Проснувшись наутро незадолго до шести, Фрэнсис почти не помнила подробностей своего вчерашнего общения с Барберами. Солнце за окном уже светило вовсю, но от минувшего вечера в памяти осталась лишь неразбериха смутных отголосков и впечатлений… шум и смех… липкий стакан в руке… Если не считать этого, голова у нее была ясная, и чувствовала она себя на удивление хорошо. Фрэнсис знала, что изрядно перебрала вчера, но никаких последствий возлияния она пока не ощущала, по каковой причине даже начала испытывать легкое самодовольство. Ведь есть же люди с особенно крепким организмом, которые могут выпить сколько угодно спиртного без всякого ущерба для самочувствия! Должно быть, она одна из них.

Но уже всего через пару минут, когда завыли фабричные гудки, ее состояние стало стремительно ухудшаться. Солнечный свет, пробивавшийся по краям занавесок, резал глаза. Она снова хотела в туалет, снова хотела пить, у нее так подводило живот, будто она не ела несколько дней. Однако, когда она попыталась сесть, кровать вдруг словно ожила и взбрыкнула под ней – и все внутренности Фрэнсис колыхнулись так резко, что ее едва не вырвало. Она поспешно откинулась на спину и минуту лежала пластом, судорожно сглатывая. Довольно скоро приступ дурноты прошел, но теперь Фрэнсис понимала, что о том, чтобы встать и спуститься вниз, и речи быть не может.

Слава богу, у нее есть ночной горшок! Она умудрилась сползти с кровати, вытащить из-под нее горшок и пристроиться над ним на корточках, а потом торопливо забралась обратно в постель. Теперь сердце у нее колотилось так, будто вот-вот лопнет. Фрэнсис не понимала, в чем дело. Может, она съела что-то несвежее у миссис Плейфер? Подавляя тошноту, Фрэнсис перебрала в памяти вчерашнее меню: суп, камбала, курятина, пудинг, сыр, мятный ликер…

При одной мысли о рюмке зеленого ликера желчь подкатила к горлу и разлилась во рту. Но на языке Фрэнсис ощутила вкус джина и лимонада. Да, джин с лимонадом. И черные сигареты.

И только тогда, медленно, но неотвратимо, начали всплывать, одно за другим – точно распухшие трупы в мутной воде, – воспоминания о вчерашнем вечере у Барберов. Она вспомнила, как полулежала в кресле, со стаканом в одной руке и сигаретой в другой. Вспомнила, как задержала пальцы над сигаретницей мистера Барбера, по-девичьи невинно на него глядя и чуть ли не хлопая ресницами: «Ах, я думала, вы не одобряете, когда женщины курят». Вспомнила, как пела во все горло «Ты скажи, барашек наш». Как хихикала и взвизгивала… Вспомнила, как…

Все, хватит! Нет, нет, нет!

Но он все-таки всплыл, самый безобразный труп из всех, раздувшийся до неимоверных размеров. Фрэнсис вспомнила, как мерзко ухмылялась, словно пьяный солдат, когда Лилиана стояла пошатываясь на диванной подушке, собираясь исполнить свой маленький стриптиз.

Она зарылась с головой в одеяло, борясь с волнами тошноты и жгучего стыда.

В семь часов прозвенел будильник Барберов, и она услышала, как мистер Барбер… черт, теперь уже для нее просто Леонард!.. она услышала, как Леонард тихо спустился вниз, а через пару минут вернулся и прошел в кухоньку. Фрэнсис недоверчиво прислушивалась к обыденным бодрым звукам, им производимым: вот он умывается, вот бреется, вот жарит себе завтрак. В какой-то момент он даже начал что-то напевать, и Фрэнсис не удивилась бы, заведи он вдруг в полный голос «Все делают это». Вызванный в воображении образ Леонарда с засунутыми под мышки большими пальцами тотчас же бешено запрыгал у нее под веками, и дурнота накатила с новой силой. Когда Фрэнсис услышала бульканье наливаемого чая, а потом позвякивание чашек и блюдец, которые Леонард понес в свою спальню, ей так мучительно захотелось тоже чашечку чаю, что она чуть не расплакалась.

После ухода Леонарда наступило несколько минут относительной тишины, затем Фрэнсис услышала шаги внизу: мать направлялась в кухню. Она подумала о плите, которую надо растопить, о бидоне молока, который надо забрать из сада, о завтраке, который надо приготовить, обо всех сегодняшних домашних делах. Хватит ли у нее сил? Никуда не денешься, придется попытаться. Чувствуя противную дрожь в желудке, Фрэнсис встала, всунула ноги в тапочки, надела халат. Так, пока все нормально. Она подошла к зеркалу. Глаза красные и опухшие, но лицо мертвенно-белое – даже губы и те белые. Волосы торчат дыбом, как у казненного на электрическом стуле.

Фрэнсис приложила все усилия, чтобы привести себя в порядок, и только потом решилась выйти из комнаты. На лестничной площадке не было никаких признаков жизни, если не считать запаха Леонардова жареного бекона.

Спустившись в кухню, она открыла рот, чтобы пожелать матери доброго утра, но вместо этого закашлялась. Надсадный кашель отдавал вчерашними мерзкими сигаретами и не унимался так долго, что она уже едва ли не начала корчиться в конвульсиях.

– Надеюсь, ты не простудилась, Фрэнсис, – наконец сказала мать, отрезая себе кусок хлеба.

Фрэнсис вытерла рукой мокрые губы, слезящиеся глаза и хрипло проговорила:

– Ты прекрасно знаешь, что я не простудилась.

– Хорошо провела время с мистером и миссис Барбер?

Она кивнула, проглотив какой-то вязкий комок, по вкусу и текстуре похожий на смолу.

– Мы не очень тебе мешали? Мы стали играть в дурацкую игру… – Она снова закашлялась. – «Змеи и лестницы». Ну и засиделись дольше, чем собирались.

– Да, я так и поняла.

Нарезанные ломтики хлеба уже лежали на тарелке. Сегодня их не подрумянишь – плита-то не растоплена. Мать принесла масленку и достала нож из буфетного ящика. Поскольку погода стояла теплая, масло подтаяло. Ощутив чуть прогорклый запах, Фрэнсис резко отвернулась. Должно быть, она побледнела еще сильнее: мать с укоризненным и одновременно сочувственным видом опустила нож и сказала:

– Право слово, Фрэнсис, на тебе просто лица нет! Не забывай, что ты не так молода, как мистер и миссис Барбер!

Фрэнсис смотрела в сторону, только бы не видеть подтаявшего масла.

– Мистер Барбер всего на год младше меня.

– Он мужчина, а мужской организм крепче женского.

– Звучит очень по-викториански.

– Положим. Но я всегда говорю, что на викторианцев возводят напраслину. Сколько лет миссис Барбер?

Фрэнсис замялась:

– Э-э… не знаю. Думаю, двадцать четыре или двадцать пять.

Она точно знала, что Лилиане двадцать два. Но полагалась на то, что мать уже достигла той поры жизни, когда определить возраст любого, кто младше сорока, весьма затруднительно. Поэтому она слегка растерялась, когда мать скептически прищурилась и сказала:

– Ну, миссис Барбер выглядит очень молодо для своих двадцати пяти. А что касается «змей и лестниц»…

– Славная викторианская игра, – торопливо вставила Фрэнсис.

– Да, и очень шумная, конечно же! Гораздо более шумная, чем мне помнится. Поразительно, что у тебя нашлись силы для нее. Ведь у тебя так болела голова, что ты отказалась от партии в бридж у миссис Плейфер.

Фрэнсис не нашлась, что ответить. Перед глазами снова мелькнуло видение Лилианы, снимающей чулок. Если бы только мать знала! При этой мысли ее обдало жаром. Дрожащей рукой она налила себе стакан воды и выпила единым духом, после чего как-то умудрилась растопить плиту. Но потом опять почуяла прогорклый запах, исходящий от масленки.

– Если ты не возражаешь, мама, я пойду прилягу на часок. Скоро придет разносчик от Таскера – ты же сможешь сама взять мясо? Я сейчас накину плащ и схожу за молоком…

– Молоко уже здесь. Мистер Барбер принес. И да, пожалуй, тебе следует лечь в постель. Не дай бог тебя кто-нибудь увидит в таком состоянии.

Фрэнсис налила себе еще стакан воды и тихонько вышла из кухни.

Значит, Леонард принес бидон, да? С чего бы вдруг? Должно быть, знал, что сегодня ей будет хреново. Неприятная мысль. Фрэнсис вспомнила, как вчера вечером он заставлял ее пить джин, снова и снова наполняя стакан. Практически силой вливал в нее! Но зачем, зачем ему это было нужно? Она вспомнила, как Леонард схватил ее за щиколотку. Вспомнила снова, как жеманно улыбалась, запуская пальцы в сигаретницу. А потом еще наклонялась к нему и игриво тыкала кулаком в колено. Ее захлестнула очередная волна стыда. Фрэнсис невольно остановилась посреди лестницы и закрыла ладонью глаза. Добравшись до своей спальни, она тотчас залезла в постель и лежала, прокручивая в уме сцены вчерашнего вечера, пока не забылась сном.

Когда она проснулась, без малого одиннадцать, ей было уже гораздо лучше. Она начала день заново: приняла ванну и даже выполнила кое-какую необременительную хозяйственную работу. Они с матерью разговаривали подчеркнуто вежливо. Съели обед в саду, в тени развесистой липы.

Лилиана по-прежнему не показывалась. Фрэнсис начала гадать, уж не выскользнула ли она незаметно из дома. С одной стороны, она надеялась, что так оно и было, а с другой… сама не знала, чего хочет. Прилив энергии пошел на убыль; на то, чтобы перенести посуду из сада в кухню, казалось, ушли последние силы. Фрэнсис собиралась в город сегодня – она обещала Кристине. Но стоило подумать о поездке в тряском автобусе, о четырех лестничных пролетах до квартиры Крисси… Нет, она не сдюжит. Когда мать уселась в гостиной с новой книжкой головоломок, Фрэнсис на цыпочках поднялась наверх и легла на кровать не раздеваясь.

Ее уже не тошнило, и то слава богу. В комнате было тепло и стоял уютный полумрак. Окно она открыла еще утром, но занавески не раздернула, и их колыхал легкий ветерок, отчего полоса света между ними становилась то шире, то уже, то ярче, то тусклее. Из сада доносился сладкий аромат лаванды и терпкий дух герани. Фрэнсис различала плеск воды в судомойне соседнего дома и свист чайника где-то на кухне, сначала звучавший все громче, все истошнее, а потом постепенно затихший. Звуки и запахи смешивались, переплетались, состязались между собой за преобладание, но сохраняли подобие неустойчивого равновесия. И она тоже сохраняла шаткое равновесие, ощущая себя бесконечно хрупким существом, покорным обстоятельствам.

Фрэнсис закрыла глаза и, кажется, задремала. Через какое-то время она смутно услышала, как дверь спальни Лилианы открылась и по лестничной площадке прошлепали тапочки. Потом шаги неуверенно замедлились, и что-то в этой неуверенности заставило ее проснуться полностью. Фрэнсис поняла, что сейчас произойдет, и в животе у нее противно заныло. Она еле успела принять сидячее положение, когда Лилиана постучалась.

– Ты здесь, Фрэнсис?

Она откашлялась:

– Да. Да, заходи.

Дверь открылась, и Лилиана робко шагнула в полутемную комнату:

– Ты не спала?

– Да нет, в общем-то.

– Я хотела справиться, как ты.

Правой рукой она держалась за дверную ручку, а левую поднесла к щеке и легонько надавила на нее костяшками. Несколько мгновений они с Фрэнсис смотрели друг на друга, не зная, что сказать. Потом Фрэнсис откинула голову на железную спинку кровати:

– Черт, я чувствую себя препаршиво!

– Я тоже – совершенно отвратительно. Просто не знаю, что делать! Можно… можно я посижу с тобой немного?

У Фрэнсис опять заныло в животе, но она кивнула:

– Да, конечно.

Лилиана затворила дверь и направилась к креслу. На кресле валялась грудой вчерашняя одежда, вся провонявшая табачным дымом, и Лилиана нерешительно замедлила шаг.

– Я уберу позже. Сейчас сил нет, – сказала Фрэнсис. Она передвинулась назад, плотнее прижимаясь спиной к подушкам, и подобрала ноги. – Может, сюда? Ты не против?

Если Лилиана и заколебалась, то буквально на секунду. Она уселась на кровать в самом изножье, откинулась к стене и закрыла глаза. Теперь Фрэнсис разглядела, что веки у нее набрякшие и волосы тусклые, без обычного темного блеска. Лилиана была в юбке цвета оберточной бумаги и простой белой блузке с незатейливой фиолетовой вышивкой на манжетах и воротнике – словно на большее она сегодня оказалась не способна.

Она открыла глаза и встретилась с Фрэнсис взглядом:

– Извини за вчерашнее.

Фрэнсис моргнула, страшно смутившись:

– И ты меня извини.

– Не знаю, что на меня нашло. Я за весь вечер слова в простоте не сказала, одно кривляние. А Лен вел себя еще хуже. Представляю, какого ты о нас мнения! Лену ужасно стыдно.

– Неужели?

– Да-да! Ты мне не веришь?

Фрэнсис не знала, что и думать. Она вспомнила, как Леонард бодро расхаживал по кухне утром.

– Дело не в этом, – сказала она. – Просто… ох, Лилиана, я не понимаю твоего мужа. Конечно, он ни в чем не виноват. Я сама выставила себя дурой, я знаю. Но у меня такое впечатление, что ему нравилось наблюдать, как я это делаю… И он не очень хорошо обращался с тобой. Впрочем, здесь я от него не отставала.

Лилиана опустила глаза:

– Я этого заслуживаю.

– Что ты имеешь в виду?

Но Лилиана покачала головой и ничего не ответила.

Минуту-другую они сидели, тяжело вздыхая. Постепенно вздохи Фрэнсис превратились в стоны. Она потерла лицо ладонями.

– Ф-фух, ну и состояньице! В жизни так не напивалась. Желудок будто дубинкой до синяков исколочен. А в глаза точно пороху насыпали да еще втерли хорошенько. Может, покурим? Как думаешь, нам полегчает или станет хуже?

Они не знали, но решили попробовать. Фрэнсис достала папиросную бумагу, табак, стеклянную пепельницу и кое-как скрутила две сигареты.

Сделав первую затяжку, она откинулась на подушки:

– Смотри-ка… и впрямь помогает.

– Да? – с сомнением спросила Лилиана. – Я не уверена. У меня от табака возбуждение. – Она сказала это в невинном смысле, прижав ладонь к бьющемуся сердцу.

Но когда Фрэнсис услышала слово и увидела прижатую к груди руку, перед глазами у нее снова возникла одна из вчерашних сцен: Лилиана, пошатываясь, переступает ногами по подушке, чтобы удержать равновесие, потом пятка у нее срывается на пол, и груди подпрыгивают. Этот мысленный образ вызвал у нее смешанные чувства: растерянность, смущение и… и еще что-то, какой-то тошнотворный отголосок волнения, владевшего ею прошлым вечером.

Лилиана внимательно наблюдала за ней.

– О чем ты думаешь, Фрэнсис?

– Ну… – Фрэнсис затянулась сигаретой. – О том, как мерзко вела себя вчера.

– Вовсе не мерзко. А вот мы с Леном – да, мерзко.

– Мне вообще не следовало заходить. Вы двое что, ссорились перед моим появлением?

– Нет, не ссорились.

– Но Леонард наговорил тебе столько гадостей. Он часто позволяет себе такое?

– Лен малость перебрал вчера, вот и все. В любом случае я тоже говорю ему гадости.

– Но от этого же не лучше. А только хуже! Разве в браке допустима подобная жестокость?

– Мы с ним хорошо ладим на самом деле.

– Со стороны так не кажется.

– Да все мужья и жены такие. Нельзя же ожидать от брака любви, романтики и всего такого прочего, правда?

– Нельзя, по-твоему? Тогда зачем вообще нужен брак? Вы с Леонардом, должно быть, когда-то любили друг друга?

– Не знаю… Наверное, любили, да.

– Ты будто сомневаешься. Зачем же ты вышла замуж, если не была уверена?

Лилиана нахмурилась, водя кончиком сигареты по краю пепельницы:

– Ты уже спрашивала. Почему это тебя так интересует?

– Не знаю. Может, просто хочу понять.

– Да тут и понимать-то нечего. Это была… ошибка.

– Ошибка?

– Ну да. Мы с Леном по молодости совершили ошибку. Сделали глупость и теперь за нее расплачиваемся, вот и все. – Лилиана говорила смущенным тоном. Но, подняв взгляд и увидев на лице Фрэнсис непонимание, она продолжила почти раздраженно: – Ах, Фрэнсис, несмотря на весь свой ум, ты иногда бываешь ужасно тупой! Неужели непонятно, какого рода ошибку я имею в виду? Я забеременела, поэтому мы с Леном и поженились. – Она снова опустила глаза. – Ребенок умер сразу после родов.

Ошеломленная, Фрэнсис пробормотала:

– Извини, бога ради…

Лилиана начала кусать губу:

– Да ладно, все в порядке.

– Ничего не в порядке!

– Сейчас кажется, это было целую вечность назад.

– Я понятия не имела… мне очень жаль.

– Ты ведь не расскажешь матери?

– Конечно не расскажу.

– И не станешь думать обо мне плохо? Из-за того, что мы с Леном так поступили?

– Ты действительно считаешь, что это может как-то повлиять на мое отношение к тебе?

Лицо Лилианы немного прояснилось.

– Нет, не считаю. Но ты не такая, как все. Не такая, как родители Лена, к примеру. Они постоянно говорили мне всякие жестокие вещи. Что я нарочно забеременела, чтобы захомутать Лена, – словно сам он вообще не при делах! Что ребенок не от него, а невесть от кого. А когда ребенок умер, они сказали, что это мне наказание за грехи. Ах, Фрэнсис, все это было ужасно, ужасно! Думаю, я тогда немножко тронулась умом. И стала дурным, злым человеком. Я видеть не могла чужих младенцев. Не переносила даже Мориса, маленького сынишку Нетты. Она меня так и не простила за это. Никто меня не понимал. Мне говорили, мол, подумай обо всех мужчинах, погибших на войне, обо всех людях, умерших от инфлюэнцы, – и что значит один крохотный младенец по сравнению со всеми ними… Наверное, они были правы.

– Вовсе нет, – сказала Фрэнсис. – В жизни бывают события столь страшные, что единственная разумная реакция на них – легкое безумие. Ты сама это знаешь, верно?

Лилиана чуть поколебалась, потом кивнула и прошептала:

– Да.

– А вы никогда не думали… ну, еще раз попытаться завести ребенка?

Лилиана отвела глаза в сторону:

– Лен хотел бы. Но я все время думаю: а вдруг такое опять случится? У матери-то моей не раз случалось. Мне кажется, второй раз я этого не переживу. И потом, зачем приводить новую жизнь в такой тревожный и безрадостный мир? Хотя когда-нибудь я, наверное, все-таки решусь. Нельзя же идти против природы, правда? А если не сумею родить… ну, тогда получится, что мы с Леном поженились зря. Но вообще-то, у нас все неплохо. – Лилиана говорила так, будто пыталась убедить саму себя. – Лен хороший муж, правда. Все хором говорят, что он хороший муж. Просто… ну, ты видела, как он вел себя вчера вечером. Когда мы с ним начали встречаться, Лен сразу же стал домогаться близости. В конце концов я уступила – и он до сих пор не простил мне этого.

– А он когда-нибудь… поднимал на тебя руку?

Лилиана слабо улыбнулась:

– Нет! Попробовал бы только! И он знает, что мои сестры заживо сдерут с него кожу!

– А он никогда… с другими женщинами… – Фрэнсис вспомнила сцену в ночном саду, произошедшую несколько недель назад: ладонь Леонарда на своей пояснице.

Но Лилиана ответила:

– О нет! Лен, конечно, воображает себя сердцеедом, но на такое нипочем не решится. Урок со мной не прошел для него даром.

Ее лицо как-то разом осунулось, и она стала почти некрасивой. И выглядела она старше своих лет сейчас – с темными кругами под глазами, с набрякшими веками.

– Мне очень жаль, Лилиана, – повторила Фрэнсис.

– Ты всегда была добра ко мне, Фрэнсис. С самого начала. И ты была честна со мной, когда… – Она запнулась. – Ну, ты понимаешь, о чем я. Ты ведь могла и не рассказывать, но ты честно рассказала. А я повела себя гадко. Я все время об этом думаю.

Фрэнсис не ответила. Через открытое окно опять донеслись отдаленные домашние звуки: лай собаки, женский голос, зовущий кого-то, стук ложки о край кухонной раковины. Занавески вздулись от ветра, звякнув карнизными кольцами, а когда снова опали, в комнате сделалось темнее прежнего.

Вероятно, в полумраке Лилиане стало легче говорить. Раздавив в пепельнице окурок, она тихо продолжила:

– То, что ты мне тогда сказала…

– Мне следовало помалкивать. – Фрэнсис тоже смяла окурок и отодвинула пепельницу подальше.

– Но это правда, да? Про любовную связь с девушкой?

– Да.

– То есть мужчины не было?

– Не было. У меня никогда не было мужчины. Похоже, в моем организме нет… какого-то мужского микроба или что там требуется для того, чтобы интересоваться мужчинами. Моя бедная мать убеждена, что он дремлет где-то во мне, и прилагает все усилия, чтобы его разбудить – разве только не трясет меня, перевернув вверх ногами. Но…

– А с чего все началось? Как ты поняла?

– Я просто влюбилась. Как еще можно узнать про себя такое?

– Где вы впервые встретились?

– Мы с подругой? В Гайд-парке, во время войны. Я пошла туда с Ноэлем, послушать ораторов. Дело было перед самой мобилизацией, и один мужчина выступал против нее. Толпа орала, свистела, самые буйные чуть не с кулаками на него лезли – ужасное, позорное зрелище! Но там, среди неистовствующей толпы, спокойно ходила худенькая светловолосая девушка в бархатном шотландском берете, которая раздавала антивоенные листовки с таким видом, будто и бровью не повела бы, плюнь кто-нибудь ей в лицо… Я взяла листовку и пошла на митинг – родителям тогда наврала что-то, – и там снова столкнулась с ней. Она меня не помнила, а вот я ее помнила прекрасно. После митинга я проводила ее до дома – от Виктории аж до самого Аппер-Халловэя, причем по лютому холоду! Кажется, ко времени, когда мы подошли к Юстон-роуд, я уже начала в нее влюбляться. Мы стали друзьями. Она часто ночевала здесь, в одной постели со мной. И однажды занялась со мной любовью.

– И ты не была шокирована?

– Тем, что я вызываю у кого-то желание? Да, это меня потрясло.

– Я имела в виду другое.

– Знаю. Нет, меня ничего не шокировало. Поскольку это было совершенное счастье. В школьные годы у меня, как и у всех моих подруг, случались романтические отношения с одноклассницами: мы обменивались валентинками, писали друг дружке сонеты на глазах у классной наставницы… Но здесь все было совсем иначе: близость и интеллектуальная, и эмоциональная, и телесная. Настоящая, взрослая любовь. Да, мы считали себя взрослыми. Но ведь в войну все молодые люди повзрослели раньше срока, верно? Джон-Артур к тому времени уже погиб. Кристина – моя подруга – потеряла двоюродных братьев. Мы обе горели нетерпением. Ах, сколько энергии в нас было! Мы решили жить вместе – всерьез планировали. Тогда мы все делали всерьез. Кристина пошла на курсы машинописи и бухгалтерии. Мы присматривали жилье, копили деньги. Наши родители, разумеется, поначалу считали это обычным девичьим сумасбродством. Но потом перешли в наступление, и в результате все вылилось в одну бесконечную, изнурительную ссору: да как нам вообще взбрело в голову уйти из дома? как это будет выглядеть? мы слишком молоды; нас сочтут легкомысленными девицами, и ни один мужчина на нас не женится. Но даже семейные скандалы нас только подстегивали. Мы с Кристиной чувствовали себя членами какого-то нового общества! Все вокруг менялось – так почему бы и нам не измениться? Мы хотели сломать традицию, кастовые барьеры и все такое прочее. – Ощутив першение в горле, Фрэнсис умолкла и глотнула воды из стакана.

Лилиана не спускала с нее внимательных глаз:

– А что потом?

Фрэнсис со стуком поставила стакан на тумбочку:

– Потом у нас произошло столкновение с полицией – когда я швырялась туфлями в члена парламента. Отец пригрозился выгнать меня из дома, и я просто рассмеялась ему в лицо. Ну а мать… – Она глубоко вздохнула. – Мать перерыла все мои вещи, нашла письмо от Кристины и прочитала. Думаю, она давно уже подозревала, что в нашей с ней дружбе что-то неладно. Она явилась с ним к родителям Крисси, те обыскали ее комнату и нашли мои письма. Из них стало совершенно ясно, какие у нас отношения. В конечном счете всю вину взвалили на меня, поскольку я была постарше. Они решили, что я своего рода вамп…

– Вамп!

– Ну ты знаешь. Одна из женщин вроде неврастенических школьных учительниц и прочих подобных персонажей, каких описывают в бульварных романах. Родители уговаривали меня сходить к врачу – якобы затем, чтобы проверить гланды. Ох, даже сейчас подумать тошно! – Фрэнсис невольно содрогнулась, вспомнив сцену, похожую на видение из кошмарного сна: неподвижно застывший отец, холодное отвращение, написанное на его лице, бесконечно более страшное и оскорбительное, чем все вопли и угрозы, которые она постоянно слышала на протяжении двадцати лет. – Будь мы посмелее, – продолжила она, – у нас бы все получилось. Наверное, нам стоило попытаться. Мы могли улизнуть тихонько, по-воровски. Но мы решили действовать открыто. Тогда все говорили, что война вот-вот закончится, еще в этом году. И мы думали, что после войны все станет совсем иначе. Но пока мы ждали, погиб Ноэль. Восемнадцатого марта. Смерть Джона-Артура стала для меня жестоким ударом, но гибель Ноэля… не знаю даже. Отец превратился в инвалида. Мать какое-то время была в совершенно невменяемом состоянии. Слуги от нас ушли, мы сменили нескольких кухарок и поденщиц, одна другой хуже. Я решила, что проще самой заниматься хозяйством… Потом, в августе, умер отец, и тогда выяснилось, что у нас совсем нет денег. Новое общество, о котором мечтали мы с Крисси, стало казаться химерой. Наступило Перемирие – но что я могла поделать? Я не могла оставить мать одну после всего, что она пережила. Мы с ней никогда это не обсуждали, словом не обмолвились. Она знала, что значит для меня Крисси, но… нет, я не могла ее бросить. Я говорила себе то же самое, что говорили тебе твои родственники: миллионы мужчин погибли на войне, миллионы женщин лишились мужей, братьев, сыновей, надежд на счастье… и это всего лишь еще одна жертва, вот и все. Я считала, что совершаю мужественный поступок.

Лилиана потрясенно смотрела на нее.

– А что твоя подруга?

– О… – Фрэнсис отвела глаза в сторону. – Расставание далось нам обеим тяжело, и это еще мягко сказано. Но Кристина в конце концов наладила свою жизнь. Она перебралась с окраины в центр, как и планировала. Глядя на нее сейчас, никак не скажешь, что она выросла на улице под названием Хиллдроп-Виллаз.

– Она вышла замуж?

– Замуж? Нет! Если ты имеешь в виду – за мужчину. Она нашла другую подругу. Вернее, подруга нашла ее. Женщина более смелая, чем я, – ну или более безжалостная. Она порвала с семьей много лет назад и прекрасно без нее обходится. Школьная учительница, между прочим. Сама она мнит себя художником. Лепит грубые чашки и блюдца в своей мастерской в Пимлико. – Фрэнсис встретила взгляд Лилианы. – Я говорю о ней раздраженно, да? Признаться, я и впрямь немного раздражена. Не всегда легко навещать Кристину, видеть, как она живет, и сознавать, что эта вот жизнь предназначалась мне. Кстати, если бы не скверное самочувствие, я сейчас была бы у нее. Который час? – Она посмотрела на часы. – Да, уже добралась бы. – Она повернула голову к открытому окну и негромко крикнула: – Извини, Крисси! – Потом снова перевела глаза на Лилиану и проговорила сквозь зевоту: – По крайней мере, не доставлю ей лишних хлопот сегодня. Я сроду не встречала такой неряхи, как она.

Лицо Лилианы все это время оставалось бледным, но теперь вдруг покраснело. Она произнесла тусклым голосом:

– Ты к ней по-прежнему неравнодушна.

– Что? Нет-нет. С этим уже давно покончено, сейчас все по-другому.

– Но ты же ее любила, сама сказала.

– Да. И она меня любила. Но теперь у нее есть Стиви, а из меня всю любовь выдавили по капле. Или как там поступают с вампирами? Вгоняют осиновые колья в сердце? Да, именно такое со мной и проделали. – Фрэнсис вздохнула и потерла глаза. – Впрочем, это не имеет ни малейшего значения, Лилиана. Сейчас, когда все в мире не слава богу, о таких ничтожных пустяках и думать-то стыдно. Но печальная правда в том, что я довольна своей жизнью не больше, чем ты своей. Я делаю для матери все, что в моих силах, – во всяком случае мне хочется так считать. Иногда я целыми днями ругаюсь с ней; мы сталкиваемся снова и снова, точно лезвия ножниц. Она тоже несчастлива. С чего ей быть счастливой? Думаю, она живет просто по инерции. Возможно, все мы так живем.

Какое-то время обе они молчали: Фрэнсис снова вздыхала, Лилиана, все еще красная, сидела с опущенной головой, хмуро уставившись на свои руки. Она разглаживала складку на юбке, нетерпеливо водя по ней взад-вперед большим пальцем. Молчание затягивалось, и Фрэнсис испугалась, уж не слишком ли она разоткровенничалась опять.

– Только, пожалуйста, не упоминай про Кристину при матери, – попросила она. – Мать не знает, что мы с Крисси по-прежнему видимся. А если узнает, с ней приключится истерика. И… и не рассказывай ничего Леонарду, ладно? Надеюсь, ты еще не рассказала?

Лилиана вскинула на нее глаза:

– Разумеется, нет.

– Ну, я же не знаю, как у вас принято. Я всегда думала, что муж и жена все друг другу рассказывают.

Ответа не последовало. Лилиана продолжала машинально разглаживать складку на юбке, поглощенная какими-то своими невеселыми мыслями. После еще пары минут молчания она провела ладонью по лицу и тихо проговорила все тем же бесцветным голосом:

– Пожалуй, я пойду. Мне нужно прибраться и все такое, пока Лен не вернулся.

Фрэнсис кивнула:

– Да, конечно. – Но у нее тоскливо защемило сердце, когда Лилиана слезла с кровати. Глядя, как она одергивает юбку, Фрэнсис сказала: – Спасибо, что зашла. Было очень печально узнать про твоего ребенка, но я рада, что ты мне рассказала. Спасибо за откровенность. И спасибо, что выслушала все про… э-э… мои вампирские дела.

Лилиана опять ничего не ответила, просто стояла и смотрела на нее сквозь полумрак. Потом неловко кивнула, шагнула к двери – и вдруг замерла на месте, словно обдумывая что-то.

Через несколько секунд она резко повернулась обратно и, покраснев до ушей, подошла к изголовью кровати. Остановилась в футе от Фрэнсис и протянула руку к ее груди, но до нее не дотронулась. Под ошарашенным взглядом Фрэнсис, она свернула пальцы, будто бы крепко захватывая что-то торчащее у нее из груди, а затем подняла руку вверх, произведя горлом странный скрипящий звук.

Только по завершении загадочной пантомимы Фрэнсис поняла, что она означает. Лилиана сжала кулак над самым ее сердцем – и вытащила из него воображаемый осиновый кол.

Она ни на миг не взглянула ей в лицо, но проделала все медленно, спокойно – даже отбросила незримый кол в сторону, изящно крутанув кистью и раскрыв ладонь. А потом неподвижно застыла, с испугом осознав весь смысл своего жеста. Сердце у нее колотилось: Фрэнсис видела, как в ямочке под горлом трепещет пульс. Они молча смотрели друг на друга, и мгновение разбухало, тяжелело, точно капля воды, точно слеза, готовая сорваться…

Занавески опять колыхнулись, звякнув карнизными кольцами. Лилиана вздрогнула и очнулась. Она опустила голову, быстро вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Почему она это сделала? Что имела в виду? Фрэнсис откинулась на подушки, с изумлением прислушиваясь к стихающим шагам. Она положила руку на грудь и почувствовала слабое жжение там, где недавно торчал воображаемый кол. Она расстегнула воротник блузки, отодвинула сорочку, даже встала и подошла к зеркалу, чтобы внимательно разглядеть грудь. Нет, кожа гладкая, никаких повреждений, никаких следов. В конце концов, такого быть не может… Фрэнсис вернулась в постель и долго лежала, прижав ладонь к сердцу, явственно ощущая жаркую пульсацию, горячее брожение крови… в общем, что-то необычное, вызванное к жизни рукой Лилианы.

Вернувшись вечером с работы, Леонард почти сразу снова спустился вниз и с виноватым видом заглянул в дверь кухни. На лбу у него, как всегда, краснела полоса от котелка, но лицо было бледное, белки глаз казались тусклыми, и кончики усов уныло висели.

Не могла бы Фрэнсис уделить ему минутку?

Фрэнсис кивнула, и он бочком вошел, неловко заведя одну руку за спину.

– Я хочу извиниться за свое вчерашнее поведение. Я немного перебрал, и меня понесло. Наболтал кучу всякого вздора, мне нет прощения. Но я надеюсь… надеюсь, вы примете это и скажете, что не обижаетесь на меня.

Леонард вынул руку из-за спины, каковое движение сопровождалось глухим рассыпчатым стуком, и протянул Фрэнсис коробку шоколадных конфет, перевязанную розовой атласной ленточкой, с изображением балерины на крышке.

Фрэнсис в страшном смущении уставилась на коробку:

– Вам не стоило тратиться, Леонард.

– Я хотел подарить вам что-нибудь, а цветов у вас в саду полным-полно, так что букет роз вам совершенно ни к чему. И я уверен, вы нечасто позволяете себе полакомиться шоколадными конфетами.

– В любом случае вам следует извиняться не передо мной, а перед Лилианой.

К ее удивлению, он слегка покраснел:

– Да, знаю.

– Вы наговорили ей ужасных гадостей.

– Знаю-знаю. Но я ни слова не сказал всерьез, Лили понимает. Я уже попросил у нее прощения. Я найду способ загладить свою вину… Пожалуйста, возьмите конфеты, Фрэнсис. Я всегда считал, что мы с вами добрые друзья, и мне будет страшно жаль, если наши отношения испортятся. Вы можете отдать конфеты матери, если сами не хотите. Боюсь, мы и ей тоже порядком досадили вчера.

Фрэнсис вытерла руки о фартук и наконец взяла коробку, постаравшись придать своему лицу подобающее моменту выражение: изобразить восторг, разглядывая красивую упаковку, но одновременно сохранить достоинство. При этом она, разумеется, ни на секунду не забывала о другом эмоционально напряженном моменте, случившемся несколько часов назад, – о Лилиане, вытаскивающей воображаемый кол у нее из груди.

Леонард облегченно вздохнул:

– Спасибо. Для меня очень много значит, что вы приняли подарок. Надеюсь, вы не станете думать обо мне слишком уж плохо. Мы… мы ведь славно проводили время, пока я не забыл о приличиях?

Его усы чуть вздрагивали, когда он говорил, и при виде его влажных розовых губ во Фрэнсис слабо всколыхнулось вчерашнее темное возбуждение – словно она нашла бутылку с остатками джина и осушила единым махом. Ну нет, это уже чересчур! Да, действительно хорошо посидели, согласилась она, но довольно сухим тоном. Потом отложила коробку в сторону, не открывая, и вернулась к работе, от которой ее отвлек Леонард: стала резать репчатый лук. Леонард с минуту топтался у стола в надежде, что Фрэнсис скажет еще что-нибудь. Так ничего и не дождавшись, он тихонько выскользнул в открытую заднюю дверь.

Посетив туалет, Леонард в дом не вернулся. Фрэнсис глянула в окно – он медленно брел через двор, руки в брюки. Немного погодя она снова глянула – теперь он остановился посреди лужайки, неторопливо закурил и бросил спичку в кусты. Потом принялся расхаживать между клумбами, время от времени наклоняясь и отщипывая увядшие цветки роз. Он все время держался к ней спиной, и Фрэнсис, стоявшая с ножом в руке, вдруг заметила, какие у него узкие бедра и плечи. Внезапно Леонард, неприкаянно бродящий в саду, показался ей беззащитным и одиноким. Она подумала про ребенка, которого потеряла Лилиана. Ведь это был и его ребенок тоже. Вспомнила, как лихорадочно он вчера подстегивал игру, словно чего-то хотел от нее, от своей жены, от Фрэнсис, от всего вечера, и был полон решимости хлестать и хлестать кнутом, пока все не выдохнутся, не сломаются.

«Да он так же несчастен, как каждая из нас», – осознала Фрэнсис.

Или нет? Докурив сигарету, Леонард наконец возвратился, и то, что ей открылось в нем минуту назад, снова бесследно исчезло. Он выглядел оживленным, и кончики его усов весело вздергивались. Он заметил газонокосилку в углу сада, сообщил Леонард. Механизм у нее заело намертво, но, возможно, он сумеет его запустить. Он посмотрит позже вечером, если Фрэнсис с матерью не возражают.

Да ради бога, сказала Фрэнсис. Леонард поднялся наверх, чтобы поужинать, а незадолго до восьми спустился в сад, уже без пиджака и галстука, в одной рубашке с закатанными чуть ли не до подмышек рукавами.

На сей раз с ним была Лилиана: сидела на скамейке под липой и наблюдала, как муж расстелил на земле кусок клеенки и принялся разбирать газонокосилку. Когда руки Леонарда стали слишком грязными, чтобы закурить самому, она достала пачку у него из кармана и прикурила для него сигарету. Фрэнсис видела все это из окна гостиной, пока мать таскала одну за другой конфеты из коробки с балериной.

– Неужели ты не съешь хоть штучку? Когда мистер Барбер так для нас расстарался? Я чувствую себя страшной обжорой, уплетая все в одиночку!

Нет, ей совсем не хочется конфет.

Фрэнсис никак было не сосредоточиться на штопке белья. Она могла думать только о сидящей там, в саду, Лилиане, в белой блузке с тронутыми фиолетовым манжетами и воротником.

Но… или она все просто воображает? Фрэнсис не покидало ощущение, что Лилиана тоже сейчас думает о ней. Она ни разу не взглянула в сторону дома: внимательно смотрела, как Леонард орудует гаечными ключами, и поощрительно кивала, когда он показывал ей разные детали механизма – шестеренки, лезвия и бог знает что еще. Но и кивая, и негромко говоря что-то, и даже прикуривая сигарету для мужа, частью своего существа Лилиана тянулась к Фрэнсис, точно длинная-длинная тень, отброшенная закатным солнцем. Фрэнсис была уверена в этом.

На выходных они с ней виделись лишь мельком, а когда встретились в понедельник – ни словом не упомянули ни об откровенностях, которыми обменялись в спальне Фрэнсис, ни о наэлектризованной, двусмысленной сцене, произошедшей напоследок. Они вообще ни о чем серьезном не говорили – так, о хозяйственных делах, счетах из прачечной. Но весь остаток дня по дому разносился стрекот педальной швейной машины, а на следующее утро, когда Фрэнсис снимала постельное белье с кровати, в дверях спальни возникла Лилиана.

– Твое платье готово, Фрэнсис, – застенчиво сказала она.

– Мое платье?

– Для субботней вечеринки у Нетты. Ты что, забыла?

Фрэнсис не забыла. Но примерка платья, стрижка волос – все это, казалось, происходило в далеком прошлом, в какой-то другой жизни, более простой и понятной.

Бросив постельное белье, Фрэнсис направилась к двери – и изумленно ахнула, когда Лилиана выставила перед собой платье, висящее на плечиках. Платье разительно преобразилось, перешитое под модный свободный фасон с заниженной талией. Лилиана выстирала его и тщательно отгладила, полностью устранив запах затхлости. Вдобавок она заменила старые кожаные шнурки на серебристые бархатные тесемки и оторочила серебристой же атласной лентой ворот и подол.

Фрэнсис приподняла рукав:

– Очень красиво…

– Правда?

– Даже подумать страшно, сколько времени ты на него потратила.

– Всего ничего на самом деле. И я нашла подходящую к нему сумочку – вот. – Она показала нарядную сумочку из серого плюша. – И еще эту шляпу. Как тебе? – Шляпа была широкополая, розового цвета. – Тулья у нее мягкая, укладку не испортит. Я подумала, что могла бы снова тебя завить… хочешь?

Фрэнсис повертела шляпу в руках, потом подошла к зеркалу и примерила. Цвет ей шел, фасон красил. Когда она сняла шляпу, в волосах у нее остался слабый запах Лилианиных духов. Аккуратно положив шляпу на комод, Фрэнсис сказала:

– Я решила, ты передумала насчет вечеринки. Ты давно о ней не упоминала, и у меня сложилось впечатление… Ты действительно все еще хочешь, чтобы я пошла с тобой?

– А ты что, не хочешь?

– Нет, я с удовольствием. Но что насчет Леонарда? Он не будет возражать, если ты пойдешь со мной, а не с ним?

Лилиана вздернула подбородок и покраснела:

– С чего бы ему возражать? У него все мысли заняты предстоящей пирушкой с сослуживцами. И он будет только рад отвертеться от встречи с моей семьей. Там соберется только моя родня – я уже говорила, да? И дом у Нетты… прямо скажем, не роскошный. Он тебе страшно не понравится.

– Все мне понравится.

– Если не понравится, я не стану тебя винить.

– Уверяю тебя, Лилиана, мне все понравится, – повторила Фрэнсис.

Она имела в виду: мне все понравится, если ты будешь рядом. Пару недель назад она, наверное, произнесла бы эти слова вслух. А Лилиана, наверное, мило кивнула бы, принимая от нее очередной странный комплимент. Сейчас Фрэнсис не сказала бы ничего подобного и за пятьдесят фунтов. Даже за пятьсот не сказала бы.

Но, видимо, Лилиана каким-то образом услышала непроизнесенные слова. Она вдруг заметно смешалась, повесила плечики с платьем на дверь и после неловкой паузы решительно направилась обратно в свою комнату.

Неловкость между ними сохранялась и в последующие дни. Вытащив кол из сердца Фрэнсис, Лилиана, похоже, высвободила какой-то скрытый потенциал, какую-то новую энергию отношений. Случайно встречаясь взглядами через открытую дверь, обе заливались краской. Когда приходилось разминуться на лестнице, они словно бы становились вдвое шире обычных своих размеров и не знали, куда девать свои руки, груди, бедра. Когда останавливались поболтать, обеих охватывала нервная дрожь. Однако, едва расставшись, они опять где-нибудь сталкивались. Казалось, между ними протянулась незримая нить, которая неумолимо притягивала их друг к другу.

Иного рода незримая нить влекла обеих вперед, к субботней вечеринке. Предстоящее мероприятие постепенно обрело для Фрэнсис невероятную значимость, какую-то магическую притягательность. Она постоянно о нем думала, но всякий раз, когда заходил разговор о нем, становилась отчаянной лгуньей и притворно зевала. Перед Кристиной, например, она обратила все в шутку. Ха-ха! Игры и развлечения с родичами Лил! Небось придется играть в жмурки и в «прицепи хвост ослу»! С матерью она говорила о вечеринке нарочито небрежно. Ну хоть ехать недалеко, слава богу. Со стороны Лилианы было очень мило пригласить ее, и отказать просто неудобно. С Леонардом же…

Но Леонард не дал ей и слова сказать. Он недоверчиво вытаращил глаза:

– Вы хоть представляете, во что вляпались? Там будут все эти кочевники и шинфейнеры. Все эти О'Фланаганы и О'Хулиганы… Но я рад, что вы пойдете, если честно. Присмотрите за Лилианой вместо меня. Некоторые ее страстные ирландские кузены – я им ни на грош не доверяю.

«Он надо мной смеется», – поняла Фрэнсис. Промямлив что-то в ответ, она быстро отвернулась, чтобы Леонард не заметил, какая у нее вымученная улыбка.

Это было в четверг вечером. В пятницу установилась чудесная погода. А в субботу – в день вечеринки – на улице уже в пять утра стояла теплынь. Фрэнсис проснулась с первыми лучами солнца, тихо спустилась вниз и выпила чаю в саду. До полудня она занималась работой по дому – с удвоенным усердием, но испытывая сильнейшее искушение плюнуть на все и вообще ничего не делать. Она приготовила затейливый обед с фруктовым пирогом на десерт и засиделась за столом с матерью дольше обычного, стараясь быть внимательной, предупредительной и словоохотливой.

Убрав наконец посуду, Фрэнсис поднялась наверх и довольно долго сидела в маленькой кухоньке, пока Лилиана подравнивала и завивала ей волосы. Как и в прошлый раз, процедура была мучительной, но в совершенно другом смысле. Лилиана орудовала щипцами несколько неуклюже, и один из локонов никак не хотел ложиться должным образом. Она намочила прядь и стала завивать заново, приблизив свое лицо вплотную к лицу Фрэнсис. Обе затаили дыхание. Фрэнсис неподвижно смотрела в стену – туда, где на обоях по случайности осталось крохотное пятнышко, не покрытое лаком.

По завершении парикмахерских процедур Фрэнсис овладело суетливое беспокойство. Она приготовила всю одежду и аксессуары на выход, отыскала пару приличных шелковых чулок, отпарила замшевые туфли, чтобы распушить ворс. Дочиста оттерла руки лимонным соком, подстригла и отполировала ногти, вставила новое лезвие в безопасную бритву и тщательно побрила ноги. Со всеми этими делами она покончила только ко времени чаепития, а после чая уселась в гостиной с раскрытой книжкой на коленях, слишком взволнованная, чтобы сосредоточиться на чтении, слишком занятая мыслями о Лилиане, которая ходила взад-вперед по своей спальне, открывала и закрывала шкаф, выдвигала и задвигала ящики комода. Половина пятого… Без четверти пять… Минуты ползли еле-еле – но вот наконец послышался стук калитки и глухие шаги в палисаднике: Леонард вернулся домой. С его возвращением время вдруг побежало быстро: оно словно перевело дух, привстало на цыпочки и бросилось вперед. Разумеется, Леонарду тоже нужно было подготовиться к своему вечернему мероприятию – корпоративному банкету, клубной гулянке или что там у него намечалось. Вскоре Фрэнсис услышала, как он с лестничной площадки громко зовет Лилиану, спрашивает что-то насчет мыла для бритья и носочных подтяжек. Когда она готовила ранний субботний ужин, наверху загремел патефон, и ее охватило радостное возбуждение. В кои-то веки модные танцевальные песенки вызывали у нее не отвращение, а неподдельный восторг.

Когда Фрэнсис поднялась к себе, патефон все еще играл на полную громкость. Пол гудел у нее под ногами, пока она раздевалась и мылась. Вот уже надето чистое нижнее белье. Вот натянуты шелковые чулки, гладко скользнувшие по свежепобритым ногам. С платьем пришлось повозиться. Оно оказалось обескураживающе просторным в груди и пугающе коротким: Лилиана все-таки подрезала подол. Глядя на свое отражение в зеркале, на берн-джонсовскую шнуровку, Фрэнсис снова подумала о Шервудском лесе, исторических спектаклях и девушках с лютнями. Красиво ли лежат волосы над атласным воротом? Ее шея казалась длинной, как у змеи. Поворачивая лицо так и эдак, Фрэнсис невольно вспомнила восковые головные манекены вытянутых пропорций, выставленные в витринах некоторых парикмахерских.

Патефонная пластинка закончилась, когда Фрэнсис протирала нос матирующей салфеткой. В полной тишине, почему-то действовавшей на нервы, она надела позаимствованную шляпу и осторожно вышла на лестничную площадку.

Дверь в соседнюю спальню была открыта, и Фрэнсис увидела за ней Лилиану: она стояла перед зеркалом в новом платье, вероятно сшитом специально для вечеринки, – изумительном платье из белого шелка, с прозрачной верхней юбкой и тонкими бретельками, которые оставляли открытыми плечи и верхнюю часть спины. Лилиана толкала вверх от запястья золотой браслет-змейку, когда заметила Фрэнсис. Встретившись с ней взглядом в зеркале, она на миг застыла, но почти сразу опустила накрашенные тенями веки и передвинула браслет к самому локтю.

– А вот и Фрэнсис, – сказала Лилиана. – Правда, она выглядит очаровательно?

Оказывается, там с ней был муж. Фрэнсис услышала скрип паркета, и в следующее мгновение из-за двери высунулась рыжая голова Леонарда.

Он вытянул губы трубочкой, беззвучно присвистывая от полупритворного-полуискреннего восхищения.

– Клэпэм еще не знает, какое потрясение его ждет! Вы похожи на ту даму в башне, из поэмы… как там ее? – Леонард вышел на лестничную площадку за платяной щеткой. – И цвет вашего наряда придется очень по вкусу Лилиной родне. Они любят все, что напоминает о старом добром Изумрудном острове.

Фрэнсис смотрела, как он энергично прохаживается щеткой по пиджаку. Сегодня Леонард выглядел еще более щеголевато и элегантно, чем обычно. Он явно потратил на свой внешний вид не меньше усилий, чем она на свой. Густо набриолиненные волосы расчесаны на прямой пробор и прилизаны. Стрелки на брюках острые, как лезвия. Полковой галстук; перстень с какой-то эмблемой на мизинце левой руки. Ногти блестят: он зашел к «Тидни, своей маникюрше», пояснил Леонард, манерно вскинув расслабленную кисть.

Однако в нем чувствовалась некоторая скованность. После того вечера со «змеями и лестницами» он всегда держался с ней осторожно.

– Предвкушаете отличный вечер? – спросила Фрэнсис, и он кивнул:

– О да!

– А что именно у вас будет? Званый ужин?

– Ага. И шикарный, судя по слухам. А после ужина мы перейдем в отдельный кабинет – именно там и происходит самое важное. Во всяком случае, мне так говорили.

– Все закатывают штанины? Учатся особому рукопожатию? Что-то в таком духе?

Леонард улыбнулся, но глаз не поднял, поскольку сейчас старательно поправлял манжеты.

– Нет! Просто деловые беседы парней, работающих в одной сфере. Ты – мне, я – тебе. Услуга за услугу. Короче, вы понимаете.

– Да не очень, признаться.

Ничего не отвечая, он посмотрел поверх плеча Фрэнсис. В дверях спальни появилась Лилиана, в одной из своих изящных шляпок-клош, с перекинутой через руку шелковой шалью. Леонард восхищенно оглядел жену с головы до ног, как будто видел впервые. Потом заговорил жалобным тоном:

– Ну я не знаю. По-моему, это совсем не дело, когда субботним вечером мужчина идет в одну сторону, а его жена – в другую. Не безумие ли отпускать тебя развлекаться в компании твоих буйных ирландских кузенов?

– Надо было раньше думать. – Лилиана двинулась вперед. – Прежде чем соглашаться идти на свой дурацкий ужин.

– Дурацкий ужин? Нет, мне это нравится! Разве ты не хочешь, чтобы твой муж сделал карьеру? Транжирить-то его деньги ты горазда… Секундочку! – Леонард поймал ее за запястье. – Ты когда вернешься?

Лилиана попыталась вырваться:

– Не знаю. Раньше тебя, по всей вероятности.

– Веди себя прилично. Погоди – а поцелуй на прощанье? – Леонард притянул жену к себе, и она небрежно чмокнула его в щеку. – Ну вот, так-то лучше. – Он отпустил Лилиану, и в его синих глазах наконец блеснул веселый огонек. – Теперь ваша очередь, Фрэнсис. – Он подставил щеку. – Как насчет поцелуя? Лили показала вам, как это делается.

Прежде чем Фрэнсис успела ответить, Лилиана недовольно сказала:

– Фрэнсис не хочет. Отстань от нее. – И покраснела.

В холле женщины задержались. Фрэнсис должна была попрощаться с матерью, но сначала остановилась у зеркала. Поправила воротник и шляпу, еще раз оценила результаты своих с Лилианой усилий: туфли, чулки, платье, прическу. В новом образе она чувствовала себя одновременно и замаскированной, и выставленной на всеобщее обозрение.

Но когда она нерешительно вошла в гостиную, мать просияла от восторга, как в прошлый раз, при виде новой прически.

– Ах, как модно ты выглядишь! Красавица – не узнать просто!

– Спасибо.

– Что-то я не помню эту шляпу. Тебе ее миссис Барбер дала? И платье тоже?

– Нет, платье мое. Это то самое… в общем, оно у меня уже давно.

– Тебе надо носить его почаще. Цвет тебе очень к лицу. Какая жалость, что миссис Плейфер тебя не видит! Не хочешь заскочить к ней перед тем, как пойти на станцию?

– Нет, мама.

– Это займет всего пару минут.

– Нет, мама. Пожалуйста!

– Ну, я не настаиваю – так, подала мысль… Там что, миссис Барбер в холле? Миссис Барбер, зайдите, пожалуйста! Дайте мне и на вас полюбоваться! – При виде накрашенных губ и глаз Лилианы улыбка матери стала натянутой. Однако она отважно сказала: – Да, вы обе выглядите сногсшибательно.

Фрэнсис не терпелось поскорее уйти. Сейчас, когда Лилиана стояла с ней рядом, она чувствовала себя совсем уже беззащитной. Она бочком двинулась к двери.

– Думаю, мы вернемся не поздно. Мистер Барбер еще здесь, но скоро тоже уйдет. За ним заедет его друг, мистер Уисмут. Когда в дверь постучат, не обращай внимания. Ну что, не будешь тут скучать одна?

– Не беспокойся обо мне. Ах да, нужно отправить несколько писем! Не могла бы ты по пути завернуть на почту? Сейчас проверю, наклеила ли я марки. Нет, не наклеила. Минуточку… Ох, а на этом конверте нет адреса. Мне нужна шкатулка с письменными принадлежностями! Ты нигде ее не видишь?…

Когда они с Лилианой наконец выскочили из дома, Фрэнсис испытывала такие ощущения, какие, наверное, испытывает муха, чудом умудрившаяся оторвать свои лапки от липкой ленты. Было самое начало восьмого, и солнце еще стояло довольно высоко над горизонтом. От брусчатого тротуара пыхало жаром, как от раскаленной сковороды. Спускаясь с холма, они старались держаться в тени, но даже на станционной платформе, в голубоватом сумраке железнодорожного рва, обдавало зноем. Люди вокруг были наряжены по-субботнему: они направлялись в театры, кинематографы, танцевальные залы. Мужчины имели вид прилизанный и щеголеватый. Женщины походили на экзотических птиц с пышными хохолками – малиновых, золотистых, зеленых, лиловых. Но Лилиана краше любой из них, подумала Фрэнсис. Сейчас, когда она была в белом шелке и газе, тугая плоть ее рук и плеч напоминала плотную кремовую массу, которую можно зачерпнуть ложкой или пальцем.

Матери закричали своим детям отойти подальше от края платформы, и через минуту прибыл поезд. Фрэнсис рывком открыла дверь купе, и на нее пахнуло теплым спертым воздухом. Она вошла следом за Лилианой и села с ней рядом. Места напротив заняли мужчина и два мальчика лет тринадцати. Мальчики поглядывали на них с робким интересом, а мужчина рассматривал обеих – но преимущественно Лилиану – с той поразительной беззастенчивостью, с какой мужчины, как уже знала Фрэнсис, всегда на нее глазели. Он даже опустил газету, чтобы не мешала, и у Фрэнсис возникло желание податься к нему и сказать: «Не угодно ли закинуть ноги на наше сиденье? Устраивайтесь поудобнее! У вас есть трубка? Почему бы вам не закурить! Прошу вас, не стесняйтесь…» Но она подозревала, что в ней говорит не только возмущение, но и зависть. Когда мужчина сошел в Ист-Брикстоне, Фрэнсис хотела пересесть на его место, но ее опередила женщина, ввалившаяся в купе с битком набитыми сумками.

Следующей станцией был Клэпэм. Они вышли из вагона, спустились с платформы и уже через минуту шагали по людной Хай-стрит. Двери лавок стояли открытыми, и воздух казался густым от запахов мяса, рыбы, зрелых фруктов, потных тел. Из граммофонного магазинчика гремел модный шлягер «Полисмен-хохотун».

Заливистое «ха-ха-ха» все еще долетало до них, когда Лилиана свернула на жилую улицу. По обеим ее сторонам стояли одинаковые краснокирпичные домики с террасами, перед каждым из которых был крохотный палисадник с цветочными клумбами и мощенными битой плиткой дорожками. В одном палисаднике мальчишка чинил велосипед, в другом – мужчина в домашней одежде поливал герань. Из открытого окна доносилось бренчание пианолы, сопровождаемое отрывистыми неуверенными звуками трубы, еле поспевавшей за мелодией.

Фрэнсис снова смущенно подумала о средневековой вычурности своего платья.

– Уже почти пришли? – спросила она после очередного поворота, и, когда Лилиана показала рукой – да, вон дом в самом конце улицы, – она невольно замедлила шаг, вдруг похолодев от сознания, что пути назад нет. А увидев окно Нетты с освещенными изнутри кружевными шторами, сквозь которые различались силуэты стоящих и сидящих людей, Фрэнсис и вовсе остановилась.

Лилиана повернулась и пытливо посмотрела в нее:

– В чем дело? Ты что, нервничаешь?

– Немножко.

– Почему?

– Не знаю. Просто мы так долго и старательно готовились, проделали такой путь… А теперь, когда мы здесь…

Лилиана взглянула на дом Нетты, кусая губу:

– Мне тоже как-то не по себе, если честно. Ох и дуры же мы с тобой!

– Да?

– Ну, повернуть прочь мы не можем. В конце концов, не пропускать же вечеринку, раз мы уже здесь!

В самом деле? Внезапно Фрэнсис подумала: а что, если она сейчас схватит Лилиану за руку и потащит в обратном направлении? «Пойдем отсюда! – хотела сказать она, прямо здесь, на клэпэмской улице. – Пойдем скорее! Только ты и я!»

Но она ничего такого не сделала и не сказала. В любом случае было уже слишком поздно. Кто-то заметил их в окно, и кружевная штора приподнялась. Почти тотчас же дверь дома открылась, и на крыльцо вышла Верина дочка, со стуком перекатив через порог скрипучую кукольную коляску.

– Тетя Лили! Заходите!

По сравнению с особняками на Чемпион-Хилл Неттин дом казался миниатюрным. Узкий входной коридор лишь немного расширялся перед лестницей, поэтому, когда из гостиной появилась Нетта со своим мужем Ллойдом, всем пришлось протискиваться друг мимо друга, чтобы обняться или обменяться рукопожатиями.

– Желаю вам всего наилучшего, – сказала Фрэнсис.

Она принесла в подарок банку соли для ванн. Лилиана подарила сестре духи.

Пока Нетта разворачивала подарки, откупоривала, нюхала сама и давала понюхать другим, прошла минута-другая. Дети подбегали тоже понюхать, мальчишки морщились и уносились прочь, зажав нос. Дом был полон детей. Маленькая задняя комната походила на школьную игровую площадку. В конце коридора располагалась крохотная кухонька. Несколько мужчин со стаканами в руках стояли у открытой задней двери, ведущей в сад, но большинство взрослых собралось в гостиной – той самой комнате, которую Фрэнсис мельком увидела с улицы. Отсюда, из прихожей, комната выглядела еще более пугающе. Там было не меньше двадцати человек, сидевших на разномастных стульях. Те, кто помоложе, мостились на них по двое или сидели по-турецки на полу. Там было светло, жарко, тесно, но по-семейному уютно и оживленно. Свободный круг посередине ковра напоминал ринг для петушиных боев. Войдя наконец в комнату вместе с Лилианой, Фрэнсис едва успела сказать «добрый вечер», как сразу же заметила, какое впечатление произвел ее выговор. Все встрепенулись и заинтересованно на нее уставились. «Это хозяйка дома, где живут Лил с Леном», – прошептал кто-то. Похоже, здесь все про нее знали и с любопытством ждали встречи с ней. Фрэнсис вдруг пришла в голову ужасная мысль: а может, Лилиана привела ее сюда – принаряженную и завитую – для того только, чтобы похвастаться перед родней своим с ней знакомством?

Она испытала несказанное облегчение, когда разглядела среди присутствующих Веру и Мин. А увидеть миссис Вайни, увешанную гагатовыми украшениями, которая сидела в кресле, подобрав подол чуть ли не до колен и выставив на обозрение свои чудовищные щиколотки, было все равно что встретить старого друга.

– Ах, мисс Рэй, вы выглядите умопомрачительно! И прическа у вас – закачаешься! Не иначе Лил расстаралась – я угадала?

Когда Фрэнсис подошла к ней, чтобы пожать руку, миссис Вайни притянула ее к себе и смачно чмокнула в щеку.

Потом кто-то пересел, кто-то передвинул диванные подушки, кто-то переставил стулья – и Фрэнсис с Лилианой кое-как втиснулись между двумя пожилыми женщинами. Это были ирландские тетушки Лилианы, миссис Дейли и миссис Линч. Другие две тетушки сидели поблизости – миссис Какая-то-там и миссис Какая-то-еще. Фрэнсис мгновенно забыла имена, но была очень рада, что уселась среди них и уже не привлекает к себе особого внимания. Ей сделали комплимент по поводу платья. Подали бокал крюшона с плавающими в нем ломтиками консервированных фруктов. Тетушки поднесли кусок праздничного торта, облитого глазурью. Ну и как ей Клэпэм? Не очень-то похож на Чемпион-Хилл, прямо скажем!

– А Ленни, значит, так и не пришел?

Фрэнсис объяснила насчет корпоративного ужина.

– Какая жалость! Он ведь настоящий комик, этот Ленни. Умеет насмешить до коликов в животе.

– Да уж, что правда, то правда.

Ей совсем не хотелось крюшона: при виде него живо вспомнились «змеи и лестницы». Но она осторожно отглотнула из бокала, улыбаясь, озираясь по сторонам. Обстановка кричаще безвкусная: на высокой полке расставлены кружки-тоби, высокие пивные кружки с крышкой и медные подносы фабричной штамповки. Мебель новехонькая, лакированный буфет так и блестит. Всю мебель, насколько помнила Фрэнсис, семейству поставлял Ллойд, который держал товарный склад в Баттерси. Вон тот пожилой мужчина с тучной репообразной фигурой, по всей видимости, родной брат миссис Вайни. А молодой человек рядом, со шрамами на лице и бельмами вместо глаз, – его сын, потерявший зрение на войне. Молодые парни в углу комнаты, должно быть, те самые буйные ирландские кузены Лилианы, о которых неодобрительно упоминал Леонард. Двое из них просто привлекательны, а третий чертовски красив – кинозвезда, да и только. Все девушки походили на Веру – такие же остролицые, но с ненакрашенными тонкими губами. И теперь все они наперебой обращались к Лилиане, просили показать браслет-змейку, недавно введенный в моду Тедой Бара. Лилиана сняла браслет, и они стали по очереди его примерять.

Фрэнсис было странно видеть, насколько непринужденно чувствует себя Лилиана среди всех этих незнакомых ей, Фрэнсис, людей, было неприятно понимать, что у нее есть этот мир, эта жизнь, не имеющая ничего общего с ее жизнью в доме на Чемпион-Хилл. «У каждого из присутствующих здесь есть права на Лилиану, – подумала Фрэнсис. – А у меня?»

Но когда она начала погружаться в уныние, подавленная этой мыслью, Лилиана повернулась к ней и шепотом спросила:

– Ты в порядке?

– Да, в полном.

– Наверное, для тебя это слишком – такое сборище?

– Нет, вовсе не слишком.

Едва сказав это, Фрэнсис поняла, что и впрямь вовсе не слишком. Они улыбнулись друг другу, и всю их неловкость, все нервное напряжение последних нескольких дней сразу как рукой сняло. Между ними вдруг в один миг установилась полная близость, что удивило и взволновало обеих тем сильнее, что произошло это здесь, в ярко освещенной, жаркой комнате, битком набитой людьми. «Ну конечно же, именно за этим мы и пришли сюда!» – внезапно осенило Фрэнсис. В доме на Чемпион-Хилл они с Лилианой не решались открыто посмотреть друг другу в глаза, даже оставаясь наедине. Но здесь, среди многолюдного сборища… Они отвели взгляд друг от друга, но близость осталась. Они сидели бок о бок, практически на одном стуле, и Фрэнсис явственно различала ароматы, исходящие от Лилианы: запах пудры, запах губной помады, запах волос. Лилиана крикнула что-то одному из своих кузенов. Потом потянулась вперед, отодвинула тетушкин стакан, поправила гагатовое ожерелье на груди матери. Фрэнсис украдкой следила за ней, подмечая каждое движение, каждый жест, смотрела на нее будто бы… как? Будто бы всеми порами своего тела, подумала Фрэнсис.

Прибыли новые гости. В холле возникла толчея, залаяла собака, зашелся плачем младенец. Собака вбежала в комнату следом за вновь прибывшими и принялась носиться взад-вперед, высунув мокрый язык. Орущего во всю глотку ребенка – крохотное существо в розовом платьице с оборками – стали передавать из рук в руки. Тетушки пересели, стул рядом с Фрэнсис освободился. Это место занял симпатичный мужчина примерно одних лет с ней, который представился Эвартом и пожал ей руку горячими жесткими пальцами. Он тоже родственник? Нет, он не очень близко знает семью. Он работает шофером у Ллойда и на вечеринку явился в одиночку. Заметив, что бокалы у Фрэнсис и Лилианы пусты, он встал и отошел, чтобы их наполнить. Но по возвращении заговорил именно с Фрэнсис.

– Как вам погодка, а? – Он вытирал шею носовым платком.

– Не самая лучшая для вечеринки.

– Не самая лучшая для любого мероприятия в Лондоне – и точка. Хочу выбраться за город. – Эварт сунул платок в карман. – Думаю прокатиться в Хэмптон-Корт в одно из ближайших воскресений.

Он сделал ударение на слове «прокатиться», и Фрэнсис, поднося бокал к губам, спросила:

– У вас собственный автомобиль?

– Не совсем. Я беру автомобиль у одного моего приятеля, когда мне надо. В свое время я помог ему устроиться на работу, и теперь он передо мной в неоплатном долгу. Да, пожалуй, в Хэмптон-Корт и съезжу. Может, возьму маленькую гребную шлюпку на Темзе.

– А почему не в Хенли? – Перед мысленным взором Фрэнсис внезапно возникла маленькая гребная шлюпка, и в ней – они с Лилианой.

– Хенли… – Эварт задумчиво потер красивый подбородок. – Про Хенли я не подумал.

– Или в Виндзор?

– Нет, Хенли – самое то. В Хенли можно замечательно провести день. Прогуляться вдоль реки, покататься на лодке.

– Покормить уток.

– Покормить уток. И закончить славным чаепитием.

Они с Фрэнсис обменялись улыбкой. Глаза у него были голубые, как корнуоллский фарфор, коротко стриженные светлые волосы курчавились наподобие овечьей шерсти. Он был из тех простых парней, которые еще двадцать, даже десять лет назад и помыслить не могли о том, чтобы сидеть и свободно разговаривать с женщиной вроде Фрэнсис, из ее круга. Эварт отпил глоток пива, аккуратно вытер губы и пошарил в жилетном кармане.

– Хотите сигарету?

Разговор про Хенли заметно его взбодрил. Он перестал досадовать на жару и подробно рассказал Фрэнсис, как недавно провел выходные в Брайтоне. Он поехал туда с другом – не с тем, у которого автомобиль, а с другим. Вечером на набережной они посмотрели представление «Дикий Запад». Пока сам не увидишь, какие номера вытворяют эти ребята с лассо и томагавком, в жизни не поверишь, что такое возможно…

Фрэнсис слушала вполуха, кивая, улыбаясь, но ни на миг не забывая о близком присутствии Лилианы и чувствуя, как бежит время, секунда за секундой, удар за ударом сердца.

К половине десятого небо начало темнеть, и кружевные шторы на окнах приобрели желтый электрический блеск. Несколько детей уже вернулись в гостиную и тянули своих родителей за руки: они хотят домой, они устали, так нечестно, ну пойдемте же. Один малыш забрался к матери на колени и попытался зажать ей рот ладошкой: «Хватит разговаривать!» Она мягко оттолкнула ручонку от лица и продолжала болтать с соседкой. Но к десяти гости стали потихоньку собираться. Довольно большая группа возвращалась в Уолворт, с детьми и тетушками. Миссис Вайни уходила с ними – если, конечно, она сумеет вылезти из кресла. Чтобы поднять тучную даму на ноги, потребовались усилия всех четырех ее дочерей. Остальные присутствующие подбадривали женщин веселыми возгласами, мальчишки издавали губами звуки, похожие на хлопки бутылочных пробок.

Когда миссис Вайни наконец утвердилась на ногах, утирая выступившие от смеха слезы, Лилиана тихо сказала Фрэнсис:

– Я провожу маму с Верой до калитки. Скоро и мы с тобой пойдем. Еще немного посидим и пойдем, хорошо?

– Да, как тебе угодно.

– Точно?

– Да, конечно.

Лилиана положила ладонь на плечо Фрэнсис и улыбнулась, глядя ей в глаза; после всех поцелуев, запечатленных на щеках тетушек, племянников и племянниц, губная помада у нее размазалась. Она двинулась с места медленно, до последнего момента не отнимая руки от плеча Фрэнсис, которая с трудом подавила желание потянуться за ней, чтобы продлить прикосновение.

Как только Лилиана вышла, комната стала самой обычной. Эварт по-прежнему сидел рядом, рассказывая о своих автомобильных поездках в Мейдстон и Гилфорд. Однажды он за день успел домчаться до Глостера и вернуться обратно. Когда он умолк, чтобы закурить очередную сигарету, Фрэнсис встала:

– Мне нужно пойти попудрить нос.

– А я пока налью вам еще, – сказал Эварт так, будто они были старыми добрыми друзьями.

Маленький мальчик в холле показал, где находится туалет. Фрэнсис поднялась на промежуточную лестничную площадку и обнаружила там двух женщин, стоящих в ожидании. Она прислонилась спиной к стене и тоже стала ждать, радуясь возможности задержаться здесь на несколько лишних минут. Женщины, разрумянившиеся от спиртного и настроенные на общительный лад, отпускали шуточки насчет своих слабых мочевых пузырей. Во дворе есть уборная, сказали они, но ею пользуются мужчины. Туда лучше не соваться – все мужики страшные свинтусы!.. Ко времени, когда настала очередь Фрэнсис, на площадке никто больше не появился, никто у туалета не топтался. Она сидела на унитазе, уперев локти в обтянутые чулками колени, и прислушивалась к веселым голосам, доносившимся снизу. Матовое окошко у нее над головой было приоткрыто, и вечернее небо казалось прохладным и влажным – так и хотелось протереть им лицо и руки.

Когда Фрэнсис приводила себя в порядок, внизу загремел патефон. Спустившись по лестнице, она столкнулась в холле с Эвартом. Она совсем про него забыла. В руке у него был ее бокал.

– Куда же вы запропастились? – воскликнул он почти обиженно. – Крюшон уже теплый как не знаю что!

Фрэнсис улыбнулась, но посмотрела мимо него:

– Вы не видели мою подругу?

– Девушку, что сидела рядом с вами? Все пошли танцевать в заднюю комнату, вы едва не пропустили самое интересное.

– Моя подруга тоже танцует?

– Да, вроде. Хотите к ней присоединиться?

Не дожидаясь ответа, Эварт повел Фрэнсис в заднюю комнату, где прежде играли дети. Теперь свет там притушили, ковер скатали и поставили в угол. Патефон орал на полную громкость, и четыре-пять пар уже танцевали. Лилиана была в паре с красавцем-кузеном, похожим на кинозвезду. При виде Фрэнсис она немного от него отстранилась и крикнула веселым, чуть извиняющимся тоном.

– Они меня не отпускают, пока я не потанцую!

– Да, давайте потанцуем, – сказал Эварт, стоявший рядом с Фрэнсис.

Она улыбнулась Лилиане, но решительно помотала головой:

– О нет, я танцую как слон.

– Уверен, вы на себя наговариваете.

Эварт положил ладонь ей на поясницу, мягко подталкивая вперед.

Фрэнсис, по-прежнему смотревшая на Лилиану, вздрогнула от неожиданного прикосновения:

– Что такое? Нет, я правда не танцую!

Он поводил вверх-вниз большим пальцем, щекоча ей спину.

– Честно говоря, из меня тоже танцор не ахти. Тогда давайте просто посидим.

Опять не дожидаясь ответа, Эварт повлек ее к дивану. Диван был маленький, рассчитанный на двоих; там уже сидели парень с девушкой, и оставался всего лишь фут свободного места. Фрэнсис подумала, что Эварт хочет усадить ее одну, но при их приближении девушка услужливо перебралась к парню на колени, и, когда Фрэнсис села, Эварт умудрился втиснуться с ней рядом.

– Хорошо, что мы оба такие миниатюрные!

Фрэнсис миниатюрной не была, а уж он тем более. Теперь поведение Эварта переменилось, стало игривым и каким-то собственническим. Он сказал что-то насчет патефона, Фрэнсис толком не расслышала. Потом упомянул танцевальный зал в Катфорде, куда иногда ходит, – она там бывала когда-нибудь? Нет, не бывала. Фрэнсис отвечала нарочито рассеянно, делая вид, что слушает музыку. Наконец Эварт оставил попытки втянуть ее в разговор и, казалось, вполне довольствовался тем, что просто сидел нога на ногу, покачивая носком ботинка. Поначалу Фрэнсис притворялась, будто поочередно наблюдает за всеми танцующими парами, с эдаким добродушно-снисходительным видом. Но взгляд ее – точно стрелка компаса, всегда указывающая на север, – снова и снова устремлялся к Лилиане, и вскоре Фрэнсис с наслаждением наблюдала только за ней одной.

Как она и предполагала, танцевала Лилиана превосходно.

Кузен тоже танцевал отлично, и сейчас, когда заиграла популярная песенка, они стали тщательнее следить за своими движениями. На пятачке в несколько квадратных футов – на большее в маленькой комнате, полной народа, рассчитывать не приходилось – они умудрялись делать эффектные шаги и вращения. В какой-то момент кузен оторвал Лилиану от пола и закружился с ней на месте, а когда опустил, она звонко рассмеялась, кинув взгляд на Фрэнсис, и у Фрэнсис возникло ощущение, что смех предназначался только ей одной.

– Развеселая у вас подружка, – сказал Эварт на ухо.

Фрэнсис кивнула:

– Да, она такая.

– Она малость перебрала. Завтра утром очень пожалеет.

Но Фрэнсис знала: спиртное здесь ни при чем.

Лилиана заметила, что они ее обсуждают, и слегка отклонилась от своего партнера:

– Что вы там про меня говорите?

– Ничего.

– Я тебе не верю!

Она продолжала смотреть на Фрэнсис поверх плеча кузена – все время старалась встретиться с ней глазами, но при этом делала вид, будто пристальный взгляд Фрэнсис ее смущает, и один раз даже махнула рукой, словно веля отвернуться: мол, не отвлекай меня от дела. Эварт и кузен начали переглядываться, пожимая плечами. В паузе между песнями Фрэнсис услышала, как кузен говорит Лилиане: «Ты сегодня шальная какая-то. Мне прям боязно танцевать с такой шальной девчонкой». Но она вцепилась в него, протестуя, не отпустила от себя – и снова расхохоталась, и снова посмотрела на Фрэнсис, и снова Фрэнсис почувствовала, что смех предназначается ей, и никому больше.

Эварт наклонился поближе:

– У вас с подружкой явно что-то на уме. Ее забавляет, что вы сидите здесь со мной?

– Не думаю, – ответила Фрэнсис, не понимая, о чем он.

– Мне кажется, она вас поддразнивает. Она ведь замужем?

– Да.

– Я так и понял. Хотя по ней не скажешь. На месте мужа я бы ее хорошенько отшлепал… А вы?

– Да, я бы тоже отшлепала.

Эварт беззвучно хохотнул:

– Нет, я про другое. У вас есть парень? Уж не поэтому ли ваша подружка веселится? Надеюсь, он не явится и не поставит мне фингал под глазом?

До чего же лицо у него симпатичное, подумала Фрэнсис. Не найдясь с ответом, она приняла чопорный вид и отвернулась. Но тут же осознала, что не испытывает к Эварту ни малейшей неприязни. А испытывает, если подумать, странное искушение откинуться к нему на плечо, ощутить крепкое давление его бедра на свое бедро. Должно быть, Эварт почувствовал в ней эту внезапную податливость, эту готовность уступить: когда сковородное шипение следующей пластинки сменилось громом музыки, Фрэнсис расслышала довольный смешок, вырвавшийся у него.

Лилиана наконец сменила партнера и теперь танцевала с худым белокурым пареньком из кучки молодежи, толпившейся у противоположной стены. В танце он провел Лилиану к своим приятелям, хохоча и перекидываясь с ней шуточками. Другие пары окружили их, загораживая от Фрэнсис, – теперь она лишь изредка видела мельком белое платье и чулки, блестящие черные волосы, смазанные красные губы. Отглотнув еще немного крюшона, она почувствовала, как Эварт придвинулся теснее, прижался коленом к ее колену. Ухо Фрэнсис обдало теплым дыханием, и она поняла, что он повернулся к ней и положил руку на спинку дивана у нее за плечами. Когда он заговорил, голос защекотал ухо, будто осиное жужжание.

– Так как насчет поездки в Хенли?

– В Хенли? – переспросила она, не отнимая бокала от губ.

– Ну да, в Хенли. Говорю же, я могу взять машину у своего приятеля в любое время, когда захочу. Славный маленький автомобиль красного цвета. Что скажете?

Лилиана с белокурым пареньком наконец отошли от компании молодых ребят. Они танцевали полупьяное аргентинское танго, прижавшись друг к другу щеками. Время от времени Лилиана отстранялась от партнера и жаловалась, что у него щетина колючая или что он все ноги ей оттоптал, но не сопротивлялась, когда он вновь притягивал ее к себе.

– Так что скажете? – повторил Эварт.

– Ой, не знаю даже… – Фрэнсис говорила, не глядя на него и по-прежнему держа бокал у губ. – Я всегда очень занята. – Потом она напрягла ум и вспомнила проверенную отговорку времен своей юности. – Моя мать ужасно старомодна в подобных вопросах.

Эварт рассмеялся и шутливо толкнул ее локтем:

– Вам же не нужно на все спрашивать позволения у мамочки?

Фрэнсис тоже рассмеялась:

– Не нужно, в общем-то.

– В любом случае я могу зайти к вам, все чин чинарем. Чтобы ваша матушка увидела, какой я надежный малый. Держу пари, я ей понравлюсь.

Фрэнсис кивнула, по-прежнему улыбаясь, по-прежнему не глядя на него.

– Ну, в чем-то понравитесь, в чем-то нет.

– Да бросьте! Понравлюсь во всех отношениях.

Эварт говорил так, будто все уже решено. Когда он закинул руку на спинку дивана, пиджак на нем распахнулся, и Фрэнсис буквально физически ощущала жар, исходящий от него, от нагретых металлических пуговиц жилета. Было в этом крупном горячем теле что-то необъяснимо притягательное: Фрэнсис ясно поняла, что, если повернет лицо к Эварту, он ее поцелует. Продолжая наблюдать за Лилианой, гибко и упруго двигавшейся в объятиях белокурого партнера, она уже почти решилась повернуться, поцеловаться – почему бы и нет, собственно говоря? Она отпила еще глоточек теплого крюшона, закрыла глаза и снова почувствовала жаркое дыхание Эварта на своей щеке, пахнущее пивом, но одновременно по-юношески свежее.

Кто-то легонько толкнул ее носком туфли в ногу. Открыв глаза, она увидела перед собой Лилиану. Пока меняли пластинку, Лилиана оставила своего партнера и теперь хотела потанцевать с ней. Фрэнсис вскинула ладонь – о нет! Лилиана схватила ее за руку и попыталась поднять с дивана.

– Нет! – вслух сказала Фрэнсис, расплескивая свой напиток и поспешно ставя бокал на столик рядом.

– Да! – упорствовала Лилиана, не ослабляя хватки. – Пойдем!

Она упрямо выдвинула челюсть и тянула тем сильнее, чем больше Фрэнсис сопротивлялась – теперь уже обеими руками, больно впиваясь ногтями ей в запястье. Наконец Фрэнсис сдалась и неохотно встала с Лилианой в исходную танцевальную позицию. Эварт передвинулся на освободившееся место и, добродушно ухмыляясь, наблюдал за ними.

Заиграла музыка, опять танго. С положением рук они разобрались не сразу.

– Кто ведет?

– Не знаю.

Они сделали несколько шагов и запнулись, потом еще несколько – и снова запнулись, но в конечном счете вышли на подобие медленного тустепа и просто переступали взад-вперед, в то время как все остальные пары то резко приседали в танце, то вскидывались и стремительно кружились. Но даже незамысловатый тустеп у них получался плохо: ноги заплетались, ладони обильно потели. Время от времени, чтобы не столкнуться с какой-нибудь парой, они прижимались друг к другу грудью или бедрами – и тотчас же отстранялись, шутливо гримасничая. Фрэнсис уже устала раздвигать губы в улыбке, а Лилиана все заливалась смехом, будто не в силах остановиться, и повторяла снова и снова: упс!.. о господи!.. ой, извиняюсь!..

– Нет, это я извиняюсь.

Пластинка крутилась, казалось, целую вечность. Они танцевали и танцевали, без всякого ритма, без всякого удовольствия. Однако, когда музыка прекратилась, они остались стоять среди других пар, не размыкая рук. А когда все-таки отступили друг от друга, Фрэнсис показалось, что пространство между ними упруго растянулось, как нечто живое, и пытается снова сжаться.

Все с теми же неподвижными делаными улыбками они отошли к группе молодых парней и девушек, которые собрались вокруг патефона и бурно обсуждали, какую пластинку поставить. Лилиана взглянула через плечо на Фрэнсис и сказала сквозь шум и гам:

– Он тебя ждет, тот парень. Как его зовут? – Она говорила весело, но с легкой дрожью в голосе. – Ты его покорила. Он тобой совершенно очарован.

После секундного колебания Фрэнсис ответила:

– Это твоя заслуга.

Лилиана недоуменно приподняла брови:

– В смысле?

– Он очарован мной потому лишь, что я очарована тобой – сияю отраженным светом, так сказать. Значит, это твоя заслуга.

Выражение лица у Лилианы переменилось. Она потупила глаза и приоткрыла губы. Сердце у нее забилось чаще, словно подскочив к самой ямочке под горлом и запульсировав там, – подобное Фрэнсис уже видела однажды. Когда она насчитала шесть ударов, семь, восемь, девять, Лилиана подняла взгляд и тихо произнесла:

– Отвези меня домой, а?

Она сказала это таким тоном, будто давала на что-то согласие, признавала свое соучастие в чем-то. Фрэнсис нашарила ее руку, коротко пожала, а потом отпустила и решительно направилась к двери. При виде этого Эварт начал подниматься с дивана, но она молча прошагала мимо, прямо в холл, где принялась искать в куче шляп и сумок свои с Лилианой вещи.

Чуть погодя Фрэнсис вскинула глаза и обнаружила, что Эварт вышел за ней следом и изумленно на нее смотрит.

– Никак вы уже уходите?

Фрэнсис постаралась принять извиняющийся вид:

– Да, к сожалению. Моя подруга… Ей немного нехорошо.

– Оно и неудивительно, если столько выпьешь! А что, за ней больше некому присмотреть?

– Да нет, спиртное здесь ни при чем… дело в жаре, я думаю. И нам нужно успеть на поезд, ехать-то долго.

– Всего лишь до Камберуэлла, насколько я понял?

– Да, но…

– Мне ехать в том же направлении. Я провожу вас на станцию.

– Нет, не надо, – быстро сказала Фрэнсис. – Моя подруга… ей страшно неловко. Правда не надо. Пожалуйста.

Эварт уже отыскал свою шляпу и теперь нерешительно стоял с ней в руках.

– Но мы с вами так славно общались.

– Да, я была очень рада познакомиться.

– А что насчет нашей поездки?

– О…

Из гостиной вышла Нетта, с пустыми бокалами в руках. Фрэнсис с облегчением повернулась к ней:

– Доброго вам вечера, миссис Роулингс. Все было очень, очень мило. Мы с Лилианой уже уходим.

– О, вот как? Эварт проводит вас на станцию?

– Нет, я уже сказала, не стоит утруждаться.

– Ее подружка против, – встрял Эварт. – Она себя неважнецки чувствует.

– Какая еще подружка? – Едва Нетта договорила, как в холле появилась Лилиана.

– Да вон та дамочка.

– Это моя сестра. Что с тобой, Лилиана?

Лилиана, щурясь от яркого света, убрала волосы за ухо:

– Да ничего. – Она не смотрела на Фрэнсис. – Устала немножко, и все.

– Если ты устала, почему бы Эварту не проводить вас? Ну или Ллойду… – Ее муж как раз появился из кухонной двери. – Ллойд, ты же проводишь Лилиану и мисс Рэй до станции?

Ллойд на миг замялся, но тут же галантно подошел. Конечно, он почтет за честь.

Лилиана запротестовала: да не глупите, у вас все-таки гости, мы не хотим расстраивать вечеринку. Но говорила она без особой настойчивости, и Фрэнсис почувствовала, как чары близости и предвкушения, опутавшие их двоих, начинают рассеиваться. Она надела свою шляпу, Эварт надел свою. Ллойд вынул из кармана часы и попытался вспомнить расписание поездов. Фрэнсис переводила взгляд с одного лица на другое, испытывая острое желание ударить кого-нибудь, обескураженная и раздраженная идиотизмом ситуации. Наконец, фальшиво рассмеявшись, она сказала самым противным своим учительским тоном:

– Господи, мы две взрослые женщины! Уж наверное мы как-нибудь сумеем сами дойти до станции!

Последовала неловкая пауза. Нетта вскинула подбородок и легонько ткнула мужа кулаком в бок:

– Видишь, Ллойд, девушки не нуждаются в твоих услугах. Они у нас слишком современные. – Казалось, она отчасти поддерживает Фрэнсис, а отчасти насмехается над ней. – Эварт, снимай шляпу и возвращайся в комнату.

Эварт снял шляпу, но с места не двинулся. Фрэнсис протянула ему руку:

– Надеюсь, мы с вами еще встретимся.

Теперь он угрюмо хмурился, словно Фрэнсис сыграла с ним дурную шутку. Возможно, так оно и было. Но Фрэнсис не чувствовала сожаления, не чувствовала вины. Просто не могла. Не могла – и все тут! Дверь была открыта, и они с Лилианой потихоньку продвигались к ней. Снова улыбки, снова рукопожатия, снова извинения… Но вот наконец они вырвались на свободу и вздохнули полной грудью, как вынырнувшие из воды пловцы. Во всяком случае, у Фрэнсис возникло именно такое впечатление: как только дверь за ними закрылась, она распластала руки и запрокинула голову, ощущая в теле блаженную легкость, почти невесомость, будто бы покачиваясь на синих волнах ночи.

Лилиана пристально посмотрела на нее, с непонятным выражением. Потом направилась к калитке, отомкнула засов, и они вышли на улицу. Не сказав ни слова, не взявшись под руку, они зашагали по тротуару. С каждой секундой чувство предвкушения, владевшее Фрэнсис, усиливалось. Когда Лилиана замедлила шаг, сердце у нее так и подпрыгнуло. «Вот оно! – мелькнуло в уме. – Наконец-то!» Она остановилась, повернулась и уже приготовилась раскрыть объятия.

Но оказалось, Лилиана сбавила шаг для того лишь, чтобы подхватить шаль, соскользнувшую с руки; мгновение спустя она двинулась дальше, все той же быстрой походкой. Фрэнсис немного замешкалась, потом нагнала ее. Обе по-прежнему не произносили ни слова. Но Фрэнсис все не решалась нарушить затянувшееся молчание, которое стало неловким и напряженным, почти физически осязаемым – от него звенело в ушах.

«В конце концов, чего я, собственно, ожидала?» – подумала она, шагая рядом с Лилианой в сторону Хай-стрит. Никаких признаний не было – только взгляд, только пожатие пальцев. Будь они мужчиной и женщиной, все было бы иначе – проще и очевиднее. Она бы взяла Лилиану за руку, и Лилиана сразу поняла бы, что это означает. И сама она тоже поняла бы! Лилиана позволила или не позволила бы увлечь себя в густую тень под деревьями, подставила или не подставила бы губы для поцелуя. Но они не мужчина и женщина, а две женщины, цокающие каблучками по тротуару, и одна из них – в белом платье, сияющем в лунном свете, как маяк.

Скоро – слишком скоро – они вышли на Хай-стрит, все еще шумную и оживленную. Вот они уже на ярко освещенной станции, в обстановке далеко не интимной. А вот уже и на платформе, полной народу. Подошел поезд, окутанный клубами дыма. Фрэнсис поискала пустое купе, но тщетно. Их занесло в вагон с толпой людей, которые рванули к поезду с улицы и теперь ликовали, что успели. Все принялись рассаживаться, хохоча и шутливо стеная. Они в жизни не бегали с такой скоростью! Дамы так вообще побили рекорд на короткой дистанции! Ох, а теперь наступила расплата! Когда состав тронулся, они все еще толкались в купе, меняясь местами.

– А ну-ка, потеснись!

– Быстренько, пересядь вон туда!

Фрэнсис всех их просто ненавидела. Будь ее воля, она открыла бы дверь и вышвырнула бы случайных соседей вон, одного за другим. Но она сидела с искусственной улыбкой, даже не пикая, когда кто-то наступал ей на ногу. Лилиана, насильственно к ней прижатая, тоже натянуто улыбалась и упорно отводила взгляд в сторону.

По крайней мере, поездка была недолгой. Попутчики весело закричали: «Всего доброго!» – когда Фрэнсис и Лилиана вышли на своей станции. Локомотив тяжело запыхтел, трогаясь с места, каблуки простучали по ступенькам платформы, таксомоторы у станции тихо урчали на холостом ходу, и последний ночной трамвай прогрохотал мимо, когда Фрэнсис с Лилианой двинулись вверх по склону холма. Потом тишину нарушал только частый стук их каблуков по тротуару. Они входили в круги света от фонарей и выходили из них; текучие тени у них под ногами то удлинялись, то сокращались. Лилиана шагала быстро, словно боясь опоздать на важную встречу, и немного сбавила шаг, только когда впереди замаячил дом. У самой калитки Фрэнсис заметила, что она смотрит на верхние окна. Занавески там были раздернуты, и за ними стояла темнота.

– Лен еще не вернулся, – пробормотала Лилиана.

Они с Фрэнсис молча переглянулись и опять, казалось, поняли друг друга без всяких слов. Они на цыпочках прошли через палисадник, и ко времени, когда остановились на крыльце, сердце у Фрэнсис колотилось с такой силой, что удары отдавались во всем теле. Она даже испугалась, как бы этот оглушительный стук не привлек к ним внимание, не выдал их присутствие. Лилиана стояла совсем рядом, касаясь ее локтем. И снова у Фрэнсис возникло острое ощущение, что пространство между ними живое и хочет сжаться.

Внезапно ключ необъяснимым образом выпрыгнул у нее из пальцев. Она не сразу сообразила, что дверь просто открыли изнутри. Машинально отшатнувшись от неожиданного потока слабого света, она увидела на пороге мать, в халате и тапочках, с полураспущенными волосами. Мать с облегчением привалилась к двери:

– Ах, Фрэнсис, слава богу, ты дома! Миссис Барбер, слава богу!

Сердце Фрэнсис, бешено стучавшее по одной причине, на миг замерло, а потом снова заколотилось, но уже по другой причине.

– В чем дело? Что случилось?

– Не волнуйся, ничего страшного.

– Да что стряслось-то?

– Мистер Барбер…

– Лен? – Лилиана, чуть отступившая назад, когда дверь отворилась, порывисто шагнула вперед. – Где он? Что с ним?

– Он в кухне… с легкой травмой. С ним приключился… несчастный случай.

Леонард сидел там за столом, при полном освещении, запрокинув голову и прижав к носу влажное кухонное полотенце. Лицо измазано в крови и грязи; рубашка и галстук тоже перепачканы кровью и грязью: карман жилета наполовину оторван; набриолиненные волосы всклокочены, и в них песок.

Увидев в дверях Лилиану, он уставился на нее поверх полотенца с видом глуповато-смущенным и одновременно негодующим.

– Я уже думал, ты никогда не вернешься! – Он зажмурился, словно от боли. – Только давай без истерик. Со мной все в порядке.

Лилиана и Фрэнсис вошли.

– Что произошло, скажи на милость?

Леонард открыл глаза:

– Что произошло? На меня напал какой-то тип, вот что! Набросился на меня, скотина такая, и отправил в нокдаун.

– В нокдаун? Ты о чем, вообще? На этом твоем ужине?

– Нет, конечно! Здесь, неподалеку. На улице!

– Всего в сотне ярдов от дома! – сказала мать Фрэнсис, проследовавшая за ним в кухню.

Фрэнсис переводила взгляд с ее испуганного бледного лица на окровавленное лицо Леонарда. У нее в голове не укладывалось. За весь вечер она ни разу о нем не вспомнила. Всего минуту назад они с его женой стояли рядом в темноте, и живое пространство между ними упруго сжималось. А теперь…

– Но кто? – спросила она. – Кто на вас напал?

Леонард сердито покосился на нее:

– Если бы я знал. Он наскочил совершенно неожиданно. Я даже кулаки не успел поднять.

– Но почему вы так рано ушли с ужина? Я думала…

– Да при чем здесь ужин? Ужин… – Он опустил глаза. – Ужин был полный отстой. Куча надутых снобов. Мы с Чарли свалили оттуда в половине десятого. Я чуть было к Нетте не поехал. Теперь жалею, что не поехал!

Фрэнсис пристально смотрела на Леонарда, по-прежнему растерянная и встревоженная, по-прежнему ничего не понимающая. Но где, спросила она, где именно произошло нападение? Не рядом же с домом? Он снова сердито зыркнул на нее. Нет, ниже по склону. Около парка? Да, около парка. Он только-только вышел из трамвая. Шел себе тихо-мирно, как вдруг услышал топот позади. Обернулся – и тут же получил удар в физиономию, от которого полетел на землю. Вероятно, вырубился на пару секунд, точно не помнит. Но когда он кое-как поднялся на ноги, мерзавца уже и след простыл. Оглушенный, весь в крови, он добрался до дома – и страшно перепугал ее мать, которая уже ложилась спать. Миссис Рэй провела его в кухню, налила стаканчик бренди, попыталась промыть раны. У него ссадины на руках, но это пустяки. Вот с носом дело хуже: кровотечение все не унимается.

Леонард рискнул отнять полотенце от лица. Нос и усы у него были измазаны загустевшей липкой кровью. Из одной ноздри выдулся кровавый пузырь и лопнул.

– Ох, Ленни… – пролепетала Лилиана.

Он поспешно прижал полотенце обратно к лицу и запрокинул голову:

– Не надо, не говори ничего! Болит чертовски.

– Господи, крови-то сколько!

– Я не виноват. Она никак не останавливается.

– Ты весь в ней перепачкался! И все кругом залил.

Она смотрела на пол, по которому тянулся жутковатый след из красных клякс.

Осторожно переступив через них, чтобы не запачкать замшевые туфли, Фрэнсис встала спиной к кухонной стойке. Кухня казалась битком набитой людьми, непривычно тесной – слишком маленькой для такого переполоха. Фрэнсис все еще не сняла шляпу, вечерняя сумочка все еще висела у нее на запястье. Положив шляпу и сумочку на стойку, она сказала:

– Но я все-таки не понимаю. Кто на вас напал и почему?

Леонард промокал ноздри, с отвращением косясь на свои перепачканные кровью пальцы.

– Я же сказал уже! Понятия не имею.

– Как он выглядел хотя бы?

– Я не рассмотрел толком! Думаю, это был один из безработных, которые постоянно здесь шляются. Пытаются раздобыть денег и все такое.

– Из демобилизованных?

– Не знаю. Да.

– Он хотел вас ограбить?

– Не знаю. Он не дал мне возможности выяснить – ударил и сразу убежал. Должно быть, нервишки сдали… или заметил кого-то поблизости. Хотя на самом деле там никого не было. Мне пришлось добираться до дома в одиночку. Я думал, он сломал мне нос. Возможно, и впрямь сломал. По ощущениям чертовски похоже.

Мать Фрэнсис выдвинула стул, громко проскребший ножками по полу.

– Какой кошмар! Я хотела сбегать к миссис Доусон, вызвать по телефону полицию…

– Не надо никакой полиции, – сказал Леонард, опять сердито хмурясь. – Смысла нет.

– Но вдруг он нападет еще на кого-нибудь, мистер Барбер? А в следующий раз это может оказаться женщина. Или пожилой человек. Фрэнсис, к тебе приставал какой-то демобилизованный. Помнишь, несколько недель назад? Еще разговаривал с тобой крайне грубо. Как думаешь, это может быть тот же самый тип?

– Нет, конечно, – сварливо сказал Леонард, прежде чем Фрэнсис успела ответить. – Это может быть любой из десятка тысяч. Их полно в Лондоне. Я знавал таких парней в армии. Им невыносима мысль, что кто-то сумел наладить свою жизнь. Он увидел меня, такого чистенького и нарядного, и решил немного поразвлечься. Славная забава для субботнего вечера! Швырять приличных малых в сточные канавы на Чемпион-Хилл. – Он потрогал переносицу. – Черт, больно! – Потом посмотрел на жену. – По-твоему, так сильно и должно болеть? Такое ощущение, будто раскаленная кочерга в нос воткнута.

Лилиана опасливо приблизилась к мужу, и он снова отнял полотенце от лица. Но при виде крови она резко отшатнулась, и Леонард, раздраженно цокнув языком, обратился к Фрэнсис:

– Взгляните, пожалуйста, а? Скажите, что думаете.

Фрэнсис подошла и повернула его голову к свету. Кровь из носа по-прежнему текла, довольно обильно. Ну что, сломан, нет? Она понятия не имела. В самом начале войны Фрэнсис ходила на курсы домашних медсестер, но уже почти все забыла. Зрачки у него вроде нормального размера… Она предложила вызвать врача. Однако Леонард воспротивился с той же решимостью, с какой отказался обратиться в полицию.

– Нет, не хочу, чтобы кто-нибудь меня ощупал, а после выставил немалый счет за визит. Бога ради, во Франции мне и похуже приходилось. Вы не можете просто заткнуть мне чертов нос, а? Затолкать в него что-нибудь?

Выбора не оставалось. Ничего не поделать.

Развязать серебристые шнурки на манжетах было все равно что окончательно распрощаться со всеми надеждами, которые сулил сегодняшний вечер. Но Фрэнсис засучила рукава, повязала фартук, принесла бинты из аптечки и постаралась остановить кровотечение. Когда она начала вставлять в ноздрю первый марлевый тампон, Леонард подпрыгнул, как вспугнутый заяц, и схватился за край стола. Но потом угрюмо сидел со сложенными на груди руками, явно злясь на свою беспомощность. Когда Лилиана наклонилась, чтобы смахнуть песок у него с воротника, он процедил сквозь зубы:

– Ты еще здесь? Вся в белом – и не боишься испачкаться в крови?

Фрэнсис никогда еще не видела Леонарда таким раздраженным, таким сердитым на весь мир и себя самого. Ко времени, когда обе ноздри были плотно заткнуты тампонами, он выглядел как несчастный мальчишка, побитый в драке. Он снова осторожно потрогал переносицу, затем осмотрел свою испорченную одежду. Подергал клапан отодранного жилетного кармана, взглянул на грязные ногти, оценил понесенный ущерб, моральный и физический, и горестно прогундосил:

– Боже, ну и вечерок!

Да уж, думала Фрэнсис, тщательно ополаскивая руки и принимаясь наводить порядок в кухне. Ну и вечерок! Вернее, ну и развязочка! Лицо матери по-прежнему было белее мела. У нее самой сердце все еще билось неровно. От вида крови ее слегка мутило. А Лилиана, которую она взяла за руку в задней комнате Нетты, Лилиана, которая посмотрела ей в глаза и попросила «отвези меня домой», – та Лилиана была для нее потеряна, она бесследно исчезла, вновь затянутая в омут супружеской жизни.

Пока Фрэнсис занималась носом Леонарда, Лилиана безмолвно стояла рядом, болезненно-бледная и встревоженная. Вспоминала ли и она тоже тот момент в задней комнате у Нетты? Казался ли он ей необъяснимым сейчас? Истолковала ли она несчастное происшествие с мужем как некий знак, некое предостережение? Поднимаясь со стула, Леонард пошатнулся, и Лилиана быстро шагнула вперед и подхватила его под локоть. Только убедившись, что он твердо стоит на ногах, она взяла его шляпу и собрала свои вещи. На Фрэнсис она ни разу не взглянула.

– С вами все будет хорошо? – спросила Фрэнсис.

Ответил ей Леонард, своим новым гнусавым голосом:

– Да, сейчас приму аспирин или что-нибудь вроде и попробую заспать это дело. Надеюсь, к утру полностью оклемаюсь! И да, спасибо вам, Фрэнсис. – Теперь он говорил просто устало. – И вам огромное спасибо, миссис Рэй. Боюсь, я вас здорово напугал. Ты взяла мою шляпу, Лили? Она тоже испорчена, полагаю. Вот черт!

Леонард с негодованием воззрился на свой смятый грязный котелок, потом запрокинул голову и нашарил руку жены, которая тотчас же повела его прочь. Лилиана на ходу обернулась, чтобы тоже поблагодарить хозяек дома за помощь, но, когда она встретилась взглядом с Фрэнсис, в глазах у нее не отразилось ровным счетом ничего.

– Бедный мистер Барбер! – воскликнула мать, едва их шаги стихли наверху. – Ну возможно ли поверить в такое? Ох, как вспомню его окровавленное лицо в темноте за дверью! Я думала, меня удар хватит. Очень, ну очень жаль, что он не позволил нам вызвать врача.

Фрэнсис убирала со стола. Взяв окровавленное полотенце, она на миг застыла в нерешительности, а потом сунула его в печную топку, в раскаленные угли.

– Наверное, он ужасно сконфужен.

– Сконфужен?

– Ну да… не знаю… вот так вот получить по физиономии на улице… Мужчины воспринимают подобные вещи очень болезненно.

– Да, мистер Барбер был совершенно не в себе. Нет, ну надо же такому случиться!

– Ничего, он это как-нибудь переживет. В конце концов, все могло обернуться гораздо хуже. Если бы нападавший был вооружен…

– Ах, не говори даже!..

– Скажем, ножом…

– Не надо, Фрэнсис! Господи, вот ужас-то. Неужели это война такое сотворила? Превратила обычных молодых людей в настоящее зверье? Не понимаю, хоть убей!

– Постарайся не думать об этом. Завтра утром у мистера Барбера будут жуткие синяки под глазами, но в остальном он будет в порядке. А к понедельнику уже начнет хвастаться приключением. Вот увидишь.

Возможно, дело было в эмоциональном потрясении, но Фрэнсис не испытывала подлинного сочувствия к Леонарду. Даже мать сейчас вызывала у нее легкое раздражение. Время уже перевалило далеко за полночь, но о том, чтобы пойти спать, ни одна из них не помышляла. В доме стояла напряженная, нервная атмосфера, какая на памяти Фрэнсис всегда устанавливалась после разных чрезвычайных событий: апоплексических припадков отца, налетов цеппелинов. И частью своего существа она по-прежнему оставалась с Лилианой. Она услышала, как в кухне наверху зашумела вода. Потом тяжело стукнуло ведро, поставленное на пол: должно быть, Лилиана замачивала мужнину одежду.

Плита сохранила еще достаточно тепла, чтобы разогреть две чашки какао. Фрэнсис щедро плеснула бренди в обе, и они выпили какао в спальне матери. Наконец напряжение начало потихоньку отпускать.

Устраиваясь поудобнее на подушках, мать даже вспомнила про поход Фрэнсис в гости.

– Я не спросила, как у тебя прошел вечер, Фрэнсис. Вы с миссис Барбер хорошо провели время?

– Да, было весело.

– Уверена, ты вызвала всеобщее восхищение. И что ждало тебя дома! А возвратись вы получасом раньше, когда тот человек шатался по улице!.. Страшно представить!

Да, действительно страшно представить. Но все же Фрэнсис представила – и с удивлением поняла, что решительно не в силах поверить, будто им грозила опасность. Она вызвала в воображении темную улицу, по которой идут они с Лилианой. Затем мысленно перенеслась дальше назад, сначала в поезд, потом на улочки Клэпэма. Я сияю твоим отраженным светом, Лилиана.

Момент был упущен – он виделся подобием слабо мерцающей блесны на длинной натянутой леске, которую никогда уже не намотаешь обратно на катушку.

В кухне по-прежнему ярко горел свет. С минуту Фрэнсис стояла у стола, глядя в пустоту. Часы показывали без десяти час, но одна мысль о том, чтобы сейчас подняться наверх и лежать без сна в жаркой комнате… Нет, только не это! Фрэнсис вымыла чашки из-под какао. Вымыла эмалированный ковшик, в котором подогревала молоко. Потом посмотрела на пол, весь в мерзких кровавых кляксах, и решила вымыть его тоже. Она сняла туфли и чулки, принесла ведро.

Кровь, засохшая и потемневшая на каменной плитке, под мокрой тряпкой обретала свой обычный цвет. Ко времени, когда Фрэнсис закончила, вода в ведре была цвета шиповникового чая. Она вынесла ведро во двор и с неуклюжей осторожностью вылила в сточную канаву, опустив пониже, чтобы не забрызгать платье. Небо над головой было все таким же бездонным, густо-чернильным.

Вернувшись в кухню, она обнаружила там Лилиану.

Лилиана стояла у самой двери в коридор, с упавшими на размазанные глаза волосами, в ночной рубашке и халате, тоже босиком.

Когда Фрэнсис поставила ведро на пол, она тихо проговорила:

– Значит, ты здесь.

– Да.

– Я не слышала, чтобы ты поднималась, и решила, что ты сидишь с матерью.

– Я поняла, что не засну, если лягу.

– Мне тоже не спится.

– Как там Леонард?

Лилиана задумчиво пощипала нижнюю губу:

– Все в порядке. Он уже уснул. Кровотечение прекратилось, как только он лег.

– Ужасное происшествие. Мне очень жаль.

Лилиана не ответила – просто стояла и смотрела на нее через ярко освещенную кухню, рассеянно пощипывая губу. Что ей надо? Фрэнсис не знала. И уже не была уверена, что хочет знать. Все эти перепады настроения порядком утомили. Вечер чрезмерно растянулся и, как следствие, утратил напряжение. Она прошла в судомойню, чтобы помыть руки, а когда вернулась в кухню и увидела, что Лилиана уходит, испытала почти облегчение.

Но сразу же стало ясно, что Лилиана никуда не уходит – а выглядывает в коридор, проверяя, нет ли кого поблизости. А вот она поворачивается, вот набирает воздуху в грудь, вот делает шаг вперед – отталкивается от дверного косяка, словно осторожно, но решительно вступая в холодную воду.

А потом, уже без всяких над собой усилий, без всяких колебаний и заминок, Лилиана подошла к Фрэнсис и прикоснулась губами к ее губам.

В первую секунду-две поцелуй был совершенно безжизненный: прохладный, сухой и целомудренный – так целуют ребенка. И у Фрэнсис мелькнула мысль, что, вероятно, в конце концов, ничего больше Лилиане и не надо, – вероятно, и ей самой ничего больше не надо; что сейчас они могут отстраниться друг от друга и между ними все останется по-прежнему. Но они не отстранились. Они длили этот целомудренный поцелуй, и оттого, что они его длили, поцелуй перестал быть целомудренным. А в следующий миг, не разнимая губ, они обнялись и прильнули друг к другу. Лилиана, в своей тонкой ночной рубашке и атласном халате, была все равно что голой, и они чуть покачнулись, смыкая объятия теснее, когда она прижалась к Фрэнсис грудями, бедрами, всем телом и раскрыла податливые влажные губы… Такого у Фрэнсис никогда еще не было. Она вдруг словно бы сбросила кожу – и целовала не только губами, но оголенными нервами, мышцами, самой своей кровью: наслаждение почти невыносимое. Наконец они оторвались друг от друга, тяжело дыша, с бешено колотящимися сердцами. Лилиана тревожно оглянулась на дверь и прошептала:

– Мы не должны, Фрэнсис.

Фрэнсис взяла ее за плечи:

– Ты не хочешь?

– Вдруг кто-нибудь войдет…

– Леонард?

– Нет, он вряд ли. Но твоя мать…

– Она наверняка уже спит. А если выйдет из спальни – мы услышим. Позволь мне поцеловать тебя еще раз.

– Подожди. Я не… у меня голова кружится.

– Прошу тебя, пожалуйста.

– Но если Лен или твоя мать…

– Тогда давай выйдем. В сад.

Лилиана почти улыбнулась:

– Что? Ты с ума сошла!

– Или спрячемся где-нибудь. Вот здесь. – Фрэнсис потянула ее к судомойне. – Нас никто не увидит. Я запру дверь.

Лилиана слабо дернулась прочь и повторила:

– Ты с ума сошла!

– Я не могу тебя отпустить. – Это было все равно что прикасаться к воде, когда умираешь от жажды; все равно что держать в руке кусок хлеба, когда изнываешь от голода. – Пожалуйста. Пожалуйста. Не уходи. Еще один поцелуй, и все. Обещаю.

И после минутного колебания Лилиана сдалась. Бесшумно ступая босыми ногами, они перешагнули через порог. Фрэнсис тихо затворила дверь, осторожно задвинула скрипучую щеколду.

После ярко освещенной кухни темнота показалась непроглядно-черной – и привела в растерянность и замешательство. Фрэнсис такого не ожидала. Внезапно она испугалась. Лилиана права. В кухню может войти мать. И Леонард лежит наверху с носовым кровотечением! О чем они, вообще, думают? Как объяснят, если что, почему заперлись на щеколду?

Но глаза уже привыкали к темноте. И Лилиана стояла рядом – бледное мерцание, расплывчатое светлое пятно. Фрэнсис подалась к ней, взяла лицо в ладони, провела большими пальцами по губам – прохладным, гладким, влажным. Она их поцеловала, водя языком по собственным пальцам и рядом с ними. Потом ее руки влажно скользнули ниже, к горлу Лилианы, к шелковистой коже над вырезом ночной рубашки.

Она нащупала три твердые круглые пуговки. Расстегнула одну, другую…

– Можно?

Она почувствовала, как Лилиана заколебалась. Но третья пуговка уже была расстегнута, и Фрэнсис уже раздвинула рубашку, уже наклонилась, целуя, лаская руками, снова целуя. И наконец Лилиана с глубоким, прерывистым вздохом подалась навстречу прикосновениям. Груди у нее были теплые, невероятно тяжелые, с невероятно твердыми сосками. Фрэнсис слышала глухой частый стук – стук Лилианиного сердца – и все целовала, целовала в такт ударам.

Она уже не думала о матери. Не думала о Леонарде, лежащем в комнате наверху. Они опять слились в объятии, лихорадочно-возбужденном, которое длилось и длилось, заставляя растворяться друг в друге, заставляя забыть о всякой осторожности, обо всем на свете. Фрэнсис подняла подол Лилианиной ночной рубашки, скользнула ладонью по голым ляжкам и ягодицам, стала водить пальцами по коже, такой горячей, такой гладкой, такой упругой.

Но когда ее рука плавно переместилась к жесткой курчавой поросли между ног, Лилиана вздрогнула и немного отстранилась. Сама потрогав там, она недоверчиво проговорила:

– Я вся мокрая!

– Давай отойдем вон туда, – задыхаясь, попросила Фрэнсис.

– Нам надо остановиться. Это уже слишком.

– Я не могу. Я безумно хочу. А ты?

Пока они горячо перешептывались, Лилиана позволила подвести себя к раковине, оперлась на нее и раздвинула ноги, впуская в себя осторожные пальцы Фрэнсис. Почти сразу она задвигала тазом в такт скользящим движениям пальцев – сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, все крепче напирая на руку Фрэнсис. Одно бедро она просунула между бедрами Фрэнсис, и та неловко переместилась, зажимая его между ног, начиная тереться о него промежностью. Задранная юбка ее платья скомкалась, атласные вставки измялись самым плачевным образом, и почему-то это заставило Фрэнсис стиснуть ляжки сильнее, тереться энергичнее. Когда тело Лилианы стало напрягаться, напряжение передалось ей, и они одновременно сотряслись в блаженных судорогах. А когда Лилиана протяжно застонала, губы их были слиты в исступленном поцелуе, и Фрэнсис вобрала в себя стон, как дыхание, и исторгла уже как свой собственный.

Помимо этого они не издали ни звука, ничем не нарушили тишину дома – Фрэнсис была уверена. Еще несколько долгих мгновений они содрогались в тесном объятии, постепенно расслабляясь, потом наконец разъединились. Лилиана шагнула в сторону и обессиленно опустилась на бортик ванны, поправляя атласный халат, сползший с плеч.

– Ах, Фрэнсис… – пролепетала она, когда Фрэнсис села рядом. Растрепанные волосы у нее свисали на глаза подобием вуали. Лилиана убрала их назад и задержала ладонь на макушке. Она вся дрожала. – Что это было? Безумие какое-то. Просто мы пьяные, да? Мы же пьяные?

– Мы не пьяные, – сказала Фрэнсис. Она тоже дрожала всем телом. – И ты знаешь, что это было. Знаешь ведь?

Она увидела влажные отблески на щеках и губах Лилианы. Увидела, как Лилиана кивнула, услышала тихое «да».

– Я в тебя влюбилась. Я люблю тебя.

– Да.

Вот и все, что они сказали. Лилиана обеими руками взяла руку Фрэнсис и крепко сжала. Положила голову ей на плечо, и Фрэнсис притянула ее ближе, поцеловала в макушку. Потом подняла свою руку, сжатую руками Лилианы, и поцеловала ее запястья, поцеловала большие пальцы. Лилиана не сопротивлялась, не произносила ни слова. Только когда губы Фрэнсис перешли на костяшки, она вдруг высвободила одну руку – левую, на которой были кольца, – а через секунду в темноте послышался стук брошенного на пол обручального кольца, сухой и холодный.