Чарльз вышел из ванной в халате. В дýше он на этот раз не пел, и это был дурной знак. У него были свои причуды и странности. Например, он обожал фильм Вуди Аллена, в котором тенор в ванной пел феноменально, но совершенно терялся, выйдя из нее: с его губ не срывалось ни единой верной ноты. Чарльз знал, что люди зажимают уши всякий раз, когда он пытается напевать в их присутствии, и ему оставалось только надеяться, что хотя бы душ может вынести его пение. Лично его очень радовала собственная интерпретация любимых арий. Di quella pira, Un di se ben rammentomi, Aria della calunnia и Bella figlia dell’amore, где он исполнял все четыре партии, включая контральтовую партию Мадделены, требовавшую столь редкого голоса, что иногда даже величайшие оперные театры мира заменяли контральто на меццо-сопрано, — все арии, которые он напевал, расширяли его сознание. И теперь все случившееся тревожило его, а тот факт, что он до сих пор не сумел расшифровать послание, найденное в соборе, ввергал его в тоску. И в довершение всего, у Кристы, по всей видимости, было некое секретное задание.

Расхаживая по комнате и энергично высушивая волосы, он вдруг остановился и посмотрел на свой телефон. На экране высветились три пропущенных вызова. Бросив полотенце на стул, он проверил, кто звонил. Два звонка сделали с неизвестного номера. Третий был от Росса. Чарльз проверил голосовую почту. Первые два сообщения были похожи: он не слышал почти ничего. Он попытался различить звуки на заднем плане: шум воды, некий стук и вроде бы гул сильного ветра. Через некоторое время он разобрал голос отца, но понять, что он говорит, было совершенно невозможно. Чарльз несколько раз прослушал сообщения. Ему показалось, что прозвучало «все в порядке» и «послезавтра», но более он ничего понять не смог, хотя оба сообщения длились больше минуты.

Профессор задумался, стоит ли звонить Россу, а если да, то что ему сказать. Возможно, понадобится его помощь с расшифровкой сообщения на ткани с алтаря, однако Чарльз не был уверен в том, насколько можно доверять человеку, которого он так давно не видел. В итоге он решил отложить этот вопрос, пока не поймет, что хочет ему сказать. Наверняка Росс пожелает узнать, во что он впутался на этот раз, если ему понадобилась помощь с пересечением границы.

Подойдя к своему чемодану, он вынул оттуда голубую рубашку «Шарве» и темно-синие широкие брюки «Канали». Это были лучшие вещи из всех, которые он привез с собой, и ужин в «Босколо» казался прекрасным поводом для того, чтобы надеть их.

У Чарльза была страсть к вечерним нарядам. В детстве дедушка научил его, что застолье — это почти священнодействие. Поскольку «хлеб — всему голова», то достойно выглядеть за столом — значит проявить уважение ко всем, кто за ним собрался, а также к богам, которые в своей щедрости даровали тебе еще один день без серьезных происшествий.

Поскольку наряд показался ему незаконченным, Чарльз извлек из чемодана коробку, в которой хранил главный предмет своей коллекции — пластрон от фирмы «Тай ми ап». Он так любил эту небольшую эксклюзивную марку, что собрал в своей огромной гардеробной почти всю линию продукции этого производителя. Жаль только, что тот в основном изготовлял аксессуары для женщин. Однако Чарльз с удовольствием покупал головные повязки, заколки и — уникальное изобретение этой фирмы — розы для волос, создателем которых был дизайнер из Нью-Йорка, а также короткие и длинные шарфы, яркие браслеты с полудрагоценными камнями. Он одаривал своих подруг подобными вещами; многие из них были изготовлены из натурального шелка, не китайского, как это обычно бывает, а того, который производят близ озера Комо, в крупных фирмах, разрабатывающих материалы для лучших кутюрье, таких как Валентино и Унгаро, Пуччи и Гермес, и даже для маленьких кустарных магазинчиков, выпускающих на рынок ограниченные партии оригинальных товаров. И его женщины всегда приходили в восторг от этих подарков. Их очаровывало то, как шелк ласкал кожу и волосы, завораживала элегантность коллекций «Тай-ми-ап», с их удивительными палитрами и неожиданными сочетаниями цветов и материалов от дизайнеров мирового уровня и ярких, но никому не известных художников. Шейный платок, который он привез с собой, был темно-синим, с фиолетовым отливом и огуречным узором. Посмотрев на себя в зеркало и удовлетворившись увиденным, профессор решил, что можно спускаться к ужину.