30
— Не верю я этому, Елена Сергеевна, голубушка, просто не ве-ерю, — тягуче бормотал начальник медслужбы, вытирая хрустящим вафельным полотенцем, чисто вымытые после недавней хирургической операции руки. — Не мог Андрей Николаевич такое сотворить со своим солдатом. Просто не мо-ог.
Елена молчала, уткнувшись лицом в голубое стекло операционной.
— Зато, какой удар! Фантастический… — отозвался один из молоденьких хирургов, посмеиваясь. — Семь швов наложили на бровь этого дюжего узбека. Еле-еле глаз спасли. Веки, как бумажные разлетелись. Это надо было кувалдой так с размаху долбануть. А Шульгин, говорят, всего один раз и приложился. Тяжелая же у него рука. И нрав, наверное, крутой…
— Помолчали бы вы, голубчик, — раздраженно заметил майор. — Не по сути говорите. Дело вовсе не в фантастическом ударе. Дело именно в причине, в какой-то фантастической причине, которая вынудила Андрея Николаевича так поступить…
Он перевел дыхание с одышкой.
— Не так уж часто наши офицеры бьют своих солдат. И делают они это не ради удовольствия. А Шульгину вообще нет нужды применять физическую силу. Он и так обладает огромным влиянием на подчиненных. Да он бровью шевельнет, и все…
Майор нахмурился, озабоченно поглядел на застывшую ледяной статуей безмолвную Елену.
— Тут, по-моему, была не простая ситуация, на которую так бурно среагировал Андрей Николаевич. Тут был какой-то исключительный случай. И, мне кажется, я догадываюсь, в чем тут дело…
Оживающая Елена медленно развернулась в сторону лысеющего майора, грустно улыбающегося в густые пшеничные усы.
— Дело в том, дорогие мои, что у этого огромного великана, как там его… Касымова, в настоящее время идет ломка…
Елена удивленно повела бровью.
Озадаченно вздрогнули другие врачи.
— Вы, молодежь, мало в этом разбираетесь. А я подобные признаки замечаю сразу. Я взял соответствующие анализы, но уже почти уверен, что молодой человек, поступивший к нам, несомненно, законченный наркоман.
— Во-от это сюрприз… — гулко воскликнул один из хирургов.
— А вы как будто впервые слышите, что Афганистан полон наркотиков, — майор сложил руки на животе.
— Здесь можно найти любой наркотик, на любой самый извращенный вкус. Но более распространенный и самый доступный — это афганский «чаре». Любой солдат может обменять полную горсть этой дряни всего за пару чистых носков. Доступ наркотика на территорию полка так же прост, как течение этой вот речки вдоль полкового ограждения.
Майор кивнул в сторону шумящей за стенами медсанбата горной реки.
— Видно, у этого парня не оказалось достаточного количества «чарса», чтобы утолять постоянную дневную потребность. Или он просто не смог пополнить запасы в боевых условиях. Вот и началась ломка. И отсюда непредсказуемое поведение. Я не удивлюсь, если он угрожал своим друзьям и Шульгину оружием. Ведь он был опасно вооружен. Он пулеметчик, не правда ли…
Елена согласно кивнула головой, вспоминая Касымова при последнем своем свидании с Шульгиным на вертолетной площадке.
— И я представляю, как трудно было Андрею Николаевичу в наисложнейших боевых условиях справляться с этим бугаем, ставшим совершенно неуправляемым в период ломки, — майор хрустнул сцепленными пальцами, посмотрел в посветлевшие глаза старшей медицинской сестры. — Возможно, этот удар, друзья, был не только заслуженным, но и совершенно оправданным… А вы говорите, тяжелая рука, крутой нрав, голубчик, — укоризненно заметил майор молодому хирургу.
— Да вы не сомневайтесь в своем Шульгине, золотая наша Елена Сергеевна, — заключил начальник медслужбы, — даже если вы не видите смысла в его поступках. В этом лейтенанте есть здоровая сердцевина, редкостная для нашего времени. Кругом все так искажено, а в нем эта чистота. Просто удивительно.
Елена вдруг горестно всхлипнула и, закусив побелевшие губы, опрометью бросилась из операционной, прижимая руки к гулко забившемуся сердцу.
— А вы, молодой человек, — обернулся майор к хирургу, — редкостно черствый чурбан… Поверхностный вы товарищ.
Елена зашла в темноту длинного коридора деревянного женского модуля, от которого рукавами распашонки отходили в стороны двери маленьких комнат. Она прислонилась к стене, только сейчас заметив, что забыла оставить в санбате свой белый халат, что волосы у нее разметались беспорядочными волнами, а на закушенных губах чувствуется приторный вкус крови. Она переводила дыхание в темноте и нелепо улыбалась, представляя себе ту страшную сцену, которую только что нарисовал замечательный врач Игорь Иванович. Как могла она усомниться в своем Андрее хоть на мгновение?
Елена вспомнила, как охватил ее леденящий страх, когда внезапно распахнулись двери медсанбата и ввалились суетливые офицеры политотдела, поддерживающие окровавленного солдата, когда они выставили под слепящие лампы страшное деформированное лицо и зло заявили, что именно Шульгин так зверски избил своего подчиненного.
Сердце Елены вдруг сжалось обреченно, словно Шульгин неожиданно расколол льдину, на которой они тихо плыли вдвоем, и медленно разошлись друг от друга в разные стороны маленькие шаткие половинки… Неужели Шульгин оказался не тем, кого она себе представляла? Неужели все хорошее в нем оказалось ложью, а страшной сутью была вот эта стекающая с чужого лица пролитая Шульгиным кровь…
Елена вдруг рассмеялась тому радостному светлому чувству, которое вернулось к ней, после объяснения умницы Игоря Ивановича. Он словно увидел Шульгина перед этим солдатом с изломанной психикой, вооруженным тяжелым пулеметом.
Как хорошо, что Игорь Иванович так вовремя все объяснил!
Боже мой, как страшно разочаровываться в любимом человеке!
Елена улыбалась и постепенно успокаивалась, переводя взволнованное дыхание и прислушиваясь к звукам, плывущим в тишину коридора из-за закрытых дверей.
Лились в коридор музыка, плеск воды, сердитое ворчание шипящих сковородок, глухой смех и невнятные звуки голосов. Звенело что-то тонко и печально. И чувствовалась в этой коридорной темноте какая-то строгая отстраненность от жизни, щедро льющейся рядом, за порогами фанерных дверей.
Она открыла дверь своей комнаты без стука и удивленно замерла на самом пороге.
Квадратный стол, стоявший в центре комнаты, сиял белоснежной праздничной скатертью, серебристыми искрами бокалов, глянцевыми бликами от зеленого стекла бутылок шампанского, чудом оказавшихся здесь посреди скупого быта афганской войны. Вокруг стола раскачивались на стульях оживленные ее подруги, и по-хозяйски развалился на стуле молодцеватый капитан с глубоко расстегнутым воротом новенькой полевой гимнастерки.
Увидев Елену он театрально распростер руки:
— Наконец-то! Ура-ура! Сказочная наша Елена Прекрасная! Как мы тебя здесь заждались! Ты все время спасаешь чужие жизни, забывая о своей личной. Наконец-то, ты с нами… Ура-а-а!
Со смехом приподнялись со стульев девушки.
— Леночка, потрясающе!..
— Какой у тебя отличный школьный товарищ!..
— Симпатичный тип!..
— Обаятелен, как Челентано, и щедр просто, как граф Монте-Кристо.
Елена скинула туфли, медленно подошла к праздничному столу, раздраженно обвела глазами многочисленные редкостные для Афганистана деликатесы:
— Поздравляю… Он уже успел всех вас подкупить. Быстро. Как это на него похоже… Евгений Кошевский в своем репертуаре. Он всегда всех подкупает. И как только у него хватает денег?
— Поэтому и хватает, Елена Премудрая, что я всегда всех подкупаю, — шутливо ответил капитан, и гостеприимно провел рукой над столом. — Но ты здесь полновластная хозяйка всему этому…
— Я вижу, ты тоже чувствуешь себя здесь хозяином, — холодно заметила Елена. — Я просто не понимаю, девочки, что здесь вообще происходит? — обратилась она сердито к подругам.
Глаза Елены потемнели.
— По-моему, мы договаривались, девочки, что во время боевых операций не может быть никаких застолий и никакого веселья. Это же пир во время чумы…
Девушки поежились под ее ледяным взглядом.
— Леночка, но это же твой школьный товарищ. Вы же столько лет не виделись. Или он врет?
— Нет, он не врет. Мы, действительно, к сожалению, одноклассники, — вздохнула Елена. — Но только он никогда не был мне товарищем. Никогда. Как ни старался. Он вообще никому не может быть товарищем. Он на это не способен…
Елена тронула пальцем праздничную скатерть, провела задумчиво линию вдоль полных тарелок.
— Он способен только покупать или продавать…
— Что ты говоришь? Леночка, — вскинул капитан красивые брови. — Это неправда. Ты это знаешь…
— Правда то, — невозмутимо продолжила Елена, — что он всю свою жизнь пытался купить меня. В начальных классах он делал это неумело: подкладывал мне мятые жвачки, импортные резинки, карандаши, игрушки. Но в старших классах у него был уже большой опыт, — Елена зябко повела плечами. — Мама работала директором городского рынка. Отец продвигался в обкоме партии. Весь бюджет городской «толкучки» принадлежал этой парочке. И они ничего не жалели для своего сыночка.
Елена отошла от стола, устало села на край кровати:
— И почему-то Евгений Кошевский с малых лет решил, что ему должно принадлежать только самое лучшее. На мою беду, я показалась ему лучшей из наших девчонок, — Елена печально усмехнулась. — Вот он и пытался купить меня, открыто и не стесняясь, как на рынке, не особенно торгуясь. Даже сейчас, скажи я, что мне нужно небо в алмазах, он достанет это просто незамедлительно…
— Разве это так плохо, что я для тебя готов на все, — кротко возразил притихший капитан.
— Плохо то, что для тебя это все-таки обычный торг, Евгений, — ответила Елена, снимая медицинский халат. — Плохо то, что тебе нужна красивая кукла с витрины, а не живой человек. Другие живут простыми, понятными чувствами. Волнуются на первом свидании. Хранят тепло первого поцелуя… А ты, Кошевский, всегда только торгуешься. Ты для всего подбираешь определенную цену.
Елена подошла к окну, повернулась ко всем спиной:
— Наверное, и сейчас пришел покупать меня, а не просто вспомнить школьную юность, детские наши шалости…
— Как тебе сказать, Елена, — растерянно ответил Кошевский.
— Свататься он приехал, Елена, — сердито сказала одна из подруг. — Он уже всему полку раззвонил, что приехал, мол, школьный друг за своей первой любовью с ветвями Гименея. Пижо-он… А мы тут уши развесили…
— Но, девочки, все было так хорошо, — обескуражено приподнялся над стулом капитан.
— Какие мы тебе девочки… — напустились на него подруги.
— Хватить травить…
— Мы не покупаемся…
Елена обернулась от окна, подошла к девушкам, придержала разозлившихся подруг за плечи:
— Оставьте его, девочки. Он вас не поймет. Он привык идти напролом. Вы думаете, он не знает, что я не одна? Что у меня есть Андрей? Думаете, он не знает, что я никогда и ни за что на свете не оставлю Шульгина?
Капитан вздрогнул, как от удара.
— Он знает. Прекрасно знает. И все равно идет напролом. Вы не представляете, сколько зла он уже сделал нам с Андреем…
— Леночка, что ты?..
— Он знает Шульгина?
— Ой, девочки… Не может быть…
— Да, он знает Шульгина еще с суворовского училища, — кивнула Елена. — Кошевский был там блестящим старшиной роты. Правофланговый суворовского училища. Прекрасный танцор и «Первый» голос вокального ансамбля. Но только Шульгин всегда был лучше его… Хоть никогда не лез вперед…
Капитан опять вздрогнул, судорога пробежала по его побелевшим, стиснутым скулам.
— Ты опоздал, Кошевский, — Елена отвернулась от искаженного лица капитана. — Не будет никакого торга. Здесь тебе ничего не удастся купить. Не помогут ни твои звезды, ни твоя блестящая внешность, ни это шампанское, ни твои набитые чеками карманы. Ты проторговался. Уходи, Евгений. И забери все это с собой.
Кошевский с напускным спокойствием подошел к столу, взялся за горлышки блестящих бутылок.
— И все-таки, позволю возразить, Елена Сергеевна, — он заносчиво дернул бровью. — Я всегда был и останусь лучшим. Вы просто не желаете этого видеть. И не хотите ни с чем считаться! И всему есть своя цена. И это ваше донкихотство когда-нибудь закончится.
Кошевский поднял бутылки и погрозил ими.
— Ты протрезвеешь, Елена Сергеевна, и окажешься растрепанной дурой в какой-нибудь жалком коммунальном углу с вечной нуждой и неразрешимыми проблемами. А я предлагаю блестящее будущее и незамутненные дымом горизонты…
Кошевский высокомерно повел бровью.
— Может быть, так и случится, как ты каркаешь, — устало улыбнулась Елена, — но только я не боюсь коммунальных углов. И я не буду рыдать о генерале Кошевском, или о партийном секретаре Кошевском, или кем ты еще там собираешься стать… Потому что за твое блестящее будущее тоже нужно заплатить немалую цену…
Елена задумчиво покачала головой.
— А не помочь ли вам собраться, товарищ капитан, — раздраженно зашумели подруги.
— Забирайте, забирайте свои конфеточки, икру красную, шпротики… Хорошо, что мы не притронулись…
— Не на таких напал, цену он всему знает…
Кошевский сердито бросил в дипломат помятую коробку конфет, узкие баночки с икрой и шпротами, твердый сервелат в мелких опилках. Выпрямил плечи, бросил прощальный взгляд на каменно застывшую Елену.
— А это что? — остановила она его взмахом руки, показывая на блестевший в углу японский двухкассетный магнитофон «Шарп», стоивший более тысячи инвалютных чеков.
— Это был мой чистосердечный подарок, — заносчиво ответил Кошевский.
— Забирай, Евгений, — отчеканила Елена, — Брось свои старые штучки. Сколько раз ты оставлял у меня в углу дорогие вещи? Испытывал, не соблазнюсь ли? Не соблазнюсь. Ступай…
Кошевский вышел из комнаты и побрел по темноте длинного коридора. Яркая лампочка над порогом деревянного крылечка ослепила его. Он в растерянности остановился.
— Припозднились, капитан, — раздался голос в стороне от крыльца, и Кошевский увидел сидящего на скамье невысокого прапорщика, заведовавшего в полку продовольственным складом.
— Зашли еще в полдень засветло, вышли поздно-затемно, видно выгорело что-то, — завистливо произнес прапорщик, потягивая едкий дым дешевых солдатских сигарет. — Тут у нас в полку очень интересуются, как там ваше сватовство с этой вашей первой любовью? Неужто не устояла?
Кошевский самодовольно хмыкнул:
— Я еще не встречал женщины, которая бы устояла перед блестящим будущим. Правда, Елена Сергеевна, немного ломается. Набивает цену, так сказать. Что ж, мы заплатим любую цену. Деньги и терпение у нас в избытке.
— Перед деньгами никто не устоит, — ухмыльнулся прапорщик. — Было бы денег много. Деньги — это сила. Вот только казус есть… Дружка ее не боитесь? Есть у нее один…
— Знаю, — раздраженно сказал Кошевский. — Этот дружок у меня давно стоит поперек горла. В свое время ему крепко попадало от меня. И еще достанется…
Кошевский рванул ворот гимнастерки.
— Он у меня попляшет.
Прапорщик щелкнул языком:
— Правильно! Давно пора прижать им хвосты. Этим горлопанам из рейдовых рот… Пайки им подавай по полной норме, понимаешь. Ага-а… Ка-ак же… Разбежались… Чрезвычайно рад знакомству!
Кошевский обратился к прапорщику:
— Дорогой товарищ, а не «погудеть» ли нам с вами! Культурно посидеть за столом! Поговорить! Да мне еще нужно где-то переночевать, а то неудобно, сами понимаете, оставаться у невесты в первую же ночь. За ночлег плачу щедро, — капитан тряхнул дипломатом, в котором зазвенели бутылки, загремели банки.
— Деловой разговор, — немедленно отозвался прапорщик. — Очень уважаю деловых людей. В нашем полку деловых почти нет. Одна шелупонь голозадая…
— И еще такой деликатный вопросик, — изображая смущение, засмеялся Кошевский. — Может, завербуем на наш скромный ужин каких-нибудь платных девочек? Чеков хватит на всех, хоть на весь ваш женский персонал, — он выхватил из внутреннего кармана толстую пачку денег, обмахиваясь ими как веером, — организуем веселый мальчишник, прощание с холостяцкой жизнью.
Прапорщик угрюмо покосился на деньги, невесело повел плечами:
— А вот платных девочек у нас нет, сам бы платил каждый день, тоже денег хватает… Здесь другие порядки, все только по любви, — он недовольно кивнул в сторону женского модуля, — все они поголовно влюблены в боевых офицеров из рейдовых рот. Мода у них на этих горластых драчунов со шрамами.
— Просто вы плохо вербуете, прапорщик, — засмеялся Кошевский. — Мало предприимчивости. Эти порядки надо менять. Надо выбивать из ваших женщин романтическую дурь. Между прочим, я могу перевестись в ваш полк на строительный объект. Я ведь замполит строительной части, а у вас планируется строить новый узел связи с каменным бункером для штаба. Это для меня выгодное задание. Можно многое провернуть. И, конечно, в свободное время перевербуем всех этих влюбленных дурочек. Будем искушать и искушаться…
Прапорщик довольно засмеялся хриплым лающим смехом, потер взмокшие ладони:
— Веселый вы человек, легко все у вас…
— Да, у нас все схвачено, — согласился Кошевский и побрел вслед за поднявшимся прапорщиком, украдкой тоскливо оглядываясь на заманчиво горящие огни женского модуля.
