В тоске заснув и скорбью омрачен,
Однажды ночью Сам увидел сон:
На скакуне арабском тропкой узкой
Наездник скачет из страны индусской,
О сыне подает благую весть,
Об этой ветви, чьих плодов не счесть.
Проснувшись, богатырь призвал мобедов
И речь повел, о сне своем поведав.
«Что скажете, — он вопросил, — о нем?
Постигли вы его своим умом?»
И стар и млад, услышав слово это,
Свои уста раскрыли для ответа:
«Свирепый зверь в лесах или в горах
И даже рыбы-чудища в морях
Равно своих детей растят любовно
И кормят их, о них заботясь кровно.
А ты забыл, что завещал творец,
Младенца бросил ты, дурной отец!
Прося прощенья, обратись ты к богу,
Он указует нам к добру дорогу».
И Сам прилег, едва настала ночь:
Душевную тоску терпеть невмочь.
Во сне увидел: знамя златоткано
Сияет на вершине Индостана,
Летит прекрасный юноша вперед,
Большое войско за собой ведет,
Мобед его сопровождает справа,
Советник слева скачет величаво.
Приблизился один из этих двух,
Воителю сказал, терзая слух:
«О многогрешный муж, лишенный чести,
Чье сердце не страшится божьей мести!
Как смеешь зваться ты богатырем,
Когда ты птицу в няньки взял внаем?
Седых мужей бранишь ты, прихотливый,
Чья борода светла, как листья ивы!
Подумай сам: виновен ли господь,
Когда цвета твоя меняет плоть?
Ничем считал ты сына-мальчугана,
А ныне он — воспитанник Йездана:
Наставника нежней не знает свет,
Тебе ж в сыновнем сердце места нет!»
Сам зарычал во сне, издал он стоны,
Как лев свирепый, в западне плененный.
Проснувшись, мудрецов призвал своих,
Призвал он и старейшин войсковых,
Помчался к той горе, что небу внемлет,
Покинутых, отринутых приемлет.
Видна ее вершина средь Плеяд, —
Звезду похитить хочет, говорят.
А там — гнездо на высоте лазурной:
Оно вреда не видит от Сатурна.
Алоэ ветви витязь увидал,
Опоры под гнездом — эбен, сандал.
Но как добраться Саму до вершины?
Здесь даже след не сыщется звериный!
Поняв, что нет ему пути наверх,
Взмолился он и в прах лицо поверг:
«Ты, что возвысился над вышиною,
Над звездами, над солнцем и луною,—
Подай мне руку, будь поводырем,
Чтоб мог я, грешный, совершить подъем».
А юноше сказал Симург в то время:
«О ты, кого взрастило птичье племя!
Я был твоей кормилицей в гнезде,
Как нянька, за тобой летал везде,
Прозвал тебя Дастаном: жертва бедствий,
Ты был отцом обманут в раннем детстве.
Отец твой Сам, что в мире всех сильней,
Великий богатырь и князь князей,
Теперь пришел сюда, он ищет сына,
И честь твоя пришла с ним воедино.
Тебе помочь я должен, как птенцу,
Чтоб невредимым отнести к отцу.
А ты мое перо возьми с собою,
Парить я буду над твоей судьбою.
Накликнет недруг на тебя беду
Иль зло и благо вступят во вражду,
В огонь ты брось мое перо тотчас же,—
Увидишь от меня добро тотчас же.
Ведь я тебя вскормил в гнезде своем,
Ты был с птенцами под моим крылом».
И с ним в душе своей Симург простился,
И поднял вверх, и плавно опустился,—
Отцу спешил он юношу вернуть.
У сына были волосы по грудь,
Он был могуч, как слон, весна — ланиты…
И разрыдался воин знаменитый,
Склонился пред Симургом до земли,
Уста его хвалу произнесли.
Любовным взором Сам окинул сына:
Венца достоин, трона властелина!
Уста — рубины, очи — как смола,
Белы ресницы, голова бела!
И сердце Сама стало садом рая,
Сказал воитель, сына восхваляя:
«Мой сын, смягчи ты сердце и согрей,
Прости меня, приди ко мней скорей.
Я — раб ничтожный бога всеблагого,
Но раз тебя, мой сын, обрел я снова,
То клятву я даю перед творцом,
Что нежным буду я тебе отцом.
Ты скажешь мне желание любое,—
Исполню я и доброе и злое».
Он юношу, как витязя, одел,
Скалистых гор покинул он предел.
Спустившись в дол, потребовал для сына
Коня и одеянье властелина.
Дастаном прозван был приемыш скал,
Но сына Залем богатырь назвал.
Тут перед Самом, радостны впервые,
Старейшины предстали войсковые.
Погнали барабанщики слонов,
Взметнулась пыль до самых облаков.
Звон золотых звонков и голос трубный,
Индийские им подпевают бубны…
С веселым кличем двинулся отряд,
Ликуя, воины пришли назад,
Вступили в город, позабыв печали,
Одним богатырем богаче стали.