Фреска

Моха чересчур взволновал спор с Имоджин, чтобы находиться среди людей. Вновь оказаться в толпе значило лишь усугубить раздражение. Вместо этого Мох решил срезать путь, пройдя дворами, в поисках тихого безлюдного пути к гавани. Все надежды на простой проход были омрачены, когда он оказался в цветнике внутреннего дворика. Первым его порывом было пойти по своим следам обратно, но его привлекла тишь самого места. Извилистая тропа перед ним была выложена из видавших виды булыжников. Он взвесил один на ладони. Камень был гладким и холодным. С самого детства Мох был заядлым собирателем камней, ни одного пляжа не мог пройти, не набив ими карманы так, чтобы швы трещали. Булыжник в его руке был овальным, цвета сизого голубя с тёмными, похожими на пёрышки отметинами. Приятный на ощупь, он напомнил оцелусы Радужника. Мох вернул камень на тропу.

В дальнем углу цветника находилась глубоко посаженная дверь. Мох шёл по тропе, во многом чувствуя себя злоумышленником. И всё же булыжники приятно скользили под его подошвами. Ароматные растения, зелёные, вопреки близкой осени, радушно манили к себе. Лишь молитвенные богомолы, раскачивавшиеся на стручках дурмана и по-боксёрски молотившие воздух, словно предостерегали: не подходи.

Дверной молоток в виде мечехвоста висел по центру двери. Морской воздух и бездействие застопорили петли. Мох легко постучался пальцами, а потом, не получив ответа, забарабанил сильнее. Ничего. Он повернул ручку, хотя и терялся в представлениях, что надоумило его сделать это. Может, чары места подействовали или просто любопытство одолело. Как бы то ни было, он был вознаграждён: дверь раскрылась, и за ней неожиданно оказалась часовня.

Потолок темнел синевой, пронизанной незнакомыми золотыми созвездиями. Фрески покрывали стены трёх приделов живописными повествованиями с повторяемыми персонажами. Крылатые чудовища и уроды художника напоминали Моху о татуировках Имоджин, и он пожалел, что её нет рядом, чтобы разделить с ним такое открытие.

Деревянные полы были чисто выметены, от досок пахло пчелиным воском. Моха удивило отсутствие лавок, но, пройдя к алтарю, он нашёл ответ. Расчёт был на то, чтобы успокоить, заставить посетителя приостановиться и пройти иной путь, с тем чтобы он, дойдя до алтаря, отрешился от всех уличных забот и предался размышлениям. Иной путь начинался уже с существования переулка, где грубый кирпич уступил место мягкому камню.

Алтарь был слегка приподнят и служил опорой для десятков свечей. Лишь немногие из них были зажжены. За алтарём в стене, словно ящики на почте, тянулись ряды встроенных ниш. Мох насчитал их сто сорок четыре. У каждой ниши имелась дверка, хотя лишь немногие были открыты. Мох видел что-то похожее на улицах старого города в Ступени-Сити. То было место, где оставлялись записки или значимые для людей предметы. Записки обычно содержали вопрос, сообщение или признание на сложенном клочке бумаги. Иногда оставлялись более основательные предметы. То был обряд высвобождения. В конце концов невидимые руки с другой стороны стены забирали подношения и сжигали их в яме. После этого дверцы на пружинках открывались вновь.

Часовню окружали толстые стены. В тишине Мох слышал, как шуршала его одежда, слышал своё дыхание и звон в ушах. Он вдруг осознал, сколько энергии тратят его чувства, фильтруя и сортируя окружающий мир. Злость и обида иссякли в нём. Он сел на табуретку перед алтарём и пристально разглядывал ниши. Прошло несколько минут, после чего справа от него отворилась дверь, выпустив мужчину в серой рясе. Хотя на его обветренном лице не было заметно признаков удивления, глубоко посаженные глаза внимательно всматривались в Моха. Он тронул бороду, в которой среди седины проглядывали пучки рыжих волос, и поставил на алтарь перед Мохом пустой пузырёк из-под синиспоры.

– По-моему, вы уронили это в переулке. – Мужчина присел на край алтаря. – Мое имя Джонатан, я – смотритель этой часовни.

– С этим я покончил, – произнёс Мох, отворачиваясь от пузырька.

– Это, наверное, ко благу, – сказал Джонатан. – Только всё равно мусор. – Улыбка его была ободряющей, но голос звучал серьёзно. В последовавшем неловком молчании Джонатан вперил взгляд в свои вытянутые ноги и помятые садовые башмаки. Испытывая неловкость, Мох решил, что пора уходить. Когда он встал, Джонатан поднял взгляд.

– Вы не согласились бы помочь мне кое в чём? Много времени это не займёт. Я пишу книжицу об истории этого здания, которое мне, признаться, предстоит скоро закрыть. В ней есть раздел о фауне, изображённой на фреске. Вам, случайно, не известны птицы?

– Некоторые, – ответил Мох. – В тюрьме, чтобы скоротать время, я играл в игру – ни много ни мало – с одним орнитологом. У того была колода карт с картинками вроде тех, что на сигарные коробки клеят. На картинках были отпечатаны птицы. Он выпытывал у меня их названия. – Мох сам себе удивился, до чего легко упомянул о тюрьме.

– Фантастика. – Джонатан развернулся и окинул взглядом фреску справа от себя. – Вон. – Он указал на пятно в среднем приделе. – Что это?

– Что-то вроде синицы. Отсюда разглядеть трудно, – сказал Мох.

– Ну так встаньте и поглядите. Где ваша любознательность?

– Хорошо, хорошо. – Моху, вопреки самому себе, стало забавно. Он уважил просьбу Джонатана, подойдя к стене. – Наверняка не скажу. Похоже на канадского поползня.

– Подождите здесь. – Джонатан скрылся за дверью и через минуту вернулся, неся заляпанную краской стремянку. – Попробуйте это.

– Вы серьёзно? Да на этой штуке угробиться можно.

– Она вполне надёжна. Я ею только сегодня утром пользовался. – Джонатан помог Моху установить стремянку перед стеной. Гадая про себя, во что он только ввязывается, Мох взобрался по лестнице, а Джонатан поддерживал створки. Встав на вторую сверху ступеньку, Мох оказался на одном уровне с птичкой.

– Точно, канадский поползень, – сказал он.

– Отлично, – воскликнул Джонатан. Он извлёк из кармана рясы небольшую записную книжку. – Так, теперь та, что слева.

– Это легко. Древесная ласточка.

– А над ней? – Джонатан указал ручкой. – Нет, выше, среди лиан.

– Белоглазый виреон.

И так продолжалось полчаса. Мох, передвигаясь с лестницей вдоль стены, назвал всех птиц до единой. Временами мужчины спорили по поводу конкретной птицы, но Мох в своих знаниях был уверен. Он читал лекции Джонатану о местах обитания, голосах, питании и методах гнездования. Франклин Бокс в своей муштре был безжалостен. После того как была названа последняя птица, Мох развернулся на стремянке. Ему было жарко от бесконечных хождений вверх-вниз по лестнице.

Джонатан взмахом руки показал: спускайтесь. Что-то красное мелькнуло и пропало в просторных рукавах Джонатана. Мох сделал вид, что ничего не заметил.

– Спускайтесь. Я сделал набросочек фрески и пометил всех птиц. Это фантастика. Как мне отблагодарить вас?

– Глоток воды. У меня голос садится.

Джонатан вернул стремянку в кладовую. Мох уже готов был снова усесться, когда появился Джонатан в проёме двери:

– Давайте поговорим тут, где посидеть можно. Сказать правду, в часовне чуток прохладно. Тут когда-то школа была. Можете представить, ученики зимой до смерти замерзали. – За дверью шёл проход из неотёсанного камня. Мох прошёл за широкой спиной Джонатана мимо нескольких закрытых дверей, прежде чем они зашли в скромную столовую. Джонатан предложил Моху взять стул от поручня на стене и присаживаться к столу. Пока тот проделывал это, Джонатан достал ещё тёплый каравай хлеба с хрустящей корочкой, чашу с оливковым маслом на травах, корзинку варёных яиц, несколько сырных головок, копчёную рыбу и фрукты. Налил им обоим по большому стакану вина. – Надеюсь, вы не возражаете. Я уже поесть собирался, когда вы пришли. Прошу вас, угощайтесь. Это самое малое, что я могу.

Мох поблагодарил его, думая про себя, что еды для одного было многовато.

Он старался не упустить возможности взглянуть на запястье Джонатана. Решил потянуть время за едой. Еда была отменно хороша. Он уложил на толстый кусок хлеба козий сыр, а поверх него сардины и погрузил его в оливковое масло, которое Джонатан поставил между ними.

– Итак, – произнёс Джонатан с полным ртом хлеба. – Что привело вас в город?

– Любознательность, – осторожно ответил Мох. – Захотелось увидеть остров Козодоя с берега. – Этот вопрос он уже ждал и решил, что ложь, близкая к правде, будет лучше полной выдумки.

Джонатан пожал плечами:

– Надеюсь, вы не будете разочарованы. С берега это всего лишь ещё одна груда безжизненных по виду скал. Вам-то что интересно?

– Я приехал с женщиной, которая работает на Музей естественной истории в Ступени-Сити. Я просто помогаю ей. Она изучает что-то там такое, называемое щелевыми видами, каковы бы они ни были, – поведал Мох.

Джонатан перестал жевать:

– Её с вами нет.

– Мы слегка повздорили.

Собеседник сочувственно пожал плечами:

– Неудивительно, что вы сидите на синиспоре.

Оба расхохотались. Джонатан отрезал кусочек какого-то твёрдого жёлтого сыра и протянул его Моху:

– Попробуйте этот. Он изумительный. На родине мы делаем его сами.

– Вы живёте не здесь? Где же?

– Нет, я просто завершаю свой срок как смотритель. Завтра я всё запираю – надолго, может, навсегда.

«А на мой вопрос ты не ответил», – подумал Мох. Он взял кусочек, бросил его в рот, одобрительно кивая:

– Вы правы. Как он называется?

– «Сыр», – проревел Джонатан со смехом. Мох при этом прикрыл лицо и склонил голову к столу. Он смеялся, пока в рёбрах не появилась боль, а слёзы не смочили ему ладони. Мох почувствовал на плече чью-то тяжёлую руку. Он тосковал по Имоджин, которая когда-то испробовала этот жест. – Вы здорово называли птиц, друг мой, но я хотел бы знать, каким именем вы бы назвали себя. Могло бы это быть Чужак, Трус, Предатель или Пораженец? Это некоторые из наиболее предпочтительных.

Мох откинулся на спинку стула, отёр лицо грубым полотенцем, вручённым ему Джонатаном.

– Убийца.

Джонатан глазом не моргнул.

– У вас глаза не убийцы, – выговорил он сквозь забивший рот хлеб.

– Когда-то я был учителем. В заведении, которое называлось Трубным институтом.

– Слышал о таком. Его закрыли немало лет тому назад.

– В первый же мой семестр произошёл несчастный случай. Один из учеников, из моих учеников, утонул весной в половодье. Расследование установило, что имел место несчастный случай, но я-то знал: если бы я был там, следил за ребятами, такого бы не случилось. Он был всего лишь мальчишкой, надоедливым маленьким мальчишкой. Вблизи реки он оказался потому, что так находил уединение для себя, когда другие дети его дразнили. – Мох умолк, ожидая отклика Джонатана, но тот лишь отмахнулся, мол, продолжай.

– Несколько лет спустя произошёл ещё один несчастный случай, когда в школе появилось неестественное живое существо. – Мох уставился на свои руки.

– Дальше, – выговорил Джонатан, хмурясь.

– Оно… он выглядел, как мальчик, только не был им в полном смысле… он был… чем-то другим. Если честно, я действительно не знаю чем. Ну, естественно, другие дети принялись издеваться над ним безо всякой жалости. Наконец, однажды всё приняло совсем скверный оборот. Дети, дразнившие мальчика, были убиты во время прогулки по лесу – итог спора, хотя тогда я этого не знал. Когда власти нагрянули, мальчик исчез. Меня нашли сидящим на пне – в шоке, а вокруг повсюду тела. Меня обвинили в убийстве и бросили в тюрьму.

– А где вы были, когда первый мальчик утонул? – спросил Джонатан.

– В постели учительницы арифметики – получал образование.

– Вы знали, что мальчик находился возле реки?

– Нет. Это было уже после того, как всюду погасили свет. Но я должен был проверять спальни.

– Можно ли было ожидать такого?

Мох пожал плечами:

– Нет.

– А дети на лесной прогулке?

– Это был безнадзорный выход в лес. Я готовился к урокам в библиотеке.

– Стало быть, вина не ваша, – сказал Джонатан. Он стряхнул с рук крошки. – Истории трагические, разумеется, только вряд ли их бремя нести вам одному. – Джонатан налил им обоим ещё вина. – Кстати, мальчик, тот, кого вы так лестно назвали живым существом, его нашли?

– Он объявился годы спустя и помог мне покинуть Брикскольд, а потом помог пробраться обратно в город. Сам я никак не сумел бы сделать этого в той местности. Как раз от него я и узнал о том, что произошло в тот день в лесу.

Джонатан подался вперёд и положил крепкую ладонь на руку Моха.

– Выпейте ещё вина. Я сам его готовил.

И Мох выпил. Он понимал, что пьянеет, но ему было всё равно.

– Те события, о каких вы рассказали, я бы убийствами не назвал, – говорил Джонатан. – Оставляя в стороне жалкое судопроизводство, подлинное убийство требует умысла.

– Я и до этого дотягиваю. Я убил человека в городе. – Мох пристально следил за Джонатаном. – Негодяя по имени Агнец. – Мох ясно видел, что весть эта собеседника тронула. Было ли промелькнувшее на его лице выражением ярости, страха, облегчения или чего-то другого, Мох сказать не мог.

– Так вот, – проговорил Джонатан уже серьёзно. – Что-что, а о людях судить я хорошо умею. Вы человек хороший, а потому я говорю: этот самый Агнец, несомненно, получил то, что ему подобало.

Некоторое время оба ели в молчании. В конце концов вновь разговорились. Джонатан жаловался на плохой водопровод в часовне, не утихающую битву с мышами, признавался в своей любви к сложным шахматным задачам. Постепенно разговор перешёл на настольные игры вообще. Мох говорил, как эти игры, хранимые в изорванных коробках, служили утешением в тюрьме. Он описывал обыденность своей жизни в ней, некоторых известных ему людей, временное облегчение, какое внесла синиспора в его то томительное, то буйное существование. Говорил о своих всё нараставших трудностях с наркотиком.

Было уже поздно, когда разговор истощился и замер. На столе стояли три пустые винные бутылки. Мох помог Джонатану прибраться на кухне. Он вытирал тарелки, которые мыл Джонатан, складывал их стопкой у раковины. Каждая тарелка довольно звякала, угнездившись на той, что снизу. Блюда были покрыты пятнами и выщерблены, глазировка на них потрескалась. Мох в жизни предметов видел отражение того, как сам мог бы жить и умереть, влача существование тщательно оберегаемой кухонной тарелки. Он был пьян, движения его были медленными и нарочитыми. Он огорчился, когда работа была закончена и Джонатан зевал уже так, что усомниться в смысле этого жеста было невозможно. Часы, проведённые ими в разговорах, пролетели, казалось, вдвое быстрее, но теперь, когда уже стемнело и ничего не оставалось делать, как следить за Джонатаном, развешивавшим на батарее мокрое посудное полотенце, Мох ощутил, как веки налились тяжестью. Он ни на мгновение не задумывался, где будет спать. Джонатан указал на дверь рядом с кладовкой.

Вслед за Джонатаном Мох одолел пролёт лестницы и попал в простую, но уютную комнату. Матрас на простой деревянной раме стоял возле открытого окна. Из крана рукомойника капала вода, разъевшая эмаль раковины и железо под нею. И опять он в жизни предметов видел своё отражение. Мох высчитывал, где был он, когда устанавливали рукомойник. Был ли он хотя бы рождён? Он сел на край кровати и зевнул.

– Не роскошно, но выспаться тут вы должны хорошо, Убийца, – сказал Джонатан не без добродушия.

– Мох. Меня зовут Ламсден Мох, но вам это уже известно. – Он следил, как отреагирует Джонатан.

Джонатан сделал вид, что обдумывает услышанное с полнейшей серьёзностью.

– Не многим лучше, вообще-то, – выговорил он наконец. Оба мужчины хмуро хмыкнули.

– Я знаю, кто вы такой, Джон. – Мох не собирался раскрывать этого до утра. Просто само выскочило: порыв, подбодрённый спиртным. Джонатан присел на край кровати. Он глянул на Моха повлажневшими глазами.

– Разумеется. Я так и полагал, – сказал он. – Так что, пришёл убить меня?

– Нет, – сказал Мох. – Я тут не за тем, чтобы убить вас. Понятия не имел, что вы тут. Откуда мне было знать? Но раз уж мы нашли друг друга, я и впрямь припас несколько вопросов.

Джон Машина протестующе поднял руку и покачал головой:

– Вопросы ещё хуже.

– Почему?

– В своей жизни я натворил много ужасного. Надругался над теми, кто меня любил. Мои поступки привели к чудовищным последствиям, у меня никогда не хватало силы придержать их наступление. Единственный выход, какой я сумел отыскать, это сделаться призраком.

– Это не выход, это трусость. События не остановить, если отрешиться от самого себя. Вы просто оставляете другим разгребать чёртово месиво.

– Это я знаю. Только в конечном счёте все выравнивается, и жизнь может продолжаться. – Джон потянулся всем телом. – Я отвечу на один вопрос. Всего один.

Мох сердито тряхнул головой.

– Задавай его, – произнёс Джон.

– В тот день на волноломе я впервые в жизни почувствовал себя замешанным в смерти. Те истории, о каких я рассказал вам, они были ужасными, но они просто подтвердили мои опасения: сквозь меня проходит тёмная нить. Потому как, Джон, откровение вроде этого не просто результат дурного выбора. Оно приходит основательным раскрытием чьей-то истинной природы. Оно отравляет всё, что наступит потом, оно бездонно.

– Ламсден. Один вопрос…

– Вы когда-нибудь любили Меморию? Или она была просто источником дохода?

Джон, похоже, опешил. Он скрестил руки и уставился в пол. И наконец выдавил из себя:

– Да.

– Тогда почему?

– Как ты прозорливо заметил, Мох, я трус. Трусость толкает человека на поступки, которые он никогда не сможет себе простить.

– Вам известно, что она жива?

Джон тяжело вздохнул:

– Да, слышал.

– Я собираюсь найти её. Думаю, она вернулась на остров Козодоя.

– Возможно. Может быть, тебе следовало бы оставить её в покое.

– Вы не первый, кто говорит мне это. Не могу. Пойдёмте со мной, Джон. Исправим, что можно. – Глаза Моха загорелись внезапной страстью. – Помогите мне найти её. Мы совершим это вместе.

Джон покачал головой, грустно улыбаясь.

– Мне нельзя. Я всё ещё трус, понимаешь? Ты иди, если должен. Я уже стар. Я не в силах больше смотреть на то место. Оно заколдовано. – На лице его выступил пот, кожа всё больше бледнела, обретая жёлтый оттенок. – Я не могу. Прости меня.

– Не знаю, смогу ли, – вздохнул Мох.

Джон взорвался хохотом и выпрямился. Поправил на себе рясу.

– По мне, этого не должно было быть. – Он хлопнул в ладоши. – Хватит россказней на сон грядущий. Мы оба немало выпили. Надо поспать. Я уеду рано. Должен перебираться к себе в монастырь. Тебе я не скажу, где он находится. Пользуйся, чем захочешь, только, пожалуйста, прибери за собой. Мыши, ты же понимаешь. – Уже из коридора, закрывая за собой дверь, он сказал: – Уборная – вниз по коридору, налево.

Какое-то время Мох лежал, уставившись в штукатурку с водяными разводами над кроватью. В углу комнаты паук перебирал свою паутину. В доме было тихо, зато на улице в отдалении слышалась музыка, которую, казалось, ветер сбивал в комок и уносил прочь. Один раз у него под окном раздался громкий крик, за ним – звон разбитой бутылки и смех.

В комнатке, похожей на келью, Мох чувствовал себя отделённым от потока своей жизни, то погружаясь в сон, то выходя из него, осознавая, что, пока он спал, в окно барабанил дождь. Донёсся далёкий раскат грома, под конец его задрожали створки окна. Дрожание прервало его поверхностный отдых.

Отрешившись ото сна, он сел, опершись спиной о подушку. Бегущая по стеклам вода отражалась на стене – призрак, которому не дано вполне материализоваться. В голове его вновь прокручивался вечерний разговор, и он сожалел, что рассказал Джону о себе гораздо больше, чем собирался. А может, оно и к лучшему. Его излияния были под стать очистительному поту при лихорадке. По наитию он выдвинул ящик небольшого бюро. Там нашёл бумагу и обшарпанную авторучку, которая, скрипя, стала писать после нескольких небрежных росчерков.

Полчаса писал, прежде чем позволил себе признаться, что пишет Имоджин. До этого он пытался отыскать смысл в событиях последних нескольких дней. Но потом увидел, что забирается всё дальше и дальше обратно во времени, повторяя то, о чём рассказывал Джону. Наконец он выразил свои чувства к ней. Рассказал, что думал о ней всё время, что жалел о том, как они расстались. Мох успел лишь половину рассказать из того, что было у него на уме, когда кончилась бумага. Сложив листы, он сунул их в карман бушлата. Остальному придётся подождать. На улице окна светлели от наступающего рассвета. В доме было по-прежнему тихо. Неужели Джон ещё спал?

С головой, кружившейся от распускающегося похмелья и недосыпа, Мох вышел из комнатки и побрёл по дому обратно, тем путём, каким пришёл. На кухне не было никого, в часовне царили холод и покой. Он стоял в дверях, глядя, как туман его дыхания воспаряет, словно отходящая душа. Пузырёк из-под синиспоры стоял там, где поставил его Джон, гладкое стекло, прижатое к кирпичу. Мох отнёс его к стене с нишами. Среди углублений размером с обувную коробку отыскал одно с открытой дверкой и сунул пузырёк как можно дальше в затянутую паутиной темноту. Через некоторое время, глубоко продышавшись на прохладе, Мох проделал обратный путь к гостевой спальне. Лёг на кровать, собираясь нагнать пару часиков сна, прежде чем отправиться на поиски Шторма. Стоит ему узнать, где обитает коллекционер, Мох от него избавится.

Проснулся он на много часов позже и трижды испытал удивление. Он был укрыт одеялом, на бюро рядом с авторучкой находился конверт, а ещё в комнате стоял безошибочный запах охваченного пожаром здания.