Конец марта 1945 года. Не помню день недели или дату. У нас не осталось никаких чувств, никаких интересов. Слухи о том, что нас собирались эвакуировать на корабле для переформирования на родине, прекратились. Вместо этого раздали «панцерфаусты» (фаустпатроны), пулеметы, автоматы и ручные гранаты. Не похоже, что у командования есть намерение оснастить экипажи подбитых машин новыми танками.

Мы играли в карты и писали письма на родину, чтобы заглушить напряженную неопределенность сложившейся обстановки. Мы все чувствовали, что это затишье, это временное отключение боевых инстинктов, возможно, последняя подготовка к чему-то, что приближается к нам с жуткой неизбежностью – после маршей и нервотрепки арьергардных боев по пути отступления в Данциг. Мы по-прежнему слышали издали отголоски бури, бушевавшей над основной линией фронта. Мы уже давно привыкли к вою сирен, лающим очередям зениток, свисту падающих бомб – однообразию ужасающей музыки, представлявшей собой фон разрушения центральной части города Данцига.

Во что играли все эти люди? Люди, знавшие войну с самого начала. Люди, которые не могли не понимать, что Данциг был гигантской мышеловкой.

Затем приказ из штаба полка с пронзительным свистом ударил по нас: «Рота истребителей танков будет сформирована из остатков рот танкистов подбитых машин. В пехотном боевом порядке перед ней будет поставлена задача уничтожения танков в ближнем бою и, соответственно, остановка вражеского наступления. Боевые позиции занять в 15:00 и поддерживать на флангах связь с пехотными подразделениями».

Мы быстро разбились на взводы и отделения в стремлении сохранить узы старого товарищества. Грузовики доставили нас вплотную к назначенной позиции. Мы пели песни, которые пели всегда, на этот раз как впервые! Было уже темно, когда мы нашли подготовленные для нас окопы справа и слева от дороги на Данциг. Перед нами была деревня; за ней высился холм. Роту разделили на два взвода, которые возглавили опытные боевые унтер-офицеры. Мы разделились после окончательного совещания командиров. То прощание имело особый смысл, по крайней мере, мне так показалось. Рукопожатия длились на секунду дольше, чем обычно.

Мы знали из опыта предыдущих боев, что можем безоговорочно полагаться друг на друга, даже в самом крайнем случае, даже несмотря на уже несколько недель ползающий по городу шепоток: «Береги свою шкуру!»

Фигуры в темноте спешно шли мимо нас в направлении Данцига, по отдельности и группами. В ответ на наш вопрос встревоженные люди сказали:

– Русские атакуют!

Для того чтобы получить лучшее представление о том, что происходит, я потопал по непролазной грязи вместе с товарищем в направлении темневших вдали строений. Теплые валенки иногда имели, так сказать, собственный ум. Оказавшись там, мы столкнулись с некоторыми из пехотинцев, с которыми уже установили контакт днем. Вместо того чтобы занять место у пулеметов, они с нескрываемым наслаждением курили. Это означало, что все не так плохо. Они принадлежали к части, занявшей позиции на холме перед деревней. Мы сказали им, где именно находимся, и пообещали не бросать их на произвол судьбы, если танки пойдут в атаку. Успокоившись, мы вернулись в окопы. Деревня была под артиллерийским и минометным обстрелом.

К полуночи русские, перекликаясь друг с другом, приблизились к нам. В перерывах между залпами мы могли слышать, как они понукали лошадей криками «давай». Через некоторое время услышали мы также знакомый рокот двигателей и металлический скрежет и лязг танковых гусениц. Вероятно, это были приближавшиеся к нам Т-34. Затем гусеницы танков загремели по деревенским улицам. Вскоре из-за домов должен был появиться первый танк. Небо освещали вспышки дульного пламени пушек и разрывы артиллерийских снарядов, а также отдельные пожары. Парами мы незаметно пробирались в тени деревьев и домов по направлению к источнику шума. Успех сулили только индивидуальные действия. Наши пулеметные расчеты получили приказ обеспечить огневое прикрытие, если танки сопровождает русская пехота.

Грохот гусениц поблизости с внезапным скрипом прекратился. Мы смогли легко опознать на краю улицы Т-34, который угрожающе выставил свое орудие и высматривал цели. В таком виде танк не представлял для нас особой угрозы. Мы попытались, но не смогли разглядеть русскую пехоту. Попробуем! Мы подбирались к стальному гиганту. 50 метров… 40… 30. Где-то там была воронка от разрыва снаряда. Бронированный противник бледно выделялся на фоне ночного неба. Огненный хвост при выстреле нашего «панцерфауста» резко разорвал ночную темноту. Две секунды, на протяжении которых дыхание остановилось и сердце перестало биться. Затем яркая вспышка и сильный грохот. Прямое попадание! Несколько криков. Распахнулся люк. Ошеломленные фигуры вылезли из люков и, прихрамывая, исчезли в ночи. Танк загорелся, затем грохнуло несколько взрывов. Наше маленькое приветствие произвело сильное впечатление на танкистов. Ночная атака внезапно оборвалась. Слово дали артиллерии и минометам. Потом неожиданно наступила тишина. А мы уже давно добрались до наших траншей.

После рассвета выяснилась причина непривычной тишины во второй половине ночи. Пехотинцы, уставшие и обессиленные, оставили деревню перед холмом и при отступлении обошли нас кругом. Это было не очень хорошо, но кто мог ее обвинить?

Что нам было делать? Если бы мы ушли с небольшого плацдарма, то наш первый взвод и баварская пехотная часть рядом с ним были бы отрезаны от основной массы войск. Занимать брошенные позиции на холме перед деревней нашим одетым в черную форму бойцам, которые имели мало опыта в позиционной войне или в ближнем бою, было крайне рискованно. Но за последние несколько недель мы повидали слишком многое. Колонны беженцев – плачущие мужчины и дрожащие от страха женщины и дети, – гонимые наступающими русскими танками и которые могли быть безжалостно расстреляны, не дойдя до побережья и спасительных кораблей. Могли ли мы разочаровать этих беспомощных людей, которые рассчитывали на нашу помощь? Только эта мысль облегчала нам принятие решения.

Мы поодиночке двинулись вперед под артиллерийским огнем русских. Мы уже понесли потери – два человека погибли. Затем заняли оставленные позиции на холме. Нам удалось удержать эти передовые позиции, правда недолго – всего на несколько часов, потому что русские значительно превосходили нас в силах. Когда мы наконец удостоверились, что справа и слева от нас уже больше нет немецких солдат, около полудня начали медленно выходить из боя и собираться на окраине деревни. Нас беспокоил наш первый взвод, так как с утра у нас с ним не было связи.

Лишь чуть позже мы выяснили, что первый взвод был окружен русскими и, несмотря на свое мужество и проведенные нами контратаки, был почти полностью уничтожен. Только горстке солдат удалось выбраться оттуда.

Мы сами постепенно втягивались в «ведьмин котел» Данцига, который русские атаковали с трех сторон. Все, кто был еще жив и не сдался русским без боя, лежал за баррикадами, остатками стен, грудами щебня и даже развороченными взрывами надгробиями. Мы слышали крики деморализованных и уставших людей из подвалов и дотов. Они не угрожали, нет, это были голоса отчаявшихся.

– Бросайте оружие! – просили они, буквально умоляли. Там были также и солдаты, думавшие, что спасутся, надев гражданскую одежду поверх формы. Даже некоторые наши товарищи не прошли испытание на прочность. Бесследно исчез мотоциклист-вестовой. Один солдат умоляюще спросил у меня, можно ли ему пробиться в тыл, так как дома у него жена и ребенок. Я не мог ответить на его просьбу отказом. Я написал ему приказ об операции нашей роты, так как палачи могли схватить его, если бы при нем не было официального приказа с боевой задачей. Давайте будем честными. Не боролся ли каждый из нас с вопросом: «Продолжать сражаться или сдаться? Что делать сейчас?»

Прислушаться к голосам упавших духом в подвалах или, сопротивляясь, помочь десяткам тысяч на побережье?

Но нам не стыдно ни за один наш боевой день перед нашими погибшими товарищами! Для нас борьба за Данциг продолжалась, даже если бы мы остались совсем одни.

За последние несколько дней мы разработали успешную тактику блокирования и уничтожения танков в уличных боях. Мы передвигались по крышам домов, которые были связаны между собой пробоинами в стенах для несения противовоздушной обороны, и незаметно подбирались к авангарду танкового подразделения русских. Мы ставили бойца с автоматом у одного из окон на крыше, чтобы обеспечить прикрытие. Затем стреляли во вражеские танки из «панцерфаустов» (фаустпатронов) из вентиляционных отверстий в крышах. Впечатление, производимое на русских, было огромным, когда очередной Т-34 взлетал на воздух. Мы использовали замешательство неприятеля, незаметно скрывались и отправлялись искать новые цели. Действуя в подобном духе, мы вынуждали русских продвигаться медленно и аккуратно. Для беженцев сейчас был очень важен каждый день, каждый час. Фаустпатронов повсюду валялось достаточно, и мы их могли подбирать. С продуктовыми пайками, к сожалению, история была совершенно другая.

Когда Данциг оказался в огне пожаров и с грохотом начали рушиться мосты, мы через рукав Вислы отошли в пригород Хойбуде. Охваченный пожаром мост медленно рушился, и я в первый и в последний раз в жизни увидел один из всемирно известных символов Данцига, Крановые ворота, охваченные пламенем. Глубокое уныние охватило меня. Я печально опустил голову. И все же каждая спасенная человеческая жизнь стоила в тысячу раз больше, чем все эти исторические здания, вместе взятые. Я провел бессвязный разговор с самим собой и рассмеялся горьким смехом. Затем я побрел дальше и не сразу понял, что слышу свой собственный смех.

В Хойбуде я встретил всех товарищей, которые вышли из Данцига живыми и в разной степени целыми, в назначенном пункте сбора, хотя наши тыловые части находились не слишком далеко. Глубокое удовлетворение наполнило меня. Там действительно царило уникальное за всю войну чувство локтя.

Мы нашли боеспособное 75-мм противотанковое орудие с большим количеством боеприпасов и блиндаж. Даже расчет, который, скорее всего, мечтал сбежать с войны под шум прибоя, был все еще при нем. Точнее, находился в процессе медленного отступления, поскольку они считали себя «забытой заставой». Мы профессионально, но решительно попросили их оказать нам товарищескую помощь, которую они действительно нам оказали, хотя и с несколько пугающей торопливостью и героическим рвением. Артиллеристы оставались с нами до последнего и не ушли из-под огня и ожесточенного натиска русских. Мы поблагодарили их от души и отпустили, так как большинство из них были старше нас и дома их ждали жены и дети.

В конце концов мы вновь установили контакт с нашим батальоном и танковым разведывательным батальоном, к которому были приписаны.

Когда меня ранили, я попросил, чтобы мою «забытую заставу» тоже отпустили.