59
— Кто бежит первым с тонущего корабля? A-а? Кто-о, я вас спрашиваю? Крысы! Вот! — Богунов, не спеша, снаряжал вещевой мешок, набивая его патронами и сухим пайком.
— Среди эвакуированных, — громко комментировал события Матиевский, — оказался хозяйственный взвод в полном составе. В отлетающие вертолеты поместился также фактически весь штабной корпус файзабадского полка. Мест для больных практически не осталось.
— А по шапке схлопотать не боисся? За критику начальства, — хохотнули в солдатских рядах. — И-ишь, куда целится, снайпер?
— Да, уж, — крякнул Матиевский. — О начальстве, как о покойниках… только хорошее. И вообще, русский человек, когда взирает на высокое начальство, только шапку теряет.
— Кстати, товарищ лейтенант, — смущенно пожал плечами Богунов, — спасибо, что вернули сапог. Он у меня неожиданно потерялся.
Шульгин пожал плечами:
— Русский человек иногда и сапоги теряет, не только шапки.
— Точно, точно! Э-эх!.. Продолжается наша операция, — сказал Матиевский и вдруг пропел фальшиво:
Ведь в Файзабаде водятся шпионы,
Которых я пока что не нашел…
Старшина озабоченно махал руками перед грудой банок с тушенкой и кашами.
— Во-от… Посмотрите только. Навалили пайка. И за прошлую неделю выдали и на пять дней вперед. То с голоду пухли, то каши теперь выше крыши. Что с ней делать? Куда ее девать? Это же по три десятка банок на человека! Офонареть можно…
— Ага… Проявили заботу…
— Тыл вникает в нужды солдат, — дикторским тоном звенел голос Матиевского. — Правда, случаются досадные перебои в снабжении войск. Но ненадолго. Дней на пять— шесть. Для разнообразия. Разгрузочные денечки…
Богунов приподнял вскрытую банку перловой каши, опрокинул ее. Посыпались вниз смерзшиеся твердые комки в белых пятнах застывшего жира.
— Вот они, сплошные калории, подсчитанные единицы тепла. Суточная норма щедрая, обильная — две банки каши, банка тушенки и четыре кусочка сахара. За нашу работу нам платят харчами, не скупясь. Не ожиреешь.
— И не надо жиреть, Коля! Что-о ты? Толстые волки в природе не встречаются.
— Точно! Кстати, что-то не слышу голодного рева нашей Гюльчатай. Где эта красавица?
— Где, где?.. Ясное дело, где… Осеневу руки целует.
— Смотрите, правда, облизывает руки…
Богунов оглянулся через плечо. Ослица действительно стояла возле своего любимого солдата и лизала ему руки. Осенев отламывал кусочки сухарей, протягивал к теплым губам. Гюльчатай аккуратно брала хлеб и влажным носом терлась о рукав солдатского бушлата. Нежно вздыхала. Благодарила.
— Товарищ старшина, — закричал Богунов, — давайте Гюльчатай лишнюю кашу скормим. Чтоб не выбрасывать. А-а?..
— А что? — крякнул старшина. — Пускай ест животное сколько влезет. Все равно не унести. А ну, ребятки, открывайте банки.
Солдаты потянулись к банкам. Многие сняли крышки ствольных коробок с автоматов и острым концом пробили жестяные крышки, крутанули, жиманули и вскрыли. Так в Афганистане обходились без консервных ножей.
Целая гора каши выросла на брезентовой палатке, покрытая белыми мушками замерзшего жира. Слабо запахло вареной гречкой, перловкой.
— Эй, Осенев! Приглашай свою ненаглядную к столу, — засмеялся кто-то. — Пусть наестся до отвала.
Осенев вынул из карманов заледеневшие руки, приподнялся, кивнул ослице головой. Она послушно побрела вслед за Осеневым.
Солдаты вокруг заохали, запричитали…
— Смотри, смотри… Будто собака…
— Ага-а… Как привязанная!
— Куда он, туда и она…
Осенев взял холодную кашу горстью, протянул ослице. И опять она благодарно ткнулась носом в рукав, удовлетворенно фыркнула и взяла с руки кашу теплыми мягкими губами.
— Смотри, с руки берет…
— Ручная такая…
— Фыркает еще… Надо же…
— Нашли чему удивляться, — покачал головой Матиевский. — Жрать хочет, вот и берет. У кого хочешь возьмет…
— А ты попробуй, — хохотнул Богунов, — дайте-ка, место Сереге. Пусть покормит Гюльчатай. Давай, снайпер…
Матиевский потер руки.
— А вот и покормлю, делать нечего. Подумаешь…
Он набрал каши полную горсть и протянул ее к ноздрям ослицы. Посыпались с ладони вареные зернышки. Но Гюльчатай только покосилась на протянутую ладонь.
— Жри, дура, — ласково сказал Матиевский, — смотри, каша…
Но Гюльчатай фыркнула и отвела морду от протянутой руки. И только когда Осенев набрал горсть каши, повернулась, потянула шею и с протяжным вздохом лизнула холодную гречку.
— Что, съел, Серега, — засмеялся Богунов. — Вот тебе и дура! Понял…
— Ага, — зашумели вокруг, — вот тебе и четыре ноги! Понимает, что к чему. Сердцем чует…
Матиевский сердито бросил кашу обратно.
Вытер ладонь о полу бушлата.
— Чего она понимает?.. Животное! Тоже мне… Цирк какой-то!
Но Гюльчатай по-прежнему шевелила теплыми губами над рукой Осенева и от удовольствия прикрывала глаза.
Богунов отряхнул шапку от песка, хлопнул развязанными ушами по колену.
— Осенев, скажи, почему не полетел на «большое хозяйство»? Места, что ли не хватило?
— Ага, места не хватило, — хмыкнул кто-то из солдат, — он вообще во время посадки спрятался. Сидел за камнями, пока вертушки не поднялись.
— Так точно… Другого доходягу сунули в вертолет вместо него.
— Кому-то повезло.
Богунов сплюнул:
— Во-о дает, Осень. Его ветром качает, а он гнет свое…
Осенев сидел на корточках, съежившись.
Синие круги выступили под глазами.
— Женька, что ты все время молчишь?..
Осенев покачал головой, зябко поежился, запахнул поплотнее бушлат.
— А чего болтать… Приказ не отменили. Воевать придется…
— Да уж без тебя бы повоевали, — с досадой крякнул Богунов, — ты что, самая безотказная железяка? Тебя же отправляли, как заболевшего?
— Ну и что? Другим еще тяжелее… Отвали, пожалуйста!
Богунов пожал плечами:
— А я полетел бы… Лег бы сейчас под чистое одеяло, какаву с чаем пил… матрас макаронами набивал…
— Ага, — фыркнул Матиевский, — тебя, кстати, тоже за разбитый шнобель записали на эвакуацию. Видел я, какую ты фигу скрутил. Какава с чаем… Сиди уж…
— А что, товарищ лейтенант, — кивнул Шульгину смутившийся Богунов, — придержат нам увольнение в Союз за наше геройство?
Шульгин кивнул головой:
— Вся наша рота в черных списках. Вам вспомнят и кресты на шее, и курение в палатке, и летающие сапоги. Не питайте иллюзий, юноши.
Матиевский усмехнулся:
— Понятно. Провожать нас будут без оркестра.
