4. Поединок в горах

Кто-то вошел в кабинет, но Веселовский не посмел оглянуться, его положение и так было пиковым – резидент сидел, прикрученный к стулу шнурами, оторванными от гардин. Перед ним на краю стола расположился капитан Румянцев в штатском и дымил белой глиняной трубкой. Другой офицер развалился на диване и поигрывал кинжалом. Румянцев кивнул вошедшему. Послышался скрип стула – кто-то грузно сел и прокашлялся.

– Продолжим, – сказал Румянцев Веселовскому. – Еще раз перечисли все имена, которыми царевич назывался.

Авраам Павлович потрогал языком разбитую губу. Он был совершенно беспомощен, но старался не показывать своего страха. В конце концов, капитан его просто пугал. У него не должно быть никаких доказательств против резидента.

– Кременецкий, польский кавалер, – начал перечислять он. – Потом… Коханский, как я говорил. А еще он просто назывался подполковником. Тоже – польским.

– Как он оказался в Вене?

– Не знаю.

– Врешь, – спокойно сказал Румянцев. – Ведь ты ему помогал.

– Нет, – возразил Веселовский, но слишком поспешно. Он вдруг испугался по-настоящему. А что, если это не простой нахрап? Вдруг им стало что-то известно? Но от кого?

Человек за спиной снова прокашлялся и сказал тихо:

– Где царевич остановился в Вене?

Веселовский все же попытался повернуться, но сидевшего сзади так и не увидел.

– Кто там? – спросил он, срываясь в ужас.

– Узнаешь, – ответил голос. – Где царевич остановился в Вене?

Веселовскому доложили о приезде капитана Румянцева и офицеров. Но этот человек, что сидел за его спиной, – он был не из их числа! Несомненно русский, причем, судя по голосу, привыкший командовать. Хотя Румянцев не встал при его появлении, но молчал, когда незнакомец задавал вопросы. Авраам Павлович вдруг понял, как сильно бьется сердце и как неумолимо потянуло в отхожее место. О, если бы очутиться сейчас там, среди светлых обоев, за закрытой дверью, в покое, зная, что все хорошо и в доме нет никаких чужаков.

– В гостинице «Клаперер», – ответил Веселовский тихо.

– Откуда тебе это стало известно?

Действительно, откуда? Не говорить же, что Алексей Петрович тут же прислал к резиденту слугу, требуя к себе. Веселовскому пришлось приложить всю свою настойчивость, чтобы отложить визит на раннее утро и не мчаться в тот же час за багажом царевича, оставленным в Леопольдштадте, как того требовал беглец.

Авраам Павлович поджал губы.

– У меня тут свои люди, – сказал он. – Вы понимаете…

Румянцев посмотрел за спину резиденту и кивнул, как будто отвечая на поданный оттуда знак.

– Где сейчас царевич? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Веселовский. – Я сам искал его. Думал, вы мне поможете, а вы… Сколько вы будете меня еще пытать? Я устал. Я хочу есть.

– Где сейчас царевич? – спросил капитан, как будто не слышал слов Веселовского.

– Не знаю!

Вдруг Авраам Павлович с ужасом почувствовал, как сильная рука сорвала с него парик и ухватила за волосы на затылке. В ухо задышали, и совсем близко голос человека сзади произнес со злостью:

– Что же ты врешь, паскуда? Ну, как царевич мог сюда приехать и попасть к вице-канцлеру без твоей помощи? Он же дубина стоеросовая, пьянь, без помощи даже помочиться не сможет!

– Я ни при чем! – просипел Весловский, чувствуя, как по ногам течет горячая струя мочи. – Это другой! Не я!

– Не я. Не я, – передразнил его страшный человек, потом отпустил волосы резидента и снова занял свое место – невидимый, опасный гость из Петербурга.

– Приведи этого, – сказал он капитану.

Румянцев дал знак своему офицеру, лежавшему на диване. Пока тот вставал, Веселовский, уже потерявший всякий человеческий облик, лихорадочно пытался понять – кого приказали привести? О чем вообще сейчас речь? Офицер вышел. Потом дверь открылась, и в кабинет влетел мальчик. Авраам Павлович при этом непроизвольно вскрикнул как чайка – резко и жалобно. Это был конец.

Руки у мальчика были скручены сзади ремнем, рубашка изодрана, а лицо застыло как маска.

– Что они сделали с тобой! – вскрикнул Веселовский по-немецки. – Люций! Люций!

В этот страшный момент он понял все. Почему его никто не встречал у дверей? Потому что люди Румянцева схватили привратника, всю прислугу и устроили людям Веселовского допрос. Кто-то выдал его связь с мальчиком из соседней лавки.

– Я не знаю! – Губы мальчика дрожали, и он говорил быстро, захлебываясь: – Мне не сделали ничего, но я боюсь, пожалуйста, скажите, чтобы они меня отпустили!

– Уведи обратно, – приказал Румянцев.

Когда офицер заталкивал мальчика обратно в дверь, не обращая внимания на его жалостливые крики, человек за спиной сказал:

– Видишь, Абраша, от тебя зависит, как теперь повернется дело. Не расскажешь – запытаем. Сначала его на твоих глазах. Потом и тебя. Спешить нам некуда. Тут место тихое, покойное. В погребе полно вина, в кухне – еды. Горничная у тебя смазливая. А может, и мальчиком попользуемся – Румянцев, он, конечно, не такой человек. А вот я… Охоч до всего нового, не скрою. Но есть и другой путь, Абраша. Расскажешь все как есть – отпустим и тебя, и его.

– Как верить? – просипел Веселовский. – Убьете, и концы в воду.

– Отпустим, – сказал человек. – Нам сейчас каждая минутка дорога. Чем быстрее ты расскажешь – тем лучше. Мы ж не за тобой пришли, а за царевичем. Ты нам не нужен. Езжай куда хочешь. Хоть к ландграфу Кассельскому, как собирался. Кому ты теперь опасен.

Человек хохотнул. Вселовский был окончательно сломлен – они знали все планы резидента! Даже самые тайные!

– Вейербург, – назвал он город. – Потом Кремс. Потом – Ашбах. Мелк. Эренборг. И еще… важное… Поклянитесь, что отпустите меня и Люция.

– Тебе что, крест целовать, что ли? – недовольно пробурчал человек сзади.

– Девка, которую царевич привез… Она брюхата.

– Как!

В голосе незнакомца слышалось крайнее удивление.

– Найдите доктора Лазаруса. Он подтвердит.

Сзади послышался звук отодвигаемого стула. Человек обошел стул с Веселовским и встал прямо перед ним.

– Смотри у меня, Абраша, – сказал Петр Андреевич Толстой, прибывший в Вену тайно, и добавил вслед Румянцеву: – Пошлю спросить у доктора. Если он подтвердит, значит, и все остальное – правда. Тогда иди на все четыре стороны со своим полюбовничком. И чтобы я тебя больше нигде и никогда не видел. А уж Петр Алексеевич про твои художества узнает.

Потом он наклонился к самому уху Веселов-ского:

– А может, и не узнает, если откупишься от меня, понял ли?

– Понял, – прошептал бывший резидент царя.

Гуго Шлегель внимательно следил за хозяином. Граф фон Шенборн сидел, опустив свой массивный второй подбородок на кружевной воротник, и меланхолично вертел в пальцах изящный золотой ножик для разрезания бумаг. Гуго ждал. Страх, который он испытывал перед своим величественным хозяином двадцать лет назад, давно сменился верностью младшего старшему, хотя по возрасту они не особенно отличались.

– Так-так, – пробормотал вице-канцлер. – Несчастный Веселовский. Знаешь, он ведь приезжал ко мне, чтобы предупредить о приезде русских. Ты опередил его всего на полдня с новостью.

Шлегель кивнул. Он сидел с прямой спиной, сложив искалеченные руки в перчатках на коленях. Другому слуге ни за что не позволили бы скрывать свои руки при хозяине, но фон Шенборн лично разрешил Гуго не снимать перчаток – может быть, ему претил вид исковерканных пальцев. А может, не хотел вспоминать обстоятельства, при которых это произошло.

– И кто же тот вельможа? – спросил сам себя вице-канцлер. – Что за напасть. Впрочем, если он действительно большой человек, то непременно обратится в канцелярию. Вероятно, он привез послание от царя, иначе зачем было бы присылать сюда человека его ранга? Вена и так наводнена сейчас русскими шпионами и подкупленными ими людьми.

– Что делать с царевичем? – спросил Гуго.

– Да, это проблема. Если они выбили из Веселовского все, что он знает или может знать, то царевичу глупо было бы оставаться в Эренборге. Царь определенно знает, что его сын приехал в Вену, тут ничего не поделаешь. Императору ничего не остается делать, как притворяться, будто это – внезапный частный визит. И что он совершенно не собирается предоставлять царевичу убежище, а уж тем более потакать его планам дождаться смерти отца, чтобы потом поставить его на престол и сделать Россию своим протекторатом. По правде говоря, император Карл вовсе не собирался ничего такого делать. Все это – планы принца Евгения.

– Пока царевич в Эренборге, русским его оттуда не достать, – заметил Гуго. – Мы можем усилить охрану, чтобы русские не смогли выкрасть пленника, даже если бы вдруг рискнули.

– Император не станет усложнять отношения с Петром, – возразил фон Шенборн.

– Мы боимся русских гренадеров? – усмехнулся начальник шпионов вице-канцлера.

– Мы боимся союзов, которые может заключить Петр. И мы боимся, что при очередной турецкой угрозе он не придет нам на помощь. Ты забываешь – Россия граничит с Османской империей. Они вполне могут ударить по султану в тот момент, когда тот снова будет угрожать нашим границам. Один раз турки чуть не взяли этот город, помнишь?

Гуго серьезно кивнул.

– Но император также не может выдать царевича отцу, потому что в глазах других правителей это будет выглядеть как настоящая трусость. Я уже не говорю, что все они связаны родственными связями. Императора просто не поймут. И черт бы с ним! Но всегда надо учитывать фактор будущего – выдача Алексея отцу всегда может быть использована как повод при малейшем обострении с любым европейским домом.

Гуго пожал плечами. Этот довод был уже выше его компетенции.

– В любом случае наследник русского царя должен исчезнуть из Эренборга, – решительно сказал фон Шенборн. – Мы отправим его на юг. Объясним, что воздух замка не подходит для его спутницы, раз уж она имела счастье забеременеть от царевича.

– Прикажете мне ехать сейчас? – спросил Карл.

– Увы, ехать придется мне, – тяжело вздохнул вице-канцлер. – Царевич Алексей капризен и не примет никого, кто не соответствует его рангу.

– Но русские могут тоже поехать в Эренборг, – сказал Гуго.

– Зачем?

– Попытаться выяснить, в каких условиях содержится царевич и можно ли его выкрасть.

– Тогда, – фон Шенборн наставил золотой ножик на своего агента, – ты должен взять людей и задержать русских офицеров. Хотя это может закончиться дракой и даже…

– Что плохого в том, что русские исчезнут в горах? – спокойно спросил Шлегель.

– Но и ничего хорошего. Впрочем, сделаем по-другому. Я прикажу, чтобы мне быстро отобрали самых заядлых драчунов из офицеров. Тогда это будет выглядеть как поединок чести. И вот тут уже действительно ничего не останется, кроме как извиниться и сослаться на горячность равных. А твои люди пригодятся мне в качестве эскорта. Придется ехать тайно, обычную охрану не возьмешь. Так что – действуй.

Фрося проснулась среди ночи оттого, что Алеша громко стонал. Растрепанная, заспанная, она приподнялась, опираясь локтем на подушку. Царевич лежал на спине с широко открытыми глазами.

– Ты что? – испуганно спросила она. – Заболел?

– Плохо мне, – громко сказал царевич.

– Доктора позвать?

– Нет, не доктора. Боюсь я.

Фрося отерла ладонью пот с его лба и обняла:

– Ничего, любый мой, помолись и успокоишься.

– Нет.

Он рывком сел на скрипнувшей кровати и уставился на полуоплывшую свечу.

– Найдет. Даже здесь найдет. Зачем я поехал? Надо было как мать – в монастырь. Пропади оно пропадом. Глупо. Ждать здесь, когда он умрет. Глупо.

Фрося вдруг почувствовала злость – она так страдала от длинной дороги, от тошноты, от скверного характера Алеши – все ради мечты. Ведь повезло же нынешней царице Екатерине – очаровала Петра Алексеевича, выбилась из самого низа на самый верх. Почему бы и ей не стать новой Екатериной? Фрося тяжело перелезла через тощее тело царевича и, ступая босыми ногами по вытертому холодному ковру, подошла к столу, налила целый бокал вина. Черт с ним, пусть хоть успокоится – утром можно будет поговорить спокойно, утешить, вернуть ему надежду.

– На, пей. – Она дала вино царевичу и, пока он пил, смотрела на него, не отрывая взгляда.

– Еще? – спросила она, когда царевич все выпил.

– Еще.

Алеша выпил три бокала, прежде чем успокоился. Глаза его потускнели. Он снова сполз на подушки.

– Ничего, – прошептал он. – Отец милостив. Даже если найдет – простит. Я в ноги ему бухнусь. Отрекусь. Пусть в монастырь сошлет, не страшно.

– Тебя в монастырь. А меня? – спросила Фрося. – А сыночка нашего?

Она схватила вялую руку царевича и прижала ее к своему животу. Алексей не сопротивлялся. Вино привычно притупило все страхи.

– Да, – медленно сказал он. – Все будет хорошо. В нем – царская кровь.

– А во мне – нет, – горячо возразила Фрося, снова забралась в кровать и отвернулась к стене. Глаза ее наполнились слезами обиды.

– Ну, – пробормотал царевич, неуклюже обнимая ее под одеялами. – Ну, Фрося, все образуется, все будет хорошо.

Она не верила ему. Норов Петра был известен – карал он жестоко. До того, как они приехали в Эренборг, Фросе казалось, что все идет хорошо и правильно. И что главное для нее – угодить царевичу. Но теперь следовало составить и запасной план – если неугомонный Алеша вдруг передумает ждать императорской короны отца и вернется в Россию.

Четыре всадника гуськом поднимались по заметенной снегом горной дороге. Если бы не едва торчащие из сугробов деревянные столбики, когда-то выкрашенные в зеленую и красную полоску, а теперь выцветшие, легко можно было бы сбиться с пути в налетевшей метели и угодить на крутой склон. Всадники походили на косматых шатунов-медведей – в облепленных снегом шубах и больших шапках, закутанные в толстые шарфы. В них трудно было узнать четырех русских офицеров, еще недавно вольготно хозяйничивших в доме Веселовского.

Наконец, когда уже стало темнеть, за поворотом показался высокий забор с воротами. Сзади на горе курились трубами домики деревни Хохштайн. Ехавший впереди остановил лошадь у ворот, соскочил на землю и с трудом открыл одну створку, пропуская товарищей.

Офицеры ввалились в таверну, снимая и отряхивая шапки. Высокий с безусым строгим лицом крикнул на ломаном немецком, чтобы лошадей отвели в конюшню, вытерли досуха и насыпали овса. Потом все четверо прошли к большому столу у очага, скинули шубы и расселись по лавкам, переговариваясь между собой тихо на своем языке.

Хозяин послал сына к лошадям, а сам подошел, заложив руки за спину.

– Что же господа поехали в такую метель? – спросил он укоризненно. – Переночуйте у нас. Завтра к утру лошади отдохнут, двинетесь дальше.

– Принеси мяса и горячего вина, – приказал говоривший по-немецки. – И хлеба побольше.

– Вы венгры? – спросил трактирщик.

– Нет, – коротко ответил офицер, показывая, что не расположен болтать с хозяином трактира.

Тот пожал плечами и отошел от стола. Его жена, дородная Эльза, принесла с кухни большую сковородку жареных колбас для компании, прибывшей двумя часами ранее – тоже офицеры, только из Вены. Впрочем, был с ними и один штатский, хотя он тоже был похож на военного, только сменившего мундир на кафтан.

Капитан Румянцев проводил взглядом сковороду и тогда приметил в темном углу компанию венцев, старательно не смотревших в их сторону. Наклонившись к товарищам, он тихо сказал:

– Сдается мне, нас тут ждут. Не знаю, как они унюхали. Но будьте готовы.

Один из его подчиненных кивнул. Румянцев заказал трубки с табаком. Трубки явились вместе с чайником вина, но капитан запретил пить натощак, чтобы не захмелеть. Он нервничал и время от времени поглядывал в сторону венцев, которые тоже перешептывались и исподтишка бросали на русских короткие острые взгляды. Только человек в кафтане не обращал внимания на новоприбывших. Он сидел у полузанесенного снегом окошка и смотрел на улицу. На столе лежали его руки – в перчатках. Вдруг Румянцев увидел, как этот человек встал, накинул лежавший рядом овчинный полушубок и быстро вышел наружу.

Сделав равнодушное лицо, Румянцев встал и громко, не смущаясь, спросил у хозяина, где отхожее место. Потом как был, не надев шубы, вышел наружу и, встав прямо под снегопадом, за угол дома, различил в снегу большую карету на полозьях, окруженную всадниками. Человек из таверны, приоткрыв дверь экипажа, о чем-то переговаривался с тем, кто сидел внутри.

– Русские уже здесь, – говорил Гуго вице-канцлеру, кутавшемуся в соболью шубу. – Я отобрал головорезов, соскучившихся по хорошей драке. Но все они – дворяне, так что у русских не будет никакой возможности отказаться от потасовки.

– Очень хорошо, – кивнул фон Шенборн. – Теперь садись ко мне.

– Но… – начал Гуго. – Я могу тут понадобиться…

– Ты нужен мне в Эренборге, если царевич заупрямится, – отрезал вице-канцлер. – Обстоятельства изменились.

Гуго беспокойно оглянулся на дверь таверны, но ослушаться хозяина не посмел. Он нырнул в карету и закрыл дверь, усевшись напротив фон Шенборна. Экипаж тут же дернулся и покатил.

– Помните того важного русского, что прибыл инкогнито? – спросил вице-канцлер. – Это некто Петр Толстой, личный порученец русского царя. Он действует решительно, не жалея средств. В один день добился аудиенции у императора Карла и вручил ему письмо от царя. Наш император… – Он помолчал, подыскивая подходящее слово, а потом махнул рукой в толстой перчатке. – Похоже, наш император несколько перепугался. Хотя тон письма уважительный, но Петр не завуалированно намекает, что в случае отказа допустить его посланника к царевичу дело может кончиться военными действиями. На словах же Толстой передал, что ему известно местонахождение Алексея. И он просит допуска в крепость Эренборг. Несомненно, русские офицеры посланы им, чтобы предупредить наше намерение перевезти русского царевича. Проследить, куда мы его отправим.

Гуго кивнул.

– Так что, если твои головорезы упустят русских или по крайней мере не задержат их хотя бы на сутки…

Фон Шенборн покачал головой.

Румянцев вернулся в таверну и тут же увидел, как один из венцев направляется к столу, занятому русскими. Венец возмущенно кричал, что варвары недостойны сидеть в одной комнате с офицерами Империи. И что раз они не хотят пить за здоровье императора Карла, то он, Георг фон Зайден, вобьет им бокалы в глотки. Его товарищи уже выбирались из-за стола, хватаясь за рукояти палашей.

– Что вы желаете? – громко спросил Румянцев.

– Драться! – крикнули сразу два австрияка.

– Здесь? – спросил Румянцев, обводя помещение таверны рукой.

– Боже мой! – выскочил между ними хозяин таверны. – Господа! Если вы намерены драться, то к вашим услугам прекрасный двор. Я велю вынести туда стол с вином.

Румянцев быстро взглянул на него – похоже, тут всё было уже заранее подготовлено. Засада.

– Хорошо, – спокойно сказал русский капитан. – Хотя в нашей стране дуэли запрещены, драться мы любим.

Он подошел к своим офицерам и что-то тихо им сказал. Они молча кивнули и встали из-за стола.

– Победивший оплачивает все, как за живых, так и за мертвых, – предложил Румянцев хозяину таверны.

– Хочешь нас разорить? – спросил венец, начавший ссору.

– Ерунда, Георг, – отозвался его коренастый товарищ с рыжими усами. – Мы срежем кошельки с их поясов!

– Шубы долой! – крикнул в ответ Георг. – Мы не успеем замерзнуть.

Австрияки вывалили во двор и выстроились у стены, ожидая своих противников. Русские вышли следом. Они надели шубы, как будто вовсе и не собирались драться, а просто хотели посмотреть на чужую дуэль. Георг фон Зайден переглянулся со своим рыжеусым товарищем и расхохотался.

– Ну что же! – громко крикнул он. – Так вы больше похожи на медведей. Когда мы зарубим вас, то снимем и эти шкуры.

Он выхватил свой палаш. Его товарищи сделали то же самое.

– Давайте! – заорал Георг. – Покажите нам ваши зубочистки.

В ответ стоявший перед ним русский вынул из-под шубы пистолет. Георг фон Зайден от возмущения замер на месте.

– Это еще что такое! – крикнул он. – У нас дуэль.

Соперник, не отвечая, спустил курок. В тишине резко грохнул выстрел, эхо пошло гулять среди склонов. На месте лица у венца образовалась кровавая каша, и он рухнул, пропитывая снег кровью, от которой шел густой пар. Потрясенные австрияки с ужасом смотрели, как остальные русские поднимают свои пистолеты – по два у каждого.

– Убийство! – закричал рыжеусый. Загрохотало, и он отлетел к стене. Все было кончено в несколько секунд.

– Петька, – сказал капитан Румянцев. – Добей, кто живой.

Один из офицеров с кинжалом начал обходить мертвых, нанося каждому точный и быстрый удар в сердце.

– Дурачье, – сплюнул капитан Румянцев. – Дуэлянты паршивые.

Они вернулись в таверну и некоторое время в молчании ужинали.

– Где трактирщик? – спросил тот, кому капитан поручил проверить убитых.

– Сбежал, наверное.

Еще через несколько минут Румянцев вдруг дернул головой.

– Тихо!

Он напряженно вслушивался в тишину.

– Что?

– Лошади.

Петр вскочил и исчез за дверью. Его ждали в напряженном молчании. Наконец Петька вернулся – весь покрытый снегом и растерянный.

– Нет лошадей!

– Сука трактирщик! – зло процедил капитан. – Следы остались?

– До задней калитки и чуть дальше – но там же снег валит. Если даже прямо сейчас выйдем, скоро потеряем.

Румянцев кивнул.

– Тогда ночуем здесь. Завтра пойдем в деревню. Будем допрашивать местных. Либо найдем наших лошадей, либо заберем местных.

– А с мертвяками что? – спросил успокоившийся Петр. – Оставим? Так завтра будем о них спотыкаться.

Румянцев нехорошо прищурился.

– Сбрось их в колодец. Если трактирщика и не найдем, так хоть подарочек ему оставим, на память о себе.