Владимир Митрофанович Пуришкевич, начинавший как чиновник для особых поручений при главе жандармов Плеве, относился к политическим долгожителям. Он депутатствовал и во второй, и в третьей, и в четвёртой Думах. Тут поневоле задумаешься об особенностях естественного отбора законодателей и о преемственности народных избранников. Свойственное некоторым из них отсутствие сдерживающих умственных центров вовсе не означает отсутствие ума. Никогда ничего не делать себе во вред — о какой глупости речь?

Таким был и помещик Пуришкевич, которого проверили на службе в Министерстве внутренних дел, а потом избрали депутатом — в Бессарабии, далёкой провинции Российской империи, лежащей на границе Молдавии с Украиной.

Владимир Митрофанович умел произвести впечатление. Брил череп и отпускал широкую бороду, которая придавала ему мужественности; говорил с пулемётной скоростью, бурно жестикулировал, мог закатить истерику… Перед его фокстерьерьим напором сдавались даже коллеги-депутаты, не то что малограмотные крестьяне и неучи-помещики с дальних имперских окраин.

— Наш-то каков! — со смешанным чувством говорили они, прознав об очередной выходке своего припадочного избранника. За то, что в Думе их представляет ярмарочный уродец, было стыдно: если он такой — выходит, они сами ещё хуже. Зато, что ни день, умывает других депутатов — знай наших!

Соратница Пуришкевича по черносотенному Союзу русского народа, алкоголичка и наркоманка Елизавета Шабельская заходила к Распутину перед убийством. Она старалась не отставать от своего лидера и тоже умела произвести впечатление. Имея тайные дела с охранным отделением — по обычной для черносотенцев практике — и выдаивая из тайной полиции деньги, Верноподданная Старуха успевала ещё пописывать. Из-под её бойкого пера вышел нашумевший политический триллер «Сатанисты XX века» — нагромождение чудовищного бреда о том, как Россию губят заговорщики: испанские анархисты, армяне-дашнаки, индийский брамин и за компанию с ними китаец, принявший иудаизм. Будь у Старухи хоть капля юмора, всё это могло быть гомерически смешно, однако писала она — и читали её — всерьёз.

После начала войны с Германией публикацию пришлось срочно остановить: в финале романа спасителем России от китайских жидомасонов выступал как раз добродетельный германский кайзер Вильгельм.

Писанина была откровенной политической порнографией с погромным подтекстом. По убожеству она оставляла далеко позади семикопеечные детективные книжонки, против которых восставали обладатели здравого смысла и хоть какого-то литературного вкуса, хотя оплачивали опусы Верноподданной Старухи из государственного бюджета, через тайную полицию. Впору было диагностировать у авторши психическое расстройство и обстоятельно лечить, но как обычно и бывает в таких случаях — проморгали и Шабельскую, и её сообщников. Так что они не унимались: проедали бюджетные денежки, публиковали там-сям свои портреты в кокошниках и косоворотках, а ещё истерически вещали о борьбе за русское дело, самодержавие и православие. И потихоньку — продолжали любить доброго кайзера.

Неудивительно, что вся компания во главе со старой морфинисткой в конце концов оказалась в Германии. Там они близко сошлись с молодыми немецкими наци: для обеих организаций общей эмблемой стал индийский знак, означающий вечность. Свастика. Нацисты двух стран даже поселились в одном и том же сытом баварском городе — Мюнхене.

Ярого противника Пуришкевича, бывшего депутата Александра Ивановича Гучкова — того, что первым принялся бичевать Распутина и опубликовал памфлет «Гришка» с крадеными письмами императрицы — черносотенцы подкараулили на улице Берлина и жестоко избили. Этим дело не кончилось. Больше, чем октябриста Гучкова, русские нацисты ненавидели лидера кадетов Петра Николаевича Милюкова. Это ему Пуришкевич метил с трибуны стаканом в голову. Это он держал в Думе речь об интригах придворной пронемецкой партии и злых кознях Распутина с императрицей-немкой.

Когда в марте 1922 года Милюков приехал в Берлин читать лекции, из Мюнхена в германскую столицу срочно прикатили двое. О случившемся в Берлинской филармонии написали газеты всей Европы.

Сразу никто и не понял, что бывший депутат и член партии конституционных демократов Владимир Дмитриевич Набоков убит наповал. Дегенератом-стрелком оказался приёмный сын Шабельской. А сын погибшего, Владимир Владимирович Набоков, стал писателем и номинантом литературной Нобелевской премии.

Всё-таки есть связь между умственными способностями — и национализмом! Прав был создатель австрийской контрразведки Альфред Редль, прав был его последователь Максимилиан Ронге: в стане врага не найти лучшего союзника, чем наци — этими узколобыми легко управлять.

Но и убийством Набокова черносотенцы не ограничились. Получив по двенадцать лет заключения, уже через пять при активном содействии германских друзей-нацистов они были выпущены на свободу за примерное поведение. Освободились — и окунулись в политическую борьбу: Национал-социалистическая рабочая партия процветала.

Молодой австриец, примеченный Максом Ронге на венском проспекте Паркринг, автор посредственных акварелек Адольф Гитлер покинул Вену в тот самый день, когда застрелился разоблачённый полковник Редль. Все попытки Гитлера поступить в Академию художеств оказались неудачными.

С началом войны Гитлер ушёл на фронт, получил звание ефрейтора и тяжёлое отравление немецкими ядовитыми газами: во время атаки ветер сменился и принёс отраву обратно на свои же окопы.

По возвращении ефрейтор-инвалид уже не брался за кисти и краски, ему хотелось настоящего дела. Нищая после войны Австрия не давала возможности развернуться. Адольф примкнул к германским нацистам и за несколько лет выбился в лидеры партии. Организовывал погромы и поджоги — благо, единомышленники из России научили.

Когда в 1933 году мюнхенцы пришли к власти, учителя оказались не забыты. Любимая ими свастика перекочевала на знамя Германии. А убийцы Набокова и последователи Пуришкевича получили от Гитлера высокие посты: один — в Управлении делами русской эмиграции, другой — в Национальной организации русской молодёжи, эмигрантском нацистском комсомоле. Узнав об успехах черносотенцев, Набоков-младший переехал во Францию.

Германия, которая наголову разгромила Россию в утешительном футбольном матче Пятых Олимпийских игр в Стокгольме, лишила историю спорта трёх Олимпиад. Кроме Шестых игр 1916 года, из-за развязанных ею мировых войн пропали Двенадцатые игры 1940 года в Хельсинки и Тринадцатые — в 1944-м в Лондоне…

…а шестнадцать безответных мячей, пропущенных от немцев на Олимпиаде, остаются самым грандиозным поражением сборной России по футболу. Есть надежда, что счёт 0:16 уже никогда не будет превзойдён.

Чешский футболист-любитель Эрвин Киш, из-за проигранного матча рассекретивший самоубийство Альфреда Редля и одной своей статьёй поломавший военные планы трёх императоров, стал европейской знаменитостью. В Первую мировую воевал против России; начав солдатом, до конца войны выслужил офицерский чин. В тридцатые годы и во время Второй мировой — непримиримо боролся с нацистами.

Созданный Эрвином жанр художественного репортажа в почёте по сей день. Антология «Классическая журналистика» добавила Кишу известности, а книга «Неистовый репортёр» не только снискала славу, но и навсегда дала прозвище.

Ярослав Гашек, как и его ближайший друг Эрвин Киш, начал свой путь в литературе под влиянием Максима Горького — стремясь жить и писать, как русский. Гашек прослыл самым известным юмористом Австро-Венгрии, создав подобие энциклопедии юмора. Нередко выступал со сцены, и одним из его горячих поклонников был последний австрийский император Карл. Когда рядового Гашека отправили на русский фронт, он тут же сдался в плен. После Октябрьского переворота в Петрограде вступил в Красную Армию. В 1920 году Ярослав Гашек оказался в Иркутске, где чехи решили печальную участь Верховного правителя России, адмирала Александра Васильевича Колчака. Опыт военной службы Гашека и его представления о бесконечном идиотизме войны легли на страницы мирового бестселлера про бравого солдата Швейка.

К писательству обратился и бывший чиновник Министерства внутренних дел, депутат Государственной думы трёх созывов Владимир Митрофанович Пуришкевич. Его напыщенный «Дневник» содержит немного правды, хотя не в пример более осмыслен, чем паранойя Елизаветы Шабельской, и за отсутствием литературных достоинств представляет определённый исторический интерес.

В книге Пуришкевич подробно рассказал свою версию заговора против Распутина. Получалось, что основная — и сомнительная — честь подготовки и совершения убийства принадлежала лично ему. Достоверно в «Дневнике» то, что Распутин убит, и то, что Владимир Митрофанович возненавидел песенку Yankee Doodle, которую с памятной ночи не мог слышать. Прочие подробности — фальшивы насквозь и не выдерживают даже поверхностной критики, но удивительно не это.

Пуришкевича, как и Сухотина, никто и никак не привлекал к ответу за участие в убийстве. Хотя оба не отрицали этого участия, а Владимир Митрофанович даже бахвалился встречным и поперечным, выставляя себя убийцей номер один. Как так? Ведь за уголовное преступление полагается судить и наказывать — в любое время и в любой стране!

Причина в том, что императору слишком хорошо была известна истинная картина событий. А главное — он знал о вине в государственной измене и смерти Распутина членов императорской фамилии: своего кузена великого князя Дмитрия Павловича и мужа своей племянницы князя Феликса Юсупова. Усадив на скамью подсудимых Сухотина с Пуришкевичем, государь вынужден был бы поступить так же и со своими родственниками. А на это он не мог пойти ни из человеческих соображений, ни из политических. Страшно представить, что тотчас началось бы в стране, которую Николай Второй ещё надеялся удержать от безумства!

В итоге утром 17 декабря 1916 года Пуришкевич, как и планировалось, принял в своём санитарном поезде делегацию депутатов Государственной думы, а вечером преспокойно отбыл к румынскому фронту. В пути он получил от доктора Лазоверта дополнительные инструкции о том, чего нельзя говорить ни в коем случае. Сочинять складную историю обо всех событиях памятной ночи и пытаться уложить её в голове, лишённой некоторых умственных центров, британский разведчик не видел смысла.

Вскоре грянула Февральская революция, свергнувшая императора, за ней — Октябрьский переворот, действительно перевернувший страну. Тогда же, в октябре, Пуришкевич создал тайную контрреволюционную организацию. Целью объявил — реставрацию монархии и войну с Германией до победного конца.

Владимир Митрофанович писал письма генералу Алексею Максимовичу Каледину — герою Брусиловского прорыва, атаману мятежного Донского казачьего войска. Призывал как можно скорее идти на Петроград. Обещал поднять в городе восстание силами офицеров и юнкеров. По своим полицейским связям вовлёк в заговор профессиональных террористов. Предполагал отметить победу над Советами, устроив публичные казни.

Несколько раз бешеного депутата арестовывали — сначала полиция Временного правительства, потом чекисты. Но — странное дело! — каждый раз освобождали. Хотя других и гораздо меньшая вина приводила на эшафот.

Верно говорят: кому суждено быть повешену, тот не утонет! Пуришкевичу не нашлось ни петли, ни пули. Судьба распорядилась иначе. Оказавшись в Новороссийске, бывший депутат и начальник санитарного поезда стал жертвой фекалий тифозной вши. Болезнь, которую сам Пуришкевич из любви к латыни называл исключительно Typhus exantematicus, только в России поразила за годы Первой мировой и Гражданской войны больше двадцати пяти миллионов человек.

Среди трёх миллионов умерших от сыпного тифа оказался и Владимир Митрофанович Пуришкевич — сотрясаемый лихорадкой, поражённый мозговыми гранулёмами… Он умер пятидесяти лет, так и не дождавшись литературной славы — «Дневник» опубликовало в Париже издательство Поволоцкого в 1921-м, через год после его смерти. Не дождался он и признания главным заговорщиком, главным убийцей Распутина и главным спасителем отечества.