Весна 1914 года породила новую волну оптимизма в Османской империи. Победа во Второй Балканской войне и возвращение Эдирне и Восточной Фракии привели к мощному подъему духа нации. После череды суровых военных лет с их застоем и затягиванием поясов османская экономика стала главным бенефициаром возвращения к мирной жизни. Помещики прогнозировали рекордные урожаи. В городах по всем турецким и арабским провинциям начался строительный бум. После того как морские пути были очищены от военных кораблей и мин, торговля возобновилась с новой силой. С расширением внешней торговли в страну пришли новейшие изобретения, которые менее чем в течение года были поставлены на службу военным целям.

С наступлением автомобильной эпохи от прежнего спокойствия стамбульских улиц не осталось и следа. До 1908 года автомобили в Османской империи были запрещены. После Младотурецкой революции этот запрет был снят, однако первые автолюбители сталкивались со множеством препятствий. Улицы в империи были большей частью немощеными. Гаражей, где можно было отремонтировать автомобили и заправить их горючим, явно не хватало, и находились они на большом расстоянии друг от друга. Не существовало никаких правил дорожного движения, поэтому водителям приходилось спорить друг с другом по самым элементарным вопросам, например по какой стороне дороги они должны ехать. Неудивительно, что после 1908 года в Османской империи было продано очень мало автомобилей. К концу 1913 года, когда по дорогам Соединенных Штатов уже ездило больше миллиона машин, по оценкам сотрудников американского консульства, во всей Османской империи их насчитывалось не более 500–250 из них в Стамбуле. В удаленных провинциальных городах, таких как Багдад, количество автомобилей можно было сосчитать на пальцах одной руки. Но к середине 1914 года на улицах имперской столицы появились первые пробки, и «многочисленные лимузины, гоночные автомобили, грузовики, автофургоны и машины скорой помощи» начали активную борьбу за пространство.

В эпоху младотурок в Османской империи появились и первые самолеты. В те времена авиация находилась еще в зачаточном состоянии: братья Райт провели свой первый успешный полет на механическом аппарате тяжелее воздуха всего несколько лет назад, в декабре 1903 года. Шесть лет спустя один из пионеров авиации Луи Блерио приехал в Стамбул, чтобы продемонстрировать чудеса летного искусства. Блерио прославился тем, что 25 июля 1909 года совершил на моноплане перелет через Ла-Манш, и в Стамбуле с нетерпением ожидали его визита. Однако из-за сильного ветра самолет Блерио врезался в крышу дома, и следующие три недели пилот провел в местной больнице, восстанавливаясь от полученных травм.

В 1911 году османы отправили учиться в Европу своих первых летчиков. В 1914 году турецкие авиаторы начали осваивать небо над Османской империей. В феврале лейтенант Фетхи-бей в сопровождении одного из помощников Энвер-паши — Садык-бея попытался совершить перелет из Стамбула через Анатолию и Сирию в Египет. Их самолет, который был сконструирован Блерио и назывался «Муавенет-и Миллие» («Народная поддержка»), преодолел расстояние 40 км из Тарсуса до Адана за 20 минут со скоростью свыше 96 км/час. Собравшиеся на земле толпы людей приветствовали пролетающий самолет аплодисментами. Летчикам удалось долететь до Дамаска, но по пути к Иерусалиму у самолета возникли проблемы с двигателем, и он врезался в гору к востоку от Галилейского моря. Оба пилота разбились, став первыми турецкими летчиками, погибшими на военной службе. Фетхи-бей и Садык-бей были похоронены рядом с могилой легендарного Саладина в Мечети Омейядов в Дамаске. Вторая воздушная миссия закончилась столь же печально. И только третьему экипажу — Салим-бею и Кемаль-бею — с очередной попытки удалось совершить перелет из Стамбула в Египет в мае 1914 года.

В июне 1914 года американский авиатор Джон Купер продемонстрировал в Стамбуле перед тысячами зрителями возможности летающей лодки «Кертис» (прототип гидросамолета). Поднявшись в воздух с поверхности Мраморного моря, он пролетел 24 км на средней высоте 300 м и приземлился в водах Босфора между европейской и азиатской частями Стамбула. На этой демонстрации присутствовали члены правительства, парламента и семьи султана. Затем Купер совершил семь рейсов с главными османскими сановниками на пассажирском сиденьи, как писал один из очевидцев, «на фоне аплодисментов и искреннего восторга зрителей, для большинства из которых такого рода авиация была совершенно в новинку». На следующий день все крупнейшие стамбульские газеты напечатали рассказ и фотоотчет об этом событии.

Распространение механизированного транспорта усиливало чувство оптимизма, охватившее Османскую империю весной 1914 года. В мае османское правительство договорилось о предоставлении Францией государственного займа в размере $100 млн, что дало ему средства на реализацию крупных государственных проектов, которые должны были обеспечить электричеством, уличным освещением, городскими трамваями, междугородним железнодорожным сообщением и современными портами все провинции империи. Известие о французском займе подогрело всеобщие ожидания в отношении коммерческого и промышленного бума.

Французский заем стал итогом мирных переговоров, инициированных при посредничестве европейских держав для урегулирования разногласий, оставшихся между Османской империей и ее соседями после балканских войн. Вливание французского инвестиционного капитала сулило перспективу реального экономического роста и было для османов мощным стимулом, чтобы смириться с территориальными потерями в Албании, Македонии и Фракии. Но даже после подписания всех мирных соглашений и достижения договоренности по французскому займу между Стамбулом и Афинами остались нерешенными серьезные вопросы.

По условиям Лондонского мирного договора 1913 года, завершившего Первую Балканскую войну, три бывших османских острова в Эгейском море отошли к Греции. Острова Хиос и Митилини (Лесбос), расположенные на подходе к Смирне (современному Измиру), находились в пределах видимости от материковой части Турции. А остров Лемнос с его глубоководным портом Мудрос от пролива Дарданеллы отделяли меньше 80 км. Порта не могла смириться с потерей этих островов и доминированием Греции в турецких прибрежных водах. В то время как османские дипломаты пытались заручиться европейской поддержкой и вернуть эти эгейские острова империи путем переговоров, османские военные стратеги предприняли важный шаг, чтобы изменить баланс военно-морских сил в восточной части Средиземноморья.

В августе 1911 года османское правительство заказало британским судостроителям Vickers Limited и Armstrong Whitworth два современных дредноута, которые должны были сойти со стапелей в июле 1914 года. Заказы были размещены в рамках британской военно-морской миссии по содействию модернизации османского флота. Названные «Султан Осман» и «Решадие» в честь основателя Османской империи и правящего султана Мехмеда Решада, эти корабли легли непосильным бременем на османскую казну. Поэтому правительству пришлось воззвать к османскому патриотизму и начать кампанию по публичному сбору средств, за счет которых и была в значительной степени профинансирована их постройка. Турецких школьников призывали жертвовать свои карманные деньги, а повсюду на городских площадях появились стойки для сбора средств, где за внос пять пиастров и больше лояльным гражданам предлагалось забить гвоздь в массивный деревянный блок. Корабли стали предметом гордости для османов, надеждой на восстановление военно-морских сил империи после поражения в Ливии и Первой Балканской войне. Но Россия и Греция наблюдали за происходящим с растущей тревогой. К весне 1914 года строительство дредноутов близилось к завершению. Эти мощные линкоры должны были обеспечить османскому флоту преимущество над российским черноморским флотом и греческим флотом в Эгейском море.

Спор по поводу островов в Эгейском море и скорое завершение строительства дредноутов создавали реальную угрозу войны между Грецией и Турцией. Официальные лица в Греции призывали к превентивному удару, чтобы разгромить османов, прежде чем те получат в распоряжение новые военные корабли. В ответ османы начали готовиться к очередной военной кампании и в апреле 1914 года разослали деревенским старостам по всей империи письма, где предупреждали их о возможной мобилизации и апеллировали к их лояльности исламу, тем самым породив слухи о надвигающейся войне с христианской Грецией.

Перспектива возобновления войны между Грецией и Турцией прозвучала тревожным звонком для Санкт-Петербурга. Русские были обеспокоены сохранением баланса военно-морских сил не меньше, чем греки, но еще больше их заботило другое: будут ли османские воды открыты для их торгового судоходства. Пятьдесят процентов российского экспорта, в том числе 90 процентов экспорта зерна, осуществлялось через турецкие проливы. Возобновление войны в Эгейском море привело бы к их закрытию, и российский торговый флот оказался бы заперт в Черном море с катастрофическими последствиями для российской экономики. Поэтому Россия приложила все дипломатические усилия к тому, чтобы не дать Греции вступить в войну с Турцией, одновременно оказывая давление на Великобританию, чтобы задержать поставку кораблей для турецкого флота.

Российская дипломатия преследовала в том числе и скрытые цели. Убежденное в неминуемом распаде Османской империи, царское правительство хотело заявить свои права на территории, имевшие стратегическое значение для России, при будущем разделе османских земель европейскими державами. Приоритетами для России было возвращение Константинополя в лоно православного христианства спустя почти пять веков турецкого мусульманского владычества, а также получение контроля над проливами, связывающими российские черноморские порты со Средиземным морем. Таким образом, Санкт-Петербург был решительно настроен на предотвращение любой войны, в результате которой вожделенные османские территории могли бы оказаться в руках греков или болгар. В феврале 1914 года российский совет министров провел заседание, чтобы обсудить перспективы завоевания Константинополя и проливов, и пришел к выводу, что наиболее благоприятная возможность для этого возникнет в контексте общеевропейской войны. В апреле 1914 года царь Николай II утвердил рекомендации своего кабинета и поручил правительству предпринять все необходимые подготовительные меры для того, чтобы при первой же возможности захватить Стамбул и проливы.

Планируя оккупацию османской столицы, русские также хотели укрепить свои позиции в Восточной Анатолии. Восточные окраины Османской империи граничили с очень нестабильными российскими провинциями на Кавказе и открывали доступ к северо-западному Ирану, где Россия боролась за влияние с Великобританией. Кроме того, Восточная Анатолия состояла из шести вилайетов — Эрзурума, Вана, Битлиса, Харпута (Элязыга), Диярбакыра и Сиваса, которые европейские державы считали «территориями, населенными армянами» и называли их Турецкой Арменией. По российскую сторону границы проживало около 1,25 млн армян, и порядка 1 млн армян жило в этих шести османских провинциях в Восточной Анатолии. Начиная с 1878 года царское правительство использовало защиту прав коренных армян как предлог для вмешательства в дела своего соседа. Притязания России на османскую территорию только усугубляли сложные отношения между турками и армянами.

Напряженность между армянами и курдами вновь обострилась после Младотурецкой революции. Некоторые армяне, выжившие в ходе серии массовых убийств 1890-х годов, попытались восстановить свои права на дома и земли после революции 1908 года. Однако курдские племена, занявшие брошенные армянами деревни, отказались возвращать собственность прежним владельцам. Уже в 1909 году земельные споры между армянами и курдами привели к насильственному противостоянию, в котором курды взяли верх. Кочевые курды были вооружены гораздо лучше оседлых армян, да и османские чиновники в большинстве случаев занимали сторону мусульман-курдов, а не армян-христиан. Ситуация обострилась, когда османские войска были передислоцированы из Восточной Анатолии на фронты ливийской и балканской войны и армянских призывников в 1912 году отправили на балканский фронт. Армянские крестьяне остались один на один с курдами.

В июне 1913 года, воспользовавшись вакуумом власти, Россия предложила план реформ, призванный обеспечить бо́льшую автономию армянам Восточной Анатолии. Опираясь на эдикт о реформах, изданный султаном Абдул-Хамидом II в 1895 году, этот план предусматривал консолидацию шести восточных вилайетов Османской империи в две полуавтономные провинции, которые управлялись бы иностранными генерал-губернаторами, назначенными Великими державами. Также план предполагал создание провинциальных советов, состоящих из равного числа мусульманских и армянских депутатов. Европейские и османские дипломаты отнеслись к предложенному плану реформ с нескрываемым подозрением — как к прелюдии к разделу Анатолии и заявлению Россией своих прав на восточные провинции. Санкт-Петербург подкрепил свои дипломатические усилия предложением провести военную мобилизацию не только вдоль русско-турецкой границы, но и на османской территории в Эрзуруме — якобы под предлогом защиты армян. Чтобы предотвратить милитаризацию ситуации, Порта согласовала с царским правительством программу реформ, которая была подписана 8 февраля 1914 года.

Однако это соглашение только отсрочило конфликт с Россией и обострило армянский вопрос в глазах младотурецкого режима, который рассматривал план реформ как первый шаг к армянской государственности и угрозу самому существованию империи. Младотурки были полны решимости любой ценой не допустить реализации этих реформ. Талаат-паша, министр внутренних дел и член правящего триумвирата, начал разрабатывать экстренные меры по переселению армянского населения из шести восточноанатолийских вилайетов, чтобы таким образом избежать необходимости реформ.

Переговоры между правительством младотурок и Россией показали, что еще недавно изолированная Османская империя превращается в арену международного противостояния, где сталкиваются интересы множества могущественных держав. Порта хорошо осознавала опасность, которую представляла собой Россия для территориальной целостности империи. Если раньше османы могли полагаться на влияние Великобритании или Франции, которые могли держать амбиции русских в узде, отныне эти три державы были союзниками по Антанте. Лишившись поддержки своих бывших друзей в столь опасные времена, Османская империя нуждалась в новом сильном друге. И главным кандидатом на эту роль была Германия.

Германо-османская дружба имела довольно глубокие корни. В 1898 году кайзер Вильгельм II посетил Османскую империю с государственным визитом. Начав со Стамбула, он объехал многие турецкие и арабские провинции, посетил крупнейшие города и исторические места. В Дамаске кайзер поклялся в вечной дружбе Османской империи и мусульманском миру в целом: «Пусть султан и триста миллионов магометан, разбросанных по земле и почитающих его как халифа, будут уверены в том, что германский император во все времена останется их другом».

Разумеется, эта декларация дружбы носила не совсем бескорыстный характер. В партнерстве с османами Вильгельм увидел благоприятную возможность для расширения влияния Германии в ее соперничестве с более старой и устоявшейся Британской империей. Вильгельм считал, что дружба с османским султаном, который в своей роли халифа, или преемника пророка Мухаммеда, также являлся духовным лидером мировой мусульманской общины, побудит мусульман во всем мире больше симпатизировать Германии, нежели другим европейским державам. А поскольку в те времена под британским правлением в Индии, Египте и регионе Персидского залива находилось более 100 млн мусульман, Германия видела в исламе мощное потенциальное оружие против англичан, которым она могла в случае необходимости воспользоваться.

Еще одним весомым мотивом для дружбы было важное стратегическое положение, которое занимала Османская империя. В период визита кайзера в Стамбул между Великобританией и Россией шло интенсивное соперничество за господство в Центральной Азии, которое получило название «Большая игра». Османские провинции в Восточной Анатолии были одновременно воротами в Персию и Центральную Азию. Это давало Германии возможность вмешаться в «Большую игру» и оказывать давление на Великобританию и Россию через союз с османами.

Наконец, поскольку южные рубежи Османской империи достигали Персидского залива, Германия рассчитывала посягнуть на эти ревниво охраняемые британцами воды. В течение XIX века британцы умело сдерживали амбиции османов и других европейских держав при помощи системы «исключительных соглашений», которые связывали жесткими обязательствами перед британской короной арабских правителей в шейхствах Договорного Омана (ныне Объединенные Арабские Эмираты), Омане, Катаре, Бахрейне и Кувейте. Сразу же после визита кайзера в Османскую империю в 1898 году Германия решила воспользоваться своими новыми партнерскими отношениями с османами, чтобы бросить вызов британской монополии в Персидском заливе посредством железной дороги, соединяющей Берлин и Багдад.

В декабре 1899 года Германия получила концессию на строительство железной дороги на территории Турции от Коньи до Багдада и от Багдада до Басры на берегу Персидского залива. Строительство началось в 1903 году; в 1914 году дорога связала Стамбул с Анкарой и со Средиземноморским побережьем недалеко от Аданы. Однако строители столкнулись с непредвиденными трудностями в двух горных цепях в Киликии и отстали от графика. В результате, тогда как бо́льшая часть дороги в Анатолии была введена в эксплуатацию, значительные участки в Сирии и Ираке еще были далеки от завершения.

Первый поезд отправился со станции в Багдаде 1 июня 1914 года без особой шумихи. Железнодорожная линия протянулась на 60 км на север до безлюдной области Сумайха посреди пустыни. Не смутившись отсутствием публичного интереса к «поезду в никуда», железнодорожная компания распечатала расписание движения поездов и распространила его среди государственных учреждений, иностранных консульств, отелей и клубов. Работы продолжались, и к октябрю 1914 года дорогу довели до города Самарра на берегу реки Тигр. Теперь раз в неделю в 10 часов утра из Багдада в Самарру отправлялся поезд, который преодолевал расстояние 120 км за 4 часа, со средней скоростью 30 км в час. Обратный поезд отправлялся в Багдад каждый четверг также в 10 утра. Хотя прямое сообщение между Багдадом и Берлином пока оставалось отдаленной мечтой, этот проект способствовал укреплению отношений между Германией и Османской империей в эти неспокойные для европейского континента времена.

Укрепление связей между Берлином и Стамбулом и отправка германской военной миссии в Османскую империю в конце 1913 года спровоцировали кризис в отношениях двух стран с остальной Европой. Великий визирь Саид Халим-паша обратился к кайзеру Вильгельму II с просьбой направить в Османскую империю группу немецких офицеров под командованием опытного генерала, чтобы оказать помощь в реформировании и реорганизации османской армии после балканских войн. Кайзер выбрал для этого прусского генерала Отто Лимана фон Сандерса, который в то время командовал 22-й дивизией немецкой армии в Касселе. Тот много лет прослужил в Генеральном штабе и много путешествовал, однако до сего момента судьба никогда не сводила его с османами. Тем не менее Лиман без колебаний принял назначение и уже в середине декабря 1913 года сел на поезд до Стамбула.

Вскоре после прибытия Лиман встретился с султаном Мехмедом Решадом, великим визирем и правящим триумвиратом младотурок. Немецкий генерал был впечатлен «личным обаянием» министра внутренних дел Талаат-паши и заметил, что Джемаль-паша, командующий Первым армейским корпусом, «сочетал замечательный интеллект с весьма решительным настроем». Однако он почти сразу же поссорился с Энвером. Очевидно, что Энвер, которого всего несколько месяцев назад прославляли как «освободителя Эдирне», был возмущен тем фактом, что отныне османская армия будет подчиняться какому-то немцу. Между тем Лиман, хотя и подверг резкой критике плачевное состояние, в котором он обнаружил османскую армию, — с ее недоедающими нищими солдатами, вынужденными ходить в рваной форме и жить в зловонных казармах, — не винил в этом Энвера. Скорее, немецкий генерал считал, что Энвер не соответствовал занимаемому им высокому посту, учитывая его способности и опыт. Он открыто высказал свое мнение в январе 1914 года, когда партия «Единение и прогресс» назначила Энвера военным министром. Похожего мнения придерживался и султан Мехмед Решад. Узнав из газет об этом назначении, он, казалось, повторил слова Лимана, в изумлении воскликнув: «Здесь написано, что Энвер стал военным министром. Это немыслимо, он слишком молод!»

Санкт-Петербург с самого начала выступал против отправки германской военной миссии в Османскую империю. Недовольство России переросло в дипломатический кризис, когда Джемаль-паша передал Лиману командование Первым армейским корпусом, отвечавшим за безопасность Стамбула и проливов. Для русских это было равносильно тому, что Германия получала непосредственный контроль над территориями, к которым Россия питала кровный интерес. Царское правительство пригрозило захватом Эрзурума в Восточной Анатолии, чтобы компенсировать такое изменение баланса сил.

Британия и Франция ни в коем случае не хотели допустить принятия Россией ответных мер, что почти наверняка привело бы к преждевременному разделу Османской империи. Но англичане оказались в сложном положении. Начиная с 1912 года британский адмирал Артур Лимпус возглавлял военную миссию из 72 офицеров в Османской империи и занимал пост главнокомандующего Османским военно-морским флотом. В качестве альтернативы расформированию немецкой военной миссии британские дипломаты предложили, чтобы Лиман взял командование над Вторым армейским корпусом, оставив контроль над Стамбулом и проливами османским военным. Однако Лиман отказался идти на компромисс из-за политического давления и твердо стоял на своем. В конце концов Вильгельм II нашел решение, присвоив Лиману звание фельдмаршала — слишком высокое для того, чтобы командовать армейским корпусом. Командование Первым армейским корпусом перешло османскому офицеру. Так Германия и Османская империя вместе преодолели кризис, еще больше укрепивший связи между двумя государствами.

Таким образом, к лету 1914 года Османская империя переживала, с одной стороны, экономический бум, вызывавший подъем оптимизма, а с другой — кризис в международных отношениях. Это противоречие трагически разрешилось, когда в боснийском городе Сараево 28 июня 1914 года был убит наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд. Убийство привело в движение сложную сеть явных и тайных союзов, разделивших Европу на два противоборствующих блока. И тот факт, что Османская империя находилась вне этой сети альянсов, сильно тревожил Порту. Надвигающаяся перспектива общеевропейской войны влекла за собой неминуемую угрозу захвата Стамбула, проливов и Восточной Анатолии Россией и окончательное расчленение Османской империи державами Антанты. Франция жаждала заполучить Сирию, Британия имела интересы в Месопотамии и Греции и хотела расширить контроль над Эгейским морем. У османов не было шансов в одиночку защитить свою территорию от стольких могущественных врагов.

Устав от войн и нуждаясь в передышке для восстановления своих вооруженных сил и экономики, османское правительство не хотело вмешиваться в европейский конфликт. Скорее, оно искало союзника, чтобы защитить уязвимые территории империи от последствий такой войны. Между тем поворот османов к Германии не был решенным вопросом. Одним из примечательных аспектов османской дипломатии в период июльского кризиса была открытость Порты для заключения оборонительного союза практически с любой европейской державой.

Трое представителей младотурецкого триумвирата придерживались разных взглядов по поводу потенциальных союзников. Энвер и Талаат склонялись к союзу с Германией, а Джемаль считал, что только державы Антанты способны сдержать российские амбиции на османской территории. Сам он был франкофилом, и, кроме того, имелись весомые причины рассматривать Францию как лучшего кандидата для оборонительного союза. Франция была главным кредитором османов после предоставления им $100 млн государственного займа в мае 1914 года. А в случае отказа Франции хорошей альтернативой, по мнению Джемаля, была Великобритания. На протяжении большей части XIX века она была самым активным поборником сохранения территориальной целостности Османской империи. Совсем недавно Великобритания оказала помощь в реорганизации османского флота, направив в Стамбул военно-морскую миссию Лимпуса и разместив у себя заказы на постройку новых дредноутов. Став морским министром, Джемаль тесно сотрудничал с британской военно-морской миссией и проникся уважением к профессионализму англичан. Естественно, что он смотрел на Англию или Францию как на потенциальных союзников, способных обеспечить столь необходимые османам гарантии по защите территориальной целостности их империи.

В начале июля 1914 года, вскоре после убийства в Сараево, Джемаль посетил Францию по приглашению ее правительства, чтобы принять участие во французских военно-морских учениях. Он воспользовался визитом в Европу, чтобы встретиться с османскими офицерами, отвечавшими за взаимодействие с британскими судостроителями, которые завершали работу над новыми османскими дредноутами. Офицеры доложили Джемалю, что «англичане ведут себя очень странно. Кажется, они постоянно ищут все новые предлоги, чтобы отсрочить завершение строительства и передачу кораблей». Джемаль приказал офицерам вернуться в Великобританию и принять корабли в кратчайшие сроки, оставив их окончательную доделку османским верфям в Стамбуле.

После посещения маневров французского флота в Тулоне Джемаль-паша вернулся в Париж и связался с министерством иностранных дел Франции. В разговоре с главой политического департамента он открыто перешел к сути дела: «Вы должны принять нас в Антанту и защитить от угроз, исходящих со стороны России». Взамен Джемаль пообещал, что Османская империя станет верным союзником Франции и Британии и поможет «сковать железное кольцо вокруг Центральных держав». Французский дипломат осторожно ответил: Франция может вступить в союз с османами только при одобрении других союзников, что представлялось «весьма сомнительным». Джемаль воспринял такой ответ как отказ. «Я прекрасно их понимал. Франция была убеждена, что мы не сможем избежать железной хватки России, поэтому ей не имело смысла вмешиваться в это дело и приходить нам на помощь». Восемнадцатого июля Джемаль покинул Париж и вернулся в Стамбул ни с чем.

Через месяц после убийства в Сараево, 28 июля 1914 года, империя Габсбургов объявила войну Сербии. То, что началось как балканский конфликт, быстро переросло в полномасштабную войну, в которую были втянуты все ведущие военные державы Европы. Россия, связанная альянсом с Сербией, отреагировала на этой угрозой начать войну с Австро-Венгрией. Германия вступилась за своего союзника, после чего в конфликт вмешались союзники России Британия и Франция. К 4 августа страны Антанты официально вступили в войну с Германией и Австрией.

Начало войны в Европе вызвало тревогу по всей Османской империи — от кабинетов Блистательной Порты до удаленных сельских районов Анатолии и арабских провинций. Заключение оборонительного союза для сохранения территориальной целостности стало для империи фактически вопросом выживания. Из отчета Джемаля младотурки знали, что у них не было шансов заключить такое соглашение с Францией. А от прежнего доверия к Великобритании, к их великому сожалению, не осталось и следа.

Первого августа, за три дня до объявления войны Германии, правительство Великобритании реквизировало дредноуты, построенные по заказу Османской империи. Эта новость ошеломила Джемаль-пашу, который, будучи морским министром, рассматривал новые корабли как основу модернизации османского военно-морского флота. Вспоминая свои разговоры с османскими офицерами в Париже, он со всей ясностью осознал, что многократные отсрочки поставок «были не более чем предлогом… разоблачавшим истинные намерения Британии, которая уже давно лелеяла надежду завладеть этими кораблями». Поскольку постройка судов была оплачена в полном объеме в значительной степени за счет общественных взносов, решение англичан реквизировать корабли было воспринято османами как национальное унижение и исключало возможность любых договоренностей между Великобританией и Османской империей. Уже на следующий день, 2 августа 1914 года, османы заключили тайный договор о союзе с Германией.

Австрийцы первыми предложили включить Османскую империю в Тройственный союз в середине июля 1914 года. Заключив соглашение со Стамбулом, Вена надеялась изолировать Сербию и нейтрализовать Болгарию. Но немцы поначалу отвергли эту идею. Посол Германии в Стамбуле барон Ганс фон Вангенгейм и генерал Лиман фон Сандерс, глава германской военной миссии, считали, что османы будут больше бременем, нежели полезным союзником как в дипломатическом, так и в военном отношении. «Турция, — писал Вангенгейм в Берлин 18 июля, — на сегодняшний день остается бесполезной в качестве союзника. Она станет лишь обузой для своих партнеров, будучи не в состоянии обеспечить им ни малейшего преимущества».

Энвер, Талаат и великий визирь Саид Халим-паша во второй половине июля приложили все силы к тому, чтобы изменить позицию Вангенгейма в отношении германо-турецкого союза. Они предупредили, что в случае отказа Германии османы будут вынуждены искать поддержку у Антанты через союз с Грецией. Когда Вангенгейм доложил об этом в Берлин, кайзер Вильгельм II выступил за заключение союза с Османской империей. В конце концов, после двух десятилетий пестования германо-османской дружбы кайзер не мог допустить, чтобы османы переметнулись к русским или французам, и 24 июля Вильгельм поручил послу в Стамбуле немедленно удовлетворить просьбу османов. «Своим отказом или промедлением мы сами толкнем их в объятия русских и галлов, — воскликнул кайзер, — и лишимся влияния в этом регионе раз и навсегда!»

К 27 июля немцы и османы согласовали условия тайного оборонительного альянса против России. Восемь статей этого крайне просто составленного документа вступали в силу только в случае нападения России на любую из двух сторон — что на момент подписания договора уже стало свершившимся фактом, поскольку за день до этого, 1 августа, Германия официально объявила войну России. Самое главное, Германия обязывалась защищать территориальную целостность Османской империи от посягательств русских. По договору германская военная миссия переходила в подчинение османских властей в обмен на гарантии того, что она будет обладать «действенным влиянием на общее руководство армией». Договор был заключен сроком до конца 1918 года с возможностью продления по соглашению обеих сторон. Однако было еще одно ключевое условие, которое Германия не решилась прописать на бумаге, состоявшее в том, что при вступлении в войну османы немедленно должны были начать военную операцию либо против России на востоке, либо против Великобритании в Египте, чтобы попытаться поднять мусульманских подданных в империях Антанты на восстание.

Накануне подписания пакта с Германией военный министр Энвер-паша объявил всеобщую мобилизацию. Все мужчины в возрасте от 20 до 45 были обязаны встать на воинский учет для отбывания воинской повинности, а все резервисты — явиться в свои части. Мобилизация, произведшая в империи эффект разорвавшейся бомбы, была призвана продемонстрировать немецким союзникам, что младотурки готовы к выполнению своих обязательств. Между тем османы, так спешившие заключить оборонительный союз, вовсе не торопились вступать в мировую войну.

После экономического бума первой половины 1914 года османскую экономику ждал мощный обвал. Поскольку все молодые мужчины были призваны на военную службу, поля и фабрики остались без рабочих рук. Столь многообещающие перспективы торговли рухнули в одночасье на фоне ожиданий того, что османские порты будут закрыты для судоходства из-за военных действий на море. Армейские интенданты начали реквизицию продовольствия, скота и техники для обеспечения потребностей армии в условиях всеобщей мобилизации. Турецкие семьи стали готовиться к худшему. Пережив за короткое время три войны подряд, они знали, к какой катастрофе может привести очередной военный конфликт.

Известному турецкому летчику-истребителю и писателю Ирфану Орга, уроженцу Стамбула, в 1914 году исполнилось всего шесть лет. Война разрушила уютный и процветающий мир семьи, в котором он провел первые годы своей жизни. Он вспоминает, что после начала войны в Европе в доме стали разгораться жаркие споры. Однажды вечером он выскользнул из постели, чтобы подслушать разговор взрослых. «В доме было очень тихо, поэтому я слышал каждое слово. Отец пытался убедить мою бабушку продать наш дом! „Это глупости! — ответила бабушка. — Почему война в Европе должна повлиять на нашу жизнь?“»

Отец Орга потряс близких, объявив о намерении продать не только семейный дом, но и бизнес по экспорту ковров. «Нам необходимо продать наш бизнес, если мы хотим выжить, — объяснил он. — У нас уже есть проблемы с рабочей силой, экспортом, представительством за рубежом. Война в Европе положила конец моим надеждам на европейские рынки. Если Турция вмешается в схватку — а я уверен, что она это сделает, — мне придется идти воевать». Его отцу на тот момент было всего 26 лет, и он знал, что в случае войны ему грозит призыв в армию. «Лучше избавиться от бизнеса как можно быстрее и получить хоть какие-то деньги. А если я вернусь, с нашим именем мы легко сможем создать новый бизнес». Ошеломленная семья молчала.

«Эти разговоры стали предвестием грядущей катастрофы», — вспоминал Орга. Вскоре дом и бизнес были проданы, что обеспечило семью деньгами и запасами продовольствия, которые, как считал его отец, могли позволить им пережить долгую и разрушительную войну. Но даже этих мер оказалось недостаточно, и, в конце концов, семья впала в крайнюю нищету.

Внешняя торговля в Османской империи прекратилась 3 августа 1914 года, когда правительство закрыло проливы. Капитан порта проинформировал все иностранные правительства, что османский флот установил мины на входе в Босфор со стороны Черного моря и на входе в Дарданеллы со стороны Средиземного моря, а также погасил все навигационные огни и убрал сигнальные буи. С 4 августа по 26 сентября османы использовали буксирную службу, чтобы проводить суда через минные поля. Но 27 сентября буксирное обслуживание было прекращено, и проливы окончательно закрылись для торгового судоходства. Это стало катастрофическим ударом для османской внешней торговли, хотя России также был нанесен серьезный ущерб. Из-за перекрытия доступа из Черного моря на международные рынки сотни российских кораблей, груженных зерном и другими товарами, остались в черноморских портах.

Германский флот был первым, кто получил доступ в закрытые проливы. Вскоре после объявления войны Франции германская средиземноморская эскадра направилась к побережью Северной Африки, чтобы помешать переброске французских войск из Алжира. Четвертого августа линейный крейсер «Гёбен» и легкий крейсер «Бреслау» обстреляли прибрежные алжирские города Бон (сегодня Аннаба) и Филиппвиль (Скикда). Этот рейд привел к гибели людей и вызвал панику на побережье Северной Африки. Великобритания, которая в тот же день объявила войну Германии, приказала своему средиземноморскому флоту потопить немецкие корабли. К погоне за «Гёбен» и «Бреслау» немедленно присоединились и разъяренные французы, и в попытке уйти от преследователей немецкие крейсеры двинулись в восточную часть Средиземноморья.

Германское адмиралтейство уже дало приказ командующему Средиземноморской эскадрой контр-адмиралу Вильгельму Сушону (чья французская фамилия выдавала его гугенотское происхождение) направить корабли в турецкие воды. На встрече с послом Германии и главой военной миссии Лиманом фон Сандерсом, состоявшейся в Стамбуле 1 августа, еще до заключения оборонительного союза с Германией, Энвер-паша сам попросил об отправке немецких военных кораблей в османские воды. Это позволило бы османам компенсировать потерю дредноутов, реквизированных Британией ранее в тот же день, и обеспечить баланс военно-морских сил с Россией на Черном море. Посол Вангенгейм заручился согласием Берлина в надежде на то, что немецкие корабли позволят втянуть Турцию в войну и открыть новый фронт с Россией.

И вот, спустя всего несколько дней, немецкие корабли на всех парах мчались к турецким водам. Немцы знали, что британские и французские суда вооружены гораздо лучше, чем их крейсеры, и, кроме того, у «Гёбена» были проблемы с работой котла. Столкновение с врагом в открытом море сулило немецким кораблям верную гибель. Кроме того, канцлер Теобальд фон Бетман-Гольвег был убежден, что присутствие немецких военных кораблей в турецких водах «лишит османов возможности сохранять нейтралитет». Неизбежный кризис вынудит Порту искать поддержки в тайном союзе с Германией, который требовал от османов предпринять немедленные действия либо против России на востоке, либо против Великобритании в Египте. В любом случае немецкие корабли в турецких водах будут способствовать открытию нового фронта против Антанты и изменению баланса сил в пользу Германии.

Но османы сумели обратить сложную ситуацию, в которой оказалась немецкая средиземноморская эскадра, себе на пользу. Хотя Энвер первым попросил о направлении немецких кораблей в османские воды, он сделал это по собственной инициативе, не имея на то полномочий правительства, поэтому поначалу Порта отказалась дать убежище приближающимся кораблям. Шестого августа среди ночи посол Вангенгейм встретился с премьер-министром Саидом Халимом, который, в конце концов, пошел на уступки и изложил условия, на которых османы позволят «Гёбену» и «Бреслау» войти в свои проливы. Саид Халим-паша настоял на том, чтобы немецкие корабли воздерживались от любых действий, которые могли бы поставить под угрозу османский нейтралитет в расширяющемся европейском конфликте. Затем он изложил шесть требований к Германии, которые представляли собой первое заявление о целях Османской империи в Первой мировой войне.

Прежде всего Саид Халим потребовал от Германии помочь Османской империи в отмене старых двусторонних договоров, обеспечивавших торговые привилегии и фактически полную неприкосновенность европейцам, живущим и работающим в османских землях. Османы даровали эти привилегии на пике своей силы более слабым европейским государствам, чтобы облегчить торговые отношения. Самые ранние привилегии были пожалованы итальянским городам-государствам еще в XIV столетии и распространились на Великобританию и Францию в XVI веке. Но в XX веке, когда Османская империя стала гораздо слабее своих европейских соседей, эти договоры превратились в неравные и во многих отношениях ставили под угрозу османский суверенитет. Османы надеялись воспользоваться большой европейской войной, чтобы избавиться от них, и хотели поддержки Германии в этой односторонней «инициативе», которая, как они знали, вызовет возмущение у государств Европы.

Два из поставленных Халимом условия касались недавних османских потерь в Балканских войнах. Во-первых, прежде чем начинать военные действия против Антанты, османы хотели заручиться соглашениями с Румынией и Болгарией, чтобы гарантировать, что балканские соседи не будут угрожать османской Фракии или Стамбулу. Великий визирь попросил германского содействия в заключении «совершенно необходимых договоренностей с Румынией и Болгарией», а также «справедливого соглашения с Болгарией» для равноправного раздела «возможных трофеев». Во-вторых, если Греция вступит в войну на стороне Антанты и будет побеждена, Германия должна добиться возвращения трех островов в Эгейском море — Хиоса, Митилини (Лесбоса) и Лемноса — под османский суверенитет.

Османское правительство также преследовало цель территориальных приобретений за счет России. В случае победы над Антантой Порта хотела, чтобы Германия «гарантировала Турции небольшую корректировку ее восточной границы», что обеспечило бы ей «непосредственный контакт с мусульманами России». Османы хотели вернуть три провинции, отошедшие к России в 1878 году. Также они потребовали, чтобы Германия не заключала никаких мирных соглашений с побежденными европейскими державами до тех пор, пока все османские территории, оккупированные в ходе войны, не будут освобождены от иностранных войск и возвращены под османский суверенитет — что, по сути, было подтверждением территориальных гарантий, определенных германо-турецким союзным договором. Наконец, Саид Халим попросил немецкого посла гарантировать, что Турция получит «соответствующую военную контрибуцию» за свои усилия.

У посла Германии не было иного выбора, кроме как немедленно согласиться на все условия великого визиря. Была середина ночи, немецкие корабли приближались к османским водам, и к тому же бо́льшая часть условий вступала в силу только в том случае, если османы внесут свой вклад в победу Германии. Однако тем самым Вангенгейм создал прецедент, позволив более слабому османскому партнеру добиться важных уступок от своего немецкого союзника — эта практика будет продолжаться до конца войны.

Днем 10 августа немецкие корабли появились у турецкого побережья. Энвер-паша телеграфировал командующему османскими фортами в Дарданеллах приказ впустить «Гёбен» и «Бреслау» в пролив. На следующее утро к ним был направлен турецкий торпедный катер, чтобы провести корабли через заминированные воды к безопасному месту якорной стоянки в проливе. Но не успели немецкие корабли войти в Дарданеллы, как британский и французский послы явились к великому визирю, чтобы заявить протест против присутствия немецких кораблей в османских территориальных водах, что они приравнивали к нарушению османского нейтралитета.

Вечером 11 августа младотурецкий триумвират собрался за ужином в доме великого визиря. Только Энвер знал о драматических событиях, развернувшихся в Дарданеллах. «У нас родился сын!» — воскликнул он с загадочной улыбкой, приведя в замешательство своих соратников. Энвер, который по ряду причин был самым ярым сторонником союза с Германией, приветствовал прибытие немецких кораблей с таким же энтузиазмом, как если бы это было рождение сына. Проинформировав своих товарищей о прибытии «Гёбена» и «Бреслау», он также сообщил о политических проблемах, которые это влекло за собой. По законам войны османское правительство, чтобы сохранить нейтралитет, должно было или потребовать у немецких кораблей покинуть османские воды в течение 24 часов, или разоружить и задержать их в османскому порту.

Было очевидно, что изгнание союзных кораблей из турецких вод приведет к неминуемому их уничтожению британской и французской эскадрами, которые в ожидании стояли на рейде. Но когда великий визирь и его министры затронули тему разоружения кораблей в разговоре с немецким послом, Вангенгейм решительно отверг этот вариант. Тогда османы нашли компромиссное решение, предложив немцам передать корабли в собственность Османской империи через фиктивную продажу, и, прежде чем посол смог получить одобрение Берлина, Джемаль-паша выпустил официальное коммюнике для прессы от 11 августа, объявив о «покупке» крейсеров «Гёбен» и «Бреслау» османским правительством за 80 млн марок — цифра, которую Джемаль, казалось, взял из воздуха. В коммюнике говорилось, что эти немецкие корабли заменят дредноуты «Султан Осман» и «Решадие», реквизированные британцами.

Заявление о продаже кораблей османскому флоту оказалось весьма грамотным пиар-ходом как для младотурок, так и для ошеломленного немецкого правительства. Гнев османов на Великобританию, «укравшую» их корабли, превратился в благодарность Германии за согласие продать современные линкоры, в которых так нуждался османский флот. Младотурки не только переиграли британцев и французов, но и получили в свое распоряжение современные военные суда, дававшие османскому флоту преимущество над российским черноморским флотом. Послу Вангенгейму предоставили объяснять этот свершившийся факт своему правительству в Берлине, в то время как «Гёбен» и «Бреслау» были спешно переименованы в «Явуз Султан Селим» и «Медилли». Адмирал Сушон был назначен командующим Османским флотом, а немецкие моряки были приняты в ряды Османских военно-морских сил. Самым лучшим, с точки зрения османов, было то, что эти корабли изменили баланс военно-морских сил в пользу империи и упрочили их связи с Германией, не вынудив Стамбул отказаться от своего нейтралитета в расширяющемся глобальном конфликте.

Пережив все августовские кризисы 1914 года, османы оказались в выигрышном положении. Они заручились союзом с могущественной европейской державой, чтобы защитить свои территории от российской агрессии. Они мобилизовали свои вооруженные силы, чтобы заставить европейские державы принимать их в расчет как сильного игрока. Они приобрели два современных боевых корабля, изменивших баланс военно-морских сил в Эгейском и Черном море в их пользу. И при этом Стамбулу удалось избежать втягивания в стремительно разгоравшуюся войну. В идеале османы хотели бы сохранить нейтралитет на протяжении всего европейского конфликта. Лучшим сценарием для них было бы дождаться, когда Центральные державы ослабят армии Антанты и перспектива австро-германской победы явственно замаячит на горизонте, и только затем вмешаться в схватку, чтобы достигнуть своих военных целей с минимальными рисками и потерями.

Однако у Германии были иные планы, в которых ее османскому союзнику отводилась куда более активная роль. После того как немецкие корабли перешли в собственность османов, Берлин начал давить на Турцию, чтобы заставить ее вступить в войну. Единственный вопрос, стоявший перед немецкими военными стратегами, заключался в том, как лучше использовать османского партнера. Некоторые считали, что османы должны открыть новый фронт против русских, чтобы оттянуть на себя часть их сил, направленных против Центральных держав. Это позволило бы Германии нарастить свое присутствие на Западном фронте и более успешно противостоять Британии и Франции. Те же, кто лучше знал османов, понимали колебания Стамбула относительно вступления в войну с Россией. Начиная с 1711 года Османская империя проиграла России все семь войн, и после пережитых недавно военных конфликтов с Италией и Балканскими странами у нее не было уверенности в победе над своим самым опасным соседом. Османы знали, что, если они нападут на Россию и проиграют, их империю ожидает неминуемое расчленение.

Другие стратеги утверждали, что наибольший эффект будет достигнут, если использовать османские войска для стремительной атаки на британские позиции в Египте. Если османы сумеют захватить Суэцкий канал, они смогут прервать британское сообщение с Индией и прекратить поставки людей и техники не только из Индии, но также из доминионов Австралии и Новой Зеландии. Немецкие военные стратеги не питали иллюзий по поводу системы обороны, выстроенной британцами вдоль канала. Однако они делали ставку на «мощное секретное оружие», которое могли задействовать османы, чтобы подорвать британские позиции с тыла.

Помимо своей роли главы Османского государства султан также носил титул халифа, или духовного лидера мировой мусульманской общины. Немцы хотели сыграть на религиозном энтузиазме 12 млн египетских мусульман, а также миллионов мусульман в британских и французских колониях в Азии и Африке, чтобы ослабить державы Антанты изнутри. Нападение на Египет вместе с объявлением джихада, или «священной войны мусульман против неверных», могло спровоцировать восстание среди неспокойного населения Египта и подорвать позиции британцев — по крайней мере так предполагали немецкие стратеги.

Популярный роман Джона Бакена «Зеленая мантия», впервые опубликованный в 1916 году, поразил воображение европейцев описанием скрытой силы исламского фанатизма. «Ислам — это вера воинов, и сегодня, как и в прежние времена, имамы стоят на минбаре с Кораном в одной руке и обнаженным мечом в другой, — с восхищением говорил сэр Уолтер Булливант, шпион в романе Бакена. — Представьте себе, что существует некий Ковчег Завета, который способен заразить последнего мусульманского крестьянина в самой далекой деревне мечтами о рае». Эта вымышленная беседа в романе Бакена состоялась в стенах министерства иностранных дел в конце 1915 года, но в те времена похожие разговоры действительно звучали в правительственных кабинетах в Берлине. Подобные взгляды получили название «исламская политика», и многие немцы были уверены, что именно через «исламскую политику» Османская империя способна принести Германии наибольшую пользу в этой войне.

Главным идеологом исламской политики в Германии был немецкий дипломат и востоковед барон Макс фон Оппенгейм. Родившись в династии банкиров в 1860 году, он располагал необходимыми средствами, чтобы финансировать свое увлечение Востоком. Первую поездку на Ближний Восток он совершил в 1883 году и с тех пор много путешествовал по всему региону как ученый и искатель приключений. В 1892 году Оппенгейм перебрался в Каир, который до 1909 года служил ему «базой» для путешествий по Ближнему Востоку. Он был плодовитым автором, и на его четырехтомное классическое исследование арабских племен «Бедуины» (Die Beduinen) до сих пор ссылаются многие ученые. Среди его читателей был и Томас Лоуренс, впоследствии прославившийся как Лоуренс Аравийский. Оппенгейм был обвинен немецкими дипломатами в «чрезмерном сближении с туземцами» и отправлен в отставку, однако в 1900 году он сумел завоевать доверие кайзера Вильгельма II, который сделал этого экстравагантного востоковеда своим советником по восточным вопросам. С тех пор каждое лето Оппенгейм посещал Германию и встречался с кайзером, чтобы проинформировать его о состоянии дел в мусульманском мире — к которому Вильгельм испытывал личный интерес после своей триумфальной поездки по Османской империи в 1898 году.

Будучи непримиримым противником Британской империи, Оппенгейм был одним из первых, кто предложил использовать дружбу Германии с мусульманским миром как «новое оружие» против британцев. Еще в 1906 году Оппенгейм предсказал: «В будущем ислам станет играть гораздо более важную роль… Поразительная мощь и демографическое преимущество исламского мира будут иметь большое значение для европейских держав». Барон хотел использовать эту силу в интересах Германии. Когда в августе 1914 года началась война, Оппенгейм создал в Берлине так называемое Агентство восточных новостей («Бюро джихада»), чтобы заниматься панисламской пропагандой с целью возбуждения мусульманского населения на бунты во французской Северной Африке, российской Центральной Азии и в первую очередь в британских колониальных владениях, включая «главную драгоценность короны» — Британскую Индию с ее 80 млн мусульманских подданных. Оппенгейм заверил канцлера, что, даже если надежды на мятежи не оправдаются, сама угроза мусульманского восстания в Индии «принудит Англию согласиться на благоприятные для нас условия мира».

Хотя эту стратегию часто называют «джихадом, сделанным в Германии», многие светски настроенные младотурки также поддерживали идею использования религиозного фанатизма в борьбе против Антанты. Энвер оценил всю силу ислама во время войны в Ливии в 1911 году. Перед отправкой в Ливию он призывал к партизанской войне против итальянцев, но, оказавшись на месте и столкнувшись с местным населением, постепенно начал рассматривать этот конфликт с точки зрения джихада. В своих письмах Энвер описывал арабских воинов в Ливии как «фанатичных мусульман, которые считают смерть от руки врага даром Аллаха» и отмечал их преданность халифу и ему лично как зятю халифа. Джемаль-паша также рассматривал ислам как ключевое связующее звено между арабами и турками и считал, что религиозная война будет способствовать укреплению этой связи. Джемаль утверждал, что «большинство арабов без колебаний пойдут на любые жертвы в этой великой войне за освобождение исламского халифата». Таким образом, влиятельные члены руководства партии «Единение и прогресс» были убеждены в том, что джихад, мощное оружие раннего ислама, может быть возрожден и использован как источник силы в грядущем конфликте с великим европейскими державами.

Но каковы бы ни были надежды, возлагавшиеся на джихад, главной целью младотурков было как можно дольше удержать Османскую империю от вступления в войну. На протяжении всего августа и сентября 1914 года османские официальные лица искали всевозможные оправдания своему бездействию перед все более нетерпеливыми немцами. Главным предлогом была незавершенная мобилизация. Если они нападут на Россию, прежде чем их армия будет приведена в полную боевую готовность, утверждали османы, они рискуют потерпеть поражение, что сделает их скорее обузой, нежели полезным союзником, для Центральных держав. Османы неизменно подчеркивали перед немцами, что по-прежнему рассматривают Россию как основную угрозу для существования своей империи. Однако младотурки умалчивали о том, что в своей попытке устранить российскую угрозу они предложили заключить тайный союз самой России — известие, которое непременно привело бы к разрыву с их новым европейским союзником.

Энвер-паша, самый рьяный сторонник союза с Германией, был первым, кто заговорил о возможности альянса с Российской империей. Пятого августа, спустя всего три дня после заключения тайного соглашения с немцами, Энвер ошеломил российского военного атташе в Стамбуле, генерала М. Н. Леонтьева, предложением заключить российско-турецкий оборонительный союз. К переговорам присоединились великий визирь Саид Халим и соратник Энвера Талаат-паша, а также российский посол М. Н. Гирс. Османы хотели получить от русских гарантии территориальной целостности Османской империи, а также содействие в возвращении трех островов в Эгейском море и Западной Фракии, захваченной Болгарией в ходе балканских войн. В свою очередь, османы обещали полную военную поддержку в военных усилиях Антанты и увольнение всех немецких офицеров и техников, работавших в Османской империи. Энверу, Талаату и Халиму удалось убедить российского посла и военного атташе в искренности своего предложения, и оба российских чиновника пообещали выступить в поддержку предложенного Турцией альянса.

Посол Османской империи в Санкт-Петербурге Фахреддин-бей обратился к российскому правительству с просьбой рассмотреть возможность русско-турецкого союза. Он объяснил министру иностранных дел Сергею Сазонову, что османы хотят получить территориальные гарантии и обещание русских не поддерживать националистические устремления армян в Восточной Анатолии. Однако ни османскому послу, ни российскому послу в Стамбуле не удалось убедить Сазонова. Тот отказался оставлять проект армянских реформ и верить обещаниям Энвера порвать с Германией. Максимум, на что был готов пойти Сазонов, да и то при поддержке союзников России по Антанте, — это гарантировать территориальную целостность Османской империи в обмен на нейтралитет в войне. Но такие гарантии не позволяли османам вернуть их территориальные потери в Эгейском море и Фракии и не защищали их от российских амбиций по окончании войны.

Тот факт, что Сазонов подтвердил приверженность России проекту армянских реформ, только усилил опасения османов по поводу будущих планов расчленения их империи. Таким образом, договоренность с Германией осталась лучшим из возможных вариантов, и в конце августа османы вернулись к своим особым отношениям с Центральными державами. Между тем обращение младотурок за поддержкой к России наглядно показывало, как далеко они готовы были зайти, чтобы остаться в стороне от европейского конфликта.

Принимая во внимание ход военных действий в августе и сентябре 1914 года, османы имели все основания медлить со вступлением в конфликт. В первые недели германская армия, ведя маневренную войну, быстро оккупировала Бельгию и стремительно продвигалась к Парижу, пока не была остановлена в решающей битве на Марне 5–12 сентября. Воюющие стороны начали рыть окопы, что перевело войну на Западном фронте из маневренной в позиционную. Другой ставшей очевидной уже к сентябрю особенностью Первой мировой войны оказались беспрецедентные масштабы потерь. Во французской армии число убитых и раненых превысило 385 000 человек, а в немецкой на одном только Западном фронте — 260 000. В конце августа в битве при Танненберге немецкие войска уничтожили целую российскую армию, убив и ранив 50 000 человек и взяв в плен 90 000. На Австрийском фронте русские воевали более успешно; в ходе кампании в Галиции австрийская армия потеряла 320 000 человек убитыми и ранеными и 100 000 были взяты в плен (но русские также понесли тяжелые потери: 200 000 человек были убиты и ранены и 40 000 оказались в плену). Кроме того, в августе 1914 года Австрия предприняла неудачную попытку наступления в Сербии, в ходе которого ее армия потеряла 24 000 человек — намного больше, чем Сербия, население которой составляло менее одной десятой от населения Австро-Венгрии. Потери британцев в ноябре 1914 года достигли 90 000 убитыми и ранеными, что превышало первоначальную численность всех семи дивизий Британских экспедиционных сил. Менее чем за шесть недель войны совокупные потери Антанты и Центральных держав составили свыше 1 млн человек. Этого было достаточно для того, чтобы заставить младотурок колебаться и откладывать начало военных действий.

Однако в сентябре 1914 года терпение их союзников-немцев лопнуло. Германские войска увязли в позиционной войне на Западном фронте, а австрийская армия была серьезно ослаблена Россией и Сербией, поэтому Центральным державам было срочно необходимо, чтобы османы открыли новый фронт против русских. Младотурки продолжали кормить своего союзника обещаниями вступить в войну, требуя при этом оказать им помощь финансами и военной техникой. В середине сентября немецкий военный министр генерал Эрих фон Фалькенхайн отказался выполнять любые дальнейшие «запросы о предоставлении офицеров, артиллерии и боеприпасов… до тех пор, пока Османская империя не начнет наконец-то военные действия против врагов Германии». Берлин считал, что передача «Гёбена» и «Бреслау» обеспечила османский флот всем необходимым, чтобы начать военные действия против России и установить военно-морское господство в Черном море. Нападение на Российскую империю положило бы конец нейтралитету и втянуло бы Турцию в войну в Европе. Кроме того, это дало бы османскому султану повод объявить джихад, на который германские военные стратеги возлагали большие надежды как на способ подорвать державы Антанты изнутри через их мусульманские колонии. Таким образом, Германии нужно было во что бы то ни стало заставить османов оставить сомнения и напасть на Россию.

Главным препятствием для османов были деньги. Поддержание высоких темпов мобилизации и подготовка к войне требовали значительных средств. В середине октября военный министр Энвер-паша сел за стол переговоров и пообещал Германии немедленно напасть на Россию на море в обмен на финансовую поддержку. Кроме того, Энвер пообещал сдерживать русских в Восточной Анатолии и атаковать позиции британцев в Египте, а также обеспечить объявление султаном священной войны против держав Антанты. Немцы поспешили принять это предложение и отправили в Стамбул 2 млн османских лир золотом, которые должны были быть переданы османским властям после начала военных действий против России. Немцы пообещали еще 3 млн лир в течение следующих восьми месяцев, после того как Османская империя официально вступит в войну. Эти средства обеспечили османам необходимую финансовую стабильность, чтобы преследовать свои собственные амбициозные военные планы.

Двадцать четвертого октября морской министр Джемаль-паша отдал адмиралу Сушону роковой приказ отправиться на маневры в Черное море. Однако Энвер-паша вручил Сушону второй секретный пакет приказов, в котором инструктировал османский флот атаковать русские военные корабли без объявления войны. Адмирал согласился оставить конверт с приказами Энвера запечатанным до тех пор, пока не получит радиограмму с указанием вскрыть его. Однако, как только сменившие флаг немецкие корабли 27 октября 1914 года вышли в Черное море, османы выпустили инициативу из рук.

Хотя адмирал Сушон и был назначен командующим османским флотом, он оставался верен кайзеру Германии. Когда Энвер не сумел передать радиограмму Сушону, немецкий адмирал взял инициативу в свои руки и 29 октября атаковал российские базы на Крымском побережье, потопив канонерку и минный заградитель. «Гёбен» также обстрелял Севастополь. На следующий день османское правительство выступило с заявлением, в котором осудило нападение России на османский флот. Россия, а вслед за ней Англия и Франция отозвали своих послов из Стамбула и 2 ноября объявили Турции войну.

Так Османская империя официально вступила в Первую мировую. Все, что ей оставалось, — это поднять знамя джихада. Османы прежде уже прибегали к религии, чтобы мобилизовать своих подданных на войну. Совсем недавно, в 1877 году, султан Абдул-Хамид II объявлял джихад против России. Однако в 1914 году ситуация была совсем иной. На этот раз перед султаном стояла гораздо более сложная задача — сплотить мусульман не только в Османской империи, но и за ее пределами и поднять их на джихад против одних не-мусульман — в первую очередь против русских, британцев, французов, сербов и черногорцев, — поддержав при этом других, а именно немцев и австрийцев, союзников османов. Группа из 29 исламских правоведов встретилась в Стамбуле, чтобы обсудить и подготовить пять правовых заключений (фетв), разрешающих джихад. Эти пять фетв были официально санкционированы султаном и представлены ключевым политическим, военным и религиозным деятелям на закрытом заседании 11 ноября. Только после этого, 14 ноября, призыв к священной войне был зачитан от имени султана перед большой толпой, собравшейся у мечети султана Мехмеда-Завоевателя. Толпа встретила эти слова восторженным ревом.

Османские власти могли быть уверены в том, что арабы и турки внутри империи откликнутся на призыв султана. Но пока было неясно, распространится ли джихад за пределы империи и поднимется ли на войну весь мир.