Первого ноября, в день открытия Пятой сессии Четвёртой Государственной думы, Таврический дворец гудел. Можно было бы уподобить его растревоженному улью, когда бы огромный зал заседаний хоть немного походил на тесное жилище трудолюбивых медоносов. Да и четыреста сорок депутатов, сытых, с иголочки одетых, самоуверенных и горластых, ничуть не напоминали скромных безликих пчёл. Пообвыкли уже, нагуляли жир: Четвёртая дума с перерывами заседала с осени двенадцатого года…

— Господа члены Государственной думы, — перекрывая гул голосов, проникновенно начал свою речь лидер партии кадетов Павел Николаевич Милюков, — с тяжёлым чувством я вхожу сегодня на эту трибуну. Мы с вами те же на двадцать седьмом месяце войны, какими были на десятом и какими были на первом. Мы по-прежнему стремимся к полной победе и по-прежнему хотим поддерживать национальное единение. Но я скажу открыто: есть разница в положении.

Глаза у главного конституционного демократа страны были несколько навыкате, и толстые стёкла пенсне придавали его квадратному лицу рачье выражение.

— Недавно французы опубликовали германский документ, — говорил Милюков, — в котором преподавались правила, как создать брожение и беспорядки в неприятельской стране. И у меня такое ощущение, господа, что министры нашего правительства намеренно поставили перед собой эту задачу — выполнить инструкции немцев…

— Верно! — пронзительно крикнул из зала плотный коротышка, бликуя лысиной и взмахивая рукой.

Бессарабский помещик Владимир Митрофанович Пуришкевич верховодил в Думе крайне правыми. Он заслужил славу паяца и выделялся среди коллег хамскими манерами. По столице гуляли множество анекдотов про выходки этого черносотенца. То, чем бравировал Пуришкевич, в медицине называется отсутствием задерживающих умственных центров. Во время выступлений других депутатов он вертелся на своём месте, вскакивал и снова садился, а порой начинал бегать в проходах между секторами, выкриками прерывая ораторов. Председательствующий не раз вызывал охрану Таврического дворца, чтобы Пуришкевича вывели из зала. Тогда он падал на пол, отбрыкивался и упирался до тех пор, пока дюжие солдаты не выносили его на руках.

Милюков, глава думских демократов, был для монархиста и националиста Пуришкевича злейшим врагом. На одном заседании Владимир Митрофанович даже пытался бросить в Павла Николаевича стаканом, но помощник думского пристава успел перехватить опасный снаряд. Тем более странно выглядело то, что Пуришкевич поддерживал сейчас Милюкова.

— Господа депутаты Государственной думы, покорнейше прошу прекратить шум, — солидно молвил с высоты председательского места октябрист Михаил Владимирович Родзянко.

— Естественно, возникают слухи о том, что правительство признаёт бесцельность войны и хочет её закончить, заключив сепаратный мир, — продолжал Милюков. — Взволнованное чувство русского патриота реагирует на это с болезненной подозрительностью. Но как опровергнуть эти подозрения, когда кучка тёмных личностей во главе с Распутиным руководит важнейшими государственными делами?! Из края в край земли русской расползаются мрачные слухи о предательстве интересов России на самом высоком уровне. На самом высоком!

Тут кадетский лидер воздел указательный палец и закатил глаза к огромному плафону, венчающему зал. А в конце концов договорился Милюков до того, что вражеская рука тайно влияет на ход государственных дел в пользу Германии, разрушает народное единство и готовит почву для позорного мира.

Молодой князь Феликс Юсупов начал скучать.

Он устроился на хорах, подпёртых массивными белыми колоннами и опоясывавших по периметру зал заседаний, и наблюдал сверху за работой Государственной думы. Её председатель Родзянко — тучный стареющий мужчина с короткой седой бородкой, бывший кавалергард и добрый приятель Столыпина — доводился князю дядюшкой. Михаилу Владимировичу и был обязан Феликс возможностью заглянуть за кулисы думской жизни. Впрочем, для Юсупова почти не осталось закрытых дверей — особенно после женитьбы на родной племяннице императора, великой княжне Ирине Александровне.

Красные бархатные кресла зала амфитеатром спускались к думской трибуне, откуда вещал Милюков. За спиной главы кадетов поднимались ярусы массивных лакированных столов президиума: там восседал Родзянко со своими заместителями и секретарём. Стенографисты усердно записывали каждое слово, прозвучавшее с трибуны или донёсшееся из зала. Все депутатские места были заняты: фракции постарались к началу сессии собраться в полном составе.

Юсупов скучал, несмотря на то, что заседание Думы решительно отличалось от обычных. Вопреки своим обязанностям — обсуждать предложенные для рассмотрения законы, депутаты на сей раз говорили о политике и положении в стране. Милюков увлечённо нарушал регламент, а Пуришкевич своими визгливыми репликами и подпрыгиваниями — протокол заседания. Само собой, черносотенец устроился в крайнем правом секторе, почти под тем местом, откуда смотрел князь, и сверху его сияющая лысина выглядела просто замечательно.

— Я прошу господ членов Думы соблюдать спокойствие, — снова и снова повторял председатель, но порядка в собрании больше не становилось.

Милюков упомянул о своём летнем отпуске. Что с того, что Россия третий год ведёт кровопролитную войну, что на фронтах каждый день гибнут тысячи солдат? Партийный лидер — человек состоятельный, как, впрочем, и подавляющее большинство депутатов. Война войной, а он только что славно отдохнул в нейтральной Швейцарии, и потом ещё заехал в Париж и Лондон…

Юсупова охватывало всё большее отвращение. Оглянувшись, Феликс убедился, что немногочисленные зрители сидят довольно далеко от него и смотрят вниз, в зал. Из потайного кармана князь добыл маленькую перламутровую коробочку вроде табакерки. Раньше он нюхал кокаин нечасто, от случая к случаю. Но с началом войны развлечений стало меньше, зато на кокаин в свете пошла мода, и теперь коробочка с белым порошком всегда была под рукой.

Зачерпнув кокаина мизинцем и хорошенько потянув сперва одной, потом другой ноздрёй, Юсупов втёр в дёсны остатки горькой пудры. Ждать пришлось недолго. Наркотик подействовал и превратил депутатский фарс в яркое забавное представление.

Свои густые усы Милюков заботливо расчёсывал и подкрашивал: они росли строго горизонтально, а под скулами соединялись с бакенбардами. Князю голова кадетского лидера увиделась разрубленной по горизонтали. Каждая половина жила своей жизнью; выше тёмной полосы усов вращались искажённые оптикой рачьи глаза, ниже — чётко артикулировал большой мясистый рот.

Милюков сообщил о существовании некой прогерманской придворной партии, сгруппированной вокруг царицы, упомянув её членами святого старца Гришку Распутина и министра иностранных дел Бориса Владимировича Штюрмера.

— Я позволю себе процитировать передовую статью из «Нойе Фрайе Пресс», — сказал Милюков, подглядывая сквозь пенсне в разложенные на трибуне заметки. — Как бы ни обрусел старик Штюрмер, всё же довольно странно, что во время войны с Германией иностранной политикой в России руководит немец!

Упоминание о происхождении министра депутаты встретили хохотом, а Пуришкевич даже побарабанил кулаками о подлокотники своего кресла. Его активность импонировала Юсупову всё больше, да и кокаин был хорош.

— Имеем ли мы в данном случае дело с глупостью или с изменой? — вопросил Милюков, добравшийся, наконец, до главной мысли своего выступления. — Когда мы целый год ждём выступления Румынии, а в нужную минуту не оказывается ни войск, ни возможности быстро подвозить их по единственной узкоколейной дороге — что это? Когда снова упускается момент для решительного удара на Балканах — это глупость или измена?

Пуришкевич немедленно подпрыгнул.

— Одно и то же! — пронзительно крикнул он.

— Когда власти сознательно предпочитают хаос и дезорганизацию — что это, глупость или измена?

— Измена! — Пуришкевич вскочил и принялся остервенело протирать пенсне.

Милюков грозно вращал выпученными глазами.

— Когда власти намеренно вызывают волнения и беспорядки путём провокации, — говорил он, — и притом знают, что это может служить мотивом для прекращения войны — это делается сознательно или бессознательно? А придворная партия стараниями Распутина делает всё для того, чтобы избавиться от честных людей, болеющих за судьбу России… Нет, господа, воля ваша, но слишком уж много глупости. И объяснить происходящее одной только глупостью слишком трудно!

— Это измена! — Пуришкевич потряс над головой кулаком. Юсупов сверху любовался блеском его бритого черепа. Гул в зале нарастал.

— К такому выводу приходит и население, — согласился Милюков со своим непримиримым противником. — Сегодня у нас уже нет выбора. Мы должны добиваться ухода этого правительства. Мы должны положить конец чехарде министров, каждый из которых только хуже предыдущего. Мы должны покончить с распутинщиной и со всей придворной партией. Мы должны бороться со своими врагами здесь, внутри страны. Вы спросите, как же мы начнём бороться во время войны? Да ведь, господа, только во время войны они и опасны. Они для войны опасны: именно потому-то во время войны и во имя войны, во имя того самого, что нас заставило объединиться, мы с ними теперь боремся!

Депутаты разразились аплодисментами, а Пуришкевич, не в силах больше сдерживаться, выбежал в проход и аплодировал оттуда. Он заявлял не раз, что на время войны любые внутренние распри должны быть забыты. Но с мнением о плохих министрах и придворной партии, о немцах и Распутине был согласен полностью.

— Мы будем бороться, пока не добьёмся настоящей ответственности правительства, — на патетическом подъёме заканчивал Милюков. — А ответственность определяется тремя признаками. Первое — одинаковое понимание министрами ближайших задач. Второе — их сознательная готовность выполнить программу большинства Государственной думы. И третье — их обязанность опираться на большинство Государственной думы! А кабинет, не удовлетворяющий этим признакам, не заслуживает нашего доверия и должен уйти!

Последние слова Милюкова утонули в настоящей овации: уже не только Пуришкевич, но и другие депутаты поднялись из кресел и аплодировали стоя.

Решив, что для него представление окончено, Феликс Юсупов покинул хоры и спустился в просторный квадрат дворцового вестибюля. Депутаты явно рвутся к власти, думал он, и страх потеряли напрочь. Выступающий уже открыто называет изменниками немку-императрицу и её ставленников! Под аплодисменты вещает с трибуны германскую пропаганду…

Эти господа решили, что они — народ и знают, как управлять страной. Четыре сотни человек, подменяющие собой полтораста миллионов россиян. Оказывается, теперь не государь, а они должны назначать министров! И министры должны выполнять задачи, поставленные не государем, а Думой! И быть подотчётными не государю, а депутатам!

Юсупов скрипнул зубами: мышцы лица сводило судорогой не только из-за кокаина. Почему же Ники терпит, почему не разгонит этот зловонный балаган?! Поиграли в демократию — хватит! Думский сброд, все эти мелкие дворянчики, купчики и кухаркины дети ставят себя выше Совета министров, выше первых чинов двора и Государственного совета, потому что министры, видите ли, приходят по назначению, а они, депутаты — по выборам! Так мало ли подонков выбирали в Думу? Начиная от главы погромщиков, чьи руки обагрены детской кровью, и заканчивая каким-то вором свиней по деревням… Другие бы, оказавшись в такой компании, сгорели со стыда, а нашим — всё божья роса!

Родзянко, пожалуй, староват уже, думал князь. Ему с депутатской бандой не справиться. Милюков — опасный краснобай, и левых многовато… А вот к Пуришкевичу надо присмотреться. Такой полоумный может быть полезен.