13 октября. С одной стороны, мы были напуганы, оставляя командный пункт в Волково, который в течение многих дней находился под мощным обстрелом русской артиллерии. Истебители-бомбардировщики и бомбардировщики постоянно крыли нас так, что мы чуть не пошли ростками в картофельных ямах. Иногда мы были счастливы, когда нас отправляли искать порыв линии, поскольку это означало хоть какую-то смену обстановки и разнообразие. Наземные линии связи повреждались снова и снова. Едва нам выпадал час спокойствия, как наши танки и артиллерийские тягачи опять разрывали их. Поэтому, когда мы покидали командный пункт, слез никто не лил, тем не менее из всех возможных мест оказаться в аду у Мценска было немного тревожно. Маршрут просматривался противником на всем протяжении. Русские регулярно устраивали «охоту на кроликов», когда мы оказывались на перекрестках, проезде под железной дорогой и прежде всего на мосту.

В 16:00 мы отдельными группами покинули Волково. Казалось, нам сильно повезло, поскольку над долиной реки Зуша повисли густые клочья тумана. Мы не могли разглядеть возвышенности на противоположном берегу реки. А это означало, что парни на той стороне тоже не могли нас видеть. Широко рассредоточившись, мы прокрались к мосту. Переждав артиллерийский залп, мы без потерь пересекли временный мост. Затем заняли приготовленный командный пункт в центре города. Хотя на возвышенности прямо перед нашим носом было полно русской артиллерии, артиллерийский огонь в тот момент был сносный. Но к вечеру началось. Мы находились прямо в середине проложенных наземных линий связи. На нас обрушивался залп за залпом. Мы были счастливы, вернувшись на командный пункт. Когда обрушился шквал огня, мы похватали свои одеяла и спустились в подвал, в пекарню. Сначала спали там хорошо, но, когда внутрь влетело окно вместе с рамой, я мгновенно проснулся. Двери были разбиты; штукатурка сыпалась со стен. Снаряд за снарядом рвались во внутреннем дворе. Разумеется, все наземные линии связи были давно порваны. Мы подготовились искать разрывы, когда полковник фон Заукен приказал нам немного подождать, пока утихнет самый свирепый обстрел. Затем мы устремились во внутренний двор. Что за прелестная картина! Наши машины были изрешечены осколками; шины спущены. Ни одна машина не работала; большая часть радиооборудования разбита. Прямое попадание уничтожило телефонную станцию. Все линии связи шли через нее. У нас не было много времени на все это; нам скоро следовало бежать, поскольку мы уже снова слышали странный отрывистый вой со всех сторон. Казалось, русские запустили в нас все свои боеприпасы! То было фантастическое советское оружие, «сталинские оргбны» («катюши». – Ред.)! Неплохое, заметьте!

Белые как мел, мы сидели в подвале перед коммутатором; это редкость, что наземная линия связи уцелела. Мы едва починили ее, как представление началось опять! Постепенно это начинало действовать на нервы. Всякий раз, как русские видели нас на улицах, фейерверк запускали снова: мииию-ратш, мииию-ратш! А между этими легкими снарядами разрывалось несколько тяжелых, сотрясая наш закуток. Русские стреляли в каждого солдата. Неудивительно, поскольку мы практически прыгали у них перед носом, как на сервировочном блюде. Ремонтники постоянно сновали туда и обратно. Им приходилось перебежками носиться от дома к дому и на брюхе латать перебитые линии связи. Задыхаясь, они с трудом спускались по лестнице, переводили дыхание и затем убегали чинить следующую линию. Радиосвязи тоже не было, поскольку радисты не могли сидеть в своих машинах. Пользоваться можно было лишь оборудованием в бронированных машинах. Чтобы связаться с дивизией, мы сняли рацию с машины и перенесли ее в подвал. Но кабель антенны или саму антенну снова и снова разбивали осколки снарядов. Несмотря на это, переноска рации сняла громадный груз с наших плеч. Нам не надо было выходить, чтобы произвести ремонт, пока у русских не пройдет приступ ярости. Постепенно мы перешли к нормальной работе. Полки и батальоны последовали нашему примеру. Мы настроили второй приемник для них на общую частоту.

18 октября. Только что «Штуки» (Ю-87) поднялись над возвышенностью и сбросили свой бомбовый груз. Их бомбы упали посреди столь ненавистной нам русской артиллерийской позиции. Мы могли видеть бегущих русских невооруженным глазом. Но затем самолеты улетели, и мы остались расплачиваться по счетам. На нас обрушился град огня, словно русские хотели сказать: «Не лезьте! Мы по-прежнему здесь!» Они палили 10 минут из всего, что у них было, а было у них на удивление много стволов. Взрывная волна от разрывов снарядов задула свечи в подвале. В темноте мы услышали со всех сторон крики раненых и заваленных:

– Санитар… санитар!

Я убежден, услышь те чудовищные крики высшие политические руководители, войны стали бы редкостью. Помогли чем могли; эвакуировали раненых и похоронили погибших.

Мы провели так 6 дней, как доисторические люди, живя в сырых холодных пещерах. Забаррикадировали вход во внутренний двор, поскольку тяжелые русские танки продолжали атаковать город. У входа в подвал установили взведенные и готовые к действию противотанковые тарельчатые мины, поскольку они оставались единственным средством, способным справиться с этими тяжелыми монстрами. Наши противотанковые орудия против них были бессильны. Мы окрестили их «армейскими дверными молотками».

Русская артиллерия стреляла настолько точно, что невозможно было отделаться от ощущения, что их наблюдатель находился где-то в городе. Поэтому мы получили приказ проверить все выглядевшие необычно телефонные линии и полевые кабели. В процессе проверки некоторые линии, соединенные с местными наземными линиями связи, были разрушены.

Однажды мы попытались протопить наш подвал, поскольку холод пронизывал буквально до костей. Немедленно разразился ад. Русские накрыли наш дом таким сильным артиллерийским огнем, что одно это погасило огонь. После этого днем мы ничего не предпринимали, топили только ночью и очень сухими дровами, чтобы не видно было ни дымка. В светлое время суток ни одной машины на улицах города не появлялось. Только ночью «разносчики» пайков осмеливались перейти мост. Мы разогревали содержимое консервных банок в походных кухнях. В Мценске ничего съедобного не было.

Постепенно в нашей каморке стало неуютно. В темноте скреблись крысы и мыши; сверчки стрекотали день и ночь, а по нашим одеялам ползали жуки всех мыслимых видов.

Кто-то нашел патефон с одной-единственной пластинкой. Из громадного жестяного раструба в будни и по выходным монотонным пронзительным гулом разносилось: «I came from Alabama across the large pond…» Мы выучили наизусть каждую царапину на пластинке, но, несмотря на это, продолжали ее ставить, пока ее звуки не тонули в еще более ужасном завывании артиллерийских снарядов и тявканье пулеметов. Ничего другого нам не оставалось, как только сидеть здесь и слушать звуки, доносящиеся снаружи.

Соседний дом, где располагались саперы, накануне загорелся. Чтобы предотвратить распространение огня, его пришлось взорвать. В результате у нас вылетели все уцелевшие оконные стекла. С этого момента ни проблеска света в нашем крысятнике мы не видели.

23 октября. Несколько дней ходили слухи, что нас отводят с фронта. Наконец мы узнали, что все это были не более чем просто слухи. Хотя мы по-прежнему гнили в подвале, в Мценске и вокруг него происходило множество событий. Готовилось наступление из пригорода. Наша тяжелая артиллерия вела огонь через реку Зуша. Снаряды пролетали над головами и рвались перед нами на возвышенности. Мы прокладывали наземную линию связи, чтобы соединить пригородные районы. Лило как из ведра. Но это по меньшей мере означало, что нам не досаждала русская авиация. Над нами пролетали наши воздушные разведчики; русские берегли бое припасы, чтобы не выдать свои позиции.

24 октября. Вчерашнее наступление захлебнулось. Русские позиции слишком хорошо укреплены. Тридцать немецких батарей стоят у нас за спиной. Нам придан полк «Гроссдойчланд» («Великая Германия»). На огневые позиции вывели тяжелые реактивные минометы. В люфтваффе обещали щедрую поддержку сегодняшней атаке.

10:00. Начало наступления. Тяжелые реактивные минометы (6-ствольные 158,5-мм Nebelwerfer) производят залп за залпом по возвышенности; бомбардировщики «Хейнкель-111» сбрасывают бомбы на позиции русских батарей и заставляют их замолчать; снаряды наших орудий проносятся над нами и рвутся в русских траншеях. Снова и снова наши танки шли вперед, чтобы прорвать русские позиции, но, как казалось, безрезультатно. За одной линией окопов, через которую прорывались наши танки, следовала другая. Система обороны уходила на 10 километров в глубину. Противотанковые заграждения, минные поля и очаги противотанковой обороны лишали наши боевые машины возможности смять позиции противника. Я наблюдал это ужасное зрелище в свой стационарный бинокль с крыши нашего командного пункта.

Было 22:00. Страшный день подходил к концу. Танки всего танкового корпуса были сосредоточены в одном месте. Это были потрепанные, изношенные развалюхи. Но они сражались, как в старые добрые времена. Хотя им не удалось полностью прорвать линии обороны русских – они продвинулись всего на 500 метров, – но они уничтожили все перед русскими позициями. Советская оборонительная система оказалась вскрыта. Начиная с 20:00 боевая группа Эбербаха вела бои в тылу противника.

Саперы обнаружили вражескую станцию радиоперехвата. Противник прослушивал наши дальние переговоры и был прекрасно информирован о наших действиях. Мы снова шли через минные поля и чинили линии связи. Пленные сообщили нам, что против нас стоит гвардейская дивизия, воздушно-десантный корпус, танковая бригада с 90 танками T-34, полк противотанковых орудий и большое количество артиллерии.

25 октября. Наша воздушная разведка доложила: «На дороге Мценск – Тула формируются колонны противника». Мы предположили, что враг решил оставить свои позиции и отступить в направлении Тулы. Дозоры обнаружили, что окопы на возвышенности больше не заняты. К югу от города русские с первыми лучами солнца перешли в наступление при поддержке танков. Намеревались ли они сковать наши силы, чтобы иметь возможность беспрепятственно отступить по дороге?

13:00. Оборона 10-километровой глубины на дороге к Туле была прорвана. Боевая группа «Эбербах» вышла к городу Чернь; 35-й танковый полк вместе с сократившимся до батальона полком «Великая Германия» прошли еще 122 километра за Чернь. Боевая группа фон Заукена была на окраине Каменки. Противник отступал. Местность была напичкана тысячами мин. Нередко русские зарывали авиабомбы, снабжая их взрывателями нажимного действия. Все саперные подразделения занимались разминированием. «Штуки» (Ю-87), «Хейнкели-111», истребители налетали на противника и преследовали отступавших русских на бреющем полете.

Когда полковник Эбербах обустраивался в доме в городе Чернь, там обнаружили мертвого русского полковника танковых войск с пистолетом в руке. Он покончил жизнь самоубийством. Из его бумаг стало ясно, что он был командиром танковой бригады, которая столь ожесточенно и упорно сражалась с нашим танковым полком. Судя по всему, он не захотел пережить позор, вызванный разгромом его бригады. Полковник Эбербах отдал честь своему храброму противнику и приказал похоронить его.