— Я полагаю, рассказ далеко не окончен, — сказал Конрад фон Хётцендорф. — Прошу вас, продолжайте.

Начальник австрийского Генерального штаба приказал адъютанту на время беседы с Ронге не пускать к нему посетителей и ни с кем не соединять по телефону.

Фон Хётцендорф был военным до мозга костей. Его учили: солдаты должны воевать, а интригами пусть занимаются политики. На склоне лет генерал не собирался переучиваться, однако анализ Максимилиана Ронге представлял очевидный интерес. В скором времени Австрию ждёт война с Россией, и почему бы не облегчить задачу армии, если есть такая возможность?

Им принесли кофе.

Ронге польстило неожиданное внимание начальника штаба, а густой ароматный напиток добавил бодрости. Спросив разрешения курить, он вынул коробку папирос, но хозяин кабинета щедро раскрыл перед ним настольный, из инкрустированного испанского кедра, хьюмидор с сигарами.

Ронге выбрал толстую «гавану», фон Хётцендорф взял такую же. Окутавшись клубами дыма, они продолжили беседу.

— Царь Николай на российском троне нам сейчас удобен, — повторил Ронге. — Он не в состоянии адекватно оценивать подготовку армии к войне. С нами сотрудничает военный министр Сухомлинов, и для проверки сведений есть ещё достоверные источники в его окружении. Все в один голос сообщают, что царь никогда не отказывает Сухомлинову в расходах. Как говорит сам Николай, если балканский пожар потушить не удастся, он никогда не простит себе, что отказал в военных кредитах хотя бы на один рубль. Поэтому, когда министр запрашивает денег — их каждый раз выдают. И это при том, что кредиты расходуются чудовищно неэффективно, частью разворовываются, а большей частью — их просто не успевают потратить, но всё равно требуют новых.

— Ваши агенты отлично потрудились, Ронге! Я читал финансовые отчёты Сухомлинова. Если мне не изменяет память — а она мне пока не изменяет! — за прошлый год не израсходованы сто восемьдесят миллионов рублей прежних кредитов…

— Около десяти процентов бюджета — можно себе представить инфляцию!

— Да, сумма огромная — без малого полмиллиарда крон. Австрию это разорило бы… И на будущий год Сухомлинов хочет получить ещё восемьдесят миллионов рублей. Прорва, бездонная прорва! Я благодарю бога за то, что это происходит не в нашей стране! Странно, что царь Николай не слушает главу кабинета министров.

— Коковцова? Наши аналитики говорят, что он довольно хорош, хотя до Столыпина ему, конечно, далеко, и в сельском хозяйстве мало смыслит… Если позволите, у меня не укладывается в голове: каким образом согласуется желание русских укрепить фронт на границах с нами — и размещение военных заказов на наших предприятиях.

Фон Хётцендорф в недоумении воззрился на Ронге.

— Вы это серьёзно?

— Абсолютно. Например, чиновники из России обеспечивают регулярными заказами завод «Шкода».

Монокль выпал из глаза начальника Генштаба и, качнувшись на длинном шнурке, тихо звякнул о пуговицы мундира.

— Если бы я узнал такое о любом из моих подчинённых, расстрелял бы на месте собственной рукой. Это же диверсия! Самая настоящая диверсия! Признайтесь, Ронге, в какие деньги нам обходятся такие агенты в России?

— Вынужден вас разочаровать, — с притворным сожалением ответил тот, — если не считать моего жалованья — весьма скромного, кстати, — за это его величество император Франц-Иосиф не платит ни кроны. Ни за мёртвые военные кредиты, ни за выгодные контракты наших заводов. Мы обязаны этим обычному русскому разгильдяйству.

— Что ж, похоже, русских и вправду можно расшатать, — помолчав, сказал фон Хётцендорф, снова налил себе кофе и положил в чашку несколько кусков сахара: он любил сладкое.

Капитан Ронге согласился:

— Расшатать можно. Тем более, в этом нам очень помогает Государственная дума. Её председатель, партийный лидер Гучков, прямо с трибуны официально обратился с речью к великим князьям и потребовал — представьте себе, именно потребовал! — отказаться, как он выразился, от некоторых земных благ и некоторых радостей тщеславия… э-э… принести себя в жертву насущной потребности возрождения военной мощи.

— Что он имел в виду?

— По его мнению, члены императорской фамилии должны выйти из руководства армией.

Фон Хётцендорф пожал плечами.

— Прямо скажем, странное требование. Родственники императора в верховном командовании — обычная практика. К тому же большинство великих князей — очень неплохие военные специалисты.

— Однако их особенный статус и, самое главное, их окружение серьёзно мешали проведению военных реформ, — пояснил Ронге, а начальник Генштаба продолжил:

— Что было нам на руку… Вы хотите сказать, что последние изменения в русской армии происходят по вине Гучкова?

— Вряд ли по его вине, но совершенно точно — после его выступления. Вообще-то и он, и многие депутаты полагали, что царь просто распустит Думу. Николай действительно возмутился до крайности, однако, к нашему огорчению, доводы Гучкова оказались весомыми. А может быть, царь использовал ситуацию для того, чтобы усилить собственное влияние в армии — или хотя бы уменьшить влияние родственников.

— И теперь великие князья стали генерал-инспекторами, то есть могут контролировать армию, но не распоряжаться ею, — заключил фон Хётцендорф.

— Совершенно верно. Как вы понимаете, ни о какой симпатии между царём и Думой во главе с Гучковым речи быть не может. Великие князья, ограниченные в правах, тоже не испытывают к Думе большой любви. Тем более, депутаты всё чаще в своих обсуждениях посягают на области, ранее от них закрытые. Третируют императора депутатскими запросами, постоянно конфликтуют с правительством, живут внутренними дрязгами — и представляются мне внушительной дестабилизирующей силой. Вроде псов, которые облепили кабана. К тому же основные думские партии декларируют, что форма правления в государстве для них не принципиальна: это может быть и конституционная монархия, и республика…

— Дело зашло так далеко? Они открыто обсуждают возможность изменения строя?!

— Не обсуждают. Пока — не обсуждают. Но такие заявления содержатся в партийных программах, уставах и так далее. Это добрый знак для нас: престиж Николая падает, происходит девальвация власти.

— Согласен с вами. Русские солдаты всегда воевали за веру, царя и отечество. Если вера пошатнулась, и если царя может не быть — остаётся совсем немного, а, Ронге?

— Для солдат, для народа я тоже кое-что готовлю. С началом войны в России, естественно, начнётся пропаганда против нас и наших союзников. Думаю, мы должны активно в ней участвовать.

— Я слышал про вашу идею — поддерживать антинемецкую кампанию. Мне она не нравится. Мало того, что русских будут подогревать по ту сторону фронта, так вы ещё и по эту хотите добавлять? По моему опыту — солдат, который ненавидит противника, много опасней, чем просто солдат. А русские на одной силе духа способны творить чудеса, я это видел не раз.

— Силой духа можно управлять. Я хочу воспользоваться склонностью русских к погрому. Если заразить их шпиономанией, они сами произведут внутри России такие опустошения, о которых наша армия может только мечтать.

— А-а, понимаю! Охота на ведьм! Полагаете заставить их искать немцев среди своих? Искать внутреннего врага?

— Искать и по возможности истреблять… или хотя бы изгонять. Я готов пожертвовать двумя-тремя агентами в Петербурге. Подбираю кандидатуры с достаточно высоким положением, но чтобы их арест не нанёс нам серьёзного ущерба. Вероятно, позже подставим ещё нескольких русских предателей. В нужное время где-нибудь в Швейцарии произойдёт случайная утечка информации от германцев к французам. Те по-союзнически передадут её в Петербург и, думаю, русские это проглотят. Разоблачение высокопоставленных шпионов не останется незамеченным…

— …а дальше — стихийный рост ненависти ко всему немецкому, так? — Фон Хётцендорф вернул монокль на место и окинул Ронге орлиным взглядом. — Удар по военному командованию, интеллигенции, промышленности… Солдатские волнения на фронте и погромы в тылу…

Начальник австрийского Генерального штаба откинулся в кресле, хищно ухмыльнулся и потёр жилистые руки.

— Отлично придумано!

— Благодарю вас. Тем более, нам поможет Государственная дума.

— Даже так? Агенты среди депутатов?!

— Почти, — Ронге презрительно усмехнулся, — националистическая фракция. Например, депутат Пуришкевич — он довольно бойко и широко распространяет подходящие для нас мысли. Такие вообще любят выступать. Националисты примитивны, иначе не были бы националистами. А примитив несложно просчитать, поэтому и манипулировать ими легко.

— Вас послушаешь, так нам предстоит не война, а приятная прогулка. Не забывайте, что говорил Фридрих Великий! Русского солдата мало убить, его ещё повалить надо.

— Я не говорил, что победа будет простой. Но Россия сама расшатывает себя, зачем же пренебрегать возможностью это использовать? Как говорится, падающего — подтолкни!

— Любите Ницше? Что ж, на ближайших заседаниях штаба мы рассмотрим ваши предложения. — Фон Хётцендорф дал понять, что аудиенция подходит к концу. — Расскажете про охоту на русского кабана и про свору, которой собираетесь его травить…

— Тем более, в этой своре есть один пёс, который может стоить многих, — поспешил добавить Ронге. — Я ещё не продумал в деталях, как его использовать, но потенциальные возможности представляются мне колоссальными. Этот человек близок ко двору, притом нелюбим императорской семьёй, его ненавидят министры и депутаты… Странным образом он не слишком популярен в народе, хотя сам — крестьянин из Сибири. Некто Распутин.