Глава 23
Снобизм и сопротивление

У Шимански продолжались проблемы с желудком, а у меня продолжала болеть опухоль под коленкой. Чтобы ускорить наше выздоровление, врач в госпитале СС предписал нам курс лечения и отдых в лагере для выздоравливающих в городе Кониц у старой границы с Польшей и неподалеку от Шлохау, где я родился. СС в этом районе были представлены главным образом сотрудниками службы безопасности (СД) и гестапо, которые занимались тем, что отслеживали поток беженцев, двигавшихся с востока.

Явившись в лечебную роту, мы доложили дежурному о своем прибытии, и тот направил нас в казарму. В комнате, где нас разместили, уже находился один солдат, который сообщил нам, что ротой командует гауптштурмфюрер Гребарше, а вся рота насчитывает восемь человек. Как выяснилось, в нашем районе Гребарше был единственным, не считая генералов вермахта, кого наградили Рыцарским крестом.

В центре города находилась гостиница, в которой имелся большой холл, где любили проводить свободное время мужчины всех званий и чинов. Как-то раз вечером гауптштурмфюрер (капитан войск СС) Гребарше с одним из своих приятелей направились туда, а мы с Шимански собирались выйти позже и присоединиться к ним в гостинице. Когда мы открыли дверь в холл, сидевший неподалеку за столом армейский генерал с золотыми галунами на плечах посмотрел на нас. Окинув взглядом помещение, я увидел Гребарше и его спутника, уже занявших свой обычный столик в дальнем углу. Как солдаты войск СС, мы старались четко выполнять требования устава, поэтому, согласно протоколу, повернулись к ним, чтобы приветствовать Гребарше как кавалера Рыцарского креста.

Генерал вермахта вскочил из-за стола и с бранью обрушился на нас.

– Что означает ваше безобразное поведение на публике? – рявкнул он. – Вы проигнорировали меня! Стоять смирно, когда я с вами разговариваю! Какого рода войск? Ваффен СС? Хм, когда же вы научитесь вести себя прилично…

Все присутствующие удивленно взирали на разворачивавшуюся у них на глазах ссору, а я в это время думал, бывал ли этот невысокий генерал вообще когда-нибудь на фронте.

– Господин генерал, – сказал я, скосив глаза туда, где сидел гауптштурмфюрер Гребарше. – Возможно, вы не заметили, что здесь присутствует кавалер Рыцарского креста.

Гауптштурмфюрер, увидев, что происходит, встал из-за стола и, щелкнув каблуками, вежливо кивнул генералу, прежде чем представиться.

Кровь прилила к щекам генерала. И в эту минуту Шимански тихонько испортил воздух. Генерал принюхался.

– Что за отвратительный запах? Это возмутительно! Это… это… – На мгновение он, казалось, потерял дар речи. – Кто посмел?

– Это я, господин генерал, – признался Шимански. – Я могу объяснить…

Безусловно, я могу ошибаться, но мне показалось, что уголки его губ насмешливо дрогнули.

– Это оскорбление, публичное оскорбление воинской дисциплины… нарушение субординации! – Толстые щеки генерала затряслись от негодования. – Вам это не сойдет с рук, о нет! Такое неуважение к старшему офицеру, особенно на публике, – это серьезное нарушение!

– Герр генерал, прошу прощения, однако, как вы можете видеть из этого медицинского заключения, я не могу контролировать свои выделения из-за серьезного ранения внутренностей.

Лицо генерала меняло свой цвет с ярко-розового на багровый по мере того, как он читал медицинскую справку Шимански.

Мне не хотелось тратить время на такого высокомерного болвана, которым оказался этот армеец в высоком чине. Он принадлежал к числу тех старших офицеров вермахта, которые всегда искали повод придраться к солдатам войск СС. Должен признаться, что с удовольствием наблюдал, как генерал завертелся, словно червяк на крючке рыболова, когда до него дошло, какую ошибку он совершил. Потом, сидя за бокалом пива, мы много смеялись, однако эта стычка оставила у меня в душе ощущение беспокойства и дискомфорта. В подобном отношении германского офицерства к простым солдатам лежало нечто большее, чем просто несдержанность к Шимански. Это можно было назвать высокомерием и общественным пренебрежением к тем, кто воевал в войсках СС. Правда, простые солдаты вермахта никогда не выказывали такой враждебности. Более того, вполне в духе боевого товарищества, солдаты армейского подразделения, расквартированного в окрестностях Коница, пригласили всех нас в свой яхт-клуб, расположенный на соседнем озере. Стоял великолепный ветреный день, и мы вдесятером ждали, что прекрасно его проведем.

– Пожалуйста, господа, чувствуйте себя как дома, – сказал фельдфебель, приглашая нас в кают-компанию клуба, где нас приветствовали несколько его сослуживцев. – Угощайтесь кофе и пирожными. Если желаете, можем предложить шнапс или бокал пива.

Один из солдат вермахта полез в стоявший на столе коричневый бумажный пакет, достал оттуда несколько коробок сигарет и положил на стол.

– Подарок нашим гостям.

Мы вежливо предложили сигареты новым друзьям, потом закурили сами. После кофе и шнапса хозяева проводили нас на деревянную пристань, где на легкой зыби покачивались несколько шлюпок. Фельдфебель распределил нас по суденышкам.

По мере того как росло мое доверие к рулевому, я начинал все больше наслаждаться нашим катанием по покрытым зыбью волнам. Веселая паника охватила меня, когда мы направились к заросшему лесом дальнему берегу озера. Внезапно у нас над головой засвистели пули, а несколько из них продырявили наш парус. Я выхватил пистолет из кобуры и, хотя не было никакой возможности попасть в кого-нибудь с качающейся лодки, все-таки сделал несколько выстрелов в заросли. Наш рулевой стремительно развернул ялик, и с попутным ветром мы помчались к безопасному берегу, где находился яхт-клуб. Уже на берегу стало ясно, что в результате этого приключения мы не получили ни царапины.

– Проклятые партизаны, – выругался фельдфебель. – Последнее время они причиняют все больше беспокойства. Настоящая заноза… Наглеют с каждым днем. Один Бог знает, удастся ли удержать ситуацию под контролем.

Вскоре после нашего счастливого спасения мы с Шимански поехали из Коница в Варшаву, где обнаружили маленькую шоколадную фабрику и собирались обменять сигареты на сладости. В Варшаве мы сняли комнаты в гостинице СС на площади Нарутовича, а потом, когда пришлось урезать наши расходы, перебрались в солдатское общежитие, находившееся под патронажем Красного Креста. Напротив располагался главный железнодорожный вокзал, и мы во время завтрака усаживались за столик у окна и с удовольствием наблюдали за тем, как мимо нас течет мирная жизнь. Шимански как раз вспомнил, как однажды он пригласил меня в какое-то учреждение люфтваффе, находившееся в Далеме, неподалеку от Лихтерфельде, где мы умудрились пробраться в женскую раздевалку для работавших там девушек. В эту минуту я увидел, как через дорогу напротив нас переходят четыре монаха. В своих обычных одеяниях они представляли собой довольно необычное зрелище на фоне толпы обычных обывателей, спешащих по своим делам. Мне почему-то пришло в голову, что они могут представлять угрозу, и в эту минуту появился армейский патруль. По всей видимости, бдительный командир патруля тоже заметил что-то необычное в облике монахов, поскольку он остановил их всего в нескольких метрах от нашего «наблюдательного пункта» в солдатском общежитии.

Я не слышал слов, которыми солдаты обмениваются с задержанными, но было очевидно, что монахи отчаянно протестуют. Внезапно офицер вермахта распахнул рясу одного из монахов, и волосы у меня на голове встали дыбом: у того на поясе висел целый арсенал – пистолет и ручные гранаты. Под дулами автоматов других патрульных остальные монахи были вынуждены также показать, что у них спрятано под монашеским облачением. И у всех оказался столь же богатый арсенал оружия. Держа руки на затылке, задержанные остались стоять на тротуаре под охраной, пока возле них не остановился патрульный автомобиль.

– Гестапо! – хладнокровно прокомментировал Шимански, когда из машины выбрался человек в черном мундире. – Давайте, парни, разберитесь с ними. Эти партизаны – настоящие ублюдки. – Он повернулся ко мне: – Представляешь, они недавно взорвали солдатский публичный дом. Несколько девочек погибли, славные девчушки, любительницы оперы. Они бы тебе понравились, Бартман. Ну, ничего, его восстановили. Не хочешь посетить?

Что и говорить, мой приятель знал самые привлекательные места, куда бы мы ни направлялись.

– С удовольствием, – согласился я. – Но только чтобы выпить по бокальчику пива.

Конечно, сейчас нельзя утверждать это, однако вполне возможно, что «монахи» собирались напасть на солдатское общежитие, так что нам второй раз за неделю удалось избежать серьезных проблем. Похоже, в Варшаве больше нельзя было чувствовать себя в безопасности…

Охранник открыл нам двери публичного дома. Пройдя во вторую дверь, мы оказались в холле, заполненном клубами табачного дыма. Едва освободился один из столиков, Шимански, пользуясь всей своей массой, решительно устранил всех конкурентов, и мы уселись за него. Практически тут же появились две девицы и сразу устроились у нас на коленях. Они были довольно хорошенькими, однако их поведение было для меня несколько вызывающим. Мы поболтали о том о сем – о погоде, о русском продвижении на запад, а потом я решил проверить, правду ли говорил Шимански.

– Тебе нравится опера? – спросил я девушку, сидевшую у меня на коленях.

– Опера? Не могу сказать, что люблю, но ведь ты сюда пришел не для того, чтобы поболтать об опере? – хихикнула она и схватила мою фуражку.

Я попытался отобрать свое имущество, однако девица тут же сунула ее себе под юбку и зажала между бедер.

– Отдай сейчас же! – приказал я. Фуражка была относительно новой, и мне было ее жалко.

– Возьми сам, – рассмеялась девушка.

Я сунул руку ей под юбку и сразу почувствовал, что на ней нет трусиков. Ее бедра тут же сжали мою ладонь, однако, поняв, что я не расположен к играм, девица вскочила с моих коленей и залепила мне пощечину.

– Онанист проклятый! – завопила она и ударила меня по голове.

Все находившиеся в зале повернулись в нашу сторону, а мой приятель, спихнув свою подружку с коленей, сказал мне:

– Ладно, дружище, самое время осуществить тактическое отступление.

Шлюхи продолжали визжать, а мы выбрались через черный ход на улицу. Там мой спутник громко расхохотался.

– Ладно, в следующий раз отведу тебя в бордель, которым заведуют войска СС, там девочки покультурнее. С ними ты сможешь побеседовать о своей любимой опере, сколько захочешь.

Когда наше пребывание в Конице подошло к концу, мы снова отправились в училище на Лихтерфельде. К тому времени из-за опухоли в колене мне стало больно ходить. Я доложил об этом в смотровом кабинете, и доктор приказал готовиться к срочной операции.

Через день или два после операции в госпитале на Унтер-ден-Эйхен я возвратился в казармы, и мне дали задание охранять одного электрика, рабочего ремонтной партии, которую каждое утро доставляли сюда из ближайшего концентрационного лагеря в Темпельхофе. Это был дружелюбный человек, который открыто сознался, что до начала войны занимался преступной деятельностью. Пока он настраивал электропитание нового рентгеновского аппарата, мы с ним часто болтали, и он мне много рассказал о своей прежней «карьере».

17 июля 1944 года во дворе госпиталя остановился крытый грузовик, и выпрыгнувший из кабины офицер подозвал меня.

– Унтершарфюрер, немедленно прикажите всем, кто может ходить, собраться здесь.

Я постарался выполнить приказ настолько быстро, насколько мне это позволяло перевязанное колено. Обойдя всех и вернувшись во двор, я оказался среди ходячих больных, которые стояли в ожидании винтовок и пистолетов, их раздавали прямо из кузова грузовика.

– До последующих указаний нам следует проявлять бдительность, – приказал офицер. – Будете охранять территорию периметра, поскольку может произойти непредвиденное. Без разрешения никого не впускать. Приготовьтесь к обороне. Выдайте оружие тем, кто не может встать с постели. Все, способные держать оружие, будут вооружены.

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, офицер забрался в кабину, и грузовик уехал. А мне оставалось лишь гадать, что происходит. Я предположил, что эта паника может быть связана с бегством заключенных из лагеря. Однако, какой бы ни была причина объявления тревоги, это событие несколько разнообразило скуку моего пребывания в госпитале.

Ярким солнечным утром 21 июля 1944 года я сидел в палате и играл в карты с соседом, когда внезапно по радио начали передавать специальное сообщение. В нем говорилось, что накануне небольшая группа заговорщиков из числа армейских офицеров совершила покушение на жизнь фюрера во время совещания в «Вольфшанце», откуда тот руководил боевыми действиями на Восточном фронте. Бомба взорвалась под столом, в результате чего погибли четыре высших офицера. Сообщалось, что Гитлер получил легкие ранения и держит ситуацию под контролем. Несомненно, фюрера хранит само Провидение, чтобы он смог выполнить свою миссию по разгрому большевизма. Только теперь я сообразил, что тревога, которую объявили у нас в госпитале, была подготовкой к возможной схватке в Берлине с организаторами переворота. В дальнейшем выяснилось также, что примерно за три дня до покушения в «Вольфшанце» рейхсминистр СС Генрих Гиммлер знал о подготовке переворота.

Для меня сообщение об аресте организаторов покушения стало хорошей новостью. Случись восстание против власти Гитлера, и немцы стали бы убивать немцев, что привело бы к громадным людским потерям в моем родном городе. Совсем незадолго до попытки переворота войсками СС было остановлено наступление англичан и канадцев в районе города Каи в Нормандии, поэтому, считая, что победа Германии в войне все еще возможна, я воспринимал заговорщиков как предателей, пытавшихся помешать нашей борьбе с союзниками на Западном фронте.

Выписавшись из госпиталя, я отправился на поиски Шимански. Мы стали с ним добрыми друзьями и часто проводили время вместе в пивной «Хорст Вессель» на Лихтенбергерштрассе, наслаждаясь игрой цыганского трио и свежим пивом.

Однажды вечером в конце лета 1944 года мы с Шимански сидели за стойкой бара, когда мой приятель из люфтваффе наклонился к нам и вполголоса произнес:

– Интересные дела тут творятся. – Он глазами указал на крупного светловолосого мужчину, сидевшего неподалеку. – Бьюсь об заклад, тут пистолеты переходят из рук в руки. Видите этого голландца? Он скупает оружие.

– Кто же их поставляет? – изумился я.

– Трудно сказать наверняка, но полагаю, что один оберфельдфебель из вермахта. Он каждый вечер бывает здесь.

Еще через несколько дней я снова зашел в «Хорст Вессель», чтобы выпить пива, а покончив с ним, направился в туалет. Открыв дверь, я был поражен, когда увидел, как какой-то оберфельдфебель из дивизии «Великая Германия» передает тому самому голландцу пистолет. Подозревая, что это оружие предназначено для бойцов голландского подполья, я не смог сдержать свой гнев.

– Ах ты, дрянь! Надеюсь, что тебя пристрелят из этого самого пистолета!

Однако их было двое, а я один, и без достаточных доказательств я ничего не смог бы сделать.

Еще через неделю мы с Шимански опять сидели в пивной за столиком, когда снова вошел тот же самый оберфельдфебель. Я посмотрел ему в глаза и сказал:

– Только предатель может продавать оружие врагам.

Он резко остановился рядом с нами и посмотрел на меня.

– Я требую, чтобы вы немедленно извинились за эти слова, – грязно усмехнувшись, потребовал он. – Вы не имеете права обращаться столь неуважительно к старшему по званию.

Шимански поднялся из-за стола во весь свой огромный рост и тоже посмотрел оберфельдфебелю в глаза:

– А что вы сделаете в противном случае?

При виде этой горы мышц оберфельдфебель побледнел и, повернувшись, молча удалился. Мы видели его в «Хорст Бесселе» в последний раз. Этот мелкий инцидент, случившийся накануне великих исторических событий, на пороге которых мы стояли, показал мне, в каком отчаянном положении оказался рейх. Гниль начинала точить его изнутри, и страшно было подумать, что возможное поражение Германии в войне подобные предатели будут счастливы использовать в собственных целях. Вскоре после этих событий я получил продовольственный паек в казармах училища и отправился к родителям.

Когда я только вошел к ним в дом, на улице раздался скрип тормозов. Я не обратил на это внимания. Но едва я скинул свой китель, как в дверь громко застучали. Я открыл и увидел, что на пороге стоят гауптман и фельдфебель из вермахта.

– Ваши документы, – строгим голосом потребовал гауптман.

Я отдал им свою солдатскую книжку и письмо моего командира роты с разрешением оставаться на квартире родителей.

Гауптман изучил документы и объявил:

– Вы арестованы.

Я был потрясен. Насколько я помнил, я не совершил ничего противозаконного.

– А почему, собственно?

– У вас нет официального разрешения на пребывание в отпуске.

Я не представлял, что будет со мной, пока мы ехали по улицам Берлина. Если офицер вермахта решит, что я дезертир, то меня могут расстрелять без всякого суда. В армейских казармах меня поместили в камеру, в которой уже находилось несколько человек. Время тянулось чрезвычайно медленно. Наступила ночь, но никто не спешил прийти, чтобы допросить меня. В полном отчаянии я закричал в зарешеченное окошко на двери:

– Я требую офицера!

Появился дежурный:

– Чего шумим?

Я показал ему эсэсовские руны, нашитые на моем кителе.

– Смотрите, я солдат дивизии «Лейбштандарт». Вы не имеете права меня тут удерживать. Требую вызвать ко мне офицера как можно скорее.

К счастью, дежурный сообразил, что мои требования не лишены смысла. Через некоторое время появился старший офицер, чтобы выслушать меня. Когда я принялся его безжалостно обвинять, у него забегали глаза.

– Я член ваффен СС! – говорил я. – У нас в Берлине свой собственный суд. Предупреждаю, любые дисциплинарные меры в отношении меня должны рассматриваться судом войск СС, а не армейскими следственными органами.

Офицер поджал губы и наморщил лоб, словно ребенок, пытающийся решить математическую задачку, которая ему явно не по силам. Наконец он принял решение.

– Ладно, очень хорошо. Я позвоню в Лихтерфельде и попрошу, чтобы кто-нибудь приехал и забрал вас.

Через несколько часов на пороге камеры появился дежурный, за спиной которого возвышался не кто иной, как старина Шимански. К тому моменту, когда вермахт передал меня в нежные объятия моего приятеля, было далеко за полночь. Автобусы и трамваи в это время ходили с часовым интервалом, поэтому нам понадобилось еще какое-то время, чтобы добраться до кадетского училища. Я доложил о происшествии дежурному офицеру, и тот оставил все без последствий, даже не сделав запись в моей солдатской книжке. На следующее утро я вновь направился на квартиру родителей. И хотя доказательств у меня не было, меня не оставляло ощущение, что между моим арестом и стычкой с тем оберфельдфебелем существует прямая связь…