Радостное весеннее солнце заливало весь Кремль горячим светом; от могучих лучей его новая жизнь зарождалась повсюду; быстро распускались почки сирени в садах дворцовых, разливая вокруг себя благоухание. Но не могли эти животворные лучи оживить царя Федора. Он лежал в богатом парчёвом гробу. На его молодом, теперь бледно-желтом, будто восковом лице не было и следа перенесенных страданий. Спокойна и тиха была улыбка неподвижных уст, которых еще не решалось коснуться тление.

Вокруг гроба кипели расходившиеся людские страсти.

Начинало уже исполняться то, чего бедный царь так боялся в свои последние, скорбные дни: во дворце готовился целый ряд ужасных смут, конца которым не предвиделось; только одно присутствие царского гроба мешало этим смутам разразиться.

С нетерпением дожидались Милославские минуты, когда царь будет похоронен. Вот и пришла эта минута.

Под темными сводами собора в ряду царских могил открыт новый склеп, где должны навеки успокоиться кости Федора.

Всё готово для пышной церемонии. С раннего утра царедворцы, бояре и духовенство собрались в Кремль. Народ сплошной толпой поместился по обеим сторонам дороги между соборами, дожидаясь конца отпевания. Но отпевание тянулось долго; говорили, что новоизбранному царю Петру Алексеевичу сделалось даже дурно: не вынес ребенок усталости и страшной духоты в соборе. Действительно, все видели, как далеко еще до окончания службы царица Наталья Кирилловна вышла из собора с сыном и отправилась во дворец. Некоторые вельможи, в том числе Голицыны и Нарышкины, сопровождали царицу.

Наконец внутри собора, ближе к выходу, раздалось глухое церковное пение. «Несут, несут!» – пробежало в толпе.

Все стихли и сняли шапки. И вот показалась торжественная, печальная процессия: патриарх со всем духовенством, бояре… Царевен не было – по обычаю они не могли участвовать в подобных церемониях.

Но что это? Народ в недоумении вглядывался, не веря глазам своим – у самого гроба идет она, в толпе мужчин, царевна Софья.

Как ни уговаривали ее, она твердо объявила, что проводит брата на вечное жилище и не видит в этом ничего для себя постыдного. Она идет за гробом и горько, громко плачет, и с каждым мгновением мучительнее ее слезы.

Процессия скрылась за папертью соборной. Народ остался дожидаться выхода патриарха по окончании погребения. В особенности всем хотелось еще раз взглянуть на царевну.

Долго длилось это ожидание. Далеко за полдень. Наконец царь предан земле, и процессия в прежнем порядке потянулась из собора.

Взоры всех обращаются на Софью. Она плачет еще горче, чем тогда, когда шла за гробом брата; вот рыдания ее превращаются в вопли. Народ теснится ближе к ней. В толпе проносятся тихие замечания:

– Ишь, царевна-то бедная как плачет, убивается!

Софья, несмотря на свое горе, слышит эти замечания. С заплаканными глазами она обращается к народу.

– Видите!.. – с горечью, прерываемой рыданиями, говорит она. – Видите, как брат наш Федор неожиданно отошел с сего света! Его враги отравили зложелательные!..

При этих словах глухой ропот проносится в толпе. В этом ропоте слышатся жалость, ужас. Царевну поняли… Она чует это и, снова рыдая, продолжает:

– Умилосердуйтесь над нами, сиротами! Нет у нас ни батюшки, ни матушки, ни брата старшего. Брат наш Иван не выбран на царство. А если мы перед вами или боярами провинились, то отпустите нас живыми в чужие земли, к королям христианским!

Гул в народе становится громче – слова царевны, ее вид, ее горькие слезы производят сильное впечатление. Но народ в недоумении, не знает, что подумать.

«Если царевна говорит, что царь отравлен, значит, так оно и есть, значит, правда! Но кто же отравил? И что делать?..» Что может безоружная толпа народа?!

Совсем обессиленная вернулась Софья в терем, где ее с нетерпением дожидались сестры и тетки. Тетки попеняли ей за ее поступок.

– Уж что тут! – махнула она рукой. – Нашли время толковать о том, что прилично, что неприлично, – дни-то какие! Или не понимаете еще, что приходит наша погибель и нужно спасать себя? Я, по крайней мере, дала знать народу о том, что мы окружены врагами, которые ищут извести нас, как извели брата Федора. Да и что ж, наконец! Уйти мне было, что ли, не простясь с братом? Так вон хвалите Наталью Кирилловну – она с сыном своим как угорелая выбежала из церкви. Вот стыд так стыд! Рады, что от царя избавились. Умер, не встанет, так и прощаться им не нужно… Торжествуют… Веселы! А тут, на похоронах, им печальное лицо делать приходится. Да к чему? Не нужно – они гроб-то братний оплевать готовы!

– Ах, уж это точно! – заговорили царевны. – Такого скаредного дела отродясь мы не видали. Удружила Наталья! Что ж она думала, никто этого не заметит? Как же, мы уж послали к ней монахинь, пускай она не больно-то зазнается – мы постарше ее, так молчать нам в таком деле не приходится. Не съест она нас, не казнит же! А мы все же свое сделали. Так и наказали монахиням сказать ей, что хорош, дескать, брат, не мог дождаться конца погребения…

– Напрасно посылали, тетушки, – отвечала Софья. – Она только посмеется над вами. Теперь ее сила, ее время…

Между тем монахини, посланные к царице, вернулись и входили в покои царевен.

– Ну что? Ну что она? Как ответила? – обратились к ним все в один голос.

– Да что! – махнув рукой, произнесла старшая из монахинь, почтенная, седая старушка. – Царица ничего худого не видит в том, что не достояли отпевания, говорит: «Петр Алексеевич еще мал, ребенок, не мог выстоять такой долгой службы не евши». А брат-то царицын, Иван Кириллович, тут же был, так он как вскочит да закричит на наши слова: «Кто умер, тот пусть и лежит, а царское величество не умирал, жив!..» Вот дела-то какие, государыни царевны!..

И старушка монахиня, очевидно, весьма довольная тем, что рассказом своим произвела сильное впечатление, уселась в уголок, зевнула от избытка чувств и стала часто крестить рот сморщенной, маленькой рукою.

Между царевнами поднялись пересуды; сильно досталось всем Нарышкиным.

Одна только Софья ничего не сказала. Побледнев еще пуще прежнего и сжав свои руки так, что пальцы захрустели, она вышла из покоев и отправилась в свою опочивальню. Ей было не до брани, не до бессильных, ни к чему не ведущих разговоров и сплетен – дело теперь нужно делать, а не браниться!..