Глава 17
Летний день

С закатанными до локтей рукавами мы прошли мимо заброшенного деревенского дома, а затем направились через холмистую равнину, поросшую густой луговой травой, в которой обитали одни жаворонки. Всего несколько месяцев тому назад, в разгар холодной зимы, эти симпатичные птички стайками порхали вдоль дорог и на обочинах, где колеса наших машин выбивали из мерзлой земли кусочки корма. Борис насвистывал мелодию, которая понравилась ему, пока мы стояли во Франции.

Внезапно послышался свист пуль, а следом за ним раздался хрип кого-то из товарищей, которому не повезло. Я тут же бросился на поиски укрытия. Обершарфюрер, командовавший нашим разведотрядом, краснолицый фермер из Австрии, который показывал нам красоты Парижа, спас ситуацию. Взяв бинокль, он смог обнаружить противника. Наши снайперы тут же открыли ответный огонь по вражеским пулеметчикам.

Словно оказавшись в кошмарном сне, я пополз к тому месту, где видел последний раз Бориса. Сердце мое остановилось, когда я обнаружил его лежащим на спине в высокой траве. Алая кровь заливала ему ноги, руки дрожали. Видно, пули перебили ему обе бедренные кости. Я отчаянно закричал: «Санитары! Санитары!» Буквально через несколько мгновений, показавшихся мне целой вечностью, прибежали два санитара с носилками.

Пулеметный огонь прекратился так же внезапно, как начался. Возможно, нашим стрелкам удалось подавить его. Пользуясь затишьем, мы организовали оборону, пока санитары эвакуировали наших раненых в тот самый деревенский дом. Вскоре на поле боя появилась русская пехота, которая с невысокой гряды холмов, находившихся на безопасном расстоянии, принялась обстреливать нас из винтовок и минометов. Снова оживились русские пулеметы, обрушившие на нас ливень разрывных пуль. Мы оказались в очень уязвимом положении. Обершарфюрер приказал отступить к деревенскому дому, где в большой комнате теперь расположился наш временный госпиталь. Прошло немного времени, и приближение вражеской пехоты при поддержке танков помешало оказанию первой помощи нашим раненым. Не имея противотанкового оружия и без собственной бронетехники, мы оказались в совершенно безнадежном положении. В сложившейся ситуации обершарфюрер принял отчаянное решение оставить дом и отходить к своим, бросив на произвол судьбы тяжелораненых. Кое-кто из нас предлагал занять оборону в доме и держаться до подхода подкреплений, однако обершарфюрер все-таки решил, что ввиду подавляющего численного превосходства врага наше сопротивление будет быстро сломлено. Испытывая отчаяние и беспомощность, я попрощался с Борисом…

С первыми лучами солнца мы перешли в атаку при поддержке минометов и пулеметного огня и вскоре вернули всю территорию, оставленную вчера. Вскоре разнеслась новость, что русские убили всех раненых, оставленных нами при отступлении. Поскольку мы с Борисом воевали в одном подразделении, то предложение пойти в деревенский дом и опознать его не стало для меня неожиданностью.

Во дворе временного госпиталя воздух был наполнен тошнотворным запахом свернувшейся крови. Повсюду летали тучи мух. Здесь уже находился товарищ из минометного расчета. Несколько секунд мы стояли, молча глядя на мертвые тела наших однополчан, лежавших на полу с изуродованными половыми органами. «Ублюдки… мерзкие ублюдки!» – прорычал мой спутник. Его переполняла ярость. Он изо всех сил пнул стоявший рядом стол так, что стоявший на нем таз слетел на пол. «Смотри, – сказал он, кивнув на мертвецов, раздетых ниже пояса. – Эти твари отрезали им яйца. Посмотри, сколько крови. Они были все еще живы, когда над ними издевались».

– Я словно сам присутствовал при всем этом, – проговорил я в ответ. – Русские заставляли живых смотреть, как мучают товарищей, пока не наступал их черед.

В углу комнаты лежало еще несколько убитых. Их головы были разрублены чем-то тяжелым, возможно топором.

– Эти, по крайней мере, недолго мучились, – сказал минометчик.

– Они торопились, – предположил я. А потом обнаружил Бориса. Мой боевой товарищ, должно быть, долго мучился перед смертью.

Конечно, после всех этих лет мне были известны все ужасы войны, но даже сейчас у меня холодеет спина при мысли о том, какие муки довелось ему тогда испытать…