Глава 5. На стартовом столе
Последующие дни мы занимались обустройством новых кабинетов департамента BGS в заброшенных казармах лагеря Карлсхаген. Как только мы вернулись к работе, сразу же занялись восстановлением площадей и аварийным ремонтом крыш, не внося внешних изменений, устранением незначительных повреждений, не меняющих внешнего вида зданий. Значительно больше усилий мы потратили на восстановление линий электропередачи, кабелей и железнодорожных путей. При восстановлении автодорог проводились только самые необходимые работы.
Вскоре пошли слухи о том, что, дабы компенсировать задержки из-за ремонтных работ после воздушного налета, строительство современных моделей ракет приостановят, а все усилия сосредоточат на усовершенствовании A-4 и ее младшем брате под названием Wasserfall – «Вассерфаль» («Водопад»). «Вассерфаль», или C-2, представляла собой крылатую зенитную ракету с вертикальным запуском, как A-4, и могла поражать цель с земли, будучи управляемой с помощью рычажной радиопередающей системы. По слухам, предполагалось продолжать разработку и небольшой зенитной ракеты залпового пуска, известной как Taifun – «Тайфун».
В отличие от множества слухов, присущих большим производствам вроде Пенемюнде, перечисленные выше слухи были обоснованными. Скорее всего, из-за необходимости сконцентрировать усилия на разработке определенных видов ракет спустя некоторое время Хартмут Кюхен зашел ко мне в кабинет.
– Представляешь, – выпалил он после короткого приветствия, – меня только что назначили главным инженером ИС-7! Мне нужен помощник-инженер. Ты согласен со мной работать?
– Согласен ли я? Что за вопрос! Конечно согласен.
Наконец-то! Мои ожидания оправдались раньше, чем я надеялся. Подобное назначение позволит мне быть в центре событий в опытно-конструкторском отделе – крупнейшем и наиболее совершенном отделе во всем Пенемюнде.
Но тут моя радость сменилась огорчением. После того как Мюллер оставил департамент BGS и устроился на должность члена консультационного совета национального развития, я возложил на себя часть его обязанностей. Я мечтал о предложении, сделанном мне Хартмутом, но сомневался, что меня отпустят из департамента. Я высказал свои опасения Хартмуту, и он усмехнулся:
– Ну, придется кое-кого уговорить. Я обсуждал твое назначение с фон Брауном и убедительно рассказал ему о твоих способностях. Он согласился поговорить с Маасом о твоем переводе. Маас упрямец, я знаю. Позвони мне, когда он придет на работу завтра утром. Мы нападем на него неожиданно.
Ранним утром следующего дня я позвонил Хартмуту, как мы и договорились. Через несколько минут из Строения-4 пришли Хартмут и фон Браун. Хартмут ждал за пределами кабинета Мааса, а фон Браун вошел к нему. Через некоторое время вызвали меня. Я впервые внимательно рассмотрел фон Брауна. Он встретил меня очень дружелюбно и крепко пожал руку. Из-за непредсказуемых дождей, идущих в последнее время, на нем было небрежно расстегнутое форменное кожаное пальто сотрудников Пенемюнде. Голубоглазый блондин с решительным подбородком, он выглядел моложе своих лет. Пока Маас продолжал обсуждение, фон Браун откинулся в кресле и стал с любопытством меня рассматривать, по-детски, невинно, лучезарно и доброжелательно.
Маас казался несколько раздраженным. Он говорил со мной обиженным тоном, и я почувствовал себя немного виноватым. Прошло всего несколько дней с тех пор, как я наконец получил разрешение от VKN носить гражданскую одежду. Маас впервые видел меня без формы. Я специально не надел военную форму, ибо не хотел, чтобы Маас психологически на меня давил, что бессознательно делали некоторые гражданские лица в руководстве Пенемюнде в общении с военными.
Я вдруг понял, что рассеянно слушаю Мааса. Вернувшись в реальность, я услышал, как он говорит, будто считает, что я искал другую работу из-за того, что меня не повышали по службе и, возможно, из-за заработной платы. Я искренно заверил его, что он не прав, ибо меня очень привлекает предложенная мне новая работа.
Вежливо, но твердо вмешался фон Браун:
– Я конечно же ценю ваше согласие мне помочь, господин Маас. Я думаю, мы договоримся, что господин Хуцель будет работать со следующей недели на полставки и у вас, и у меня, пока вы не найдете ему замену. Ну, я должен идти. Еще раз огромное вам спасибо.
Фон Браун резко поднялся. Улыбаясь, он пожал руки нам обоим и ушел, не дав Маасу возможности ни согласиться, ни отказать.
Я без особых сложностей перешел на новую должность и через несколько недель стал успешно выполнять новые обязанности. Если прежде мне приходилось работать во всем комплексе Пенемюнде, то теперь практически вся моя профессиональная деятельность сосредоточилась на испытательном полигоне № 7, где раньше я впервые наблюдал за статическим огневым испытанием ракеты А-4. Самыми большим на полигоне были сборочный цех и ангар для подготовки ракет к запуску, где я в первый раз увидел ракеты Пенемюнде. В ясные дни огромный испытательный полигон можно было увидеть со скалы Козерова, в 16 километрах отсюда. Его построили не только для испытаний ракеты А-4, но и для гораздо более крупной A-9/ A-10 – двухступенчатой межконтинентальной ракеты, которую Гитлер в свое время надеялся сбросить на Соединенные Штаты. Эту ракету так и не построили, ибо все усилия решили сосредоточить на А-4. В ракете должен был стоять стартовый двигатель А-10 с тягой 200 тысяч килограммов, и ракета A-9 – по существу, крылатая А-4 – как конечная маршевая ступень с тягой двигателя 25 тысяч килограммов. Данная конструкция была схожа с ракетопланом, впервые предложенным доктором Ойгеном Зенгером в середине 1930-х годов и применяемым в Соединенных Штатах при разработке гиперзвукового перехватчика-разведчика-бомбардировщика Dyna-Soar – «Дайна-Сор» (от Dynamic Soaring. Здесь игра слов: Dyna-Soar произносится так же, как англ. Dinosaur – «динозавр». – Пер.).
«Мозг» ИС-7 находился в центре управления, расположенного вдоль земляного вала вокруг испытательной площадки. Здесь находились кабинеты главного инженера ИС и его инженерно-технического персонала. В большой комнате с окнами, выходящими на противоположную от испытательной площадки сторону, располагались столы для пятнадцати сотрудников. Как правило, за ними никто не сидел, ибо большую часть времени инженеры проводили на испытательной площадке, готовя ракету к испытанию, устраняя неисправности, проверяя систему запуска и т. д. В дальнем конце комнаты находился кабинет меньшего размера, отгороженный стеклянной перегородкой. В нем стояли письменный стол Хартмута, напротив него – мой. Соседние два стола занимали Гельмут Клее – помощник по административной работе и Вилли Мюнц – очень способный ведущий инженер-испытатель.
Скучную повседневность можно описать, перечислив события обычного дня, 8 ноября 1943 года, незадолго до Тегеранской конференции, где была установлена дата открытия союзниками второго фронта во Франции. Осень давно началась, и несколько лиственных деревьев, рассеянных по хвойным рощам, выделялись яркими пятнами среди вечнозеленых насаждений. Часто шел дождь, и в такие дни все казалось серым – плоская лесистая местность, небо и море сливались в одно серое пятно. Когда с моря дул холодный влажный ветер, работа усложнялась из-за негативного влияния погоды на людей и на требующее бережного отношения испытательное оборудование. Сегодня был как раз такой день.
Мы с Хартмутом только что обсудили план работы на следующую неделю, когда в кабинет вошел Мюнц, рухнул на стул и облегченно вздохнул:
– Ну, у нас наконец получилось. Последнее испытание прошло успешно. Опять некачественная точечная пайка из-за непрогретой поверхности в основной распределительной коробке. Всю ночь провозились. – Он повернулся ко мне. – Уже закрывают створки приборных отсеков, господин Хуцель. Мы доставим «огурец» на стартовую площадку прямо сейчас. Если хотите понаблюдать за процессом погрузки…
Экспериментальная испытательная ракета Фау-43 после нескольких статических огневых испытаний только что прошла окончательную предполетную проверку в ангаре. Прежде всего проверили механическую систему силовой установки: насосы, клапаны, механизмы регулировки состава топлива, герметизацию и т. д. Кроме того, группа, ответственная за силовую установку, установила новые графитовые рули в сопло камеры сгорания, заменив те, которые вышли из строя во время статических испытаний.
Затем департамент BSM проверил контролируемые им системы. Сто раз в то утро я слышал вой одного из небольших моторов-генераторов в носовом отсеке ракеты. Сигналы подавались в систему, измерялись отклонения руля направления и лопатки, регистрировалось время реакции, регулировались потенциометры. Вся эта деятельность сопровождалась почти непонятным разговором в цеху.
– Оймих-2 работает.
– Мессина-1 еще не подключена.
– Отложите установку болванки «слона», пока мы не заменим Хоннеф.
– Мы сбились; вероятно, те опять перепутали ноги мухи.
И пока продолжался этот разговор, бесчисленное множество операций, которые следовало выполнить до запуска, проделывались с любовью и решительной заботливостью придворных дам, готовящих принцессу к свадьбе. Эта работа никогда не теряла своего очарования и выполнялась с преданностью делу.
Когда я вошел в ангар, механики привинчивали большой подъемный рым к верхушке носовой части ракеты Фау-43 (V-43). V означало Versuch (с нем. – «испытание»), а число указывало на сборку, а не на последовательность испытаний. Например, после испытаний Фау-43 на ИС-7 проводились испытания Фау-73.
Конус носовой части, носивший прозвище «слон», имел форму боеголовки, но был начинен не взрывчаткой, а песком весом в одну тонну. Теперь мостовой кран осторожно зацеплял рым и медленно, пока рабочие внизу удерживали суживающуюся хвостовую часть, не давая ей раскачиваться, перемещал ракету на майлерваген, фиксаторы которой обхватили ракету и осторожно опустили в горизонтальное положение. В это время открылись большие двери ангара, внутрь его заехал трактор, подцепил майлерваген и повез конструкцию наружу. Руководствуясь криками и жестами рабочих, тракторист вывез конструкцию на испытательную площадку через ворота, похожие на шлюзовые заслоны. Затем, совершив элегантный маневр, подогнал майлерваген на расстояние в несколько метров к стартовой площадке. При помощи троса и лебедки, майлерваген тщательно сцепили со стартовым столом и зафиксировали.
Стрела установщика стала направлять ракету прямо на стартовый стол. Несколько поворотов четырех тяжелых регулировочных винтов под стабилизаторами, и ракета полностью оперлась о стартовый стол. Ремни, которыми ракета была привязана к стреле установщика, отцепили, и майлерваген медленно отъехал.
Мгновение Фау-43 стояла величественно и независимо. Затем деревянная конструкция башенного типа быстро открылась с одной стороны, содержащей рабочие платформы на различных уровнях и с пазами для различных частей ракеты, встала на рельсы, чтобы полностью окружить ракету. Вскоре на этих платформах закончили последнюю проверку.
– Все готово для заправки! – последовало объявление.
Автоцистерны сдали назад и заняли исходное положение. Подключили трубопроводы, заработали насосы. Сначала заправили спиртом меньший верхний топливный бак. Потом жидкий кислород начал поступать в нижний бак, его подача сопровождалась шумом от образующегося на поверхности ракеты инея. После заправки автоцистерны отъехали в сторону, и контрольно-проверочная башня на рельсах тяжело и с грохотом отъехала в сторону.
Начался обратный отсчет времени. До старта оставалось несколько минут – пора удалиться в здание центра управления. Я вошел в здание через две тяжелые стальные двери и увидел только несколько человек. Один из них находился у пульта управления двигателем, другой стоял, склонившись, у пульта наведения. У обоих на голове были гарнитуры, соединенные с двусторонним переговорным устройством. Периодически то один, то второй повторяли команды, щелкали переключателем или крутили рычаги, снова повторяли приказ и ждали подтверждения получения информации. Время от времени кто-то подходил к одному из четырех перископов в аппаратной и проверял, как проходит подготовка ракеты к старту. До старта оставалось четыре минуты.
Пока я наблюдал за работой в центре управления, вошли инженеры и сняли показания приборов, выстроившихся вдоль стен, а затем ушли, делая записи в блокнотах. В целом атмосфера была спокойной; все шло как надо, работа выполнялась на высоком профессиональном уровне.
Стартовая площадка пустела – все больше и больше людей заходили в центр управления. Большинство вернулось к работе в ангаре или поднялось на крышу ангара, чтобы посмотреть запуск. Большая часть испытательного расчета собиралась перед центром управления. Во время статического огневого испытания некоторые смельчаки даже забирались на стену стартовой площадки для детального наблюдения. Фактический пусковой расчет часто оставался в открытом туннеле рядом с центром управления.
Когда пусковую площадку покинул последний человек, дверь в центр управления закрыли. Сквозь ударопрочное стекло было видно стартовую площадку; оператор у окна находился на прямой телефонной связи со зданием телеметрии. Там были установлены датчики, улавливающие сигналы ракеты в полете; они преобразовывали сигналы в информацию о скорости ракеты, обрабатывали данные, а затем посылали команду о выключении двигателя при достижении необходимой скорости. Система называлась в честь ее разработчика – система «Вольман».
Я решил спросить у оператора о процедуре испытания, но потом передумал. Он был очень занят в тот момент.
– Повторите, – сказал он в телефонную трубку. – Я вас не слышу.
После паузы произнес:
– Хорошо, я ему передам. Хотя он не одобрит.
Положив трубку, он пошел в диспетчерскую.
– Где Мюнц? – спросил оператор. – Ах вот вы где. Только что звонил Брютцель. Он не может дать добро. Еще не прибыл Штейнхоф – он везет гостей. Брютцель передал, что Штейнхоф недавно выехал из Пудаглы, он везет латунь и будет с минуты на минуту. Он говорит, что нужно подождать.
Я заглянул внутрь. Мюнц с покорным и почти скучающим выражением лица положил наушники на стол. Выругавшись, он топнул на меня ногой, вышел на улицу и закурил сигарету.
Через 10 минут пришло сообщение:
– Приготовиться! Приступить к запуску!
Мюнц вернулся с по-прежнему покорным выражением лица и надел наушники. Инженеры поспешили на свои места.
– Включить двухминутную сирену! – сказал Мюнц.
Вой сирены заглушался метровой бетонной плитой над нашими головами.
– Закрыть дверь центра управления!
– Дверь центра управления закрыта.
– Ключ на старт! – Мюнц говорил твердо, но спокойно.
– Есть ключ на старт.
Мюнц отдавал приказы, пристально смотря в перископ. Он непринужденно кивнул, услышав подтверждение от мужчины у пульта управления двигателем. Наконец он повернулся к оператору:
– Получена команда «добро»?
– Команда «добро» получена.
– Фотографы на месте?
Подтверждение пришло через наушники.
– Начать подачу топлива в бак А.
Мужчина у пульта управления повернул переключатель. Послышался голос:
– Выпускной клапан закрыт.
– Началась подача топлива в бак А. Ноль пять, ноль восемь, одна атмосфера, одна и две десятых атмосферы. Бак А заполнен.
– Департамент BSM разрешает запуск?
В ответ молчание. Мюнц повторил:
– BSM разрешает запуск?
Оператор пульта BSM выглядел озабоченным. Несколько раз он повернул выключатель и наконец обернулся, молчаливо прося о помощи. К нему подошел инженер, отвечающий за систему наведения, и оба начали изучать шкалы пульта. Отодвинув микрофоны гарнитур в сторону, они быстро переговорили приглушенными голосами. Потом они подошли к пульту подачи и распределения электроэнергии, расположенному на задней стенке; снова началось обсуждение, пока они проверяли приборы. В конце концов инженер выпрямился и печально произнес:
– Неисправен второй инвертор Оймиха. Придется его заменить.
– О черт! – Мюнц снял наушники. – Отмена запуска! На часах, отсчитывающих время до старта, было уже плюс 15 минут. Установили двухчасовой обратный отсчет времени.
Мюнц вышел покурить, выражение его лица снова стало покорным и почти скучным. У него были все основания проявлять недовольство. После того как топливные баки заполнили жидким кислородом, запуск следовало производить без задержек. Холодный воздух из топливного бака и от кислородного насоса вскоре остудит все оборудование в хвостовой части ракеты до температуры намного ниже нуля. Конденсация влаги и ее замерзание на поверхности металла, втулках шпинделя клапана и электрических проводах увеличивает шансы на неудачный запуск. Единственное решение – слив топлива, разогрев и высушивание поверхности ракеты, то есть следовало начинать все сначала. Почти два часа спустя департамент BSM сообщил:
– Все в порядке. Надеюсь, другие инверторы Оймиха не выйдут из строя. Они довольно давно в эксплуатации.
Мюнц, по-прежнему стоящий за пределами центра управления, не ответил. Он повернулся к командиру расчета:
– Баки заполнены жидким кислородом?
– Да. Грузовик только что отъехал. Кожух убрали. Мы готовы.
– Хорошо, тогда начинаем. – Мюнц бросил недокуренную сигарету на землю и вернулся в центр.
Он снова отдавал последовательные приказы, спокойно, уверенно и невозмутимо.
– BSM разрешает запуск?
– BSM запуск разрешает.
– Вольман?
– Все в порядке, – сказал оператор.
– Ну, начали. Сигнальная ракета! Сирена!
Опять послышался приглушенный вой сирены. Одновременно с этим запустили сигнальную ракету. Хотя я не видел ее из центра управления, мне много раз приходилось наблюдать, как сигнальная ракета, будто зеленая змейка, поднимается на высоту 30 метров, вызывая у неосведомленных наблюдателей мысли о неудачном запуске ракеты.
Мгновение спустя Мюнц закричал:
– Зажигание!
Мне удалось пробраться к перископу. Я увидел в объектив яркую вспышку гидразина и пламя перекиси водорода, вырывающееся из сопла ракеты, игристое и интенсивное. Объединение этих двух самовоспламеняющихся химикалий по-прежнему использовалось нами для зажигания; позже мы стали применять пиротехнические вертушки.
– Предварительная ступень!
– Предварительная ступень приведена в действие.
Новое пламя – желтовато-оранжевое, слепящее – поглотило запальное пламя, яростно закружилось, озаряя пусковой стол, дефлектор и окружающую территорию, как гигантский пожар. Через несколько секунд пламя выровнялось.
– Ракета на предварительной ступени.
– Главная ступень!
Я быстро взглянул в сторону и заметил, как оператор повернул поворотный переключатель. Однако ничего не произошло. Мюнц по-прежнему смотрел в перископ и, решив, что его команду не поняли, очень громко повторил:
– Главная ступень!
– Главная ступень приведена в действие! – также громко ответил оператор.
– Пуск! – устало произнес Мюнц.
Предварительное пламя исчезло. Мелькнуло остаточное пламя. Из вентиляционного трубопровода бака с жидким кислородом вырвалось огромное белое облако, а затем сменилось привычной струйкой пара, как в режиме ожидания. На лице Мюнца снова появилось выражение покорности.
– Доложите в здание телеметрии: главная ступень не сработала. Возможно, из-за замерзания регулирующего вентиля. Нужно слить топливо. Испытания на сегодня закончены.
Помолчав, он выругался и снял наушники. Такое же флегматичное выражение, как у него, появилось на лицах всех присутствующих в центре управления. Выйдя на улицу, Мюнц закурил и угрюмо уставился на небо.
Бывали и неудачные, и удачные дни. Именно для этого существовали тестовые программы и инженеры-испытатели. По мере того как мы набирались опыта, наши методы и техника улучшилась, проблем становилось меньше.
На следующий день началась такая же рутинная подготовка к запуску. Мюнц оказался прав – замерз регулирующий вентиль. Вентиль нагрели, просушили и привели в порядок.
На этот раз я решил наблюдать за запуском снаружи. Когда пусковой расчет покинул стартовую площадку, я последовал за ним через диспетчерскую в фасадную часть здания, где разрешалось курить. Здесь атмосфера была непринужденнее и обычно оставалась таковой до тех пор, пока не стихала последняя сирена.
Напряжение внутри центра управления, вне сомнения, будет нарастать, чем меньше времени останется до приведения в действие главной ступени. На самом деле я редко чувствовал себя таким напряженным и нервным, как во время руководства запуском. Статические огневые испытания в сравнении с запуском казались мне незначительными. Кое-кто будет утверждать, что эти два события равнозначны по значению, хотя и отличаются технически. С логической точки зрения они будут правы, но я считаю иначе. Например, мое сердце бьется от волнения по-разному во время статических огневых испытаний и запуска ракеты.
Несколько минут мы болтали о том о сем, затем наконец включилась сирена.
– Две минуты, – заметил кто-то.
Все замолчали и прошли в туннель. Отсюда ракета была видна как на ладони. Она казалась такой мирной и обособленной с расстояния 80 метров! Только белая струйка пара дрейфовала вверх от линии продувки бака с жидким кислородом.
Снова включилась сирена, ненадолго, а затем раздался глухой хлопок сигнальной ракеты и в быстрой последовательности: зажигание и приведение в действие предварительной ступени. Воздух сотряс грохот. Оранжевое пламя озарило землю во всех направлениях, вздымая клубы пыли, которая яростно смешивалась с белыми облаками пара, поднимающегося из луж промывной воды на стартовом столе. Слой инея, спускающийся по ракете, поймал воздушный вихрь, и вокруг двигателя и стартового стола осталась лишь миниатюрная дымка.
Внезапно два кабельных разъема, идущих от высокой мачты, отсоединились от приборного отсека, расположенного возле носовой части ракеты, качнулись в сторону и отклонились по дуге в сеть. Почти одновременно с огромной скоростью в хвостовой части ракеты начало формироваться пламя – если точно, то за одну тридцатую секунды. Сильнейшее пламя превратило газ и пыль в пышные облака на стартовой площадке и высоко в воздухе. Поток горячего воздуха ринулся в туннель. Ракета стала медленно подниматься над облаком пыли и газа – передо мной было, безусловно, самое захватывающее зрелище, какое я когда-либо видел. Трудно описать звук; воздух был наполнен осязаемым, мощным шумом. От его силы вибрировало все тело.
Сразу же после подъема ракеты все, кто был рядом со мной, бросились вперед – к концу туннеля, чтобы не терять из виду восходящую ракету. Я следил за ней немного с опаской, для меня многое было в новинку. Выглядывая из туннеля, я увидел А-4, поднимающуюся под крутым углом. Ее пламя, теперь не ограничиваемое пламеотражателями, превратилось в узкий, светящийся шлейф длиной с саму ракету. Почти полупрозрачное пламя, выходящее из камеры ракетного двигателя, было ярким, желто-оранжевым на конце. Рев сменился резким обертоном. Я получил подтверждение расхожей фразы о том, что ракета – это длительный взрыв.
Звук начал стихать. Люди из центра управления тоже вышли на улицу и стояли, подняв голову. Некоторые смотрели в бинокль.
Ракета находилась на высоте примерно 300 метров и уже начала отклоняться в северо-восточном направлении.
– Ракета вышла на запланированную траекторию, – заметил стоящий позади меня инженер.
Все вокруг, согласившись с его словами, вышли на стартовую площадку – дальше от диспетчерской и туннелей. Опасность падения ракеты на стартовую площадку миновала.
Вскоре звук ракеты стал настолько отдаленным, что можно было разговаривать в обычном режиме.
Вдруг, словно сделанный гигантской рукой, на голубом небе появился белый след – ракета вошла в слои холодного воздуха.
– Инверсионный след, – сказали почти одновременно полдюжины инженеров, словно окончательно подтверждая, что все в порядке.
Так же внезапно, как появился, инверсионный след стал исчезать. В этот момент ракета исчезла из вида. Пока я тщетно искал ее на небосклоне, инверсионный след медленно деформировался, распался на фрагменты и пропал. Потом появился еще один короткий инверсионный след, а затем исчез. Кто-то закричал:
– Выключение двигателя – 63 секунды!
Двигатель выключился, но отдаленный грохот еще какое-то время отчетливо слышался. Он продолжался, возможно, еще две минуты, пока наших ушей не достигла последняя звуковая волна от момента отсечки подачи топлива, что произошло на расстоянии примерно 40 километров от стартовой площадки.
Скорость ракеты в момент выключения двигателя составила около 5631 километра в час. Теперь ракета находилась в баллистической фазе полета. Так же как тщательное наведение орудия и правильный вес порохового заряда оказывают влияние на точность поражения цели, так и скорость ракеты, ее положение и ориентация в пространстве в момент отсечки подачи топлива влияют на траекторию ее движения. Все эти факторы неуклонно контролируются сложными электронными приборами.
Чтобы отметить точное место входа ракеты в воду, экспериментальные ракеты оснащались контейнером с ярко-зеленым красителем, оставляющим отчетливое пятно на поверхности моря. Пятно не растворялось достаточно длительное время, чтобы самолет успел обнаружить место падения ракеты и провести тригонометрическую съемку. Как правило, в день запуска была доступна первая предварительная информация, то есть дальность полета ракеты, ее боковые отклонения и время отсечки подачи топлива. Несколько телеметрических приборов транслировали требуемые данные и сигналы о позиции гироскопов, описывающие истинное положение ракеты в пространстве. Приемник находился на маяке возле Козерова.
Данные осциллографа после телеметрической передачи обрабатывались на маяке. Диаграмма длиной в несколько десятков метров пропускалась через центральное отверстие винтовой лестницы и свободно свисала вниз – просушивалась. Довольно необычное зрелище! Лица, заинтересованные в конкретных показателях во время полета ракеты, поднимались и спускались по винтовой лестнице, чтобы просмотреть соответствующие участки диаграммы на миллиметровой бумаге. Сейчас такой способ обработки данных кажется необычным. Теперь показатели осциллографа во время огневых испытаний двигателя и запусков ракет распечатываются, диаграмма просушивается и аккуратно складывается специальными автоматическими устройствами в течение нескольких минут после завершения испытания.
Я покинул стартовую площадку после официального отбоя. Так или иначе, у меня всегда возникало особое чувство при виде пустого стартового стола. Наше детище отсутствовало. Всего несколько минут назад ракета была здесь, но теперь мы больше никогда ее не увидим.
– Ну, можно подвести итоги по поводу Фау-43, – удовлетворенно сказал Мюнц, потом отвернулся от меня и отправился к Фау-73, которую готовили к старту на следующий день.
