Глава 6. Возвращение блудного сына

14-го мы возобновляем движение к Майкопу, в который прибываем днем. Нужно переехать небольшой мост – и какой сюрприз! Кто это на том берегу? Наш командир! Рядом с ним лейтенант Жан В. и, немного позади, старый приятель, Ги В. Приближаясь к нашему командиру, мы оба принимаем исполненный достоинства вид.

Южный фронт. Боевые действия в России, 1941–1942 гг.

– Так-так, Кайзергрубер! Это что еще такое? – говорит он мне и указывает в сторону моего «рысака».

– Верблюд, мой командир!

– Да, я сам вижу, – неодобрительно, но и без осуждения, отвечает он, – но откуда взялось это животное?

– Мне его отдали.

– Вот как! Верните его тому, кто вам его дал!

– Но, мой командир, туда три дня пути.

– Ну и что? Делайте, что вам приказано.

– Слушаюсь, мой командир, но в таком случае мне понадобится Marschverpflegung – паек на дорогу.

– Тогда отправляйтесь к fourrier – квартирмейстеру.

– Благодарю вас, мой командир.

Пока продолжался этот короткий диалог, я не мог видеть лицо лейтенанта Жана В., оказавшегося, когда я слез с повозки, чтобы доложиться командиру Липперту, чуть левее меня, зато вижу веселую физиономию моего товарища В.! Он показал нам, где найти квартирмейстера, и по пути нас вышло поприветствовать множество наших товарищей, покатывающихся со смеху. Мы получили пайки и направились в сторону пригородов. Разумеется, мы и не собирались возвращаться далеко назад. Парня из Tross – обоза – уже предупредили, и он тут же забрал в свое хозяйство обоих лошадей и повозки. Затем мы прошли еще несколько сот метров в сторону пригорода, и я принялся расспрашивать людей в надежде обменять слишком уж бросавшегося в глаза верблюда на более скромную лошадь. Сделка была заключена очень быстро.

У нас мелькнула было мысль устроить себе отпуск на 48 часов, но все же мы решили вернуться в роту, которую, к нашей радости, быстро нашли: нашу 3-ю роту. Дабы не привлекать внимания и избежать риска встретиться с нашим командиром, дожидаемся наступления темноты, чтобы проскользнуть в расположение роты. Сказано – сделано, и немного погодя мы находим себе квартиры, где уже разместились старшина Дасси и другие товарищи, включая Шаванье. Наши недавние хождения утомили нас, и мы, не откладывая в долгий ящик, отправляемся спать. Двое наших товарищей уже удобно устроились в постели, и очень хорошо, что успели. Поскольку нам пришлось довольствоваться твердой землей.

В самый разгар сна раздались резкие свистки и, кажется, я слышу звук горна – если только мне это не снится. Открываю глаза. Посыльный Пакю, ординарец капитана Чехова, сообщает, что объявлена тревога и что мы должны быть готовы выступить. Я успел насладиться лишь несколькими часами сна, но что тут поделаешь? Чуть было не забыл, что я военнообязанный. Нетрудно себе представить, что выпавший на нашу долю месяц самостоятельного похода и абсолютной свободы довольно сильно отдалил нас от строгостей дисциплины! Нелегко к ней возвращаться, но ничего не поделаешь. Мы сами выбрали такую жизнь, поэтому обязаны подчиняться! Все ищут в темноте свои вещи и снаряжение, и те, кто уже встал, натыкаются на тех, кто еще лежит. Мы строимся на дороге перед избой, и в течение получаса колонна приходит в движение. Определенно, отдохнуть мне не удалось!

Похоже, мы направляемся в сторону Туапсе, и это не секрет! Идем всю ночь и достигаем первых предгорий столь желанных Кавказских гор. Разговариваем мало, потому что устали и из-за высоты тяжело и часто дышим. Наступает рассвет и прогоняет ночь, на солнце марширующие колонны отбрасывают тени. Понемногу оно рассеивает утреннюю дымку, и в отдалении прорисовываются вершины гор. Мы шагаем и поднимаемся все выше, наши глотки пересохли. Края дороги заросли терновником с желтыми ягодами, искушающими нас утолить ими жажду. Поскольку никто не желает брать риск на себя, то пробую их я. Они горькие, очень горькие, но утоляют жажду. Разжевываю несколько штук. И еще жесткие; ну все, хватит, кто знает, какие могут быть последствия. Взбираемся все выше и выше, и панорама перед нами раздвигает границы. Можно видеть все дальше и дальше, и, как обычно, над колоннами, движущимися по долине, высоко в небо поднимаются клубы пыли. Внизу, слева от дороги, на высоком плато, вижу пастуха со стадом овец, но они метров на двести-триста ниже нас. Разумеется, сначала я заметил стадо, потом уже пастуха и собак, сгоняющих животных, которые так и норовили разбежаться.

Днем, сквозь марево, в отдалении вырисовывается городок. Поначалу я различаю минареты и купола, а потом уже все остальное. Мы на землях ислама! Это первые минареты, которые я когда-либо видел, и я вспоминаю о стране Аладдина. Но наше испытание не имеет ничего общего с «Тысячью и одной ночью»! Продолжаем взбираться все выше и к вечеру разбиваем палатки на горном хребте. Ночью здесь намного холоднее. Мы ощущаем, что находимся на высоте, хоть и не слишком большой.

На следующее утро еще немного поднимаемся вверх, затем спускаемся, и снова вверх. Городок внизу, в долине, – это Абадзехская. В полдень мы достигаем хребта, который некогда покрывал лес, но теперь от него мало что осталось. На самом деле сейчас это только валяющиеся на земле ободранные стволы деревьев, поваленные каким-то великаном. Взрывы бомб или снарядов почти начисто стряхнули все листья с деревьев и редких уцелевших кустов! Словно гору потряс некий катаклизм, превратив все вокруг в почти лунный пейзаж! Стрелковые ячейки пехоты перемежаются с воронками от снарядов, и в тех и других десятки трупов – русских и немецких, все вперемешку. Позиции несколько раз переходили из рук в руки, и теперь наша очередь занять их. В каждой ячейке по нескольку трупов. В той, что занял я, два русских и один немецкий, один на другом. На бруствере открытая банка тушенки и бакелитовая масленка, в которой еще осталось масло, растаявшее и прогорклое. Хлеб в сухарных мешках. Чтобы как-то убить время, мы перекусываем. Отдыхаем здесь где-то пару часов и получаем приказ сниматься. 1-й взвод 3-й роты собирается занять позиции, чтобы прикрыть левый фланг. Мы уходим, оставляя позади это место недавнего апокалипсиса. 1-й взвод находит живого русского, прятавшегося среди трупов, – русского, который пополнит ряды нашего хозяйственного взвода.

Мы спускались добрых полчаса; затем снова вверх, не менее двух часов, если не больше. Подъем очень утомителен. Тяжелый обоз двигался другим путем, вдоль железной дороги Майкоп-Туапсе, и только легкий обоз следовал примерно тем же маршрутом, что и мы. Вот почему нам приходится тащить на себе все снаряжение и наш марш такой трудный. Тем не менее в Майкопе нас «произвели» в Leichtgebirgsjäger – легкие горнострелковые части, имеющие при себе лишь необходимый минимум, дабы сохранять максимальную мобильность.

Сейчас мы проходим мимо нескончаемых колонн русских военнопленных, несущих на спинах жестяные канистры с водой, которые при помощи планок и веревок превращены во что-то вроде ранцев. Пленных тысячи! Колонны похожи на длинных змей, и мы можем видеть их еще издалека. Потом встречаем их на спуске, и движение на этих горных тропах становится в два раза плотнее.

Такое впечатляющее зрелище наводит меня на мысль о муравьях в человеческом обличье. Тропа больше не спускается вниз, она неуклонно карабкается вверх, и мы, шаг за шагом, поднимаемся вместе с ней. Под конец дня достигаем пункта, обозначенного как высота 233. Это что-то вроде огромной впадины прямо в горах, поросшей густым лесом. Здесь также конечная станция военнопленных «водовозов», поскольку тут мы обнаруживаем целую гору «канистр». Их охраняют вооруженные люди, и о том, чтобы взять их, не могло быть и речи. Останавливаемся на привал и в очередной раз разбиваем палатки. Полевая кухня готовит нам кофе, а мы достаем свои пайки. Именно здесь я впервые ем хлеб, испеченный еще до войны, в 1939 году! Пометка на целлофановой упаковке тому свидетель! Мы едим возле палаток, усевшись на стволе дерева. В центре впадины, из полого ствола дерева, бьет маленький родник. Но не течет, а сочится по капле. И чтобы набрать литр с небольшим воды, приходится ждать минут пятнадцать. Очередь к роднику растянулась точно на всю ночь. Тем не менее после подъема, испытывая дискомфорт из-за шестидневной бороды, я трачу часть утреннего кофе на то, чтобы сбрить щетину с лица. Требуется определенная сила воли, чтобы выбрать между утолением жажды и гигиеной. Днем нас догоняет 1-й взвод нашей 3-й роты. Вскоре после этого 1-й и 3-й взводы отправляют в усиленное разведывательное патрулирование – Spähtrupp. Патруль численностью 30 человек, включая лейтенанта Жана В. и старшину Роберта Д., бесшумно скрылся в густом лесу. Мы также входим в него по тропе, которая то идет вниз, то поднимается вверх, но по большей части все же вниз.

Похоже, задание серьезное. И опасное, иначе не стали бы посылать столь внушительный отряд. Фронт здесь повсюду, и нужно постоянно быть начеку. Деревня или укрепленная позиция, которую мы оставляем, может скоро вновь оказаться в руках противника. Впредь так оно будет и дальше. В горах нет Hauptkampflinie – передовой линии обороны, и мы «у себя» только в том месте, которое занимаем в данный момент. Идем дальше… Лес угрюмый и безлюдный, царит мертвецкая тишина! Лишь местами солнце проникает сквозь листву и освещает подлески или редкие прогалины. Внезапно, после часового марша, колонна резко останавливается; мы изготавливаемся к бою, опустившись на колено и укрывшись за стволами деревьев или распластавшись среди кустарника. Четыре пулеметных расчета немедленно занимают огневые позиции. Мы задерживаем дыхание и пристально всматриваемся в чащу. Дабы избежать лишнего шума, не заряжаем винтовки, обоймы и без того уже давно находятся в магазинах. С пулеметами другое дело, их можно зарядить без малейшего звука. Перед нами, ниже и правее, струйка дыма, но никакого движения. Мы остаемся на месте… сколько? Три, пять, десять минут? Затем, по отмашке, разворачиваемся в цепь и движемся вперед, очень медленно, со всеми возможными предосторожностями, все чувства обострены. На расстоянии вытянутой руки гаснущий костер, рядом с ним котел с еще теплой водой. Русские пытались поспешно загасить огонь, но не успели. В 3 метрах пулемет «Максим» на колесном станке, с заправленной пулеметной лентой и готовый к бою. Чуть дальше другое оружие. Очевидно, что лагерь покинули в спешке и совсем недавно. Заметили наше приближение и снялись, даже не подумав защищаться. И тем не менее мы продвигаемся с осторожностью, потому что немного погодя они могли прийти в себя и устроить нам засаду! Левее труп; потом видим еще пять, еще двадцать; впереди, а также справа их уже десятки. В результате насчитываем чуть ли не целую роту. В любом случае их тут больше сотни! Большинство убито выстрелами в спину. Видимо, они заняли здесь позицию и ночью были захвачены врасплох с тыла. Тягостное зрелище. Похоже, стычка произошла дня два назад, если не больше, поскольку трупы уже раздулись и облеплены мухами, которые прямо кишат под формой. Несомненно, из-за жары и сырости подлеска… Луч солнца освещает застывшее лицо. Повсюду кровь. Черная и засохшая на ранах и вокруг пулевых отверстий в форме. Мы разбредаемся, чтобы собрать Soldbücher – солдатские книжки – и личные жетоны, но это все, что можно сделать. У нас явно нет ни времени, ни возможности похоронить своих товарищей; позднее об этом позаботятся другие! Тут есть и тела русских, но их значительно меньше. Мы не смогли бы сразу заметить мертвецов, поскольку из-за цвета формы, что русской, что немецкой, они почти сливаются с травой, почвой и порослью. Настоящее массовое побоище! Прежде чем повернуть обратно, мы на всякий случай продвигаемся еще немного вперед. Кажется, задание выполнено. Несомненно, нам ставилась задача выяснить, что произошло с ротой из 97-й дивизии, исчезнувшей в лесах!

После трехчасового отсутствия возвращаемся на высоту 233, и наши командиры докладывают в штаб и представляют отчеты. Вскоре батальон снимается с места. Мы карабкаемся по крутому склону; целый час лезем вверх, потом спускаемся в долину с противоположной стороны, чтобы к вечеру появиться возле станицы Апшеронской (сейчас город Апшеронск. – Пер.), на железной дороге Майкоп-Туапсе. Здесь на артиллерийских позициях установлены дальнобойные орудия, направленные на Туапсе. Одно из них производит выстрел, и его ствол напоминает банан, вылезающий из кожуры! Разбиваем палатки на железнодорожной насыпи, идет дождь. Температура быстро падает, и мы укрываемся на ночь в палатках.

17 августа продолжаем подъем, и ливень иногда сменяется редкими просветлениями. Марш невероятно сложный. Мы скользим на грязной тропе, спотыкаемся о камни и поскальзываемся на мокрых корнях деревьев, кора с которых содрана сотнями ног. Они гладкие и скользкие от грязи, оставленной на них обувью других. Корни торчат из земли и переплетаются, устраивая ловушки на нашем пути. Когда мы поскальзываемся, то часто съезжаем на несколько метров назад и налетаем на мешки, из которых доносится ругань. Они сами с трудом сохраняют равновесие. Это брезент плащ-палаток, в который парни укутались из-за дождя, придает им сходство с мешками. Собачья жизнь, но мы должны идти вперед. Вечером добираемся до станицы Прусской. 1-я рота ввязалась здесь в бой и, при поддержке четырех пулеметов, очистила дорогу от обороняющихся русских. Этой ночью мы заняли станицу.

18 августа мы снова в пути и занимаемся тем, что стало для нас привычным делом, – лезем вверх, чтобы тут же спуститься вниз и затем опять вверх. Спуск не менее утомителен, поскольку нам приходится откидываться назад и удерживаться за счет напряжения коленных сухожилий. Ноги устают, зато задыхаемся мы немного меньше. Спускаемся вдоль горного потока, 3-й взвод в арьергарде. Днем догоняем расчет нашего тяжелого миномета, передвигающийся с огромным трудом. Мы слышим их задолго до того, как видим, потому что эти повозки пехоты (невысокая, по пояс, тележка, в основном на двух мотоциклетных колесах, за счет множества приспособлений и крепежа пригодная для перевозки практически любых грузов) на конной тяге страшно громыхают на каменистой почве.

К своей радости я встречаю трех старых товарищей – более того, с кем жил в одном квартале Брюсселя. С одним из них, Максом М., все в порядке, чего не скажешь об остальных. У Артура В. и Жана Ж. дела не так хороши, особенно у последнего. Жана Ж. сильно лихорадит из-за малярии, а Артур В. страдает от дизентерии. Наш русский помощник, бывший военнопленный, Иван, остается с ними. Наша колонна быстро догоняет и обгоняет их. Что до меня, то я задерживаюсь рядом с ними, вижу, как мимо проходит мой взвод, останавливаю командира отделения С. и обращаюсь к своему старшине, но мне отвечают, что минометный расчет не относится к нашей роте и что я должен идти вместе с ней.

Поскольку я убежден в опасном состоянии людей из минометного расчета, то решаю, что не могу оставить их, и сообщаю о своем решении командиру взвода. Меня предупреждают о дисциплинарном наказании и даже о военно-полевом суде, но я остаюсь!

Мало-помалу мой взвод уходит и исчезает из вида в лесу. Нас осталось четверо плюс Иван. Однако не просто перемещать повозку пехоты по такой местности. Лес, валуны, бурные потоки. Лошади еле плетутся, наше состояние ничуть не лучше. Нам постоянно приходится подталкивать повозку в каменистых местах и удерживать на спусках. Работенка не из легких, не хватает дыхания, мы потеем и совершенно выбиваемся из сил! Более того, у нас всего трое работоспособных, включая Ивана. Жан абсолютно ни на что не пригоден, Артур немногим лучше.

Местами лес слишком густой и в нем попадаются такие большие камни, что повозке по ним никак не пройти. Поэтому передвигаемся вдоль русла потока, где немногим лучше, но, по крайней мере, повозка может проехать. И еще нам приходится толкать, даже переваливать повозку через валуны и скалы этой пересеченной местности, что тоже не просто. Попадались места, в которых на преодоление 200–300 метров требовалось более часа! Порой мы были вынуждены оставлять русло и передвигаться по горному хребту, по краю обрыва справа от нас, но это единственное проходимое место, если его можно так назвать, поскольку здесь повсюду камни, провалы и стволы деревьев, через которые нужно как-то перебираться. В какой-то момент лошади с усилием преодолевают препятствие, а потом делают рывок, и нет никакой возможности ни остановить, ни хотя бы удержать их. Они спотыкаются и падают, увлекая повозку за собой. Мы закрываем глаза и не слышим ничего, кроме грохота падения и стука лошадиных подков по камням. Такой шум наверняка слышно за сотни метров, и если поблизости есть русские, то им не составит труда обнаружить нас. А при таком грохоте они могут запросто подумать, будто здесь целая рота, и постараются держаться подальше! Как бы там ни было, нам нужно спуститься и посмотреть, что произошло, потому что шум прекратился. На самом деле упряжка сползла не так далеко по склону обрыва. Пара деревьев задержала ее. По одну сторону ствола испуганные лошади, по другую повозка. Чем не чудо! С огромными предосторожностями мы закрепили повозку, чтобы она не сползла еще дальше, и ослабили поводья, дабы Макс мог освободить лошадей от упряжи. Потом медленно, с криками и немалыми усилиями, вывели лошадей на гребень и потом уже вытащили повозку. Когда пишешь об этом, все кажется просто, но только одному Богу известно, сколько потов с нас сошло! Со сломанными ногтями, порезанными пальцами, исцарапанные ветвями и выдохшиеся вконец, мы все равно держимся. Разумеется, сперва следует ликвидировать последствия – починить упряжь, на скорую руку отремонтировать то, что было повреждено при падении, и успокоить лошадей.

Теперь мы следуем на звук артиллерийской канонады, так как это единственный ориентир, который поможет нам добраться до передовой. Жана лихорадит, температура за сорок, а дизентерия Артура вынуждает его беспрестанно делать остановки. Он больше не утруждает себя застегиванием одежды, но мы все равно движемся вперед! Внезапно, как всегда в этих широтах, наступает ночь, и идти еще тяжелее. Ведь мы больше не видим камни и корни, о которые спотыкаемся! К счастью, сквозь деревья иногда пробивается лунный свет, что немного облегчает нашу задачу. Наконец за лесом впереди нас различаем просвет и выходим на небольшое плато. Как только мы выходим из леса, как внезапно обнаруживаем непонятную активность! В свете луны различаем движение транспорта. Кажется, я слышу звук моторов и различаю силуэты бронемашин среди повозок на конной тяге. Не могу сказать наверняка, поскольку они далеко, но убежден: они тут есть. Мне также видны тени, движущиеся возле колонны. До нас даже доносятся голоса, но нам не разобрать, на каком языке они говорят. Мы настороже! Русские это или немцы? Как ни напрягай слух, ничего нельзя сказать наверняка. Вдруг со стороны колонны в небо с шипением взлетают осветительные ракеты, которые, медленно опускаясь на парашютах, освещают местность. Мы замираем на месте, дабы наши тени не двигались и нас можно было принять за дерево, кусты или еще что-нибудь! Как только последняя ракета касается земли, ложимся и дожидаемся подходящего момента двинуться дальше. И тогда Макс решает отправить на разведку Ивана. По сути, он единственный из нас, кто ничем не рискует. Он направляется – сначала медленно и осторожно, затем уже решительно – в сторону колонны. Мы напрягаем зрение, но ничего не можем разобрать. Ждем! Четверть часа спустя Иван возвращается. Это русские! Он разговаривал с ними. Это часть Красной армии. Невозможно убедиться в этом без того, чтобы не подобраться к ним вплотную. Хотя русские солдаты часто одеты настолько странно и неподходяще, что порой и при свете дня их трудно отличить от гражданских. Лично мне непонятно, что тут делает колонна гражданских посреди ночи и для чего им понадобилось выпускать осветительные ракеты, но мы должны убедиться, поскольку от этого зависят наши жизни. Как нам поступить? Затаиться и ждать? Наш преданный Иван! До сих пор одетый в ту же самую одежду, в которой попал в плен, он смог легко и незаметно смешаться с другими, а затем вернуться, чтобы предупредить нас об опасности. Мы ему безмерно благодарны! Ведь он мог остаться со своими и даже выдать нас!

Вскоре мы вознаграждены за свое терпение. Колонна снимается и исчезает в ночи, куда-то влево от нас. Немного погодя продолжаем путь, только вправо. Снова начинается дождь, но, на наше счастье, мы скоро натыкаемся на дом, который из-за темноты и дождя даже не заметили, пока не подошли к нему метров на тридцать. Без колебаний мы стучим в дверь, которая тут же распахивается. По наивности спрашиваем людей, есть ли солдаты здесь или поблизости, но они нас не понимают. По-русски они говорят не лучше нашего. У них другой язык. Это армяне. Стараемся не усложнять положение. Мы серьезно рискуем, но что нам остается делать? Вообще-то эти люди говорят по-немецки, хотя, быть может, просто повторяют слова, которые слышат от нас. Решаем остановиться здесь, без дополнительных предосторожностей и без разведки деревни. По крайней мере, если здесь русские, то так мы не привлечем внимания. Двое наших больных спят на русской печке, а мы с Максом устроились лицом к двери, чтобы заметить, если кто-то попытается войти или выйти. Кто их знает? Всегда есть вероятность того, что кто-нибудь в доме может попытаться предупредить других о нашем присутствии. В любом случае если мы хотим дожить до старости, то не следует исключать такой возможности! Спим нагишом, завернувшись в плащ-палатки, чтобы дать нашей одежде просохнуть. Спим вполглаза, но все же спим. Утром по-быстрому перекусываем, и мы с Максом отправляемся на разведку. Какие предосторожности вы предпримете в подобной ситуации? Они необходимы, потому что если в других домах находятся русские, то они в два счета покончат с нами! Мы не индейцы племени сиу и приближаемся к домам так, будто здесь нечего бояться! К счастью, очень скоро мы встречаем сначала немцев, а чуть погодя – парней из моего собственного взвода, забредших сюда раньше нас, еще вчера! Немцы, крайне удивленные нашим появлением здесь, спешат проводить в свой штаб, где нас встречают как спасителей! Нам готовят Kartoffelpuffer – картофельные оладьи, а тем временем командир сообщает нам, что мы находимся в командном пункте командира Нобиса и что у него нет настоящих бойцов. Есть только солдаты хозяйственного взвода, обслуга обоза и санитары с носилками; у них лишь винтовки, несколько автоматов и пистолеты. Они находились в окружении уже несколько дней, и командир Нобис не может нарадоваться при виде нас! Мы объяснили ему, как добрались сюда под покровом ночной темноты, как перешли вражеские линии, даже не подозревая об этом, как русские отступают, преследуемые со всех сторон. В любом случае, пока мы едим приготовленные в нашу честь оладьи, он не скрывает своей радости от встречи с нами. Представьте себе, на него буквально с неба падает отделение опытных бойцов, с пулеметчиками и (какая роскошь!) минометом. Он доволен тем, что мы укрепим его оборону, усиливая личный состав санитаров и прочих Verwaltungslandsers – хозяйственников. Разумеется, именно это мы и собираемся сделать, и как можно скорее. Деревня практически полностью находится в лесистой горной впадине, только на юго-востоке немного чистого пространства. Дома на севере и востоке примыкают прямо к лесу, и мы занимаем избу на крайнем северо-востоке деревни. С двух сторон избу окружают деревья, которые растут вплотную к ней. На выходящем к деревне фасаде имеется что-то вроде веранды, где мы проводим часть свободного от караула времени. В нескольких метрах печь для выпечки хлеба, где мы запекаем груши, постоянно падающие нам на головы. Здесь полно грушевых деревьев, и мы засовываем их в печь, как, по нашим наблюдениям, это делают русские… пардон, армяне. Сырые груши совершенно несъедобны, но испеченные или высушенные вполне пригодны для еды. Еще едим сливы, которые местные жители раскладывают для просушки на солнечных скатах крыши. Так мы проводим свободное от службы время.

Я вожусь с грушами возле уличной печи, когда, сам не понимаю почему, ощущаю беспокойство. Поднимаю глаза в сторону леса и вижу человека в кожаной куртке, наблюдающего за мной! Он прижался к дереву, которое частично скрывает его. Кажется, есть еще и второй, но мой взгляд зацепил именно первый. Он не дальше чем в 30 метрах от меня, и мы пялимся друг на друга, как два китайских болванчика. Так-так! Да это же русский солдат! Но что он здесь делает? Мое оружие осталось в доме, и я притворяюсь совершенно спокойным, руки свободно опущены вниз. Я кричу ему по-русски «Иди сюда!». Это все, что я могу сделать, дабы создать видимость уверенности. Но парень разворачивается и бросается прочь. Я бегу к дому, хватаю винтовку, одновременно поднимая своих товарищей. Один из них тоже заметил двоих убегавших, но, будучи, как и я, без оружия, метнулся за ним в дом. Вчетвером мы бросаемся в погоню, но русских и след простыл. Мы преследуем их в том направлении, в каком они убежали, но вскоре выдыхаемся, потому что там, где заканчивается деревня во впадине, начинается крутой подъем. Им хватило пятнадцати секунд, чтобы оторваться или найти укрытие! Возможно, они собирались сдаться, но в последний момент испугались? Хотя не мог же я выглядеть столь устрашающе, когда запекал груши, словно заправская хозяйка!

На обратном пути встречаем казачий разъезд. В задачу этих кавалеристов входит преследование партизан. Они быстро понимают, что только что произошло, и немедленно отправляются в погоню за беглецами. Возвращаемся в деревню крайне удрученные. Нам нельзя ни на секунду оставаться без оружия!

На следующий день нам выдали астраханского козла, и наш друг Артур, разбирающийся в мясницком деле, по всем правилам разделал его. Ничего из ряда вон выходящего, но все-таки какое-то разнообразие в нашем ежедневном питании! Товарищей, что стоят этой ночью в карауле в саду, со страху пробивает холодный пот. Вокруг них все время что-то падает. Им кажется, будто это гранаты, но ничего не взрывается! И лишь какое-то время спустя до них со смехом доходит, что это падают груши, что я обнаружил еще днем. Легко сказать, но в тот момент, в темноте, они не сразу это поняли!

20-го я должен вернуться в свое отделение во взводе. Я меняю квартиры. Погода отвратительная. Идет дождь, и мы буквально купаемся в грязи. Вечером командир отделения С. сопровождает меня, чтобы показать пост, где мне придется стоять на часах. Еще светло, однако с таким дождем это долго не продлится! Так-так! Место выбрано отлично! Пройдя не менее 300 метров и перейдя реку (кажется, Пшеха) по отполированному и очень скользкому стволу дерева, я оказываюсь посреди старого кладбища! Командир отделения не мешкая уходит, и я хорошо его понимаю. Непрестанно льет дождь – не ливень, но непрекращающийся обложной дождь, ограничивающий поле зрения 20 метрами. Но, что хуже всего, из-за его шума невозможно расслышать что-либо тише отдаленной канонады. Раз у меня еще есть время до внезапного наступления ночи, я изучаю окрестности, по крайней мере то, что мне доступно из-за сильно суженного дождем обзора. Крайне важно изучить топографию своего поста, чтобы в случае опасности занять удобную оборонительную позицию. Особенно хорошей позиции здесь я не обнаруживаю – да, есть несколько больших надгробий, но что касается остального, то нет ничего, кроме источенных червями деревянных или ржавых железных крестов. Здесь давно никого не хоронили; или за последние 50 лет в деревне никто не умирал! Быстро обхожу это место последнего упокоения, где не найти ни одной разборчивой надгробной надписи. Сменят меня в полночь, а это означает, что мне придется торчать под непрерывным дождем четыре часа. На мне непромокаемый палаточный брезент. Вода стекает по нему на землю, зачастую попадая в ботинки. Шлем не дает воде попасть за шиворот; это место всегда прикрыто. Тьма стоит кромешная. Присаживаюсь на камень, лицом на запад, но верчу головой по сторонам, поскольку противник может появиться откуда угодно. После размышлений – а поскольку мне больше нечем заняться, для них времени предостаточно – говорю себе, что на самом деле я здесь для того, чтобы предупредить своих товарищей в деревне в случае визита незваных гостей. Мои выстрелы вовремя предупредят их, чтобы они успели занять оборону на входе в деревню. А что будет со мной?.. Не слишком утешительно, но тут нет никакой несправедливости, поскольку каждому выпадает черед принять риск на себя.

Время тянется медленно, очень медленно, а дождь так и не прекращается. Сколько я здесь уже, десять минут или час? Не имею ни малейшего понятия, поскольку у меня нет часов. Здесь есть несколько деревьев, которые я только что заметил, такие же старые, как кресты на кладбище, и каждый раз, когда на землю падает плод, я вздрагиваю, как и мои товарищи на посту в деревне прошлой ночью. И когда только наступит полночь? Хоть бы дождь перестал! Похоже, времени меньше, чем я думаю. Время от времени в траве или кустах крадутся животные. Слышу хруст, но больше разобрать ничего не могу. Белка, еж или лиса? Я их неоднократно видел при свете дня. Иногда доносится хлопанье крыльев ночной птицы. Все это только предположения, но так я учусь различать звуки.

Уже явно за полночь, но, как бы я ни прислушивался, как бы ни вглядывался в темноту, никаких признаков смены. Чем они там занимаются? Хорошо им в тепле и под крышей. Проходят минуты и часы, но мне нечем отмерять время. Одному Богу известно, который сейчас час! Остается только ждать, но я предпочитаю бесцельно ждать и думать, будто останусь здесь навсегда, – это не так удручает! Скоро рассветает, но пока темно и льет дождь! Мне кажется, что брезент протекает, однако мой китель пропитывается водой так медленно, что она успевает нагреться до температуры тела. Позже, значительно позже я чувствую холод и решаю, что это признак приближающегося рассвета. Перед самым наступлением дня температура всегда падает, или это тот момент, когда организм начинает перестраиваться! Смена жизненного цикла. А когда начинает светлеть, когда зарождается день, тусклый и неуверенный, дождь по-прежнему продолжает лить. Долго и терпеливо жду, точно более часа после рассвета, пока, наконец, не слышу чье-то приближение. Должно быть, это моя смена, по крайней мере, я на это надеюсь, поскольку русские не стали бы так шуметь. Но кто его знает, и я, укрывшись за камнем, остаюсь настороже. Внимательно вглядываюсь сквозь дождь в доступный мне горизонт в том направлении, откуда доносится шум. Звук шагов. Теперь их слышно гораздо лучше; кто-то идет, вот он поскальзывается, приглушенно ругается. Несомненно, это смена, но проходит еще пять минут, прежде чем я вижу знакомый силуэт в шлеме, выныривающий из завесы дождя. Не успеваю я задать вопрос, как он сам все объясняет: в полночь меня должен был сменить Жерар Д., и командир отделения объяснил ему, как добраться до моего поста. Жерар отважно нырнул в ночную тьму и пелену дождя. Он переходил через реку по бревну и уже добрался до середины, когда поскользнулся и рухнул в воду. Он выбрался на берег и некоторое время блуждал, прежде чем вернулся на свою исходную позицию, где и поведал о своих злоключениях. Промокший до костей, он отказался повторить попытку добраться до меня. Командир отделения С., единственный, кто знал мое точное местоположение, вместо того, чтобы самому отвести смену, рассудил, что лучше дождаться утра, а потом уж сменить меня! А я-то думал, что меня забыли на посту или, по каким-то причинам, ему не до меня! Таким образом, я провел на посту на кладбище 12 часов, под дождем, который вызвал бы отвращение даже у утки.

Скользя в грязи, налетая на кусты, промокший и дрожащий, я возвращаюсь назад. С тысячью предосторожностей перехожу реку по бревну, но если бы я и свалился в воду, то вряд ли промок бы больше, чем уже есть. Просто та вода, что на мне, не такая холодная, как в реке. Я пропущу доклад, который сделал на командном пункте, особенно выражения, которыми я изъяснялся! В тот день у меня не прибавилось друзей. Через полчаса – столько мне потребовалось, чтобы высказать все наболевшее, – я вхожу в избу, растапливаю печь, дабы высушить одежду, и остаюсь в одних подштанниках. Если честно, то даже без них, поскольку они тоже нуждаются в просушке. Одежда, включая подштанники, на печке, а я завернулся в одеяло. Требую от хозяев полнейшей тишины и запрещаю хоть кому-то открывать дверь – даже всей Красной армии, даже генералу. Не знаю, поняли ли они меня, но я мирно засыпаю, повернувшись задницей к теплу. Когда я просыпался, мои ноздри щекотал аромат жареной курицы. Я открываю глаза и вижу, что светит солнце. Оно садится. Уже вечер! Добрая женщина дает понять, что приготовила курицу для меня. Я выхожу на веранду, чтобы глотнуть свежего воздуха и побриться. Вернувшись, надеваю сухую одежду и сажусь за стол. Затем отправляюсь к командиру отделения и информирую его, где, в случае необходимости, меня можно найти. Возвращаюсь в избу и час спустя снова заваливаюсь спать. Когда я проснулся, чтобы снова заступить на пост, было уже 4:00 утра, и мне стоять на часах до 8:00. Грязи все еще полно, но хоть дождь прекратился. На этот раз мой пост не на кладбище, а недалеко от него, но по другую сторону реки.

Таким вот образом жизнь здесь продолжалась до 25 августа. В это утро нам сообщили, что участок перед нами очищен от русских и что мы отправляемся на соединение со своим батальоном. Мы с моими товарищами покидаем командный пункт. Командир Нобис дарит нам эмблемы полка – Spielhahnfeder, перо черного петуха. Это геральдический щит из белого металла, украшенный хохолком бойцового петуха. В знак дружбы и благодарности, а не в качестве награды.

Мы продолжили путь, но теперь чаще светит солнце и меньше идет дождь и, для поднятия настроения, потрясающие пейзажи вокруг. Очень красиво, но это Кавказ, и порой приходится преодолевать крутые подъемы. Во второй половине дня мы добрались до маленькой деревушки с неизвестным мне названием, где по обеим сторонам грязной дороги выстроилось 15 домов. Здесь изобилие фруктовых деревьев, чьи плоды полезны для нашего здоровья, поскольку все мы страдаем от авитаминоза. Местные встретили нас очень дружелюбно, угостили хлебом, маслом и медом и позволили собирать любые фрукты. В деревне нет недостатка продовольствия, и если бы не отдаленный грохот пушек, то можно было бы вообразить, будто мы исследователи или этнографы в экспедиции, ведь в деревне царит такая мирная обстановка, а вокруг девственная природа! В ту ночь мы мирно спали со свойственной юности безмятежностью, хоть противник мог быть где-то поблизости. Ну и ладно, мы же выставили двоих часовых.

Когда над этим забытым уголком Кавказа встало солнце, мы стряхнули сон, умылись, перекусили и снова отправились в путь. Виды необыкновенно величественные. Все здесь имеет грандиозные размеры, вчера – раскинувшиеся до горизонта бескрайние равнины, сегодня – поглощающие нас леса. Горы таят в себе столько неизведанного. С каждым склоном мы открываем для себя что-то новое – все в поту и с потертостями от портупей.

По неизвестной причине я представил себе, какой ничтожной в масштабах вселенной выглядит с высоты птичьего полета наша группка «бургундцев», погруженная в зеленую пустыню этого подобия джунглей Амазонки. Однако мы здесь, каждый со своими собственными и совершенно реальными проблемами. Возможно, именно осознание собственной незначительности и, в то же время, понимание того, что мы представляем нечто важное, дает нам силы с таким упорством оставаться такими, какими мы есть, и делать то, что мы делаем, день за днем. Завтра еще один день. Наша воинская служба заставляет нас преодолевать самих себя, если такое возможно по человеческим меркам, но мы не боги. Физическая боль лишь закаляет нашу решимость. Когда дневной марш становился тяжел или долог, мы избегали разговоров, дабы не сбивать дыхание, и это самое подходящее время для размышлений и философствования. Это поддерживает дух и уменьшает боль или, по крайней мере, позволяет обращать на нее меньше внимания. На самом деле «русские» язвы не заставили себя ждать. Мы их еще называем Fleckfieber – сыпной тиф, хоть я и не уверен в точности термина. Это мелкие белые волдыри, светлее, чем кожа, с черной точкой наверху. Мы не можем удержаться, чтобы не расчесывать их, сдирая кожу до мяса, после чего это место воспаляется. Так начинаются мучения. Раны увеличиваются, вгрызаются в плоть, становясь с каждым днем все глубже. Иногда это сопровождается лихорадкой – или это все из-за малярии? Порой акрихин (синтетическое противомалярийное средство, заменяет хинин. – Пер.) сбивает жар, а вот риванол ран не исцеляет. Больше всего страдают места, натертые одеждой, носками, ремнями и обувью. Вши, наши неизменные спутники, откладывают в ранах свои яйца, отчего наши мучения еще больше усиливаются. Что касается меня, то на заднем сухожилии моей лодыжки практически нет кожи. На самом деле это не так уж и больно, за исключением того времени, когда ноги потеют на марше, но как удержаться от того, чтобы не чесать их? Под конец дня у наших ослабленных организмов уже нет сил бороться с болезнями, которые то по очереди, то одновременно подрывают наше здоровье. Вдобавок ко всему «русские» язвы, дизентерия, малярия и другие инфекции ослабляют нас, высасывая силу из наших таких закаленных и натренированных тел. И хотя большинство из нас все еще держится – по крайней мере, пока, – уже имели место эвакуации. В таком состоянии мы добираемся до Кубано-Армянска (населенный пункт в Краснодарском крае. – Пер.).