Глава 13
Переброска в Нормандию
Погрузив экипировку на машины, мы отправились на запад, в одну деревушку неподалеку от Франшвиля в Нормандии. Здесь нас разместили в большой комнате над ресторанчиком небольшой гостиницы. Она располагалась рядом с рекой. Несколько дней спустя пришли хорошие вести: я был произведен в штурманы. Это был первый шаг в моей карьерной лестнице. Сам Зепп Дитрих подписал соответствующие документы в Сен-Кантем. Я тут же написал родителям и поделился с ними этой радостью.
Постоянно удрученное выражение на лице хозяина гостиницы выдавало неприязнь, которую ему доставляло наше присутствие, но, видимо втайне надеясь, что мы скоро уедем, он никогда не жаловался, а мы старались поменьше мозолить ему глаза. Вскоре нам подвезли двухъярусные кровати и шкафчики, которые мы установили у себя в комнате, чем еще более омрачили его настроение. Как и в казармах в Лихтерфельде, каждый шкафчик был предназначен для двоих, что еще раз служило подтверждением взаимного доверия, которое соблюдалось и на поле боя. Мы расставили все в комнате так, чтобы оставить свободной торцевую стену. И тогда один из наших товарищей, неплохо владевший кистью, нарисовал там огромного орла со свастикой в когтях – наподобие того, что был вышит у нас на рукавах. Эта картина вызвала неодобрительное ворчание хозяина гостиницы, ну а мы стали чувствовать себя здесь как дома.
Настроение владельца гостиницы еще больше ухудшилось, когда мы приветствовали новобранцев. Среди них были Гейнц Эллере и Гейнц Кёниг, а также Варнике и Брудер. Последнему предстояло стать нашим водителем. Это были ребята, которых мы от души хотели назвать своими товарищами: высокие и крепкие. Но был среди новобранцев один парень, который совсем не вписывался в эти стандарты.
– Ты, должно быть, не туда попал, дружок, – заметил Борис.
Новичок посмотрел на него и прищурился:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Это ведь «Лейбштандарт», дурья голова, – сказал Борис тоном, предполагающим, что дальнейшие объяснения не нужны.
– О чем это ты? – не унимался новичок.
– Ну, хорошо, – хмыкнул Борис. – Ты – как бы это помягче выразиться? Гм. Маленький, вот!
– Зепп Дитрих не намного выше меня, – с негодованием выпалил новобранец.
– Ну, ты даешь! Едва ли стоит сравнивать себя с ним, – парировал Борис, заняв агрессивную стойку и повернув к новобранцу свой квадратный подбородок.
Не желая начинать знакомство со ссоры, я решил перейти на более дружелюбный тон:
– Как тебя зовут?
– Хойе, – неохотно ответил новичок.
Лицо Бориса, раздраженного высокомерием новобранца-коротышки, побагровело.
– Хойе… Я, кажется, что-то слышал о человеке с таким именем. Или я ошибаюсь?
– Не знаю. Но мой отец – профессор в университете Штутгарта.
– Ах да, человек со связями, – проговорил Борис, медленно качая головой.
Как только первые волнения улеглись, вновь прибывшие начали потихоньку смешиваться с остальным отделением управления ротой. Хотя большую часть дня занимали тренировки и караульная служба, утренняя поверка проводилась позже, чем обычно, иногда даже в 8:00. В хорошую погоду мы привыкли ужинать – обычно это были какие-то бутерброды – раздетыми по пояс за длинным деревянным столом для пикников. Стол располагался под большим деревом. Однажды безоблачным вечером мы обсуждали, нужно ли заполнять бланки, выданные нам ранее в тот же день. Подписание такого бланка освободило бы нас от членства в церкви, а заодно и от уплаты церковного налога – небольшой суммы, вычитаемой от нашего жалованья и поступающей на содержание церквей в Германии. Хотя я верил – и верю до сих пор – в Создателя Вселенной, я решил тогда, что деньгам все же лучше оставаться в моем собственном кармане, нежели в церковной казне, и подписал бланк заявления. А все католики в нашем подразделении отказались подписывать, решив сохранить преданность своей церкви.
Когда солнце скрылось за деревьями, растущими вдоль соседнего шоссе, тема нашей беседы перешла на девушек – тех, которых мы видели на улицах или в магазинах, но которые, как всегда, были нам недоступны. Справа от меня сидел Гейнц Эллере, а за ним – Ферч, самый симпатичный солдат в нашем подразделении, если не во всей 4-й роте.
– Говорю же тебе, – сказал Эллере, поворачиваясь к Ферчу, – они пялились прямо на меня – прямо в глаза – и, по сути, просили меня поговорить с ними.
Я взъерошил ему волосы.
– Кто бы сомневался! Это ведь наш блондин Вениамин, покоритель юных сердец!
Поскольку Гейнц Эллере был самым юным среди нас, я дал ему прозвище Вениамин – по имени самого молодого из двенадцати сыновей библейского Иосифа.
Подъехал легковой автомобиль. Мы не видели его из-за забора, который огораживал местный сад. Хлопнули две дверцы. Ленивый металлический скрип ржавых ворот, ведущих во двор, машинально привлек наше внимание. Мы насторожились. К нам, убрав руки за спину, направлялся незнакомый офицер. Его сопровождал унтерштурмфюрер из нашего батальона.
– Офицера я видел раньше, – прошептал я Гейнцу Эллерсу. – В штабе роты. Это штурмбаннфюрер из Берлина.
– А что ему от нас нужно?
Мы притихли, увидев, что двое офицеров уже решительно направляются к нам. Листья деревьев весело шелестели, обдуваемые теплым ветерком.
– Штурмбаннфюрер Линге ищет солдат себе в помощь, – объявил унтершарфюрер.
Линге одного за другим смерил нас взглядом. Поразмыслив секунду, он коротко кивнул в сторону Ферча:
– Как вас зовут?
Ферч напрягся.
– Шутце Ферч, штурмбаннфюрер!
– Выйдите из-за стола, чтобы штурмбаннфюрер Линге мог получше вас рассмотреть, – приказал унтерштурмфюрер.
Ферч, покраснев, выскочил из-за стола и промаршировал к двум офицерам.
Линге смерил Ферча с головы до ног, а потом коротко кивнул, повернулся к воротам и отправился к поджидавшему его автомобилю.
Я хлопнул Ферча по плечу.
– Ты счастливчик! Знаешь, кто это такой? – спросил я у него.
Ферч озадаченно покачал головой.
– Линге – главный камердинер Гитлера. До того как ты успеешь сказать «Bon jour», ты уже вернешься в Берлин, в рейхсканцелярию!
Несколько дней спустя Ферчу приказали собрать вещи и явиться в штаб батальона. В тот день я видел его в последний раз.
В середине августа 1942 года союзники высадили десант в Дьепе, приблизительно в 100 километрах к северу. Мы подготовились к бою и выехали из нашей уютной квартиры над рестораном. К счастью для нас, эта высадка превратилась для союзников в сущую катастрофу. Они попытались захватить плацдармы в нескольких местах вдоль побережья, но их танки завязли в прибрежной гальке. Только одному танку удалось забраться на эспланаду, а наша артиллерия потопила один из их военных кораблей. Понеся большие потери, оставшиеся в живых – главным образом канадцы – были взяты в плен частями вермахта. Мы были в восторге: уже во второй раз немецкие войска легко отразили наступление противника на французское побережье.
Хотя «Лейбштандарт» не получал приказа защищать Дьеп, вскоре после этого нас отправили в соседний лагерь, который был приспособлен для приема большого количества военнопленных. Там горстка узников устроила бунт, подожгла бараки и могла вырваться на свободу, но наше вмешательство сорвало их дерзкий побег.
Когда мы возвратились в нашу квартиру над рестораном у реки, то обнаружили, что картина с орлом начисто стерта со стены – так, как будто ее не было. Конечно, мы рассердились и тут же вызвали хозяина.
– Я вовсе не хотел вас оскорбить, господа, но вы тоже войдите в мое положение, – оправдывался он, пожимая плечами и размахивая трясущимися руками.
– Давайте не будем раздувать из этого историю, – вмешался я, несколько сжалившись над французом. – Достаньте нам немного краски, и покончим с этим.
Мы заново намалевали на стене символы СС, но спустя несколько дней съехали оттуда, переселившись в дом садовника, расположенный у изящного замка, окруженного богатыми яблоневыми садами. Перед замком высилось огромное дерево. Поблизости, на лужайке, лежал сломанный флагшток, который мы быстро восстановили. Каждое утро в 8:00 здесь строилась наша рота для утренней переклички и мы поднимали флаг. Однако лично я не извлек для себя никакой пользы из того, что вставали мы позже обычного. Мне ведь приходилось вставать на час раньше остальных, чтобы записать свежий прогноз погоды на нашей радиоточке. Разбудив в 7:00 гауптштурмфюрера Вальдмюллера – нашего нынешнего командира роты – для того, чтобы тот мог выпить свой утренний кофе с круассаном, я читал ему во время завтрака сводку погоды. В один из таких дней я узнал, что представлен к Ostmedaille – медали, которой награждали тех, кто выдержал трудную зиму на Восточном фронте.
Нас с Гейнцем Эллерсом назначили к гауптштурмфюреру Вальдмюллеру в денщики. Командир был очень строг, но в обращении с нами всегда вел себя корректно. После переклички мы чистили его мундир и обувь, а также выполняли любые другие хозяйственные работы, которые нам поручали. Это не было так уж утомительно, как может показаться на первый взгляд, потому что у него было радио, и во время работы мы могли слушать немецкие радиопередачи. Несколько раз мы были свидетелями, как Вальдмюллер настраивал радиоприемник на волну Би-би-си, и он сразу предупредил, чтобы мы держали свои языки за зубами и не смели никому даже заикаться об этом.
Другая наша задача состояла в том, чтобы аккуратно отпаривать и вскрывать письма военнослужащих нашей роты. Вальдмюллер лично перечитывал каждое письмо. Если где-нибудь проскальзывала информация о нашей дислокации во Франции, то он попросту выбрасывал такие письма в мусорное ведро, после чего мы их сжигали.
Одна из моих куда более неприятных обязанностей как денщика командира роты состояла в том, чтобы сортировать имущество погибших солдат. Случилось так, что среди вещей солдата, убитого в самом начале Русской кампании, оказался бельгийский пистолет Браунинга образца 1900 года калибра 7,65 мм. Провалявшись около года в одном из наших грузовиков, оружие находилось в удручающем состоянии, и ствол его сильно ржавел. Чтобы разрядить пистолет, я взял его, прошел в сад, расположенный за квартирой гауптштурмфюрера, и несколько раз выстрелил в землю.
В следующую субботу Вальдмюллер, как обычно, проводил перекличку. Когда настала моя очередь, гауптштурмфюрер нахмурил широкой лоб и во всеуслышание объявил, что я наказан тремя сутками «карцера». «Карцер» представлял собой тесную хижину в соседнем лесу, в которой было четыре стены и прохудившаяся крыша. Каким-то образом Вальдмюллер узнал, что я не стал чистить пистолет, а освободил его магазин более простым способом.
В «карцере» было окно, но только без стекла, поэтому если шел дождь, то приходилось несладко. Кроватью служила обыкновенная деревянная доска, к которой прилагалось одеяло. Делать было нечего, и я приготовился честно отбыть трое суток своего ареста. Кроме того что ночью было довольно прохладно, в остальном пребывание в «карцере» не было таким уж неприятным. В прекрасную летнюю погоду здесь было много прохожих, среди которых попадались даже фламандцы. Они часто останавливались поболтать и даже приносили мне кое-что из еды. А в воскресенье вечером явился унтершарфюрер, чтобы объявить, что я свободен. На сутки раньше срока. Конечно, гауптштурмфюрер освободил меня не из альтруистических соображений, просто он нуждался в моих услугах. Зато в мою солдатскую книжку не внесли никаких упоминаний о моем «преступлении». Я возобновил свою службу в качестве денщика, Вальдмюллер больше ничего не говорил на эту тему, и наши отношения быстро нормализовались.
В следующую субботу гауптштурмфюрер отмечал свое 30-летие – на день раньше срока – и на мероприятие пришли многие его друзья-офицеры из батальона и штаба роты. Веселье, подпитываемое изрядным количеством вина и коньяка, продолжалось в его кабинете в замке почти до самого вечера. В заключение Вальдмюллер привел гостей в сады, где опустошил всю обойму своего пистолета «вальтер» образца 1938 года в стену соседней колокольни. Раздался громкий звон и полетели искры, когда пули попали в колокол. Вскоре к нам в замок явился священник, который едва сдерживал себя от гнева. Но Вальдмюллеру все же удалось умиротворить его. Он объяснил, что решил немного развлечься в свой день рождения. На следующий день я отнес письменное извинение Вальдмюллера местным церковным властям.
* * *
В выходные после ужина мы были предоставлены сами себе, могли делать, что нам вздумается, но возможности познакомиться с местными девушками по-прежнему не было. Не то чтобы это имело для нас большое значение, поскольку немногочисленные встречи не оставили сомнений, что для того, чтобы по-настоящему подружиться с кем-то из местных, шансов крайне мало. Но мы были молоды и на пике своих сексуальных желаний, поэтому сложившаяся ситуация не давала нам покоя.
Желая хоть как-то отвлечься от навязчивых мыслей о противоположном поле, несколько солдат из группы управления роты решили в субботу вечером отправиться в соседнюю деревенскую пивнушку и пропустить пару кружек пива. В пивной уже сидели несколько фламандских парней, которые были настроены весьма дружелюбно. Один из наших товарищей был родом из Кельна и говорил на диалекте, который наши новые приятели понимали без труда. Вскоре мы уселись все вместе за столом, дружно потягивали пиво, поочередно наполняя кружки у стойки.
Один из фламандцев спросил:
– Может быть, заказать всем по кофе?
Не желая обидеть новых приятелей, мы приняли предложение. Вторая чашка, казалось, была на вкус лучше первой, а третья – приятнее второй. Вскоре я уже потерял счет выпитым чашкам кофе. Наконец после приятного вечера настала пора прощаться. Мы поблагодарили своих фламандских друзей за теплое гостеприимство и, пожелав им всего доброго, вышли на прохладный вечерний воздух. Он поразил нас, словно кувалда. Позже мы узнали, что наши фламандские приятели «приправили» свой и наш кофе кальвадосом, яблочным бренди, который здесь был весьма распространен.
Под воздействием изрядной дозы кофеина и алкоголя мы, шатаясь, ковыляли по дороге, держась друг за друга. Каким-то образом мы с Эллерсом оторвались от остальных. Потом мы поняли, что заблудились. Железнодорожная насыпь показалась мне знакомой, и мы поднялись наверх, встали на рельсы и попытались разглядеть окрестности, чтобы хоть как-то сориентироваться. Раздался громкий гудок. Эллере уткнулся в меня сзади, и я, раскинув руки, покатился вниз по насыпи.
– Эрвин, – нетвердо проговорил Эллере, когда мы пришли в себя, – надо быть осторожным, когда идет поезд…
В воскресенье утром я проснулся с сильной головной болью. Я так и не понял, как нам с Эллерсом удалось отыскать дорогу к дому садовника. За завтраком наши товарищи шумно обсуждали наши подвиги в деревне, ни один из которых я сам вспомнить был не в состоянии. Некоторые из этих историй, как я искренне надеюсь, родились только в их ярком воображении и были предназначены для того, чтобы уж совсем сбить нас с толку…
Мы слышали рев двигателей вражеского самолета, даже шипение крыльев, рассекающих сырой вечерний воздух, но сам самолет так и не увидели. Должно быть, им управляли очень опытные пилоты, потому что под прикрытием темноты они летели на минимальной высоте, стараясь сделать свое приближение настолько тихим, насколько это вообще возможно. Несмотря на наши многочисленные патрули в округе, их секретную взлетно-посадочную полосу так и не обнаружили, хотя мы были уверены, что с каждым таким рейсом бойцы французского Сопротивления получали новых агентов и инструкторов.
Чтобы отследить вражеский самолет, гауптштурмфюрер приказал оборудовать наблюдательную площадку. Ее устроили на старом дубе в саду замка. На нижние, почти горизонтальные ветви можно было забраться по лестнице, закрепленной веревкой. Чуть выше ветви были наполовину спилены, чтобы дать возможность по обрубкам подняться на вторую лестницу, ведущую к площадке, устроенной на спиленной кроне дерева. Конечно, подъем на верхнюю крошечную площадку, на которой мог разместиться всего один человек, представлял собой душераздирающее испытание, зато сверху открывался превосходный обзор окружающей местности. Установленный там же телефон позволял быстро передать любые данные, собранные наблюдателем. Наблюдение велось круглосуточно.
Однажды вечером, когда я был на дежурстве в замке, поглазеть на наблюдательную площадку прибыла группа старших офицеров с женами. Среди них был недавно назначенный командир нашего батальона штурмбаннфюрер Альберт Фрей. Родом Фрей происходил из Хайдельберга (Гейдельберга), был сыном хозяина пекарни, так что я, по крайней мере, имел кое-что общее с нашим высокопоставленным командиром. Его жена, Лотта, была очень красивой женщиной с изумительной фигурой. Она настаивала на том, чтобы непременно взобраться на наблюдательную платформу – «просто чтобы посмотреть, как оттуда выглядит мир». Для женщины такой поступок был очень смелым. Даже в дневное время он требовал холодной головы для подъема наверх и еще более холодной – для спуска вниз. Поскольку мне несколько раз пришлось побывать в шкуре такого наблюдателя, я могу лишний раз это подтвердить.
Моя служба денщиком у Вальдмюллера закончилась, когда я был назначен курьером роты. Каждый вечер, в том числе и в выходные, я передавал документы из штаба батальона в штаб той или иной роты, и наоборот. Это занимало порой часа два ходьбы. В один особенно дождливый вечер я узнал о том, что наш командир дивизии, Фриц Витт, съездил в Париж, чтобы выбрать девушек для борделей, предназначенных исключительно для «Лейбштандарта». Проходя мимо местной гостиницы, я заметил стоявший у стены велосипед. Рядом никого не было. Я уставился на него, размышляя о том, что велосипед мог бы сэкономить мне уйму времени. Однако было бы рискованно забирать велосипед без согласия владельца. Если бы меня уличили в краже, то наверняка наложили бы штраф, а возможно, и лишили бы недавнего поощрения. Я поднял голову; серые облака плотно застилали небо и не думали расходиться. Я схватил руль, перекинул ногу через раму и, усевшись, нажал на педали. Я очень надеялся, что меня никто не заметит. Съездив в штаб батальона и выполнив все, что нужно, я помчался обратно к гостинице. Я крутил педали изо всех сил, опасаясь, что если велосипед объявили пропавшим, то военная полиция уже поджидает вора… К счастью, временное отсутствие велосипеда прошло незамеченным, и я поставил его на то же место, где и взял. За время этой гонки я изнывал от жажды, поэтому зашел в гостиницу за пивом. Внутри я обнаружил одного из наших фламандских друзей. Я угостил его пивом и рассказал, как мне удалось незаметно похитить велосипед.
– А-а-а, так это же мой велосипед! – хихикнул он, уже изрядно набравшись. А потом хлопнул меня по плечу. – Не бери в голову: мое нынешнее состояние едва ли позволит мне управиться даже с велосипедом!
