опочивальне фараона. Некоторых он убил стрелами из своего заколдованного черного лука, но сидонец Курри перерезал тетиву, и тогда толпа его одолела. Сейчас на него надели кандалы и тащат в темницу, там он будет ждать приговора фараона. Смотри, его несут! Мне пора, я послан с поручением к смотрителю тюрьмы.
Елена Златокудрая услышала рассказ об этом позорном событии, и ее охватило такое горе, что, будь она смертной женщиной, она бы умерла. Так вот каков мужчина, кого ей суждено было полюбить, чьей супругой она должна была вчера вечером стать. Боги снова над ней посмеялись. Так было всегда, так будет и впредь. Не зная любви, прожила она всю свою жизнь, и вот теперь, когда она наконец узнала, что такое любовь, и полюбила навсегда единственного мужчину на свете, каким отвратительным позором всё кончилось! Она схватилась за складки драпировки, чтобы не упасть, потом, услышав шум, украдкой выглянула. По залу двигалась толпа. Впереди десять солдат несли на плечах носилки. На носилках лежал мужчина с кляпом во рту и так жестко скованный бронзовыми цепями, что не шевельнуться – казалось, это охотники несут загнанного оленя или дикого быка, чтобы принести в жертву. Но даже скованный, поверженный, Скиталец был так могуч, глаза его так гневно сверкали, что толпа в испуге отшатнулась. Таким увидела Елена своего возлюбленного во второй раз – его, беспомощного, опозоренного, пронесли мимо нее в темницу. Из глубин ее сердца вырвался стон, стон великого горя, что ее постигло, потом она крикнула, потрясенная позором и неверностью того, кого ей суждено любить:
– Ах, Одиссей, как низко ты пал, ты, некогда достойнейший из мужей!
Он услышал эти слова, узнал голос Елены и стал искать ее взглядом. На его шее и на лбу надулись жилы, он изо всех сил рванулся и упал с носилок. Но встать он не мог, потому что был скован, и крикнуть тоже не мог, ведь во рту у него был кляп, так что солдаты снова уложили его на носилки и унесли. За ними ушла и вся толпа, остался один только Реи. Он был раздавлен горем и стыдом – человек, которого он так любил, оказался способным совершить столь низкий поступок. Этому простодушному человеку и в голову не пришло усомниться, что так всё и было на самом деле. И он стоял, закрыв лицо руками, не в силах двинуться с места. Подошла Елена и, тронув Реи за плечо, сказала:
– Уведи меня отсюда, старик. Проводи в мой храм. Я потеряла свою любовь, но буду жить там, где ее обрела, пока боги не явят мне свою волю.
Он молча поклонился и пошел за Еленой, но в середине зала остановился, потому что навстречу им шла царица, волосы ее развевались, одежда была в беспорядке, лицо залито слезами. Она шла одна, вернее, не шла, а бежала, словно сама не зная куда и зачем, и вид у нее был дикий, безумный, Курри едва поспевал за ней.
– Кто эта царственная женщина? – спросила Елена.
– Это царица Мериамун, госпожа, – ответил Реи, – та, на чью честь покусился Скиталец.
– Тогда остановись, я хочу поговорить с ней.
– Нет, нет, не надо, госпожа! – воскликнул Реи. – Она тебя ненавидит, она тебя убьет.
– Меня невозможно убить, – отвечала Елена.
II. Возвращение фараона
И тут Мериамун увидела Реи и стоявшую рядом с ним женщину под вуалью, увидела и алый драгоценный камень на ее груди, похожий на пылающее сердце. Сердце самой Мериамун вспыхнуло, точно факел, – она узнала аргивянку Елену, ту самую Елену, чей образ она предательски украла, как самый низкий вор.
– Скажи мне, Реи, кто эта женщина? – крикнула она Реи, который склонился перед ней в поклоне.
Реи с ужасом посмотрел на царицу и осторожно сказал:
– Это богиня, которая живет в храме Хатор, о царица. Позволь ей уйти с миром.
– Да, она уйдет, и уйдет навсегда из этого мира! – закричала Мериамун. – Что ты такое сказал, старый болван? Богиня! Нет у нас здесь никакой богини, есть злая колдунья, которая навлекла на Кемет бесчисленные кары. Вот уже много месяцев как из-за нее умирают мужчины, подземелья храма Хатор уже не вмещают их трупы. Из-за нее на нашу страну обрушивается казнь за казнью, вода превращается в кровь, урожай побивает град, по всей земле распространяется тьма, умирают все первенцы и среди них мой единственный сын. А ты, Реи, ты осмелился привести это исчадие зла в мой дворец! Клянусь Амоном, если бы я всю свою жизнь не любила тебя, ты заплатил бы за это своей жизнью. А ты! – Она протянула руку в сторону Елены. – Как ты дерзнула сюда прийти? Знай же, ты больше не причинишь Кемету бед и несчастий. Эй, раб! – обратилась она к сидонцу Курри. – Возьми свой кинжал и вонзи его по самую рукоятку в грудь этой женщины. Ты получишь за это свободу, и я верну тебе все твои богатства.
И тогда Елена в первый раз заговорила.
– Прошу тебя, госпожа, – тихо и спокойно произнесла она, – не заставляй своего слугу совершать это черное дело. Я никому из людей не желаю причинять зла, но наносить мне безнаказанно обиду нельзя.
Курри с кинжалом в руке в нерешительности отступил.
– Убей же ее, трус, убей! – закричала Мериамун. – Я тебе приказываю, или самого тебя убьют этим кинжалом!
– Убей же ее, трус, убей!
Сидонец закричал от ужаса, он знал, что, если царица пригрозила убить его, его и в самом деле убьют. Он высоко замахнулся своим длинным кинжалом и бросился на женщину под вуалью. Но Елена подняла вуаль и посмотрела ему в глаза, он увидел ее прекрасное лицо, и ее чарующая красота так поразила его, что он замер, точно пронзенный копьем. Его охватило безумие, он с криком занес кинжал и вонзил его не в ее сердце, а в свое собственное, и упал, мертвый.
Такой жалкой смертью умер сидонец Курри, которого сразил образ совершенной красоты.
– Видишь, госпожа, – сказала Елена, отворачиваясь от мертвого сидонца, – ни один мужчина не может причинить мне зла.
Царица от изумления словно окаменела, Реи шептал благодарственные молитвы богам. Наконец она воскликнула:
– Убирайся вон, ты, живое проклятье! Зачем ты пришла в этот дом? Здесь и так довольно горя и смертей, ты хочешь их умножить?
– Не бойся, – ответила Елена, – я уйду и больше тебя не потревожу. Я пришла сюда, чтобы встретиться с тем, кого люблю и чьей супругой должна была вчера вечером стать, но кому боги позволили покрыть себя несмываемым позором, – это Одиссей, сын Лаэрта, царь Итаки. Вот зачем я пришла и осталась здесь, я хотела увидеть женщину, чья красота оказалась способна вытеснить из сердца Одиссея мой образ и вынудила величайшего героя и достойнейшего из всех мужей, живущих на земле, совершить подлый поступок и покрыть свое славное имя гнуснейшим позором. Чутье подсказывает мне, Мериамун, что не так-то тут все просто, потому что чем красивее женщина, тем сильнее ее власть и сила, это истина, в которой никто и никогда не усомнится. Да, Мериамун, ты красавица, но смотри сама, красивее ли ты аргивянки Елены?
И, сбросив с лица вуаль, она осветила сиянием своей лучезарной красоты сумрачное, недоброе лицо прекрасной египтянки. Глядя на этих двух женщин, стоящих друг против дружки, Реи подумал, что одна из них сама Жизнь, а другая – сама Смерть, как будто в этих женщинах воплотились свет дня и мрак ночи.
– Да, ты прекрасна, истинно так, – сказала царица, – но твоя красота, злая колдунья, на сей раз не удержала твоего возлюбленного от самого отвратительного бесстыдства. Не так уж сильно любил тебя этот мужчина, раз прокрался ко мне в спальню, как вор, и хотел украсть мою честь!
Елене вспомнилось признание Реи, что Мериамун полюбила Скитальца, и она снова обратилась к царице:
– Я начинаю понимать, египтянка, что в твоих речах правда переплетается с ложью. Трудно поверить, чтобы Одиссей, царь Итаки, мог совершить столь трусливый поступок и попытаться овладеть тобой против твоего желания. К тому же я вижу по твоим глазам, что ты сама любишь мужчину, которого называешь негодяем. Не горячись, не гляди на меня с таким негодованием, ты ведь знаешь, что не можешь причинить мне зла, и потому спокойно меня выслушай. Не знаю, правда то, что ты говорила, или ложь, я не прибегаю к помощи колдовства, чтобы что-то узнать, мне ведомо лишь то, что открывают мне боги. Но несомненно, что Одиссей, чьей супругой я должна была стать, смотрел на тебя глазами любви в тот час, когда я ждала его, чтобы сочетаться с ним браком. И потому любовь, которая расцвела в моем сердце всего лишь два дня назад, умерла, а если еще не умерла, я вырву ее из сердца и растопчу. Такую судьбу определили мне боги – быть самой обездоленной из женщин, прожить жизнь страстно любимой многими, но никого не любя, наконец-то полюбить и стать жертвой черного предательства. Теперь я возвращаюсь в свой храм, в святилище. Но ты не страшись, Мериамун, я недолго буду тревожить тебя и твою страну, и мужчины больше не будут умирать, теряя разум от моей красоты, я скоро уйду туда, куда укажут мне боги. А тебя я прошу: прояви доброту к человеку, который предал меня, ведь он так поступил из любви к тебе. Не так-то просто завоевать сердце царя Итаки Одиссея и отнять его у аргивянки Елены. Прощай, Мериамун, пожелавшая убить меня. Пусть боги пошлют тебе более светлые и счастливые дни, чем выпали на долю Елены, которая больше не увидит твоего лица.
Она опустила вуаль и повернулась, чтобы уйти. Царица стояла и молчала, пристыженная кроткими речами Елены, которые упали, как капли освежающей росы, на ее жгучую ненависть. Но не отошла Елена и на длину копья, как ярость Мериамун вспыхнула снова. Неужели она позволит уйти этой чужеземке, единственной на земле женщине, еще более прекрасной, чем она, Мериамун, и чью красоту она украла, чтобы соблазнить Одиссея, а потом услышала от него слова такого непереносимого презрения? Нет, пока Елена жива, Мериамун не знать ни сна, ни покоя. Но если Елена умрет, тогда, может быть, всё еще удастся исправить, она сумеет привлечь Скитальца к себе, ведь если мужчине не досталась первая красавица, он соглашается на вторую.
– Затворите ворота и заприте их! – приказала царица воротившейся в зал страже, они бросились выполнять ее приказ, и когда Елена подошла к выходу из зала, двери уже были заперты, и с лязгом захлопнулись тяжелые медные ворота.
Елена подошла к дверям.
– Не выпускайте эту ведьму! – закричала царица охранявшим их стражам, и они, удивившись, скрестили копья, преграждая путь Елене. Но она всего лишь подняла вуаль и посмотрела на них. Оружие выпало у них из рук, они застыли, ошеломленные ее красотой.
– Прошу вас, откройте, – сказала Елена своим нежным голосом, и стражи тотчас распахнули двери, она вышла из зала, за ней стража, царица Мериамун и Реи. Но один из стражников не видел прекрасного лица Елены, он не хотел открывать двери и пытался схватить ее, когда она проходила мимо.
А Елена уже подходила к воротам.
– Стреляйте в колдунью! – закричала царица Мериамун. – Клянусь своим словом царицы, если она выйдет из ворот, вы все умрете. Стреляйте в нее!
Трое стражников натянули свои луки. У одного лопнула тетива и стрела разлетелась в щепки, стрела второго сорвалась и вонзилась в его ступню, стрела третьего повернула обратно, не долетев до груди Елены, и попала в самое сердце стражника, который стоял рядом с царицей, он упал мертвый. Это был тот самый стражник, который пытался удержать Елену в дверях.
Елена обернулась и сказала царице:
– Прикажи своей страже, чтобы не стреляли в меня, не то стрела может попасть в твое сердце. Знай, Мериамун, ни один мужчина не может причинить мне вреда. – Она снова подняла вуаль и обратилась к стражникам, охраняющим ворота: – Прошу вас, отомкните ворота и позвольте Хатор пройти.
Они увидели, как она прекрасна, оружие выпало у них из рук, и они поспешно отворили ворота. Тяжелые створки с лязгом откатились, и она прошла мимо стражников, за ней и все остальные. Но она мгновенно смешалась с толпой и затерялась в ней.
Мериамун побелела от ярости – Елена, ненавистная Елена ускользнула из ее рук! Повернувшись к стражам, которые отворили перед Еленой ворота, позволили ей уйти и до сих пор стояли, как в столбняке, и тупо глядели друг на друга, она прошипела, что их всех казнят.
Но Реи опустился перед ней на колени и стал умолять ее пощадить их.
– О царица, тебе не миновать беды! Вспомни, что случилось с сидонцем и с солдатом, который стоял возле тебя, нельзя даже пытаться причинить зло этой богине и тем, кто проявляет к ней доброту. Не убивай этих людей, о царица, иначе жди дурных вестей!
Взбешенная царица закричала на него:
– Замолчи, Реи! Еще раз посмей сказать такое, и клянусь – я первого тебя убью, хоть я тебя всегда любила и ты был первым среди слуг фараона. Ты и без того передо мной неискупимо виноват уже одним тем, что привел в мой дворец эту омерзительную колдунью. Ты слышал, что я сказала, и мои слова не пустая угроза, тебе это хорошо известно. Убирайся с моих глаз, убирайся вон, иначе я убью тебя прямо сейчас. Отнимаю у тебя все почести, лишаю всех высоких должностей и забираю твои богатства в свою казну. Отныне ты нищий, ступай просить милостыню и никогда больше не попадайся мне на глаза!
Реи не произнес ни слова, он повернулся и поспешно пошел прочь, уж лучше встретиться с львицей, у которой отняли детенышей, чем попасться под руку разъяренной Мериамун. Ворота захлопнулись, начальника стражи, которая их охраняла, потащили к тому месту, где стояла царица, и тотчас отрубили голову – и он молча, не прося пощады, равнодушно принял смерть, потому что душа его была полна созерцанием красоты Елены, точно кубок с драгоценным вином.
Увидев эту отвратительную казнь, Реи громко застонал и ушел из дворца, царица же приказала солдатам казнить всех стражей. Но тут за воротами дворца раздались плач и стенания. Солдаты с недоумением переглядывались. Плач и стенания слышались все громче, чей-то голос выкрикнул: «Фараон вернулся! Фараон вернулся!», в ворота громко застучали.
Мысли Мериамун на миг отвлеклись от вины стражников, она велела им отворить ворота, они бросились выполнять приказание. В ворота вошел путник в грязной, запыленной одежде, волосы всклокочены, глаза безумные, лицо искажено отчаянием и страхом. Никто бы не узнал в путнике фараона.
Фараон посмотрел на царицу, посмотрел на казненного стражника, что лежал у ее ног, и громко захохотал.
– Что это? – закричал он. – И здесь трупы! Всюду смерть, всюду убитые, неужели этому нет конца? Здесь, я вижу, смерть не слишком потрудилась, видно, рука у нее устала. Давай, царица, покажи своих убитых! Где они, вели их принести!
– Что случилось, Менепта? Что за безумные речи я слышу? – спросила царица. – Здесь прошла та, кого называют Хатор, и это следы, которые она оставляет на своем пути. Рассказывай же!
– Да, царица, я все тебе расскажу. Потешу тебя веселой историей. Ты говоришь, здесь прошла Хатор, и это следы, которые она оставила на своем пути. Я расскажу тебе про другие следы, куда более страшные. Тот, кого апура называют Яхве, прошел по Чермному морю и оставил после себя тысячи трупов.
– Твое войско! Где твое войско? – воскликнула царица. – Не всё же оно погибло?
– Всё, царица, всё! Все полегли, все остались там, спасся я один. Мои воины тысячами качаются на волнах Чермного моря, лежат на его берегах, чайки выклевывают им глаза, львы пустыни терзают их плоть. Они лежат непогребенные, их стоны уносит морской ветер, их кровь уходит в соленый песок, Осирис встречает их в царстве мертвых… Я настиг воинство апура на берегу Чермного моря, был еще ранний вечер, но я не мог напасть на апура, потому что между моим войском и народом апура возникло облако и мрак. И всю ночь сквозь эту завесу мрака и пронзительные крики чаек до меня доносился словно бы топот тысячных толп, лязг оружия, команды начальников, блеянье и мычанье стад, скрип колес. Рассвело, и я увидел, что море расступилось и стало стенами по правую и по левую сторону, а между стенами суша, и по этой суше идут апура. Я приказал своим военачальникам немедленно подняться и броситься за ними вслед, все устремились в погоню, но колеса вязли в песке, и когда мои воины спустились на полосу суши, апура уже прошли через море на тот берег. И когда наконец я последним спускался на дно, грозный ветер вдруг стих и стены воды по обе стороны суши схлестнулись с оглушительным грохотом. Я повернул назад свою колесницу и помчался прочь, но моих воинов, мои колесницы, моих коней поглотила пучина. Они на миг всплывали на гребнях черных волн, мелькая, точно отблеск света на грозовой туче, вопль смертельного ужаса несся к небесам, потом всё смолкало, наступал конец. Из всего моего войска я один остался жив.
Все, кто слышал рассказ фараона, громко застенали. Не стенала только Мериамун, она спокойно сказала:
– И мы будем терпеть все эти беды, пока из страны Кемет не уберется эта самозванка Хатор.
В это время в ворота снова застучали, раздался крик: «Отворите! Гонец! Пришел гонец с вестями!»
– Впустите его, – приказала царица. – Даже если он принес дурные вести, вряд ли они будут страшнее того, что мы сейчас узнали.
Ворота открыли, гонец вошел. В его глазах был ужас, он всю дорогу бежал, и его горло так пересохло от жажды и пыли, что он стоял перед ними, тяжело дыша, и не мог произнести ни слова.
– Принесите ему вина, – приказала царица.
Вино принесли, он выпил его и опустился на колени перед царицей, потому что не узнал фараона.
– Говори же! – крикнула царица. – Что за вести ты принес?
– Да простит меня великая царица, – произнес он. – Да отвратит от меня свой гнев. Вот с какими вестями я пришел. Огромное войско приближается к городу Он. В этом войске солдаты из всех стран севера, оттуда, где живут тулиши, шакалишу, лику, шардана. Двигаются они быстро и всё уничтожают на своем пути, грабят и разоряют, после них остаются лишь пожарища и трупы, над которыми кружат стервятники.
– Ты всё сказал? – спросила Мериамун.
– Увы, царица! Вместе с войском по восточному рукаву Сихора плывет огромный флот, на судах двенадцать тысяч лучших воинов аквайюша, это сыновья героев, разрушивших Трою.
У всех, услышавших эту весть, вырвался вопль отчаяния. А Мериамун спокойно сказала фараону:
– Ты твердил, что казни на нас насылают апура, но вот они ушли, а проклятье осталось и будет тяготеть над нашей страной, пока в ней живет самозванка Хатор.
III. В камере пыток
Наступил вечер, фараон сидел за трапезой, Мериамун с ним рядом. Мысли у фараона были чернее черного. Его огромное войско погибло, волны Чермного моря кидают и швыряют сейчас трупы его воинов, в живых остался он один, он один только и может рассказать о том, что произошло. Как жестоко посмеялись над ним апура там, в пустыне! Но страшнее всего была весть, которую принес гонец: на них наступает воинство варваров и по восточному рукаву Сихора приближается флот аквайюша. Весь день фараон не выходил из зала совета, рассылая гонцов на восток, на север и на юг с приказанием собирать наемников во всех городах, чтобы отразить врагов, потому что здесь, в его белокаменном Танисе, осталось всего пять тысяч воинов. И сейчас, сев наконец за трапезу, он, разбитый, измученный усталостью, вдруг вспомнил о чужестранце, которому он поручил охранять царицу.
– А где, скажи, тот доблестный Скиталец в золотых доспехах? – спросил он.
– Мне есть что рассказать тебе об этом человеке, – помедлив, отвечала Мериамун. – До сих пор не рассказала, потому что дурные вести забили нам всем уши, как песок при урагане в пустыне.
– Рассказывай же, – сказал фараон.
Склонившись к нему, Мериамун стала шепотом рассказывать ему на ухо свою историю. Фараон почернел, как грозовая туча, и, не дослушав ее до конца, вскочил с кресла.
– Клянусь Амоном и Пта! – закричал он. – Этого-то врага мы можем уничтожить. Мы с тобой, Мериамун, моя сестра и моя царица, далеки друг от друга, как небо и крыша храма, нас больше не связывает любовь. Но я сотру пятно позора с твоей чести, ведь это не только твоя честь, но и моя! Веселую ночку этот Скиталец сегодня проведет, не заснуть ему ни на мгновенье, пожалеет, что на свет родился, зато к вечеру заснет вечным сном.
Фараон хлопнул в ладоши, вызывая стражу, велел им идти в темницу, куда бросили связанного Скитальца, и доставить его в камеру пыток, а палачам приготовить орудия своего ремесла и ждать его, фараона.
Стражники ушли, а фараон погрузился в мрачное молчание и пил кубок за кубком, пока ему не доложили, что все готово. Менепта встал и спросил Мериамун:
– Ты пойдешь со мной?
– Нет, я не хочу больше видеть этого человека, – отвечала она. – И вот что я скажу тебе. Не ходи к нему сегодня. Пусть его положат на ложе пыток и пусть палачи дадут ему еды и вина, так ему будет еще мучительнее умирать. Пусть зажгут у него в головах и в ногах светильники и оставят одного в камере до рассвета. Пусть он тысячу раз умрет еще до того, как палачи лишат его жизни.
– Как пожелаешь, – согласился фараон. – Кому, как не тебе, выбирать для него наказание. А я как следует высплюсь и завтра утром пойду погляжу на его мучения.
И он велел слугам распорядиться так, как пожелала царица.
Скитальца привели в камеру пыток, вынули изо рта кляп и дали ему еды и вина, как приказал фараон. Он подкрепился и почувствовал, что силы к нему вернулись. Тюремщики снова надели на него кандалы и цепи и зажгли светильники в ногах и в головах, потом ушли, осыпая его оскорбительными насмешками.
Он лежал на каменном ложе пыток, и сердце его переполняла горечь. Вот каким оказался конец его странствий, а это ложе пыток – грудь Елены Прекрасной, чьи объятия и любовь обещала ему Афродита. Если бы только он был сейчас свободен и мог встретиться со своими недругами лицом к лицу с оружием в руках и в золотых доспехах! Увы, ему не освободиться от оков, не в силах человеческих их сбросить, даже сил Одиссея, Лаэртова сына, мало. Где сейчас все боги, которым он поклонялся? Неужели он никогда больше не услышит боевой клич Афины Паллады? Зачем он отвратился от нее и принес жертву на алтарь лживой Афродиты? Вот как она сдержала свою клятву, вот как вознаградила того, кто посвятил себя ей!
И не было исхода его горьким мыслям. Умереть на этом каменном ложе пыток! Он простонал в бессильной тоске:
– Будь я проклят, Афродита, за то, что стал поклоняться тебе, будь проклят за ту жертву, что тебе принес! Из-за тебя я умру в застенке!
Он открыл глаза и увидел в камере сияющее облако. «Что это?» – изумился он, и тут из облака раздался голос – чарующий голос Афродиты:
– Напрасно, Одиссей, ты винишь меня. Не я привела тебя в этот застенок, а ты сам. Во всем виноват ты, Одиссей, сын Лаэрта. Вспомни, не я ли тебе говорила, что ты узнаешь Елену Златокудрую по алой звезде на ее груди, по рубину, с которого одна за другой стекают красные капли, – только по звезде и ни по чему другому? И не сказала ли тебе она тоже, что ты узнаешь ее по рубиновой звезде? А ты, увидев перед собой женщину, на чьей груди не было никакой звезды, но чью талию опоясывала змея, забыл мои слова и отдался страсти, она увлекла тебя, ослепила, и ты не сумел отличить истинную красоту от подделки. Красота многолика, она воплотилась и в Елене, и в Мериамун, каждый видит ее такой, какой хочет видеть. И все же звезда есть звезда, а змея есть змея, и тот, кто в опьянении страсти клянется не звездой, как ему велели, а змеей, получает в награду змею.
Скиталец издал горестный стон.
– Я виноват, о бессмертная! Неужели моей вине нет прощения?
– Прощение есть, Одиссей, но сначала ты должен понести наказание. Выслушай свой приговор. Никогда в этой жизни ты не станешь супругом Златокудрой Елены, ибо ты поклялся Змеей и потому Змее и принадлежишь, Звезда для тебя недостижима. Но она продолжает светить. И будет светить тебе сквозь завесу смерти. И когда ты пробудишься в новой жизни, ты ясно увидишь ее сияние. И еще, Одиссей, я хочу успокоить тебя. Ты не умрешь в этой темнице под пытками, смерть придет к тебе водяною дорогой, как предсказал покойный ясновидец, и ты еще раз увидишь Елену Златокудрую, услышишь слова любви из ее уст и почувствуешь сладость ее поцелуя, хотя твоею она не станет. Узнай также, что к стране Кемет приближаются несметные полчища варваров, и плывет флот твоих соплеменников, ахейцев. Иди им навстречу и сражайся против них, не думая о том, что в их руках сверкают мечи, под ударами которых пали защитники Трои. Так предопределила Судьба: тебе суждено сражаться против своего собственного народа, против сыновей тех, с кем ты бок о бок бился под стенами Илиона. И в этой битве, Скиталец, ты найдешь свою смерть, а в смерти найдешь то, что жаждут все мужчины на свете – любовь и объятья бессмертной Елены. Считается, что здесь, на земле, она живет вечно, но люди видят лишь тень ее красоты – каждый то, что желает видеть. А на самом деле она обитает в чертогах смерти, в садах царицы подземного мира Персефоны, и только там можно обрести ее любовь, ведь там нет стражей, которые охраняют красоту и стоят непреодолимой преградой между мужчиной и его счастьем, там нет Змеи, которая прикидывается Звездой, и измена бессильна разлучить тех, кто составляет единое целое. Укрепи свое сердце мужеством, Одиссей, и поступай так, как велит тебе твоя мудрость. Прощай!
Произнеся эти слова из светозарного облака, богиня исчезла. Но сердце Скитальца преисполнилось радостью – он знал, что Елена не потеряна для него навеки, и больше не боялся позорной смерти под пытками.
* * *
Наступила полночь, фараон заснул. Но царица Мериамун не спала. Она поднялась с ложа, закуталась в черное покрывало, скрыв под ним лицо, взяла светильник и крадучись пошла по анфиладе пустых залов. Вот и потайная лестница. Она спустилась вниз, к железной двери, возле которой спал стражник. Она толкнула его ногой, тот проснулся и кинулся было к ней, но она показала ему перстень с печатью – старинный перстень великой царицы Тайа, на котором была изображена Хатор, поклоняющаяся солнцу. Стражник поклонился Мериамун и отворил перед ней дверь. Мериамун быстро спускалась подземными ходами все ниже и ниже, чуть не в самое сердце земли, и наконец оказалась перед дверью маленькой камеры, где тускло горел светильник. В камере разговаривали мужские голоса, и она стала вслушиваться в разговор. Говорили они очень громко и весело хохотали. Она подошла к двери камеры и увидела шестерых эфиопов, усевшихся на полу вокруг восковой фигуры человека. Злобно сверкая глазами, они резали ее ножами, жгли раскаленными докрасна железными прутьями, рвали щипцами, протыкали иглами, всюду были отвратительные орудия пыток, от одного вида которых бросало в дрожь. Это были заплечных дел мастера, они упражнялись в своем искусстве, предвкушая, как разгуляются завтра, когда им отдадут Скитальца на растерзание.
Это были заплечных дел мастера
Пылающая любовью Мериамун содрогнулась и прошептала:
– Ну нет, гнусные душегубы, вы сами умрете завтра под этими самыми пытками, клянусь бессмертными богами!
И, войдя в камеру, она показала им перстень в высоко поднятой руке, эфиопы тотчас же распростерлись на чреве перед ее величеством. Царица прошла мимо них и по пути растоптала своими сандалиями восковую фигуру. В противоположном конце камеры был еще один ход, и она двинулась по нему дальше. Вот наконец и каменная дверь, она оказалась полуотворенной. Перед этой дверью Мериамун помедлила – из камеры, что была за этой дверью, доносилось пение, она узнала голос Скитальца, и вот что он пел:
Мужайся, сердце, мужайся!
Позору и боли скоро конец,
И зло, и добро в прошлом,
Мужайся, сердце, мужайся.
На Олимпе, у золотого трона Зевса
Стоят два ларца,
В одном радость, в другом горе,
Он дарит их умирающим.
В твоей жизни было много радости,
Ты прожил счастливую жизнь:
Любил и сражался, страдал и радовался.
Мужайся, сердце, мужайся!
Сразись в последнем великом бою
И победи в нем.
А потом в сумрачных полях асфоделей
Ты встретишь своих товарищей,
Там ждет тебя благородный Гектор,
Бойцы, что сражались за Трою.
Неужели нам никогда больше не держать в руках меч?
Не испытать радость битвы?
В царстве смерти не светит солнце,
Там вечные сумерки,
Ты прожил счастливую жизнь
И там вкусишь вечный покой.
Мужайся, сердце, мужайся!
Мериамун слушала и изумлялась отваге этого человека и величию его души – он лежит на каменном ложе, ожидая изощренных пыток, и поет! Она тихонько отворила дверь и вошла. Какое страшное место! Камера была похожа на склеп с высоким сводом, стены сплошь покрыты изображениями мук, какими Сет подвергает попавших в его царство злодеев. В стены же вделаны огромные медные крюки и кольца с цепями и ошейниками, в них еще держатся человеческие останки. В середине камеры каменное ложе, к нему цепями прикован Скиталец, обнаженный, если не считать набедренной повязки, в головах и в ногах медные жаровни, горящий в них огонь освещает неверным светом склеп и орудия пыток. За дальней жаровней врата Сехмет в форме женской фигуры, с потолка свисают цепи, на которых подвешивают жертву для последней пытки огнем.
Мериамун прокралась за изголовье Скитальца, где он не мог ее видеть, потому что был слишком крепко связан. Однако ей показалось, что он уловил слухом какое-то движение, потому что перестал петь и начал прислушиваться. Она стояла не шевелясь и смотрела на того, кого любила, на самого прекрасного и мужественного мужчину на свете. Наконец он осторожно спросил:
– Кто ты?.. Если один из палачей, делай то, зачем пришел. Я тебя не боюсь, самые зверские твои пытки не вырвут у меня ни единого стона. Но знай: не пройдет и трех дней, как боги отомстят за меня страшной местью, отомстят и тебе, и тем, кто тебя послал. Отомстят огнем и мечом, ибо сюда приближается огромное войско, собрались воины разных народов из разных стран, по Сихору плывет флот моих соплеменников ахейцев, грозных в бою. Они предадут ваш город огню, дым пожаров поднимется к небесам, а огонь зальют кровью его жителей – да, твоей кровью, кровью того, кто сейчас смотрит на меня.
При этих словах Мериамун склонилась над ним, желая увидеть выражение его лица, от этого движения ее покрывало распахнулось, и в свете жаровен сверкнули глаза змеи, опоясывающей талию царицы, – сверкнули они так ярко, что блеск их отразился на поверхности медной жаровни, что стояла у Скитальца в ногах. Он заметил этот блеск и понял, кто стоит у его изголовья.
– Ответь мне, царица Мериамун, опозорившая себя супруга фараона, – сказал он, – ответь мне, зачем ты пришла сюда смотреть на жертву своего грязного предательства? Не прячься от меня, встань там, где я смогу тебя видеть. Не бойся, я крепко связан и не смогу поднять на тебя руку.
И Мериамун, по-прежнему не говоря ни слова и бесконечно дивясь тому, что он узнал ее, хоть и не видел, обошла вокруг ложа пыток и, сбросив покрывало, встала перед ним во всей царственности своей сумрачной красоты.
Он поглядел на нее и снова спросил:
– Так зачем ты пришла сюда, Мериамун? Я собственными ушами слышал, как ты прилюдно клялась, будто я тебя обесчестил. Неужели тебе не отвратителен вид твоего обидчика? Или, может быть, ты хочешь полюбоваться, как меня будут пытать, как твои рабы будут разрывать мое тело на части и заливать огонь в жаровнях моей кровью? Да, гнусная предательница, ты причинила мне поистине черное зло и, наверное, можешь добавить еще зверской жестокости, ведь я здесь беспомощен, как младенец. Но знай: твои мучения тысячекратно превысят мои, их будет не счесть, как звезд на небе: отныне и вовек тебя будет сжигать неукротимая жажда любви, которую тебе никогда не утолить, в какой бы стране и в каком тысячелетии ты ни родилась, эта агония будет терзать тебя снова и снова. Снова и снова ты будешь обольщать и завоевывать и в миг торжества терпеть поражение. В этом я клянусь тебе головой Змеи, я, который должен был клясться Звездой. И еще одно знай, Мериамун: как мне будет светить через века и тысячелетия Звезда – мой маяк, так тебя через века и тысячелетия будет душить Змея – твоя судьба.
– Твои мучения тысячекратно превысят мои
– Довольно, молчи! – воскликнула Мериамун. – Перестань язвить меня злыми словами, я потеряла разум от любви, была в ярости от твоих оскорблений. Ты хочешь знать, зачем я к тебе сюда пришла? Пришла, чтобы спасти от мучений и смерти. У нас очень мало времени, слушай же меня. Не представляю, как тебе удалось это узнать, но ты сказал правду: варвары действительно надвигаются на Кемет, и с ними флот с воинами твоих соплеменников, ахейцев. Верно и другое: фараон вернулся из похода один, всё его войско поглотило Чермное море. И хоть я всего лишь глупая женщина, я спасу тебя, Одиссей, и вот что я для этого сделаю: внушу фараону, что он должен простить тебе твое великое преступление и послать тебя сражаться с врагами, поверь мне, так всё и будет. Но поклянись мне, что не предашь фараона и разобьешь войско варваров.
– Клянусь, – отвечал Скиталец. – И сдержу эту клятву, хоть и нелегко сражаться со своим народом. Это всё, что тебе от меня нужно, Мериамун?
– Нет, Одиссей, не всё. Ты должен дать мне еще одну клятву, а если откажешься, то умрешь. Знай же, что та, кого здесь, в Кемете, называют Хатор, хотя у нее, наверное, есть и другие имена, отвергла тебя, потому что прошлой ночью ты стал моим супругом.
– Наверное, так оно и есть.
– Она отреклась от тебя, и теперь ты связан со мной узами, которые нельзя разорвать, клятвой, которую нельзя нарушить: в каком бы облике ты ни встретил меня, каким бы именем я ни звалась среди людей, я связана с тобой навеки. И еще поклянись, что никогда не расскажешь фараону правду о прошлой ночи.
– Клянусь, – отвечал Скиталец.
– И если случится так, что фараон перейдет в царство Осириса, а та, которую называют Хатор, спустится в подземное царство, тогда ты, Одиссей, станешь моим супругом и будешь верен мне до конца своих дней. Клянись!
Хитрый Одиссей задумался, ему вспомнились слова богини. Яснее ясного, что Мериамун задумала убить и фараона, и Елену. Судьба фараона его не волновала, а Елена, он знал, бессмертна, и хотя бесконечно меняется, являясь то в одном облике, то в другом, она будет жить, пока на земле живут люди, а потом присоединится к сонму богов. Знал он также и то, что ему предстоит последнее странствие и что смерть придет к нему водяной дорогой. И потому он с легкостью согласился:
– Клянусь, Мериамун, а если я нарушу эту клятву, пусть меня навеки покроет позор.
Мериамун опустилась перед ним на колени, она не могла оторвать от него влюбленного взгляда.
– Хорошо, Одиссей, может быть, я скоро потребую, чтобы ты выполнил свою клятву. Не считай меня коварной и злой; ведь если я поступила сейчас жестоко, то только из любви к тебе. Давно, очень давно, Одиссей, твоя тень упала на мое сердце, и оно отдало себя этой тени. Каждую ночь, ложась спать, я призывала твою тень явиться мне во сне, и вот ты явился, не во сне, а наяву, живой человек из плоти и крови, я увидела тебя и полюбила, полюбила на свою погибель. Я укротила свою гордыню и решила завоевать твое сердце, боги дали мне другой облик – как ты говоришь, – и в этом облике, в облике той, кого ты любишь, ты сделал меня своей женой. Быть может, Одиссей, мы с ней одно целое: она – это я, а я – это она. Как бы там ни было, я не отреклась от тебя, как отреклась она. О, когда ты стоял на моем ложе во всей своей красе и мощно отражал нападение этих мерзких собак, пока этот подлый сидонец не перерезал твою тетиву…
– Где он? Где это трусливое ничтожество? Обещай мне, царица, что он будет лежать на этом самом ложе, где сейчас лежу я, и что он умрет такой же смертью, к какой приговорен я.
– Я бы с радостью выполнила твое желание, – ответила она. – Но ты опоздал со своей просьбой. Достаточно было Самозванке Хатор взглянуть на него, и он тут же пронзил себя мечом. Сейчас я уйду – ночь на исходе, а фараон еще до рассвета должен увидеть вещий сон. Прощай, Одиссей. Сейчас ты лежишь на жестком каменном ложе, но мягче и нежнее пуха царское ложе, на которое ты скоро возляжешь.
И она ушла.
– Да, Мериамун, – прошептал Скиталец, глядя ей вслед. – Жестко каменное ложе, на котором я сейчас лежу, и мягче и нежнее пуха ложе царей, которое ждет меня в царстве Персефоны. Но не с тобой я его разделю. На жестком ложе провожу я нынешнюю ночь, но еще более жесткое уготовано тебе в царстве смерти, на нем ты будешь проводить все свои ночи, когда Эринии покарают тебя, клятвопреступница.
IV. СОн фараона
Изнемогший от усталости, горя и тревог, фараон спал в своей опочивальне тяжелым сном. Мериамун вошла к нему, встала в изножье золоченого ложа и, воздев руки, стала с помощью своих чар навевать фараону видения – лживые сны, что приходят через врата из слоновой кости. И вот какие видения к нему слетелись: ему снилось, что он спит на собственном ложе, а гигантская статуя творца всего сущего Пта спускается со своего пьедестала перед храмом и подходит к нему, он просыпается во сне и, простершись на полу перед богом, спрашивает, что означает его приход. И Пта ему отвечает: «Менепта, возлюбленный сын мой, слушай, что я тебе скажу. Разноплеменные варвары надвигаются на древнюю страну Кемет, враги всё уничтожают на своем пути. Выполняй мои повеления, и я дарую тебе победу. Ты с такой же легкостью разобьешь разноплеменных варваров, с какой крестьянин срубает сгнившую пальму. Враги падут, и ты заберешь их добычу. Но ты ни в коем случае, мой сын, не должен выступать во главе своего войска. В подземной темнице твоего дворца лежит на ложе пыток могучий воин, прославленный своими победами над варварами, Скиталец, повидавший в своих странствиях многие страны и земли. Ты освободишь его от оков и поставишь во главе своего войска, а о проступке, который он совершил, забудешь. Проснись, Менепта, проснись! Вот лук, которым ты победишь врагов».
И Мериамун положила на ложе фараона лук Скитальца – черный лук Эврита, а сама ускользнула в свою опочивальню, и на этом лживое виденье рассеялось.
Рано утром к царице пришла одна из ее служанок и сказала, что ее желает видеть фараон. Царица вышла в небольшой зал и увидела там фараона с черным луком Эврита в руках.
– Тебе знакомо это оружие? – спросил он.
– Конечно, знакомо, – ответила она, – уверена, что и тебе тоже знакомо, ведь оно спасло нас от разъяренной толпы в ту ночь, когда умерли все первенцы Кемета. Это лук Скитальца, который лежит сейчас на ложе пыток и ждет казни за то, что покушался на мою честь.
– Это верно, покушался, но ему суждено спасти нашу страну от варваров, – отвечал фараон. – Послушай, какой сон мне приснился.
И он рассказал ей видение, которое она ему навеяла.
– Какая вопиющая несправедливость: человек, который пытался нанести мне такое гнусное оскорбление, с почетом встанет во главе фараонова войска! – возмутилась Мериамун. – Но что ж, раз так пожелали боги, так тому и быть. Пошли к нему слуг и вели освободить его из темницы, пусть он наденет свои доспехи и предстанет перед тобой.
И фараон ушел, а со Скитальца сняли цепи и оковы, он снова облачился в свои золотые доспехи и явился к фараону во всём блеске своей мужественной красоты. Но оружия ему не отдали. Фараон рассказал ему свой сон и объяснил, почему приказал освободить его из рук палачей. Скиталец слушал молча, с его уст не сорвалось ни слова.
– А теперь, Скиталец, решай, – заключил фараон, – решай: вернуться ли тебе в темницу на ложе пыток и умереть в руках палачей или встать во главе моих войск и сражаться против разноплеменных варваров, которые разоряют страну Кемет. Клятвам твоим нет веры, поэтому я не беру с тебя клятвы, но сам клянусь: если ты мне изменишь, я найду тебя, где бы ты ни был, и верну в камеру, из которой ты только что вышел.
И тут Скиталец заговорил:
– О фараон, я ничего не отвечу на обвинение, которое бросают мне в лицо, хотя, предстань я перед судьями, которые стали бы его разбирать, я смог бы оправдаться. Ты не берешь с меня клятвы, и я ее тебе не даю, но если ты дашь мне десять тысяч воинов и сотню колесниц, я разобью твоих врагов, хоть и тяжело поднимать руку на своих единоплеменников, они никогда больше не приблизятся к Кемету, а если они разобьют меня, пусть твои люди лишат меня жизни и отправят в Аид.
Говоря это, Скиталец обводил глазами зал, ища кого-то. Он надеялся увидеть жреца Реи и послать с ним весточку Елене. Но искал он его тщетно, Реи покинул дворец и скрывался от гнева Мериамун.
Фараон приказал своим военачальникам посадить Скитальца в колесницу и везти в город Он, где собиралось его войско. Они должны денно и нощно охранять его с обнаженными мечами и при попытке бежать тотчас же зарубить. Но когда начнется сражение, отдать ему его меч и огромный черный лук и повиноваться беспрекословно. Если же он поднимет меч против воинов фараона, убить, и если солдаты фараона станут отступать под напором варваров, тоже убить.
Скиталец выслушал этот приказ и усмехнулся волчьим оскалом, однако не промолвил ни слова. Военачальники фараона увели Скитальца из дворца и посадили в колесницу, колесницу сопровождала тысяча всадников. Скоро стоявшая на городской стене Мериамун увидела длинное облако пыли, стелющейся по пустыне за отрядом, увозившим Скитальца прочь от города, который ему никогда больше не суждено увидеть.
Скиталец тоже оглядывался на Танис, и на душе у него было тяжело. Там, далеко, за желтым разливом вод сияет подобный кристаллу храм Хатор. А он идет на смерть и не может послать весть той, кто обитает в этом святилище и считает его изменником и предателем. Горькую судьбу избрали для него боги, тяжкую ношу возложили на его плечи.
Погруженный в мрачные мысли, ехал Скиталец в своей колеснице к городу Он, где собиралось войско фараона, и стук копыт громом отдавался у него в ушах. Вот он поднял голову и увидел впереди на песчаном бархане на расстоянии полета стрелы верблюда, сидящий на нем всадник, казалось, поджидал здесь движущийся отряд. «Кто бы это мог быть?» – рассеянно подумал Скиталец, и в эту минуту всадник двинулся на своем верблюде к колеснице Скитальца и, остановившись перед ней, громко крикнул:
– Стойте!
– Кто ты такой? – закричал командующий колесницами. – Как смеешь требовать, чтобы воины фараона остановились?
– У меня есть вести о варварах, – отвечал всадник, по-прежнему сидя в седле.
Скиталец посмотрел на него. Он был очень мал ростом и стар, лицо покрыто глубокими морщинами, кожа темная, словно опаленная солнцем, на плечах нищенское рубище, хотя седло верблюда из мягкой дорогой кожи и украшено серебром. Скиталец вгляделся в старика внимательнее. Нет, он его не знал, и все же что-то в его облике показалось ему знакомым.
Начальник отряда приказал конникам остановиться и крикнул старику:
– Подъезжай ближе и рассказывай, что знаешь!
– Расскажу только тому, кто поведет войско фараона в бой. Пусть он сойдет с колесницы и подойдет ко мне, мы с ним потолкуем.
– Это невозможно, – возразил начальник, ведь фараон приказал не позволять Скитальцу разговаривать с кем бы то ни было.
– Дело твое, – отозвался старик, – иди куда идешь, там тебя ждет погибель. Ты не первый гонишь прочь вестника богов.
– А вот я сейчас прикажу своим лучникам застрелить тебя! – злобно закричал начальник.
– Приказывай, недоумок! Тогда моя тайная весть утечет с моей кровью в песок и развеется с моим последним вдохом ветрами пустыни.
– Иди куда идешь, там тебя ждет погибель
Начальник растерялся. Судя по виду старика, он был явно послан богами. Египтянин посмотрел на Скитальца, но тот не проявлял никакого интереса к происходящему или, по крайней мере, делал вид, что не проявляет. Он отлично понимал, что это верный способ вынудить египтянина согласиться. Египтянин долго советовался с начальником конницы, потом сказал Скитальцу:
– Сойди с колесницы, господин, и пройди двенадцать шагов вперед, там ты будешь разговаривать с этим человеком. Но если ты сделаешь на один шаг больше, мы убьем и тебя, и его стрелами.
Те же самые слова он прокричал старику на верблюде.
Старик сошел с верблюда и прошел вперед двенадцать шагов, Скиталец тоже сошел с колесницы и тоже прошел двенадцать шагов, но с таким видом, будто изо всех сил принуждает себя идти. Они оказались лицом к лицу, и подслушать их никто не мог, хотя воины стояли, нацелив на них стрелы натянутых луков.
– Приветствую тебя, Одиссей, сын Лаэрта, царь Итаки, – сказал старик в рубище нищего.
Скиталец вгляделся в него и узнал Реи, несмотря на преображение.
– Приветствую тебя, Реи, жрец, командующий войском Амона, казначей и хранитель сокровищ Амона.
– Да, я Реи, и я жрец, – ответил старик, – но всё остальное ко мне не относится, царица Мериамун лишила меня всех званий, почестей и богатств из-за тебя, Скиталец, и из-за бессмертной богини, любовь которой ты завоевал, а потом так жестоко предал. Но слушай: благодаря искусству магии, которым я владею, я узнал о сне фараона и о том, что тебя посылают сражаться с варварами. Я преобразился в тот облик, который ты сейчас видишь, сел на самого быстроходного из всех верблюдов Таниса и поспешил кружным путем сюда, чтобы встретиться с тобой. Хочу узнать только одно. Как случилось, что ты в ту ночь предал бессмертную богиню? Ты же знал, что она ждет тебя у ворот пилона. Там я ее и встретил и отвел во дворец, за что Мериамун лишила меня моих богатств и званий, а та, в ком воплотилась совершенная красота, вернулась в свое святилище, хоть я и не знаю, как ей это удалось, и горько скорбит о твоей измене.
– Мне показалось, что я слышал ее голос, когда эти негодяи тащили меня в темницу, – сказал Скиталец. – Бессмертные боги, она думает, что я изменил ей! Скажи мне, Реи, ведь тебе известно, каким искусством колдовства владеет Мериамун. Ты знаешь, что она овладела мною, приняв облик Елены Златокудрой?
И он очень коротко рассказал Реи, как он поддался колдовским чарам Мериамун и поклялся ей Змеей, а должен был клясться Елене Златокудрой ее рубиновой Звездой.
Реи содрогнулся, услышав, что Скиталец клялся Змеей.
– Теперь я знаю всё, – сказал он. – Не страшись, Скиталец, не на тебя падет вся тяжесть зла, и не на бессмертную богиню, которую ты любишь; Змея, тебя обольстившая, за тебя же и отомстит.
– Реи, прошу тебя, выполни мою одну-единственную просьбу. Я знаю, что иду на смерть. Пожалуйста, найди ту, кого вы называете Хатор, и расскажи ей, в какую гнусную ловушку меня заманили. Тогда я умру счастливым. Скажи ей также, что я молю ее о прощении и что люблю только ее, ее одну.
– Скажу, если удастся, – обещал Реи. – Но мне пора уходить, солдаты уже недовольно ропщут. Знай, что силы варваров двигаются вдоль восточного рукава Сихора. На расстоянии одного дня пути горы спускаются к берегу реки, их прорезает скалистое ущелье, и, без сомнения, они пойдут по этому ущелью. Устрой им там, у Прозописа, засаду и перебей всех. А теперь прощай. Я постараюсь найти Хатор и всё ей расскажу. Но знай: Судьба чревата грозными переменами, она вот-вот разрешится от бремени. Ночью мне снились зловещие сны, они предвещают смерть. Прощай.
Реи вернулся к своему верблюду, сел в седло и, взяв курс в сторону, скрылся в облаке пыли.
Скиталец тоже вернулся к солдатам и поднялся на колесницу под злобное ворчание начальника, который сердился из-за остановки. Но он не рассказал ему о том, что узнал от Реи, сказал только, что этот старик – вестник из царства мертвых, он дал ему наставления, как следует сражаться с варварами.
Скиталец в колеснице и отряд конницы снова двинулись в путь и время спустя прибыли в город Он, где войско фараона собиралось в огромном, обнесенном стеной лагере перед храмом Ра. Они раскинули свой лагерь возле гигантских обелисков у внутренних ворот, которые возвел по велению божественного Рамзеса Муамуна зодчий Реи во славу Ра, да сияет его слава во веки веков.
V. Голос мертвого фараона
Долго смотрела Мериамун вслед колеснице, увозившей Скитальца из Таниса, но вот вьющееся за отрядом облако пыли улеглось вдали, и Мериамун спустилась с крыши дворца и уединилась в своих покоях. Там она провела весь день до темноты, лелея черные замыслы, и сердце ее разрывалось от любви к мужчине, которым она овладела и тут же его потеряла. Всё рухнуло, она жестоко просчиталась, совершила преступление, которому нет прощения. И все же слабая надежда теплилась. Ведь он поклялся, что станет ее супругом, когда фараон умрет и аргивянка Елена последует за ним в царство теней. Так неужели Мериамун остановится перед убийством? Ну нет, она пойдет по трупам! Мериамун положила руку на двуглавую змею, которая обвивала ее стан, и произнесла, глядя в сгущающийся мрак:
– Менепта, Осирис призывает тебя! Осирис ждет тебя, Менепта! Елена, у врат ада собрались тени тех, кто умер, домогаясь твоей любви! Ваша участь решена. Фараон, ты умрешь нынешней ночью. Завтра ночью расстанешься с жизнью ты, Златокудрая Елена. Мужчины не могут причинить тебе вреда, но огонь не откажется заключить тебя в свои объятья, а женщины с ликованьем зажгут твой погребальный костер.
Мериамун решительно встала со своего ложа, кликнула прислужниц и приказала облачить себя в самые роскошные царские одеяния, голову увенчала символом царской власти – золотым уреем, талию под сердцем опоясывала змея – символ мудрости. Незаметно спрятав что-то на груди, она вышла в небольшой зал, где царская семья собралась, чтобы идти ужинать.
Фараон посмотрел на нее и замер в восхищении. Она была так прекрасна в сиянии своей царственной красоты, что он забыл о нанесенных ею обидах, и в сердце его снова вспыхнула страсть, как несколько лет назад, когда она выиграла у него игру в шатрандж и он обнял ее, а она ударила его кинжалом.
Мериамун заметила этот влюбленный взгляд на его мрачном лице, и ее душу захлестнула вся накопившаяся в ней ненависть, но она нежно улыбнулась фараону и ласково заговорила с ним.
Сели за стол. Фараон осушал кубок за кубком. А она нежно улыбалась, глядя на него своими темными загадочными глазами, шептала ему нежные слова, и голова у него закружилась, он забыл обо всем на свете, охваченный неистовством страсти.
Ужин кончился, все разошлись, в зале остались только Менепта и Мериамун. Он приблизился к ней и взял ее за руку, заглядывая ей в глаза, и она от него не отстранилась.
На золоченом столике лежала лютня и почему-то, как ни странно, доска для игры в шатрандж и фигуры, сделанные из золота, а также кости.
Фараон взял с доски золотую фигуру царя и стал вертеть в руках.
– Мериамун, вот уже пять лет, как мы с тобой живем каждый своей жизнью, – сказал он. – Твою любовь я потерял, как теряют победу в игре, сделав один-единственный неверный ход или неудачно бросив кости; сын наш умер; войско погибло, на нас надвигаются варвары и вот-вот затопят страну, как воды Сихора, когда он выходит из берегов. Что у нас осталось, Мериамун? Только любовь.
Она кротко смотрела на него, казалось, беды и страдания смягчили ее сердце, но не произнесла ни слова.
– Скажи, Мериамун, может ли умершая любовь воскреснуть, а оскорбленная любовь – простить?
Она взяла со столика лютню и стала рассеянно перебирать пальцами струны.
– Не знаю, – наконец произнесла она. – Да и можно ли это знать? Помнишь, что пел о воскресшей любви Пентаур? Помнишь Пентаура, великого сказителя, которого так любил наш отец Рамзес Миамун?
Фараон поставил на доску золотую фигуру царя и стал рассеянно бросать кости. Выпало счастливое сочетание «Хатор» – две шестерки, и он подумал, что это доброе предзнаменование.
– Ты помнишь эту песню, Мериамун? Я давно не слышал, как ты поешь.
Она провела по струнам лютни пальцами, едва касаясь их, и запела, мысленно обращаясь к Скитальцу, хотя фараон думал, что она поет о нем:
О счастье любви, вернись,
Былая любовь, возродись.
Прости все обиды,
Утишь мою боль…
О радость любви, пробудись,
Стряхни сон с зениц,
Вернись, любовь, что улетела,
Мы молим, зовем,
Но не слышит она призывов,
Глуха к нашим стонам,
Тщетно мы плачем,
Тщетно взываем,
Любовь не проснется,
Любовь умерла.
– Неужели не проснется? – сказал фараон. – Неужели окажется глуха к мольбам, даже если к ней взывают двое?
– Если взывают двое, может быть, и услышит, – сказала она. – Но если бы двое и в самом деле взывали со всей страстью, она бы их уже услышала!
– Мериамун, когда-то ты выиграла у меня корону, – взволнованно сказал фараон, он думал, что сострадание и печаль смягчили ее сердце, – давай сыграем в шатрандж еще раз, сегодня я хочу выиграть твою любовь.
Она подумала немного, потом сказала:
– Хорошо, мой повелитель, я сыграю с тобой в шатрандж, но ум мой утратил остроту, и очень может быть, что Мериамун эту партию проиграет, как проиграла в своей жизни всё. Позволь мне расставить фигуры и принести моему господину вина.
Она расставила на доске фигуры, принесла из дальнего конца зала большой кубок с вином и подала фараону. Но он был так поглощен игрой, что не стал пить.
Ему выпало начинать, он сделал первый ход, она тоже подвинула фигуру, и оба погрузились в игру. В благоухающем ароматами курений зале был полумрак, глаза царицы ярко сверкали в свете светильника. Счастье склонялось то в ее пользу, то в его, но она в конце концов проиграла, и он смахнул на пол фигуры и, торжествуя победу, залпом осушил отравленный кубок.
– Твой фараон убит! – воскликнул он.
– Да, мой фараон убит, – повторила Мериамун, пристально глядя ему в глаза.
– Почему ты так смотришь на меня, Мериамун? Какие странные у тебя глаза!
Фараон смертельно побледнел, потому что уже видел этот взгляд – в тот вечер, когда Мериамун убила Хатаску.
– Фараон убит! – запричитала она, словно плакальщица, нанятая скорбеть по покойному. – Наш фараон, наш великий фараон убит!.. Не успеешь ты сосчитать до ста, как твой дух покинет тело. Кто бы мог подумать! Завтра, Менепта, ты будешь лежать там, где лежала Хатаска, мертвый и в объятьях смерти, Осирис на коленях Осириса. Умри же, фараон, умри! Но пока ты еще дышишь, узнай: я люблю Скитальца, который сейчас командует твоим войском. Я украла его любовь своим колдовским искусством, в котором мне нет равных, а он понял мой обман и хотел принародно разоблачить меня, но я ложно обвинила его и опозорила в глазах всех людей. Но он вернется, вернется и сядет на твой трон, фараон, это так же верно, как то, что ты будешь сидеть на коленях у Осириса. Ибо фараон умер!
– Умри же, фараон, умри!
Услышав эти слова, фараон собрал остаток сил, поднялся и, хватаясь руками за воздух, шагнул к ней. Она стала медленно отступать, он со страшным, перекошенным лицом надвигался на нее, но вдруг остановился, взмахнул руками и упал, мертвый.
Мериамун подошла к нему и устремила на него холодный, презрительный взгляд.
– Вот какой конец постиг фараона, – произнесла она. – Ты был властелином, от твоего слова зависели жизнь и смерть всех твоих подданных. Что ж, прощай! Для земли твоя смерть небольшая потеря, в загробном мире станет на одного дурака больше. Мне всё удалось, я избавилась от тебя! И завтрашний план удастся – я избавлюсь и от Елены. Теперь сполосну кубок, и спать, если только мне удастся заснуть. Почему сон бежит от меня?.. Завтра утром фараона найдут мертвым. Что ж тут удивительного? Цари тоже умирают. Но мне пора… Какие у него огромные и безобразные глаза!
Солнце заиграло на башнях фараонова дворца, люди просыпались и шли заниматься своими дневными трудами. Лежа без сна на своем золоченом ложе, Мериамун прислушивалась к звукам пробуждающейся жизни и ждала, когда во дворце раздадутся крики. И вот наконец услышала – захлопали двери, забегали люди, раздался громкий, пронзительный крик.
– Фараон умер! Проснитесь! Просыпайтесь! Бегите скорее! Смотрите, что случилось! Фараон умер! Сюда, скорее!
И тогда Мериамун встала и с толпой своих прислужниц выбежала из опочивальни.
– Кому приснился этот дурной сон? – сказала она. – Кому привиделся кошмар, кто кричит, объятый демонами?
– О царица, это не сон, не кошмар! – ответили ей. – Пройди в зал и погляди сама. Фараон лежит мертвый, на нем нет ни единой раны, никто не знает, от чего и как он умер!
Мериамун издала пронзительный вопль и начала рвать на себе волосы, из ее глаз полились потоки слез. Она вошла в зал – там, на полу, лежал на спине фараон в парадном одеянии, холодный, застывший. Царица остановилась над ним и словно окаменела от горя.
Потом закричала:
– Вот оно, проклятье! Оно все еще тяготеет над страной Кемет и его народом! Фараон лежит мертвый, он умер, а на его теле нет ни одной раны, но я знаю, почему он умер, его извела своим колдовством та, кого мужчины называют Хатор. О господин мой, мой царственный супруг! – Мериамун опустилась на колени и положила руку ему на сердце. – Клянусь твоим мертвым сердцем, я отомщу убийце. Поднимите его. Поднимите бренные останки того, кто был величайшим из правителей. Заверните его в погребальные пелены и положите на колени Осириса в храме Осириса. Потом идите на улицы и возгласите по всему городу, что царица приказывает всем женщинам Таниса, у кого самозванка Хатор убила своим колдовством сына, мужа, брата, отца, жениха, возлюбленного, кто погиб от казней, насланных ею на страну Кемет или сражаясь с апура, которых она вынудила бежать из Кемета, – царица приказываем всем им собраться на закате перед храмом Осириса и предстать пред ликом бога и великого фараона, воссиявшего в Осирисе.
Слуги обвили Менепта-Осириса погребальными пеленами, отнесли в храм и положили на колени статуи Осириса, где ему предстояло покоиться весь нынешний день и грядущую за ним ночь. А глашатаи вышли на улицы Таниса и стали призывать женщин прийти на закате к храму Осириса. Мериамун же разослала две тысячи рабов группами по десять и двадцать человек собрать все дрова, какие найдутся в городе, всё масло и всю смолу, связать несколько сотен снопов тростника, каким кроют крыши, и сложить всё во дворе рядом с храмом Хатор. Работа кипела весь день, а женщины ходили по улицам и причитали, оплакивая смерть фараона.
Спеша вернуться в Танис, жрец Реи загнал своего верблюда, пришлось ему идти дальше пешком. Достиг он ворот Таниса только к вечеру, едва держась на ногах от усталости. Услышав причитания женщин, он спросил прохожего, что за новое бедствие обрушилось на Кемет, и услышал в ответ, что умер фараон. Реи сразу понял, от чьей руки фараон принял смерть, и сердце его исполнилось печалью, потому что та, кому он служил и кого любил, Мериамун, дитя Луны, – убийца. Он сразу решил, что пойдет к царице во дворец и разоблачит перед всеми ее преступление, а потом примет смерть, но услышав, что Мериамун созывает всех женщин Таниса к храму Осириса и что она сама туда придет, передумал – нет, он поступит по-другому. Пришел в дом, где скрывался от гнева Мериамун, подкрепился едой и вином, сбросил с себя нищенские лохмотья и надел чистую одежду, а поверх накинул покрывало, какие носят старые женщины, – он услышал от глашатаев, что в храм не пропустят ни одного мужчину. День уже клонился к закату, небо на западе окрасилось в красный цвет, и Реи вышел на улицу и смешался с толпой женщин, спешивших к воротам храма.
– Кто же убил фараона? – раздавались голоса в толпе. – Почему царица созывает нас и о чем хочет поведать?
– Фараона убила эта злобная колдунья, самозванка Хатор, – говорил другой голос, – царица созывает нас, чтобы мы все решили, как от нее избавиться.
– Не говорите об этой проклятой колдунье, – негодовал третий. – Она своими чарами погубила моего мужа и моего брата, а сын умер, когда она наслала смерть на всех первенцев Кемета. Если бы ее на моих глазах разорвали на части, я была бы счастлива перейти в царство Осириса!
– Некоторые говорят, что не Хатор наслала мор и казни на Кемет, а боги апура, а есть такие, кто считает, будто фараона убила сама царица, собственными руками, потому что полюбила великого воина Скитальца, который приплыл к нам недавно.
– Да как у тебя язык поворачивается говорить такое! Разве может царица любить негодяя, который хотел ее обесчестить?!
– Еще как может! Может быть, он вовсе и не пытался ее обесчестить, может быть, она сама его соблазнила, она ведь женщина. Да такое на каждом шагу случается. Я давно живу на свете, много чего повидала на своем веку.
– Да, конечно, ты старуха, и у тебя нет ни сына, ни мужа, ни отца, ни любовника, ни брата. Ты никого не потеряла из любимых и дорогих людей по злой воле Хатор. Не смей клеветать на нашу царицу, не то мы вырвем твой лживый гнусный язык!
– Перестаньте ссориться! Мы уже у ворот храма. Клянусь Исидой, в жизни не видела такую огромную толпу женщин без единого мужчины, до чего же унылое зрелище… Да проходите же, двигайтесь вперед, а то нам места не хватит… Не бойся, солдат, мы тут все женщины, не сомневайся, нам не надо обнажать перед тобой грудь, ты лучше посмотри на наши глаза, они ослепли от слез по умершим… Проходите, живее!
Они прошли мимо стражей и вошли в ворота храма, Реи вместе с ними, никто не обратил на него внимания. Храм был уже плотно забит собравшимися женщинами. День еще не совсем погас, но всюду были зажжены факелы, чтобы осветить сумрачный зал храма, и в их свете Реи увидел, что завеса перед святилищем задернута. В зале уже было не повернуться, так он был набит людьми. Двери закрыли и заперли, и из-за завесы раздался громкий голос:
– Внемлите мне!
Огромная толпа смолкла. Пляшущее пламя факелов освещало неверным светом поднятые вверх лица, белые, точно морская пена. Завеса святилища Осириса медленно раздвинулась, и все увидели горящий на алтаре огонь. Он осветил стоявших впереди женщин и каменную статую Осириса. На коленях Осириса полулежал мертвый фараон Менепта, его голова покоилась на груди бога. Тело фараона было обвито погребальными пеленами, как и тело каменного Осириса, в руки бога были вложены скипетр, посох и бич. Холодна и неподвижна была статуя бога – холодно и неподвижно тело фараона, лежащее у него на коленях; холодно и страшно было лицо Осириса – холодно и страшно было лицо Менепта, ставшего Осирисом.
Перед статуей, чуть сбоку, стоял трон из черного мрамора, на нем сидела царица Мериамун. Она была ослепительно прекрасна в парадном одеянии цариц Кемета, в двойной золотой короне Верхнего и Нижнего Египта с двумя уреями, в руке у нее был хрустальный ключ жизни, из-под пурпурной мантии сверкали глаза змеи, опоясывающей ее талию. Она застыла, словно изваяние, и не произносила ни слова, а женщины в храме дивились ее царственной красоте и содрогались от ужаса, глядя на мертвого фараона. Наконец она заговорила, тихо, почти шепотом, но каждое ее слово было ясно слышно даже в дальних углах храма.
Перед статуей, чуть сбоку, стоял трон из черного мрамора
– Женщины Таниса, я, царица, обращаюсь к вам. Пусть каждая из вас посмотрит в лицо всем, кто стоит с вами рядом, и если кто-то обнаружит среди собравшихся здесь мужчину, выволоките его из храма и разорвите на части. Нельзя допустить, чтобы о нашем замысле узнал хоть один мужчина, ибо он, увлекаемый своим безумием, непременно нас выдаст.
Женщины стали внимательно вглядываться друг в дружку, а та, что стояла рядом с Реи, стала так упорно его разглядывать, что он уже был готов проститься с жизнью, однако отодвинулся в тень и впился в нее таким подозрительным взглядом, будто сомневался, что она и в самом деле женщина, однако не сказал ни слова. Наконец все друг дружку оглядели, и когда выяснилось, что среди них нет ни одного мужчины, царица Мериамун снова обратилась к толпе.
– Слушайте меня, женщины Таниса, слушайте вашу сестру и царицу. Бедствие за бедствием обрушиваются на великий Кемет. Казнь за казнью опустошают древнюю страну. Наши первенцы умерли, наши рабы ограбили нас и бежали в пустыню, наше войско поглотили волны Чермного моря, варвары наступают на нас по берегам Сихора и уничтожают всё, как саранча. Разве это не правда, женщины Таниса?
– Правда, царица, правда! – единодушно закричала толпа.
– В стране Кемет воцарилось зло. Здесь поселилась богиня-самозванка и губит страну своим колдовством. Уже сколько времени мужчины ходят день за днем любоваться ее красотой, которая сводит их с ума, а потом их убивают ее прислужники-призраки. Она отнимает мужа у любящей его жены, возлюбленного у невесты, рабы убегают от своих хозяев, чтобы умереть у ее порога, жрецы бросают свои алтари и приносят себя в жертву ей – да, даже жрецы Исиды отрекаются от своей богини! Все сходят с ума от ее ведьминской красоты, всем она является в разных обличьях и всем она дарит одно – смерть! Разве это не правда, о женщины Таниса?
– Увы, царица, правда! – ответил дружный хор голосов.
– Беды обрушились и на вас, и на Кемет, мои дорогие сестры, но самая горькая участь выпала мне. Мой народ истребляют; моя страна – моя любимая страна! – опустошена и разорена казнями; мой сын, мое единственное дитя, умер страшной смертью; меня, царицу Кемета, пытались обесчестить! Ведь вы все женщины, вы поймете меня! Мои рабы убежали, мое войско поглотила морская пучина, но и это еще не всё – у меня отняли моего возлюбленного супруга, моего господина и повелителя, прославленного фараона, сына великого Рамсеса Миамуна! Так смотрите же, смотрите! Смотрите на того, кто был вашим фараоном и моим возлюбленным супругом. Вот он лежит на коленях Осириса, и сколько бы я ни лила слез, сколько бы ни молилась, его остановившееся сердце не откликнется мне ни единым биением. Он тоже пал жертвой проклятья. Его тоже постигла безмолвная смерть и погрузила в вечное безмолвие. Смотрите на него, вы, женщины, жены, и плачьте вместе со мной, мы все стали вдовами.
Женщины посмотрели на мертвого фараона, и из груди у всех вырвался вопль горя. Мериамун закрыла лицо рукой.
Потом она снова заговорила.
– О сестры, я долго молилась, я даже осмелилась воззвать к великим богам, которые вещают устами умерших, и они мне открыли, кто навлекает на всех нас неисчислимые беды и страдания. Я умолила их, чтобы они поведали об этом вам, перенесшим столько же горя, сколько перенесла и я, но не моими смертными устами, а устами умершего, который вещает гласом богов.
Женщин объял трепет, а Мериамун повернулась к телу фараона, лежавшего на коленях каменного Осириса, и обратилась к нему:
– О, мертвый фараон! О великий, воссиявший в Осирисе, властелин подземного царства, внемли мне! Внемли мне, Осирис, правитель Запада, царь мертвых, вершащий суд в подземном мире! Внемли мне, Осирис, и возгласи истину устами того, кто был величайшим из правителей на земле. Возгласи истину его холодными устами и языком смертных, чтобы люди тебя услышали и поняли. Заклинаю тебя духом, что живет во мне, хоть я пока обитаю на земле и хожу под солнцем! Говори! Открой нам, кто насылает беды и несчастья на Кемет? Скажи, о владыка царства смерти, кто тот бессмертный?
Огонь на алтаре погас, в храме воцарилась зловещая тишина, святилище окуталось мраком, в этом мраке призрачно светились золотая корона Мериамун, холодная мраморная статуя Осириса и белое лицо мертвого Менепта.
Вдруг пламя на алтаре полыхнуло, точно летняя молния, и ярко осветило лицо умершего – о ужас, его мертвые губы шевелились, он говорил! Голос его был так ужасен, что всех охватила дрожь.
– Гнев богов навлекает на Кемет та, что была проклятьем ахейцев, что погубила Трою, та, что обитает в храме Хатор и несет гибель мужчинам, но ни один мужчина не может причинить зла ей. Теперь вы знаете!
Страшные слова утонули в безмолвии храма. Леденящий ужас охватил женщин, кто-то из них пал ниц на пол, кто-то закрыл лицо руками.
– Встаньте, о сестры! – воскликнула Мериамун. – Вы услышали это не из моих уст, а из уст умершего фараона. Поднимитесь с пола, идемте к храму Хатор. Вы узнали, кто источник наших бед и страданий, забьем же этот источник навеки камнями. Мужчины, которым она несет смерть, не могут причинить ей вреда, у мужчин мы и не просим помощи, ибо они – ее рабы; потеряв разум от ее красоты, они бросают нас. Но мы сделаем то, что должны были бы сделать они. Пусть материнское молоко иссякнет в нашей груди, мы обагрим наши нежные руки кровью. Ожесточенные неиссякаемыми бедами, мы забудем о нашей кротости и доброте и выгоним эту несущую погибель красавицу из дома, где она гнездится! Сожжем храм Хатор великим огнем, ее жрецы сгорят у алтаря, а красота богини-самозванки растает, как воск, в горниле нашей ненависти. Скажите, о сестры, вы пойдете со мной, чтобы отомстить злобной, бесстыдной убийце за наш позор, за наше горе, за наших погибших мужей, сыновей и братьев?
Она умолкла, и тут стены огромного храма, казалось, задрожали от пронзительного крика ярости, который вырвался из груди собравшихся с нем женщин:
– Да, Мериамун, мы пойдем с тобой! Мы отомстим! Веди нас к храму Хатор! Возьмем с собой факелы! Сожжем ее! Веди нас, Мериамун!
VI. Пожар в храме Хатор
Жрец Реи всё видел и всё слышал. Он выбрался из обезумевшей толпы женщин и поспешил, насколько ему позволяли его старые, уставшие ноги, прочь от храма. Его сердце трепетало от страха, и в то же время его жег стыд, ведь он-то знал, что фараон умер не от руки Хатор, а от руки царицы Мериамун, которую он любил. Знал, что мертвый Менепта вещал не голосом грозных богов, а при помощи черной магии Мериамун – древних сакральных знаний, в тайны которых со времен царицы Тайи ни одна женщина на свете не проникла так глубоко, как она. Знал, что Мериамун хочет убить Елену по той же причине, по какой убила фараона: она хочет завоевать любовь Скитальца, а пока Елена жива, любви Скитальца ей не добиться.
Реи был честный и праведный человек, чтил богов, любил добро и ненавидел зло, и сердце его разрывалось от того, что женщина, которую он с детства любил как родную дочь, так жестока и порочна. И он дал сам себе клятву, что, если только успеет, то предупредит Елену о пожаре и попросит бежать из храма, если только она согласится, и расскажет ей о коварном замысле ее врага – Мериамун.
Спотыкаясь на каждом шагу, он доплелся до ворот храма Хатор и постучался.
– Чего тебе, старая? – спросил жрец, который охранял ворота.
– Отведи меня, пожалуйста, к Хатор, – попросил он.
– Ни одна женщина еще не приходила к Хатор, – ответил жрец. – Женщины не хотят ее видеть.
Реи сделал тайный условный знак, и жрец его пропустил, дивясь, что женщине известна тайна посвященных.
Реи подошел к внутренним воротам.
– Чего тебе? – спросил жрец, охраняющий внутренние ворота.
– Я хочу видеть Хатор.
– Ни одна женщина еще не выражала желания видеть Хатор, – сказал жрец.
Реи и ему сделал условный тайный знак, но жрец продолжал сомневаться.
– Пропусти меня, глупый ты страж, – сказал Реи. – Я – вестник богов.
– Если ты – смертный вестник, женщина, прощайся с жизнью, – ответил жрец.
– Если нужно, то и прощусь, – ответил Реи, и удивленный жрец его пропустил.
Реи подошел к дверям мраморного святилища, внутри которого ярко горели светильники. Реи не стал останавливаться, только прошептал молитву, прося богов защитить его от невидимых мечей, отодвинул бронзовый засов и осторожно вошел. Но никто на него не набросился, никто не поразил его невидимыми мечами. Перед ним колыхался прозрачный занавес, но никто за ним не пел. В святилище царила тишина. Раздвинув занавес, Реи вошел внутрь и оглядел святая святых храма. В ярком свете множества светильников он увидел Елену Златокудрую. Она сидела за своим станком, но не ткала. Ткань из нитей судьбы, разорванная рукой Скитальца, лежала возле нее на полу, вся в блестках золота. Бессмертная богиня Елена молча сидела в своем одиноком святилище, и на ее груди горела рубиновая звезда, плачущая каплями крови. Подперев голову рукой, она глядела в пустоту своими синими, как море, глазами.
Она не заметила появления Реи, а он с трепетом приблизился к ней и упал на колени. Тут она наконец увидела его и с удивлением спросила своим нежным свирельным голосом:
– Кто ты, осмелившийся нарушить мое уединение в час горькой печали? Неужели ты в самом деле женщина и пришла поглядеть на ту, кто волею богов стала смертельным врагом всех женщин на свете?
Реи поднялся с колен и ответил:
– Нет, бессмертная, я не женщина. Я – старый жрец Реи, тот самый, что встретил тебя две ночи назад возле пилона и отвел во дворец фараона. Я осмелился прийти к тебе в святилище, чтобы рассказать, какая опасность грозит тебе от царицы Мериамун, и передать слова, сказанные для тебя тем, кого называют Скитальцем.
Елена с недоумением посмотрела на него и сказала:
– Не ты ли, Реи, только что назвал меня бессмертной? Разве может грозить какая бы то ни было опасность той, что бессмертна, той, кому не может причинить вреда ни один мужчина? Против которой бессильна сама смерть? Не говори, что мне грозит опасность, я, увы, не умру, пока не настанет конец времен, однако расскажи об изменившем мне Скитальце, кого мне суждено любить всей силой нежности, таящейся в женской душе, и всей душой, облеченной в нежность и страсть. Боги, обрекшие меня на бессмертие, в гневе своем приговорили меня к пытке неумирающей любовью. Ах, когда я увидела его здесь, где стоишь сейчас ты, моя душа узнала свою половинку, и я поняла, что муки, которые я причиняла другим, вернулись ко мне сторицей.
– Но Скиталец не предавал тебя, госпожа, – сказал Реи. – Выслушай меня, я все тебе расскажу.
– Рассказывай, – сказала она. – Прошу тебя, рассказывай скорей.
И Реи рассказал Елене всё, что просил его рассказать Скиталец: как Мериамун соблазнила Эперита, приняв образ Елены, как он попался в ее ловушку и поклялся ей Змеей, хотя должен был клясться Звездой; как он узнал правду и проклял колдунью, которая погубила его, как его схватили стражи и потащили в темницу, где приковали к ложу пыток; как коварная Мериамун спасла его и отправила воевать с варварами, поставив во главе армии Кемета. Всё ей рассказал, не утаил ни единой мелочи. Елена слушала его, затаив дыхание.
– Воистину добрую весть ты мне принес, – сказала она, когда Реи завершил свой рассказ. – И я его прощаю, хоть он и поклялся Змеей, а не Звездой, и потому никогда в этой жизни Елена не назовет его своим супругом. И все же мы с тобой последуем за ним… Но что это, Реи? Ты слышишь? Жуткие, пронзительные крики, словно духи зла вырвались из Аида!
– Это царица Мериамун, – ответил Реи, – царица Мериамун собрала всех женщин Таниса, и они идут сюда, чтобы сжечь тебя в твоем храме. Она убила фараона, теперь хочет убить и тебя, и тогда Скиталец достанется ей. Беги, госпожа, беги!
– Нет, Реи, я никуда не побегу, – сказала Елена. – Пусть приходят. Но ты, Реи, иди, выйди из ворот храма, смешайся с толпой и жди меня, а когда я появлюсь, приблизься ко мне без страха, мы с тобой последуем за Скитальцем, я укажу тебе путь. Ступай! Спеши и скажи тем, кто охраняет меня, чтобы тоже ушли с тобой.
И Реи поспешил прочь. У дверей святилища собралась толпа жрецов.
– Бегите! – крикнул им Реи. – Женщины Таниса хотят убить вас и сжечь храм! Заклинаю вас, бегите!
– Старуха сошла с ума, – сказал один из жрецов. – Мы охраняем Хатор и никуда не побежим, пусть хоть все женщины мира сбегутся сюда.
– Это вы сошли с ума, а не я, – ответил Реи и вышел из ворот, ворота за ним захлопнулись. Реи огляделся и решил притаиться в тени у стены храма и наблюдать за тем, что происходит. Ночь была темная, но со всех сторон к святилищу приближались тысячи факелов, это было похоже на ночь праздника огней, когда по водам Сихора плывут целые флотилии фонариков. Теперь Реи мог рассмотреть и тех, кто несет факелы, это были женщины Таниса, и у каждой в руке был горящий факел. Их были сотни, тысячи, впереди несметной толпы ехала на золотой колеснице Мериамун, женщины вели с собой ослов, волов, верблюдов, нагруженных дровами, горючим маслом, снопами тростника. Толпа подошла к воротам, женщины вышибли их пальмовыми бревнами и ворвались во двор храма во главе с царицей Мериамун. Поручив свою колесницу тем, кто был рядом, она подошла к внутренним воротам и громко приказала жрецам распахнуть их.
– Кто ты такая, что посмела подойти с факелом к священному храму Хатор? – спросил страж-охранитель.
– Я – Мериамун, царица Кемета, – ответила она, – пришла с женщинами Таниса убить колдунью, которую ты охраняешь. Отомкни ворота и распахни их настежь, иначе умрешь вместе со своей колдуньей!
– Может быть, ты и царица Кемета, но царица, которую мы охраняем, могущественней тебя. Так что прочь отсюда! Как ты посмела, Мериамун, пойти войной против бессмертных богов? Уходи, иначе на тебя обрушится проклятье!
– Вперед, женщины, вперед! – закричала Мериамун. – Вышибем ворота и растерзаем на части этих наглецов!
Женщины с дикими воплями стали вышибать ворота бревнами, ворота упали, и обезумевшая толпа хлынула внутрь, накинулась на жрецов Хатор, точно свора собак на волка, и растерзала их. Теперь никто не преграждал им вход в святилище.
– Не ломайте двери! – крикнула Мериамун. – Несите дрова и огонь, сожжем святилище вместе с той, что в нем обитает! Отойдите от двери, не надо смотреть на лицо колдуньи, сожжем ее в ее собственном логове.
Женщины принялись стаскивать дрова и снопы тростника к святилищу и складывать их вокруг стен, навалили чуть не в два человеческих роста. Принесли лестницы и стали лить горючее масло на крышу, залили всю поверхность; потом вылили на дрова смолу, и тогда Мериамун приказала кидать горящие факелы. Женщины кидали их и с визгом отскакивали. Сначала факелы мирно тлели, но вдруг в небо взметнулись гигантские языки пламени. Святилище со всех сторон охватил огонь, а женщины всё продолжали лить масло и смолу, чтобы горело как можно жарче, и теперь уже никто не мог подойти к святилищу. Сначала оно горело, как костер, но вот огонь добрался до крыши, разлитое масло вспыхнуло, и святилище превратилось в гигантский ревущий факел, огонь, точно солнце, осветил белокаменный город и водный простор Сихора. От жара мраморные стены святилища стали еще белее, начали трескаться, ломаться, вот-вот упадут.
– Теперь ведьме конец! – закричала Мериамун, и женщины разразились дикими, ликующими воплями.
Но в этот миг из расплавившихся дверей вырвался огромный, шагов тридцать-сорок в длину, язык пламени – точно огненное копье кто-то метнул. На его пути стояла толпа поджигательниц, они вспыхнули, почернели и рассыпались на земле кучками пепла.
Реи посмотрел туда, откуда вырвалось пламя. Там, в дверном проеме, стояла окутанная огненным облаком Хатор Златокудрая, расплавившаяся медь текла под ее сандалиями. Огонь бушевал вокруг нее, не оставляя ни малейших следов ни на ее коже, ни на белых одеждах, ни на развевающихся волосах, Реи даже видел сквозь колышущееся марево свет рубиновой звезды на ее груди. Языки огня плясали вокруг ее лица и стана, вплетались в волосы, словно играя, изумленные поджигательницы в ужасе пятились прочь – все, кроме царицы Мериамун. Вдруг Златокудрая Хатор запела своим чарующим и нежным голосом, который заглушил рев пламени, и женщины, забывшие от страха о своей ненависти, услышали ее песню. Она пела о красоте, которую мужчины ищут в женщинах и не находят, о вечной войне между мужчинами и женщинами во имя красоты, самой грозной войне в мире.
Вы пришли сжечь мой дом,
Но я сама – огонь и пламя.
Пришли убить меня,
Но я неподвластна смерти.
Хотите сжечь меня, красоту,
Но я сама – огонь и пламя.
Пришли отомстить за ваших мертвых возлюбленных
Той, обладать которой жаждут все мужчины?
Нет, женщины, пока стоит земля,
Ваши любимые вам не принадлежат,
Они не любят вас,
Они любят Елену Прекрасную.
Во всех лицах ищут мое лицо,
В ваших глазах ищут мои глаза,
На краткий миг остаются с вами,
Потом бросают и идут искать меня!
Продолжая петь, она вышла из святилища, и в тот же миг его стены упали, рухнула крыша, и пламя взметнулось к самому небу. Но Елена даже не заметила, не оглянулась, ее взгляд был устремлен вперед, к наружным воротам. Она не смотрела на почерневшие от ярости лица женщин, не взглянула в лицо Мериамун, которая стояла прямо перед ней, она спокойно и неторопливо шла к воротам. Но шла она не одна, с ней двигался окружавший ее со всех сторон покров огня, который горел сам по себе, не питаемый ничем. При виде этого чуда женщины в ужасе попадали на землю и закрыли глаза руками. Одна Мериамун осталась стоять, но и ей пришлось закрыть глаза руками – так ярко сияла красота Елены и так грозно бушевало пламя, которое окутывало ее, защищая.
Огонь бушевал вокруг нее
Елена умолкла, но продолжала медленно идти по двору своего храма. Вот и ворота. Возле ворот стояла колесница Мериамун. Елена громко позвала Реи, и царица Мериамун, которая шла за ней по пятам, услышала, как она ему сказала:
– Реи, подойди ко мне и ничего не бойся. Подойди, мы с тобой поедем туда, где сейчас находится Скиталец. Нам надо спешить, скоро последняя битва героя, я хочу приветствовать его, пока он жив.
Реи услышал ее зов и приблизился к ней, дрожа, сорвал с себя траурные женские лохмотья и остался в одеянии жреца. Когда он подошел к Елене, полыхавший вокруг нее огненный покров взвился вверх, точно огненный плащ. Она протянула ему руку и сказала:
– Подведи меня к этой колеснице, Реи, и помчимся прочь отсюда.
Он подвел ее к колеснице, и все, кто стоял поблизости, в страхе отпрянули. Она поднялась в колесницу, Реи сел рядом с ней, взял в руки вожжи, тронул коней, кони рванули с места, и колесница скрылась в ночи.
Разъяренная Мериамун закричала:
– Колдунья ускользнула, убежала с моим собственным слугой, напустила на него морок! Колесниц сюда и возничих, я поеду за ней, куда она, туда и я, до скончания времен, пока не исчезнет всё сущее!
VII. Последняя битва Одиссея, Лаэртова сына
Армия фараона выступила из Она навстречу разноплеменным варварам. Перед тем как выступить, к Скитальцу пришли военачальники, как им повелел фараон, и, положив руки на его руку, поклялись повиноваться ему во всем и во время похода, и во время сражения. Отдали ему прославленный черный лук Эврита, его острый бронзовый меч, дар Эвриала, и несколько колчанов со стрелами, и сердце Скитальца возрадовалось при виде доброго оружия. Он взял в руки лук и, настроив, стал натягивать тетиву, и тетива снова запела – запела в последний раз, резко и пронзительно, о приближающейся смерти. Военачальники услышали песнь лука, но то, о чем он пел, было понятно лишь Скитальцу, им казалось, что это всего лишь крик, напоминающий далекий отчаянный вопль человека, тонущего далеко в открытом море. Они подивились этому чуду и решили, что человек этот не принадлежит к смертным, конечно же, это бог, явившийся к ним из потустороннего мира.
А Скиталец сел в бронзовую колесницу, которую для него приготовили, и дал команду выступать.
Всю ночь войско двигалось быстрым шагом, на рассвете разбили лагерь под прикрытием невысокой длинной гряды. Но когда взошло солнце, Скиталец взял с собой несколько военачальников, поднялся с ними на вершину и стал осматривать местность. Внизу лежало узкое горное ущелье не меньше трех тысяч шагов длиной, и по нему проходила дорога. Спускающийся к дороге склон порос чахлым кустарником, там и сям на его поверхности выступали растрескавшиеся под солнцем и отполированные песчаными бурями скалы. Слева был Сихор, но пройти между горой и рекой было невозможно. Скиталец спустился вниз и, пока воины завтракали, быстро доскакал на своей колеснице до конца ущелья и снова осмотрел местность. Здесь Сихор поворачивал налево, оставляя на берегу просторную равнину, и на этой равнине Скиталец увидел стан варваров – такого огромного войска ему еще не доводилось видеть. Каждое племя разбило свой отдельный лагерь, и в каждом лагере было по двадцать тысяч солдат, а дальше, за сверкающим копьями станом варваров он увидел крутобокие суда ахейцев с изогнутыми носами. Их вытащили на берег великого Сихора, как некогда, во время осады Трои греки вытащили свои суда на берег Скамандер. Он внимательно оглядел равнину, ущелье, по которому шла дорога, гору и реку, прикинул численность вражеской армии, с которой предстоит сражаться. И в его сердце вспыхнул азарт боя, проснулся опытный, искусный воин. Да, в искусстве боя ему поистине не было равных, и сейчас он хотел, чтобы эта битва – его последняя битва – стала славнейшей в его жизни.
Повернув коней, Скиталец вернулся к войску фараона и стал выстраивать его в боевом порядке. В сравнении с армией варваров солдат было очень мало – двенадцать тысяч копьеносцев, девять тысяч лучников, две тысячи всадников, триста колесниц. Скиталец объехал ряды, взывая к мужеству солдат и убеждая их, что они разобьют варваров и навсегда изгонят из пределов Кемета. Пока он воодушевлял воинов, в небе показался сокол, камнем упал на цаплю и убил ее прямо в воздухе. Воины закричали, что сокол – это священная птица Ра, Скиталец тоже обрадовался счастливому предзнаменованию и воскликнул: «Смотрите, воины, смотрите! Птица Ра убила у нас на глазах болотного воришку. Точно так же мы уничтожим сегодня морских разбойников!»
Потом Скиталец созвал начальников на совет, и было решено послать несколько надежных людей на разведку в лагерь варваров под видом перебежчиков. Им было велено распространять слухи, что армия фараона малочисленна и слаба и что солдаты будут поджидать варваров под прикрытием горы на той стороне ущелья. Начальникам лучников Скиталец приказал замаскировать своих людей на склонах среди скал и кустарника по обе стороны ущелья и ждать, когда ему удастся заманить вражескую армию в ущелье. Вместе с лучниками на склоне расположились и копьеносцы, а вот колесницы он расположил за выступами горы по обе стороны прохода.
Все разошлись по своим местам, засада была готова, осталась только конница, и тут вернулись посланные на разведку лазутчики и доложили, что варвары уже выступили из лагеря, однако ахейцы остались на берегу охранять лагерь и корабли. Тогда Скиталец приказал коннице проскакать по ущелью на равнину и остановиться на виду у неприятеля. Варвары бросятся к ним, они сначала немного отступят, а потом помчатся в ущелье, словно бы в великом страхе. Сам он будет мчаться впереди в своей колеснице, всадники за ним, куда бы он их ни повел.
Итак, конница фараона выехала из ущелья на равнину и там построилась в боевом порядке. Враг приближался, сверкая лесом копий и пик на полуденном солнце. Конницы у варваров было немного, зато колесниц, меченосцев, копьеносцев, пращников не счесть. Каждый народ, каждое племя шли отдельными отрядами, в середине каждого отряда ехал в роскошной золотой колеснице и под шелковым балдахином царь или вождь со своими наложницами и евнухами, которые овевали его опахалами.
Скиталец держался в тылу своей конницы, словно бы прятался. Но вот он послал гонца к командующему конницей с приказом завязать бой с первым отрядом варваров, но не сражаться в полную силу, а когда солдаты увидят, что он, Скиталец, повернул свою колесницу и помчался назад по ущелью, броситься вслед за ним, но не слишком быстро, чтобы варвары могли преследовать их по пятам.
Командующие наемной конницей всё в точности выполнили. Конница бросилась в атаку, потом отступила, снова начала наступать, но не слишком уверенно, словно потеряла боевой кураж. Враги в ярости накинулись на них, и тут Скиталец повернул колесницу назад и помчался по ущелью, конница за ним, но не на полном скаку. Увидев, что конница фараона бежала, варвары разразились таким громовым хохотом, что впору земле под ногами треснуть, и бросились их догонять.
Скиталец оглянулся и тоже засмеялся. Он и его конница уже были у другого конца ущелья, а мчавшиеся за ними варвары заполнили ущелье, точно разлившаяся в половодье река. Но Скиталец ждал, пока всё ущелье заполнится тысячами варваров, пока хотя бы половина их втиснется в узкое пространство между крутым склоном и устьем ущелья. И тогда, быстро поднявшись на вершину, он встал во весь рост в своей колеснице и подал сигнал. Высоко подняв свой золотой щит, он трижды взмахнул им, и всадники издали громкий клич. После первого взмаха щита из-за кустов и из расщелин скал на склоне горы поднялись шлемы лучников. После второго загудели натягиваемые тетивы луков, после третьего воздух почернел от летящих стрел. Как дремлющие на одиноком утесе чайки разом просыпаются от громких голосов матросов и тысячами взлетают с высоких скал, так стрелы невидимых лучников фараона полетели в варваров, стуча по их доспехам, точно град. Варвары поначалу пытались сохранить порядок и двигались вперед по телам убитых и раненых. Но обезумевшие от боли раненые кони начали метаться, давя и топча людей, волоча за собой опрокинувшиеся колесницы. Кто-то рвался вперед, кто-то пытался бежать назад, но тучи безжалостных стрел летели на варваров со всех сторон, они тысячами падали под налетевшим на них ураганом смерти. Могучее разноплеменное войско, разбитое и разрозненное, стало отступать обратно на равнину. И тогда Скиталец скомандовал коннице и колесницам покинуть укрытие и мчаться вслед за ними, чтобы добить тех варваров, кому удалось вырваться из ловушки. И они ударили по варварам с тыла с «Песней Пентаура» на устах. Среди этих варваров был вождь племени либу – черный великан устрашающего вида. Скиталец натянул тетиву лука, стрела пронзила грудь вождя, и он, мертвый, упал со своей колесницы. И тут же весь его отряд, сумевший выбраться из ловушки, бросился бежать, но колесница Скитальца врезалась в их ряды, за ней конница фараона и его колесницы.
Колесница Скитальца врезалась в их ряды
Остатки вражеского войска бежали, объятые страхом; копьеносцы метали в варваров копья, как охотники мечут их в убегающего быка, кони топтали их копытами. Во всем ущелье, от входа и до выхода, кипела кровавая бойня, в разгаре яростной схватки мелькали и исчезали шлемы, стяги, штандарты, наконечники стрел, мечи… Наконец каменный проход был освобожден от врагов, в нем остались только мертвые. Равнина чернела бегущими людьми, солдаты всех племен смешались, отступая, как смешиваются песок и глина в руках гончара. Вот всё, что осталось от несметной армии разноплеменных варваров, от ее могущества и славы.
Скиталец снова собрал и выстроил в боевом порядке пехоту и воинов на колесницах, а конницу послал добить бегущих варваров и ждать возле лагеря, когда подойдет пехота. От огромного вражеского войска осталось тысяч двадцать, да еще на берегу на страже своих судов плотными рядами, щит к щиту, стояли ахейцы.
Скиталец медленно провел свое войско по песчаной равнине и остановился на расстоянии полета двух стрел от лагеря варваров, который был выстроен дугой, в форме лука, а тетивой этого лука был Сихор; лагерь окружал глубокий ров и земляной вал. Но это еще не всё: внутри лагеря, ближе к берегу, варвары вырыли еще один ров и насыпали еще один вал, и за ними виднелись изогнутые носы кораблей аквайюша, его собственного народа, который он так горячо любил. Те же гербы и эмблемы, он помнил их со времен Троянской войны. Два льва на кораблях, которыми предводил Агамемнон, живущий в Микене, кентавр на кораблях Полипета, сына Пирифоя, лебедь на кораблях царя Лакедемона, бык на кораблях царя Крита Идоменея, роза на кораблях, предводимых царями Родоса, змея на кораблях, предводимых Менесфеем, сыном Петея, царем Афин… много других благородных символов, принадлежащих его старым добрым друзьям и родственникам. Но сегодня они были символами врагов, а Скиталец сражался за чужого царя, сражался по собственной воле, под знаменем армии Ра с раскинувшим крылья соколом.
Скиталец послал к вражескому лагерю глашатаев, предлагая тем, кто в нем укрылся, сдаться войску фараона, но варвары считали, что воды Сихора – надежная защита, и потому решительно отказались. Они были в ярости от того, что потеряли такую огромную часть войска в кровавом ущелье, и к тому же знали, что лучше умереть, чем сдаться в плен и стать рабами. Видели они также, что их силы еще свежи, а солдаты фараона изнемогают от усталости после изнурительного перехода по пустыне и жестокого боя. Военачальники фараона подошли к Скитальцу и стали просить его прекратить на сегодняшний день военные действия, люди нуждаются в отдыхе, да и лошадей нужно накормить и напоить. Но он им ответил:
– Я поклялся фараону, что разобью и уничтожу войска разноплеменных варваров и что их следа не останется на берегах Сихора. Здесь мы разбить лагерь не можем, нечем накормить людей и лошадям негде пастись, а если мы вернемся в прежний лагерь, варвары соберутся с силами и ударят, выступит и флот ахейцев, больше нам их в засаду не заманить, они усвоили урок. Возвращайтесь к своим людям. Будем брать их лагерь штурмом.
Военачальники поклонились и ушли, они видели Скитальца в сражении, восхищались его искусством ведения боя и считали, что в этом ему нет равных, и потому никто не осмелился возразить.
Скиталец разделил своих людей на три части, выстроил их в боевом порядке и двинулся на лагерь. Сам он шел в среднем отряде прямо к воротам лагеря – если эти хорошо защищенные ворота удастся взять, в лагерь смогут ворваться колесницы. По его команде отряды фараона атаковали лагерь с трех сторон. Однако их встретили градом пик и стрел, многие были убиты, и отряды откатились от лагеря, как волна от утеса. Но Скиталец снова приказал наступать справа и слева, выставив перед собой убитых, как щиты, и забросать ров трупами. Сам он пока держался поодаль и наблюдал за ходом боя, он ждал, когда защитники ворот вынуждены будут отвлечься.
И вот наемники фараона ворвались в лагерь справа, и половина защищавших ворота варваров кинулась туда, чтобы отразить нападение.
Скиталец приказал своим людям снять дышла колесниц и идти с ними выбивать ворота. И ворота удалось выбить, хоть и с большим трудом и большими потерями, потому что лучники варваров осыпали нападающих стрелами. Но все же ворота пали, и Скиталец ворвался в лагерь на своей колеснице. Но в этот миг варвары вытеснили из лагеря наемников фараона, которые ворвались справа, и отряд людей фараона, нападавший слева, отступил. Солдаты, которые должны были ворваться в лагерь вслед за Скитальцем, дрогнули, и толпа варваров кинулась к воротам и загородила их, так что внутрь лагеря уже никто не мог попасть. Скиталец остался в лагере один, повернуть назад он уже не мог. Но страха он не чувствовал, напротив, его отважное сердце наполнял радостный азарт битвы. Он швырнул свой щит на бронзовый пол колесницы и, вынимая из колчана длинные стрелы, громко крикнул возничему: «Вперед, мой возничий, вперед! Шакалы заманили льва в западню! Вперед, навстречу славной смерти! Одиссей умрет, как герой!»
Вознося молитву богам, возничий изо всех сил хлестнул коней кнутом, и кони бешено понеслись, давя врагов, а могучий черный лук громко пел свою песню смерти – Скиталец выпускал одну стрелу за другой, и каждая упивалась кровью убитого им варвара. Одна из них вонзилась в грудь вождя какого-то племени, он упал из колесницы на землю, словно в воду нырнул, и вонзил свои зубы в песок.
– Глубже ныряй, морской разбойник, на самое дно! – крикнул Скиталец. – Там ты найдешь сокровища! Вперед, возничий, пусть шакалы смотрят, как умирает лев!
Варвары глядели на Скитальца, едва смея верить глазам. Его колесница носилась по лагерю, давя и топча врагов, сея смерть стрелами черного лука, но стрелы варваров отскакивали от его золотых доспехов, не причиняя никакого вреда. Ошеломленные враги кричали, что это не человек, а сам бог войны сражается за страну Кемет, могучий Сет, грозный Ваал, во всей ярости своего гнева, и в ужасе порывались бежать. Скиталец был воистину подобен Рамсесу Великому Миамуну, когда тот сражался с хеттами, казалось, это сам Монту слетел к ним в разгар битвы. Он гнал обезумевших от ужаса врагов, как пастух гонит покорное стадо.
Но вот выпущенный из пращи камень попал в возничего Одиссеевой колесницы, он ударил его в переносицу между глаз, и тот, мертвый, упал с колесницы. Не управляемые никем кони заметались, и кто-то из варваров вонзил копье в грудь правого коня, и тот пал, мертвый, дышло колесницы разломилось пополам. Тут варвары осмелели, перестали отступать, даже попытались поднять мертвого возничего и снять с него вооружение. Но Скиталец спрыгнул с колесницы и встал над телом возничего, закрыв его щитом и подняв копье.
Среди сгрудившихся вокруг Скитальца варваров произошло какое-то движение, кто-то протискивался вперед сквозь толпу. И Скиталец увидел над колышущимися султанами шлемов и поднятыми щитами золотоволосую голову без шлема, к нему приближался мужчина на целую голову выше самых высоких варваров. На нем не было ни шлема, ни доспехов, он не держал в руках щита. Кожа у него была очень светлая, почти белая, тело покрыто синей татуировкой, изображавшей людей, лошадей, змей и разных морских тварей. На плечах у него была шкура белого медведя, скрепленная золотой пряжкой, по форме напоминающей дикого кабана. Его голубые глаза злобно сверкали, в руке он держал вместо оружия дубину из ствола молодой сосны, на конец которой был насажен тяжелый каменный топор, грубый, даже не отполированный.
– Дорогу! Прочь с дороги! – кричал он. – Расступитесь, карлики, уроды, я хочу поглядеть на этого героя!
Варвары расступились, встав крýгом, и, притихнув, наблюдали, как Скиталец и великан будут меряться силой друг с другом.
– Кто ты такой? – с презрением спросил великан. – Из какой страны и города? Кто твои родители?
– Люди называют меня Одиссеем, громителем городов, я сын Лаэрта, царь ахейцев, – отвечал Скиталец. – Теперь скажи мне ты – кто ты такой, в какой стране родился, ведь городов у вас, как я понимаю, нет?
Неторопливо размахивая своим огромным каменным топором, гигант запел дикую песню:
Нас зовут листригоны,
А также киммерианы.
Мы родились в стране,
Где зимой не бывает солнца,
А летом нет ночи.
У нас нет городов,
Под темными соснами
На скалах у моря
Живем мы и плаваем.
Волком меня нарекли,
Я сын вурдалака Сигни.
Плавал на юг, продавал я янтарь
Племенам незнакомым.
Добывал себе золото, женщин,
Бранную славу.
И сейчас, Одиссей, сын Лаэрта,
Убью я тебя!
Он издал боевой клич и, замахнувшись своим огромным топором, бросился на Скитальца, надеясь одним ударом его сокрушить. Но пока он пел, Скиталец незаметно передвинулся в сторону, так что красные лучи заходящего солнца били ему прямо в лицо, и когда великан прыгнул, он поднял свой золотой щит и, поймав им лучи, направил их прямо в глаза врагу, ослепленный ярким светом великан отпрянул, и тогда Скиталец ударил его мечом по правой руке, и столько силы вложил он в этот удар, и так глубоко вонзился короткий меч Эвриала в локоть гиганта, что перерубленная рука упала вместе со сжатым в кисти топором. Но и бронзовое лезвие меча тоже не выдержало мощи удара, оно отлетело от рукоятки слоновой кости.
– Ну что, людоед, убил? – крикнул Одиссей с издевкой. Он понял из песни, которую пел великан, что перед ним забредший с далекого севера дикарь из племени, которое когда-то потопило его корабли и съело команду, – то были листригоны, жители страны полуночного солнца, людоеды.
Однако великан поймал левой рукой свою дубину, которую все еще сжимала кисть отрубленной руки, и стал грызть зубами рукоятку топора, потом впился в каменное лезвие, изо рта у него пошла пена, в такой он был ярости. Вдруг он громко зарычал и бросился на Одиссея, выбил из рук щит и ударил по голове, проломив его золотой шлем, Одиссей упал на одно колено, в глазах у него потемнело. Но когда он падал, под руками у него оказался огромный камень – место, где они сражались, было священным, в глубокой древности, еще до времен фараона Мена, здесь был храм, уже давно разрушившийся. Скиталец схватил камень обеими руками, это была базальтовая голова разбитой статуи какого-то бога, или человека, или фараона, чье имя давно забыто, или древнего неведомого божества. Собрав все свои силы, Скиталец поднял камень и встал на ноги – камень был так тяжел, что впору везти на колеснице, – прицелился и швырнул листригону прямо в грудь. Тот крутил свой дикарский топор, готовясь нанести следующий удар, но не успел, огромный камень проломил ему средостение, он зашатался и упал, как срубленное дерево, изо рта хлынула черная кровь, и жизнь его покинула.
Варвары, наблюдавшие издали за поединком, отодвинулись в ужасе еще дальше, а Скиталец рассмеялся, словно одержавший победу бог, – он сполна расплатился по старому счету, этот последний удар был достоин Одиссея, громителя городов.
VIII. Когда Одиссей вернется…
Да, Одиссей смеялся, как бог, хоть и знал, что конец близок, что враги в лагере и друзья за его пределами смотрят на него в растерянности и не знают, что делать.
– Убить его! Убить! – кричали разноплеменные варвары каждый на своем языке. – Убить его!
Кричать они кричали, однако приступить к делу боялись и кружили вокруг Скитальца, точно гончие вокруг загнанного матёрого вепря.
– Пощадите его! – кричал вождь ахейцев, который наблюдал за поединком из-за земляного вала, потому что ахейцы не принимали участия в битве, они оставались возле своих кораблей, чтобы защищать их, если понадобится.
– Отпустите его! – кричали военачальники фараоновой армии, но спасать Скитальца никто не бросался.
Жизнь Скитальца висела на волоске, и вдруг в дальних рядах солдат фараона раздался громкий крик – крик ужаса и изумления, он катился всё ближе, как волна, и наконец уже можно было различить, что люди выкрикивают имя – имя Хатор.
– Хатор! Хатор! – кричали они. – Смотрите, едет Хатор!
Скиталец быстро повернул голову и увидел золотую колесницу, которая мчалась по песчаному склону к воротам лагеря. и забрызганы кровью. Они неслись по залитой кровью земле, точно кони рассвета, летящие по кроваво-красному небу. Правил колесницей худой, иссохший старичок, он сидел, весь подавшись вперед, рядом с ним стояла Елена Златокудрая. На ее груди сияла рубиновая звезда, ветер развевал ее длинные волосы и легкие, струящиеся одежды.
Молочно-белые жеребцы были все в поту
Она напряженно всматривалась в даль и наконец увидела среди толпы врагов его, Одиссея, царя Итаки, своего возлюбленного, и с уст ее сорвался крик. Елена сбросила вуаль, скрывавшую ее лицо, и красота ее ослепила мужчин, точно вынырнувшее из туч солнце. Она указала на ворота и протянула руки к солдатам фараона, призывая их взглянуть на нее и следовать за ней. Солдаты с криком бросились вслед за ее колесницей, ибо мужчины должны следовать за Еленой, куда бы она их ни повела, – через Жизнь к Смерти, через Войну к Миру и Покою.
Колесница подлетела к воротам лагеря, сопровождаемая воинами фараона. Защитники ворот увидели, как прекрасна та, что стоит в колеснице, и закричали каждый на своем языке, что это богиня Любви, она явилась, чтобы спасти бога войны. Варвары стали в беспорядке разбегаться, кто-то остался стоять, ошеломленный ее красотой, их сбили кони и раздавили колеса колесницы. Елена въехала в ворота, за ней хлынули в лагерь люди фараона. Реи притормозил коней возле разбитой колесницы Скитальца, и Скиталец с радостным криком прыгнул в колесницу Елены.
– Ты примчалась, чтобы быть рядом со мной в моем последнем бою? – прошептал он. – И ты в самом деле аргивянка Елена, та, кого я люблю, или я опьянен пролитой кровью и ослеплен сверканьем мечей и мне перед смертью боги явили видение?
– Нет, Одиссей, я не видение, я – Елена, – сказала она нежно. – Мне стала известна правда, и я легко простила твою вину, она невелика. Но ты забыл слова бессмертной богини, которая отныне стала моим вечным врагом, она коварно заманила тебя в эту ловушку, и потому не судьба, Одиссей, Елене стать твоей супругой в этой жизни. Это твой последний бой, Одиссей. Веди же своих солдат, они ждут, враги надвигаются, точно черная грозовая туча, готовая метать копьи молний. Вперед, Одиссей, вперед! Пусть свершится твоя судьба и исполнится предсказанное богами!
Скиталец призвал к себе военачальников, военачальники выстроили солдат, и, следуя за рубиновой звездой, они устремились на приготовившегося к битве врага, точно гонимая ураганом приливная волна, и, как вода поднимается, затапливая прибрежные скалы, так солдаты фараона набросились на врагов, смяли и разгромили их ряды. И там, где кипел особенно жаркий бой, сверкала рубиновая звезда на груди Елены, и ее чарующий голос возвышался над стонами и криками умирающих.
Войско разноплеменных варваров было уничтожено, солдаты фараона приблизились к валу, который возвели вокруг своего лагеря ахейцы, чтобы защищать корабли, впереди на золотой колеснице ехали Скиталец и Елена. Командующие флотом ахейцев с изумлением наблюдали из-за вала, как гибло в кровавой бойне войско их союзников.
– Смотрите, кто это? – воскликнул один из ахейцев. – На нем золотые доспехи, какие носим мы, ахейцы, но он ведет солдат фараона, и они побеждают!
Другой капитан, по виду старше всех, вгляделся в Скитальца и сказал:
– Да, когда-то я видел в точности такие доспехи, и воин, который их носил, был подобен этому. Такие доспехи были на Парисе, сыне Приама, – Парисе Троянском, только его уже давно нет на свете.
– А кто она? – воскликнул первый. – Та, на чьей груди горит рубиновая звезда? Та, что едет в колеснице с воином в золотых доспехах, та, что прекрасней всех женщин на свете, что поет, когда солдаты вокруг умирают?
Самый старший из капитанов снова стал пристально вглядываться, потом сказал:
– Да, такую женщину я тоже видел. Она тоже любила петь и тоже была прекрасней всех женщин на свете – сама красота, и на груди у нее тоже горела звезда. Елена Троянская ее носила, Елена аргивянка, Елена Прекрасная, из-за которой в мире пролилось столько крови. Но и Елена тоже давно умерла.
Скиталец поднял голову и увидел плюмажи на шлемах ахейцев, увидел эмблемы на щитах воинов, с чьими отцами он сражался под стенами Трои. Сердце его готово было разорваться на части, из глаз хлынули слезы.
– Какая злая, какая горькая выпала мне судьба! – воскликнул он. – В своем последнем бою я вынужден сражаться наемником чужого владыки против моего собственного народа, против сыновей моих старых дорогих друзей!
– Не плачь, Одиссей, – сказала Елена, – так повелевает Судьба, она жестока и непреклонна, ей нет дела до людей с их любовью и ненавистью. Не плачь, Одиссей, иди сражаться против ахейцев, ибо ты примешь смерть от их рук.
И Одиссей, с трудом преодолевая себя, двинулся дальше, он не выпустил ни одной стрелы, не нанес ни одного удара, за ним двигались уцелевшие остатки фараонова войска. Но вот он приказал им остановиться и велел Реи медленно ехать вдоль земляного вала, хотел найти место, где было бы легче прорваться внутрь, и, пока колесница ехала, ахейцы обстреливали ее из-за укрепления стрелами, камнями из пращи, метали в нее копья. Но час Скитальца еще не настал. Ни один камень, ни одна стрела в него не попала, не попала ни в Реи, ни в коней, везущих колесницу, что до Елены, то стрелы смерти знали, что она бессмертная богиня, и облетали ее стороной. Реи тем временем рассказал Скитальцу о том, как умер фараон, о том, как сожгли храм Хатор, и о том, как Елена бежала. Скиталец слушал молча, потом только и сказал, увидев во всем этом руку Судьбы:
– Конец близок, Реи, скоро Мериамун начнет искать нас, а найти нас очень легко – вон какой я оставил за собой след! – И он кивнул на бескрайнюю равнину, заваленную горами трупов.
Колесница доехала до того места, где стоял за валом старый капитан-ахеец, который при виде доспехов Скитальца вспомнил Париса, а при виде красавицы в его колеснице – Елену аргивянку.
Ахеец выпустил в колесницу стрелу и устремился всем телом вперед, провожая ее полет взглядом. Стрела летела прямо в грудь Елене, но вдруг, к его великому изумлению, свернула в сторону, не причинив ей ни малейшего вреда. Она подняла голову и посмотрела на него, и он узнал Елену, которую видел, когда служил у царя критян Идоменея на одном из его кораблей, когда пала осажденная Троя и дым от горящих развалин поднимался к небесам.
Он снова вгляделся и увидел на золотом щите Скитальца белого быка, эмблему Париса, сына Приама, которую он так часто видел на стенах Трои! Его обуял великий страх, он воздел руки и громко закричал:
– Бегите, ахейцы, бегите! Скорей на корабли и прочь из этой проклятой земли! На колеснице стоит давно умершая аргивянка Елена и с ней Парис, сын Приама, они явились отомстить за гибель Трои сыновьям тех, кто ее разрушил! Бегите, иначе нас поразит проклятье!
В стане ахейцев раздались громкие крики ужаса, да и как не ужаснуться, если рать фараона ведут духи Париса Троянского и аргивянки Елены, и потому они побеждают. Сначала ахейцы замерли, глядя на колесницу, как испуганное стадо овец глядит на подкрадывающихся волков, потом очнулись и со всех ног кинулись к своим кораблям.
Солдаты фараона устремились за ними, смели заграждение и набросились на бегущих, как волки на овец. Ахейцы отчаянно защищались, вокруг кораблей закипела ожесточенная битва, люди падали, как подкошенные. Часть кораблей сожгли, часть бросили на берегу, но часть все же столкнули в воду и, стоя на веслах, ждали, когда кончится схватка.
Солнце закатилось, сражающимся стало труднее наносить меткие удары. Скиталец стоял в своей колеснице и наблюдал за ходом сражения, он смертельно устал, и ему не хотелось убивать своих соотечественников.
Но вот столкнули в воду последний корабль, и наконец великая битва кончилась. Среди команды корабля был молодой воин, превосходивший всех остальных ахейцев мужественной красотой и силой. Он один сдерживал натиск нападающих египтян, пока его товарищи волокли корабль по берегу, и, глядя на него, Скиталец подумал, что это самый храбрый воин среди ахейцев и самый достойный.
Он стоял на корме и смотрел, как пламя горящих кораблей играет на золотом шлеме Скитальца. И вдруг выхватил из колчана стрелу, заряженную смертью, и натянул тетиву могучего лука.
– Дух Париса, прими дар Телегона, сына Цирцеи и Одиссея, который был врагом Париса! – громко крикнул он.
Роковые слова едва достигли слуха Одиссея и Елены, как из его лука вылетела стрела, направляемая богами. Они направили ее в грудь Одиссея, в то место, где оплечье соединяется с кирасой, и она пронзила его навылет. И Одиссей понял, что судьба его свершилась, да, смерть пришла к нему водяною дорогой, как и предсказал ему дух Тиресия в Аиде. Превозмогая боль, он бросил свой щит и черный лук Эврита, простившись с ними навсегда, одной рукой сжал поводья, другой обнял Елену за плечи, и под ее тяжестью она согнулась, как лилия от порыва ветра.
– О Телегон, сын Цирцеи! – крикнул он. – Какое черное злодейство ты сотворил, что разгневанные боги наложили на тебя такое страшное проклятье – убить отца, который тебя породил? Узнай же, сын Цирцеи, я не Парис, я Одиссей, царь Итаки, давший тебе жизнь, а ты убил меня, смерть пришла от тебя ко мне водяной дорогой, как и предрек дух Тиресия!
Он бросил свой щит и черный лук
Услышав эти слова и поняв, что он убил своего отца, прославленного Одиссея, которого он искал по всему свету, Телегон хотел броситься в реку и утопиться, но товарищи удержали его силой, течение подхватило корабль и унесло прочь. Так боги позволили Телегону в первый и в последний раз увидеть своего отца, Одиссея, и услышать его голос.
Когда ахейцы узнали, что войском фараона в сражении с разноплеменными варварами предводительствовал давно исчезнувший Одиссей, они перестали дивиться искусству, с которым он заманил их в ловушку, и великой победе, которую одержала рать фараона.
Между тем колесницы Мериамун, бросившейся вслед за Еленой и Реи, приближались. Они промчались по залитому кровью ущелью, по заваленной трупами равнине, ворвались в лагерь, но и в лагере, освещенном пламенем подожженных кораблей аквайюша, все увидели только мертвых.
– Воистину фараона перед смертью осенило мудрое решение! – воскликнула Мериамун. – На свете есть только один человек, который с таким малочисленным войском смог победить такую несметную рать! Он спас корону Кемета, и клянусь Осирисом – он будет ее носить!
Колесницы Мериамун миновали лагерь варваров и въехали в лагерь ахейцев, солдаты фараона приветствовали ее громкими криками.
Скиталец лежал на берегу Сихора и умирал, в зареве горящих кораблей ярким пламенем пылали его золотые доспехи и звездный камень на груди Елены.
– Почему кричат солдаты? – спросил он, приподняв голову с груди Елены.
– Они приветствуют царицу Мериамун, – ответил Реи.
– Пусть подойдет, – сказал Скиталец.
Царица Мериамун спрыгнула со своей колесницы и пошла через толпу благоговейно расступающихся перед ней солдат к лежащему на земле Скитальцу, а подойдя, в безмолвии над ним застыла.
Но вот Одиссей приподнял голову и произнес слабеющим голосом:
– Приветствую тебя, царица… Я выполнил долг, возложенный на меня фараоном. Рать разноплеменных варваров разбита и уничтожена, корабли аквайюша сожжены, те, что не сожжены бежали, земля Кемет освобождена от врагов. Где фараон, я хочу доложить ему обо всем, пока я еще жив.
– Фараон умер, о Одиссей, – отвечала она. – Но ты должен жить, ты будешь жить! Ты сам станешь фараоном!
– Ах, царица Мериамун, я знаю всё, – ответил Скиталец. – Ты сама убила фараона, желая овладеть мною, но мною овладела смерть. В той стране, куда я ухожу, Мериамун, и куда очень скоро последуешь за мной и ты, ты горькими муками заплатишь за убийство фараона. Да, Мериамун, кровь фараона на твоих руках, ты хотела убить и Елену, которую я потерял из-за твоих злых чар, но против нее ты бессильна – она бессмертна. А я умираю, кончилось всё – любовь, война, странствия. Смерть пришла ко мне водяною дорогой.
Мериамун онемела от горя, сердце ее разрывалось, она забыла даже о своей ненависти к Елене и о гневе на жреца Реи.
И тут раздался голос Елены:
– Да, Одиссей, ты умираешь, но ненадолго, ты вернешься, и мы встретимся – я буду ждать тебя.
– Я тоже вернусь, Одиссей, – сказала царица Мериамун, – и тогда ты будешь любить меня. О, я сейчас прозреваю будущее, я вижу то, чему суждено свершиться! Мы встретимся вновь, Одиссей, когда покров с Истины будет снят.
– Мы встретимся вновь, Одиссей, и тогда ты откроешь лик Истины, – сказала Елена.
– Да, – прошептал умирающий Скиталец, – мы будем встречаться с тобой снова и снова, и всякий раз любовь и ненависть будут побеждать и терпеть поражение, умирать и возрождаться вновь. Но поединок, который начался в других мирах, задолго до появления нашего, еще не кончен, он будет продолжаться, пока зло не растворится в добре, пока мрак не утонет в свете. Вспомни, Мериамун, сон, что приснился тебе в твою брачную ночь, ты хочешь разгадать смысл этого сна? Что ж, я разгадаю его, умирая, ибо боги одарили меня мудростью. Когда вместо троих нас снова станет двое, это будет значить, что мы искупили совершенное нами зло и обрели мир, лик Истины откроется. Елена, любимая, прощай! Я совершил преступление, предав тебя, поклялся Змеей, хотя должен был клясться Звездой, и потому потерял тебя.
– Ты потерял меня здесь, но снова найдешь, когда перед тобой распахнутся врата Запада, – нежно прошептала она.
И, склонившись к нему, заключила его в объятия и стала целовать и шептать ему на ухо слова любви, и капли крови падали с ее рубиновой звезды ему на лоб, точно роса, и тут же исчезали.
Она шептала Скитальцу о счастье, которое их ждет, – священные слова, которых не дóлжно сметь предать бумаге, и его лицо светлело, точно лицо бога.
Вдруг его голова откинулась назад, он умер, умер на груди самой прекрасной и нежной женщины в мире, к которой стремились сердца всех мужчин. Исполнилось предсказание Афродиты – Одиссей наконец-то покоился в объятиях Елены Златокудрой.
Мериамун судорожно стиснула грудь руками, ее губы стали серыми, как пепел. Но Елена поднялась и, стоя в головах Скитальца, посмотрела на Мериамун, стоявшую у его ног.
– Сестра, ты видишь, пришел конец всему, – обратилась Елена к царице. – Тот, кого мы любили, потерян и для меня, и для тебя. Чего ты добилась своим коварством и предательством? Напрасно ты смотришь на меня с такой ненавистью. Ты бессильна причинить мне зло, ты в этом убедилась, а я не причиню зла тебе, потому что сама мысль о зле для меня непереносима, хотя ты будешь всегда ненавидеть меня, не питающую к тебе недобрых чувств, и пока ты не научишься любить меня, твоим уделом будет преступление, а утешением – злоба.
Мериамун не произнесла ни слова.
А Елена знаком подозвала к себе Реи и что-то ему приказала, и Реи, заливаясь слезами, ушел исполнять ее приказание. Он скоро вернулся с толпой солдат, которые несли в руках факелы. Они подняли Скитальца и понесли его к огромному погребальному костру, который сложили из добычи, захваченной в лагере варваров – колесницы, копья, корабельные весла, дивные заморские ткани, драгоценные кресла… Одиссея положили на вершину костра, а на грудь ему положили черный лук Эврита.
Елена снова что-то сказала Реи, и Реи взял факел и зажег со всех сторон погребальный костер. Вот его окутал дым, стали вырываться языки огня… Мериамун по-прежнему стояла, будто окаменев.
Вот пламя охватило весь гигантский костер, в пламени сияли золотые доспехи Скитальца, черный лук изогнулся от жара и стал рассыпаться. Вдруг Мериамун пронзительно вскрикнула, сорвала с пояса змею и швырнула ее в костер.
– В огне ты родилось, Изначальное Зло, в огне и сгинь! – произнесла она на мертвом языке мертвого народа.
Жрец Реи воскликнул на том же языке:
– Что ты сделала, о царица, ты погубила себя! Ведь ты отогрела змею у себя на груди, и теперь вы с ней во веки веков неразлучны, где она, там должна быть и ты.
Не успел он произнести эти слова, как лицо Мериамун застыло, точно маска, и она медленно двинулась к костру, словно влекомая невидимой силой. Остановилась на миг у полыхающего пламени и с громким воплем бросилась в него и легла на тело Одиссея. И в этот миг в огне ожила змея. Она ожила, стала расти, расти, обвилась вокруг тела Мериамун и тела Скитальца, высоко подняла голову и засмеялась.
Костер рухнул, Скитальца, царицу Мериамун и обвившуюся вокруг них змею поглотило бушующее пламя.
Долго стояла Елена Златокудрая возле костра и глядела на огонь, пока он не стал гаснуть. Потом опустила на лицо вуаль и пошла прочь, в ночь, в темноту, в пустыню.
И так ей суждено бродить по свету и петь, ожидая, когда Одиссей вернется.
* * *
Мне, жрецу Реи, выпало на долю рассказать эту повесть, пока я еще жив и не упокоился в богатой усыпальнице, которую приготовил для себя близ Фив. Пусть мужчины поймут ее так, как им хочется, а женщины – в меру той мудрости, какой наградили их боги.
Назад: VI. Стражи
Дальше: Палинодия
