Почему Ариадна пошла на это собрание? Да, она увлекалась поэзией, но ее настоящей страстью была наука, и когда она выбиралась на поэтические вечера, то чувствовала себя невольной предательницей, ей казалось, что она теряет напрасно время.

– Вы слишком строги к себе, Ариадна, – сказал однажды ее начальник. – Поэзия – то, что вносит волнующую ноту в нашу жизнь. Помните, как у Гете? Суха, мой друг, теория везде, но древо жизни пышно зеленеет. Бес сомнения, наука – это сухая теория, ну а древо жизни – поэзия, культура…

– Пусть так, – ответила Ариадна. – Но науке я всегда отдам предпочтение перед любыми стихами и поэмами. Это все пустое, а мы двигаем прогресс вперед…

– Какой же вы все-таки ребенок, Ариадна, – с грустью проговорил ее начальник. – Сущий ребенок!

Ариадна на него не сердилась, хотя и согласиться с его точкой зрения не могла.

Она попала на это дурацкое собрание поэтов, потому что ее привлекла афиша – яркая, броская. С элементами хулиганства, как сказала бы ее строгая тетушка. Вечер был свободный. Ариадна поссорилась с очередным своим воздыхателем, решив, что он безнадежно глуп и не стоит даже тратить на него время. Но домой идти не хотелось. Какая-то неясная мысль или предчувствие точили ее. Позже она скажет, что это был интуитивно-пророческий зов.

Остановившись взглядом на афише, Ариадна посмотрела на часы – до начала вечера оставалось полчаса. Она заторопилась. И все равно пришла, когда зал был уже полон. Девушек в зале она увидела много, но все они отличались от Ариадны, некоторые были с короткими стрижками, нахальными, а некоторые – изнеженные существа, кутающиеся в немыслимо большие шали. Ариадна подумала, что она выглядит здесь как инородное тело – в своей шляпке, перчатках, надушенная и припудренная. Да еще не в валенках или ботах, а в хорошей обуви, привезенной из Парижа. Немного подумав, она сняла шляпку.

Раздались аплодисменты. На эстраду вышел невысокого роста мужчина и принялся читать стихи. Кто-то крикнул:

– Старое!

Взгляд поэта неожиданно остановился на Ариадне. Теперь он смотрел на нее, не отрываясь. Она почувствовала смущение и заерзала. Поэт продолжал читать, и Ариадна словно погружалась в неведомую пучину. Это было сродни наваждению.

Чтения закончились, Ариадна была как в тумане, она встала и направилась к выходу, когда ее решительно взяли под локоть.

– Останьтесь, – услышала она. – Пожалуйста…

Это был он. Поэт. Николай Гумилев. Она обернулась с невольным трепетом, но так и не решилась взглянуть ему в глаза.

– Я предлагаю вам прогулку по городу, – сказал он. – Как вас зовут?

– Ариадна.

– Замечательное имя. Я с детства люблю этот миф. О Тесее и Ариадне. О любви, которая выводит из лабиринта. Вы принимаете мое предложение прогуляться, Ариадна?

Внутренний голос шептал, что она должна отказаться, что завтра рано вставать, идти на работу… Но Ариадна вопреки всему произнесла:

– Хорошо, только недолго.

В ответ ей поцеловали руку.

Ночной Петроград был строгий, притихший, торжественный. А ее не покидало странное чувство, что они находятся в другом измерении.

– Расскажите о себе, – попросил Гумилев.

Но Ариадна могла сказать лишь ту часть правды, которую разрешено говорить, что она работает в научной лаборатории в области физики.

– Такая красивая дама – и ученый, – сказал Гумилев с легкой насмешкой. – Весьма польщен знакомством.

«Если бы он только знал, на пороге какого важнейшего открытия мы стоим! Тогда бы не насмешничал! – сердито подумала Ариадна. – Но что с него взять: поэт! Но поэт замечательный».

– Мне очень понравились ваши стихи, – сказала она.

Гумилев расхохотался.

– Дорогая моя, вы сущее дитя! Как вы только что сказали – мило и непосредственно: «мне понравились». Для меня это лучший отзыв, ей-богу! На самом деле поэзия – стихия темная и человеку мало подвластная. Она сродни древней праматери-природе, о которой мы уже забыли. Вы были в Африке? – вдруг спросил он.

– Н-нет.

Возникла пауза.

– Но непременно побываю, – с задором прибавила Ариадна.

– Не сомневаюсь, – улыбнулся Гумилев. – Вы молоды, и у вас все впереди. Девушка вы настойчивая, и все у вас сложится хорошо.

– Вы уверены?

Он остановился и внимательно посмотрел на нее. От его взгляда Ариадне стало не по себе. Он уже не насмешничал, смотрел строго и вместе с тем – отрешенно. Словно находился здесь, с ней, и одновременно – в другом мире, недоступном для нее. И в эту минуту Ариадна ему верила. Он для нее волшебник и кудесник.

– Да, – сказал он веско. – Абсолютно уверен.

Ариадну охватило беспричинное веселье, ей хотелось скакать на одной ножке и петь в голос. Но вместо этого она попросила поэта:

– Почитайте свои стихи.

И он начал низким гортанным голосом:

– О тебе, моя Африка, поют серафимы…

У нее по спине побежали мурашки, так это было прекрасно.

– Великолепно! – с жаром проговорила она, когда Гумилев закончил. – Ваши стихи будут изучать в школах, они войдут во все антологии поэзии!

Его губы тронула легкая скептическая улыбка.

– Спасибо, Ариадна. – И он поцеловал ей руку.

Ариадна смутилась и покраснела. В этот вечер она открыла для себя новый мир. Мир поэзии. Такой не похожий на мир строгой науки. Этот мир был легкий, разноцветный, порхающий, как прекрасная бабочка. И такой же мимолетный. Сейчас бабочка присела на одном цветке, а через минуту – ее уже нет.

Щеки Ариадны горели.

– Еще? – спросил Гумилев. – На бис? – И, не дожидаясь ее ответа, начал декламировать.

И Ариадне казалось, что она находится в том замечательном месте, где львы, пантеры, яркие краски, лианы, томные газели и девушки с глазами, как у этих грациозных животных.

– Девушка с газельими глазами из моего прекраснейшего сна…

Голос Гумилева становится тише, все интимнее. Его слова обжигают.

– А не пойти ли нам куда-нибудь… – вдруг предложил он.

– Мне нужно домой, – поспешно сказала Ариадна.

На лице поэта промелькнула досада.

– Жаль с вами расставаться. Но вы ведь придете завтра на вечер поэзии?

– У вас выступление?

– Да. Я буду читать стихи только вам.

Ариадна опустила глаза.

– Не знаю… Постараюсь, но ничего обещать не могу.

– Я буду ждать.

Домой Ариадна пришла совершенно растерянная. Долго возилась в ванной, почему-то все падало у нее из рук.

«Как слон в посудной лавке!» – рассердилась она сама на себя.

Посмотрелась в зеркало – глаза блестели, лицо раскраснелось, на губах блуждала счастливая улыбка.

«Боже! – ахнула Ариадна. – Неужели я влюбилась? Нет! Он, конечно, очень мил, поэт и человек воспитанный, офицер, из хорошей семьи. Но это все не то! Любовь – она другая». «А какая? – возразил ей внутренний голос. – У тебя был богатый опыт?»

Ариадна задумалась. Поцелуи с кузеном Лекой в Крыму, когда им обоим было по пятнадцать лет, не в счет. Они были совсем дети. Правда, кузен весьма настойчиво пытался увлечь ее в маленькую уютную бухту, где никто не смог бы их найти, по словам кузена… Ариадна отказывалась, сочла это неприличным, тем более Лека неожиданным басом говорил, что он умеет целоваться, но не так, как они, а по-взрослому, по-настоящему. Ариадна смотрела на него – взгляд жадный, настойчивый, усики над верхней губой – и отрицательно качала головой. Она поступила правильно, потому что той же зимой Лека соблазнил горничную, и та родила ребенка, был скандал. А ведь на месте горничной могла быть она…

Потом была легкая головокружительная влюбленность в одного артиста, но это была совсем глупость. Ариадне едва исполнилось восемнадцать, а актер был солидным мужчиной за сорок. Она ходила на его спектакли и замирала от восторга, когда он говорил монологи Шекспира, глядя в зал глазами, обведенными черным, отчего его глаза казались огромными на иссиня-бледном лице.

Однажды она набралась смелости и постучала к актеру в гримерку. Услышав странный звук, повернула ручку двери, переступила порог и застыла. Актер был не один. Рядом с ним сидела женщина, чей смятый туалет явно свидетельствовал, что они только что «уносились на крыльях любви», как говорилось в одном стихотворении. Ариадна смутилась, пробормотала «извините» и хотела было уйти. Но актер крикнул:

– Постойте, барышня! Останьтесь и разделите с нами компанию. Прошу вас! Тем более что Матильда скоро уходит.

Звук, вырвавшийся из необъятной груди Матильды, можно было расценить как всхлип или возглас удивления.

– Простите, мне некогда, – решительно ответила Ариадна.

– Но вы же пришли?

– Я хотела взять автограф, но передумала.

– Почему же? Я могу дать вам десяток автографов. – Голос актера звучал игриво и многообещающе. – Только не уходите.

Но Ариадна уже выскочила за дверь.

С тех пор она зареклась влюбляться в актеров, певцов, поэтов, писателей и вообще представителей творческой богемы. Они были людьми суетными, беспокойными и ненадежными. То ли дело наука – чистая, строгая, рациональная. В науке нет места глупым эмоциям и восторгам.

Но был еще один эпизод. Легкое романтическое увлечение – влюбленность троюродного брата Виктора. Его имя произносилось на французский манер, с ударением на последний слог. Виктор ухаживал за ней, дарил цветы, водил в оперу, на выставки… Все было невинно и изящно. Ариадне нравилась роль девушки, за которой ухаживают, нравилось смотреть на себя в зеркало, склоняясь над букетом цветов, и думать о себе в третьем лице – «она прелестна, имеет успех и умна». Все это быстро закончилось, потому что началась война, и Виктора призвали на фронт. Он был убит через три месяца после начала войны. У Ариадны осталось чувство печали и грусти и еще воспоминания, как Виктор вымаливал у нее поцелуи. А она, кокетничая, подставляла ему щеку.

Такой любовный «багаж» был накоплен Ариадной к двадцати пяти годам. Поползновения же в среде коллег она отметала с ходу, считая, что к науке это, во‐первых, никакого отношения не имеет, во‐вторых, путать работу и личную жизнь совершенно ни к чему. Ну, а в‐третьих, в подобном случае она никогда не завоюет научного авторитета, о ней будут думать исключительно как о легкомысленной кокотке.

Ариадна прекрасно понимала свою несовременность в этом вопросе, когда все кругом либо замужем, либо кричат об «эмансипэ», а она, как гордая холодная весталка, отворачивается от мужчин, презирая восторги страсти. Правда, сейчас время тяжелое – революционное. Не до любви. Хотя о чем она говорит? Напротив, все напропалую крутят романы, влюбляются и проповедуют теорию свободной любви. Но нет, это не для нее! Ей нужно настоящее светлое чувство, которое перевернет всю ее жизнь. При этих мыслях Ариадна сердилась на саму себя.

А теперь Гумилев! Нет, нет, она не может в него влюбиться!

Ариадна легла в постель, но долго не могла заснуть, смотрела в потолок, и ей казалось, что по нему проносятся тени диковинных животных – жирафов, леопардов, газелей…

На следующий вечер поэзии она все-таки пришла, и пришла заранее, хотя и ругала себя за то, что поддалась порыву. «Надо было остаться дома. К чему приведет это знакомство? Он же поэт!» – говорил кто-то внутри нее. «И замечательный поэт! – возражал другой внутренний голос. – Сходи еще разочек, послушай его стихи, будет о чем вспомнить в старости, как говорила мамина двоюродная сестра Варвара Николаевна, сменившая трех мужей и десяток любовников».

Ариадна сидела сбоку от сцены и чувствовала, как гулко колотится сердце… От чего?

Она сняла шляпку, и густые волосы рассыпались по плечам.

Раздавались возгласы, смех, зрители застучали ногами и захлопали в ладоши, призывая начать вечер. Один за другим выходили поэты, но Гумилева не было. Не смог? Забыл? Уехал? Ариадна ощутила досаду.

«Может, встать и уйти?» – подумала она. Но, повернув голову, увидела, как Гумилев пробирается к сцене. Он наткнулся на нее взглядом, и его лицо осветила улыбка. Гумилев кивнул ей, в ответ Ариадна робко улыбнулась. Ее охватило волнение.

Гумилев начал читать стихи. Он сдержал свое обещание и читал действительно лишь для нее. Распевно, полуприкрыв глаза. Когда он открывал глаза, то неотрывно смотрел на Ариадну. Ей казалось, что все замечают его особое внимание к ней, и она ощущала от этого неловкость. Когда же их взгляды встречались, она отводила глаза. В его глазах полыхал отблеск абиссинских ночей, жар Африки, нежность и страстность.

«Боже, – думала Ариадна, – какие поэтические страсти! Какой накал!»

Ритм, мелодичность стихов постепенно увлекли ее, она поймала себя на том, что раскачивается в такт и, прикрыв глаза, отстукивает ритм ножкой. Было впечатление, что стены зала раздвинулись и они не в холодном промозглом Питере, а там, в Африке, лежат в шатре, над ними звездное небо, рядом – костер и тысяча тревожных волнующих звуков, не похожих на звуки города.

Оглушительные аплодисменты, и все закончилось. Люди поднимались, двигали стулья, шумели.

Гумилев подошел к ней.

– Я страшно боялся, что вы не придете!

Ариадна опустила глаза.

– Я хотела еще раз услышать вас…

И снова прогулка-круженье по городу. И когда огромный Питер стал таким маленьким? Они выходили к Мойке и снова ныряли в лабиринты дворов. И когда он произнес тихое, настойчивое: «Пойдем», – она мгновенно откликнулась: «Да». Он взял ее руку и поцеловал.

Как Ариадна очутилась в гостиничном номере, она не помнила. Отметила только, что бледные розы на обоях точно такие, как приносил когда-то давно Виктор. Ее пальцы дрожали, когда она расстегивала платье, сражаясь с застежками.

Ариадна поймала себя на мысли, что цепляется за ничего не значащие детали, чтобы заслониться от главного – вот сейчас она проведет свою первую ночь с мужчиной. Было страшно, в голову лезли глупые мысли. Не будет ли она потом раскаиваться?

Ариадна подумала, что относится к этому как к научному эксперименту – без эмоций и чувств. Но если говорить по правде, иногда, проводя эксперимент, она волновалась куда больше, чем сейчас. Это страсть? Зов плоти? Но она ничего не ощущает!

Гумилев исчез в ванной комнате, Ариадна подобрала одежду, лежавшую на полу, и аккуратно сложила на стул, потом легла на кровать в позе а-ля Венера Джорджоне. Неожиданно она подумала, что лежит, как овца на заклание, и ее разобрал смех.

Гумилев вышел из ванной комнаты. Он по-прежнему был одет, только снял верхний сюртук и расстегнул воротничок. Увидев Ариадну в позе Венеры, поэт сделал невольный шаг вперед, потом так же машинально отступил назад. Он смотрел на нее неотрывно, затем прикрыл глаза.

– Боже! Как вы прекрасны, моя чарующая одалиска. В вас говорит праматерь Ева, и в то же время вы строги, как римская весталка. Кто вы, прекрасная Ариадна? Откройте мне свое сердце!

Ариадна молчала. Она закрыла глаза, ее сердце билось очень быстро.

Гумилев подошел к ней и опустился на колени. Стал нежно осыпать поцелуями плечи, руки… В его поцелуях не было ничего грубого или настойчивого, он был сама нежность и трепет.

– Вы так чисты, Ариадна! И я… я боюсь вас.

Ариадна открыла глаза.

– Я тоже боюсь… Я… я никогда еще не была ни с кем, – сказала она, краснея.

– Как? – Он схватился за голову. – Вы действительно чисты, как весталка! О моя божественная Ариадна! Суровая дева-воительница, амазонка, не познавшая мужской любви… Я знал одну такую весталку, которая, к сожалению, стала совсем другой с момента нашего первого свидания. Эта дева заделалась комиссаршей и готова залить Россию реками крови. Но воображает себя покровительницей искусств.

– Я, кажется, знаю, о ком вы говорите. О Ларисе Рейснер?

– Ни слова о ней! Зачем? Я хочу говорить о вас!

Гумилев встал и отошел на несколько шагов.

– Я хочу запомнить вас такой, прежде чем мы упадем на ложе любви и испытаем восторги страсти.

Ариадне стало смешно. Эти «восторги страсти» звучали так странно. А еще она чувствовала легкость и радость! Радость освобождения от тяжелого, что давило ее еще несколько минут назад. Она – свободна! И ничего никому не должна! И только ей решать – испытывать «восторги страсти» или нет! Если весь мир говорит, что быть девственницей в двадцать пять лет – плохо и позорно, то она, Ариадна Бориславская, будет против всего мира! Только и всего!

Ариадна вскочила, схватила свою одежду и направилась в ванную. Когда она вышла уже в платье, то увидела следующую картину: мрачный Гумилев сидел и пил виски, стоявшее перед ним.

– Я так и знал, – бормотал он. – Я никому не нужен!

Ариадна подошла к нему и поцеловала в щеку.

– Николай Степанович, о чем вы! Не надо так говорить и даже думать. Вы – замечательный человек. Гениальный поэт. Один из лучших в России. Вы нужны всем нам. Вашим читателям и поклонникам.

– Я не о том, я о других вещах, о которых вы, моя прелестная Ариадна, не имеете никакого понятия.

Ариадна села напротив него.

– Может быть, понятия и не имею, – сказала она, разглаживая рукой складки юбки, – но зато у меня есть голова на плечах. Светлый ум и возможность сопоставлять разные факты, и я умею совершать открытия. Это все обо мне говорит мой научный руководитель.

– Он, конечно, стар, сед и умеет волочиться за красивыми девушками, – усмехнулся Гумилев.

– О нет! – расхохоталась Ариадна. – Он не стар, женат третьим браком и, кстати, очень любит поэтов.

– Кто же он? Этот счастливец, обожающий красивых ученых и поэтов?

– Я не могу вам этого сказать, – ответила Ариадна. – Это не мои секреты.

– У вас слишком много секретов, прекрасная амазонка. Выпейте виски. Составьте мне компанию. Вы не представляете, каких трудов стоило приобрети эту бутыль. Но я надеялся, что мы с вами тихо разопьем ее как счастливые любовники. Но – не судьба!

– Мы можем ее распить как добрые друзья! – улыбнулась Ариадна. И храбро выпила стакан виски. В голове зашумело, по телу растеклось тепло.

Этот вечер был странным, вместо ночи любви Гумилев рассказывал Ариадне о своей тайной боли, мучившей его много лет. О своей любви к жестокосердной Анне, о том, как он пытался завоевать ее любовь и благосклонность и как из этого ничего не вышло. Она, его обожаемая Анна, была готова любить всяких щеголей и проходимцев и страдать по ним. Да, она стала его женой. Но он не был у Анны первым мужчиной, и это известие ошеломило, раздавило его. Он рассказал, что хотел покончить с собой после этого, не зная как жить дальше. И только чудо спасло его, удержало от падения в бездну.

Гумилев умолк, он смотрел прямо перед собой. И Ариадна пыталась угадать, какие картины сейчас проносились в его воображении, какая неотступная боль подтачивала его все время. Он с силой сжимал стакан. Его руки дрожали.

Ариадна дотронулась до его руки.

– Не надо, не терзайтесь так, – попросила она. – Вы этим никому не поможете.

Гумилев посмотрел на нее так, словно видел впервые, а потом улыбнулся.

– Дорогая Ариадна! Вы – прелесть. Встретились бы мы с вами много-много лет назад. Еще до всех этих событий, и тогда бы моя жизнь сложилась по-другому. Но уже ничего не изменить. Но как мне запомнить вас? Как вас зовут полным именем?

– Ариадна Федоровна Бориславская.

Он некоторое время молча смотрел на нее. Потом выдохнул:

– Это судьба!

Налил себе новый стакан виски, выпил, а затем неожиданно спросил:

– Вы умеете хранить секреты?

– Умею, – твердо сказала Ариадна. – И очень хорошо.

– Если мы с вами не стали любовниками, то, может быть, станем сообщниками в одном важном деле? Чрезвычайно важном!

– Я слушаю вас, Николай Степанович. И не беспокойтесь, я никому не выдам вашу тайну.

– Я беспокоюсь, но мое беспокойство – особого рода. Я не знаю, как вам все рассказать, наверное, вы и не поймете…

Возникла пауза. За окном завывал ветер.

– Пожалуй, у меня нет выхода, – вздохнул Гумилев. – Но вы должны мне обещать, что никогда и ни при каких обстоятельствах не выдадите третьим лицам этой тайны, только в случае необходимости…

– Даю слово ученого и дворянки.

– Этого достаточно. Вам суждено будет хранить одну очень важную тайну. Вы очень умны, поэтому я в вас не сомневаюсь и доверяю вам…

Когда в пять утра Ариадна вышла из гостиницы, метель стихла. Было очень холодно, Нева покрылась толстым синеватым льдом как шубой. Взошло солнце – розовое, перламутровое от мороза. Бледные лучи зажгли сосульки на Аничковом мосту, и они вспыхнули, как новогодняя гирлянда, переливами света – от темно-голубого, почти синего, до нежно-золотистого. Над всем этим великолепием реял купол Исаакия.

«Боже, – ахнула Ариадна, – какая красота! Почему я раньше ничего не замечала?»

Она остановилась полюбоваться игрой солнечных лучей и вдруг, в эту минуту, поняла, что никогда не забудет прошлый вечер, ночь, беседу с Гумилевым и сегодняшнее утро, полное радостного свечения.

«Как он благороден и несчастен, – подумала она о Гумилеве. – Какая богатая, удивительная жизнь, полная страстей, открытий, радости и страданий. Настоящая жизнь, не выдуманная и не тепличная!»

Ариадна больше всего на свете боялась прожить свою жизнь зря – скучно, серо и обыденно.

Она поскользнулась на ледяной дорожке и, взмахнув руками, с трудом удержалась от падения.

– Ох, только упасть не хватало.

Ариадна спешила домой. Дома ее ждала тетушка Мария Петровна.

– Разве можно так? – с упреком сказала тетушка. – Я всю ночь не спала.

– Прости! – Ариадна звонко расцеловала тетушку. – Со мной, как видишь, ничего не случилось. Жива-здорова, румянец нагуляла. На улице такая красота! Сосульки просто светятся. Золотым, розовым, синим, как хрустальные веточки.

– Ты говоришь как поэт, раньше за тобой я такого не замечала…

– Поэт? – Ариадна задумалась. – Может быть… Это я под влиянием одного поэта так стала все видеть…

– О ком это говоришь?

– Тетушка, ты слышала когда-нибудь о Николае Гумилеве? Это замечательный поэт!

– Мне нравится Пушкин. – Щеки тетушки порозовели. – Помню, как мой жених читал мне: «На берегах отчизны дальной…» и еще что-то. Боже, как давно это было! Наша усадьба, липы, лето, прохладный пруд, мы сидим под большим деревом… И Георгий читает Пушкина. – Глаза тетушки увлажнились.

– Ну вот, я бессовестная такая, вновь довела вас до слез, – посетовала Ариадна.

– Ничего. – Мария Петровна вытерла глаза кружевным платочком. – Ты кофе будешь? Только что приготовила. Тебя ждала.

– Да. Спасибо, я только сейчас переоденусь.

Больше Ариадна Гумилева не видела, он просил не искать встреч – это было слишком опасно, по его словам. Пообещал, что сам ее найдет. И первое время, подходя к дому, Ариадна замирала – ей казалось, что сейчас из полумрака к ней шагнет знакомая высокая фигура и Гумилев звонким голосом, слегка картавя, скажет:

– Боже мой, прекрасная Ариадна, как долго я здесь стоял и ждал вас!

Но он не приходил. Ариадна купила томик стихов Гумилева и на ночь перелистывала страницы, погружаясь в далекие миры: знойную Африку, сумрачное Средневековье, загадочный Китай… Все сливалось в одну ленту, ей часто снились необычайно яркие, цветные сны. И, просыпаясь, Ариадна какое-то время смотрела в потолок, ей казалось, что там еще проносятся тени прошлого, колышутся в утреннем свете, а потом исчезают, растворяясь в наступающем дне…

Газету со списком расстрелянных Ариадна увидела случайно. Она возвращалась домой, погруженная в свои мысли, настроение у нее было радостное – на работе ее хвалили, они стоят на пороге величайшего открытия, которое поведет человечество по пути прогресса и бессмертия. Это окрыляло и вдохновляло, помогало смириться с тем, что происходит вокруг. Ариадна жила завтрашним днем и верой в науку, убеждая себя, что хаос и неустройство, которые она наблюдает каждый день, – явления временные, а прогресс и развитие – величины постоянные.

Купив газету у мальчишки на углу, Ариадна пошла дальше, на ходу бегло просматривая передовицу. И вдруг глаза ее приковало к страшным сухим строчкам.

За мгновения перед ней промелькнул тот вечер, их первая встреча, его прощальная улыбка… Николай Гумилев открыл для нее новый удивительный мир, все было как краткий разряд молнии, что осветила ее жизнь в ином свете, – и исчезло. Ариадна вспомнила слова Гумилева, как он просил, заклинал ее сохранить в тайне один секрет. Она помнила свое обещание, смятение и мысль: «А вдруг я окажусь недостойной? Вдруг не смогу исполнить порученное?»

Она пришла домой и легла ничком на диван. Перед глазами все плыло, качалось…

– Что случилось, Ариадночка? – всполошилась тетя. – Ты вся белая, как будто сейчас в обморок упадешь. Неприятности какие? На работе?

– Нет. Просто один человек погиб. – Она помолчала, а потом прибавила: – Мой друг.

Ариадна свернулась на диване в клубочек и заплакала. Слезы текли безостановочно. Она не слышала, как суетится вокруг тетушка, не чувствовала, как ее укутывает мягкий плед. Так в слезах Ариадна и уснула. Больше никаких ярких и красочных снов с той поры ей не снилось.

А через месяц после гибели Николая Гумилева к ней пожаловали гости. Они пришли поздно вечером, когда Ариадна и Мария Петровна уже спали. Легкий тихий стук в дверь переполошил тетушку.

– Ариадна! – тихо позвала она ее. – Пришел какой-то мужчина, сказал, что хочет с тобой поговорить. Велел передать, что он от Николая Степановича.

Сон мигом слетел с Ариадны.

– Который час? – спросила она, быстро одеваясь.

– Полночь уже. Ты что же, собираешься его впустить? – с тревогой спросила тетушка.

– Конечно.

– Ты его знаешь?

– Нет, но…

– Ариадна, сейчас время такое – сложное, пускать в дом незнакомого человека опасно… Никто не знает, что у него на уме. А мы с тобой две беззащитные женщины. Прошу тебя, будь благоразумной!

Но Ариадна уже не слушала тетушку, а поспешила в коридор открывать дверь.

В квартиру не вошли, а проскользнули. Их было двое: мужчина лет сорока в шляпе, надвинутой на лоб, и женщина, укутанная в шаль, в длинной темной юбке.

– Проходите, – сказала Ариадна. – На кухню или в комнату.

– Лучше в комнату, – сказал мужчина.

– Да-да, пожалуйста, как вам удобно.

Тетушка застыла в дверях.

– Мария Петровна, сделайте, пожалуйста, чай для наших гостей, – попросила Ариадна.

Тетушка окинула посетителей подозрительным взглядом, но спорить не стала, пошла на кухню.

– Присаживайтесь, – предложила Ариадна и первой села за круглый столик.

Гости последовали ее примеру.

– Вы от… – Ариадна запнулась.

– От Николая Степановича, – сказал мужчина. У него был высокий голос.

На секунду возникла надежда, что сейчас ей объявят, что Гумилев жив, расстреляли кого-то другого, а ему удалось бежать и сейчас он находится в безопасном месте, где его уже никто не достанет. Он – бесстрашный воин и конкистадор, бороздит сейчас моря и океаны неведомых земель и пишет новые чудесные стихи. Надежда вспыхнула и засияла как луч. Но гости молчали. Мрачно, трагически.

– Он действительно убит? Расстрелян? – нашла в себе силы спросить Ариадна.

– Да, приговор был приведен в исполнение, – кивнул мужчина. – Вы не знали об его аресте?

– Нет, – покачала головой Ариадна. – Я прочитала о его смерти в газете и думала, что это могло быть ошибкой…

Мужчина покачал головой:

– Здесь не могло быть никакой ошибки, слишком высоки ставки.

Ариадна провела пальцем по скатерти, стараясь сдержать слезы.

– Мне очень жаль! – прошептала она.

– Этого следовало ожидать, – вступила в разговор женщина. Голос у нее был с легкой хрипотцой. – На Россию надвигается темная ночь варварства и безбожия. Самые светлые пали первыми. Успокой, Боже, душу раба Николая. – И она размашисто перекрестилась.

Женщине было около пятидесяти. В голосе ее и повадках чувствовалась властность и привычка к командованию.

– Но мы пришли не ради пустых разговоров, – сказала она. И переглянулась с мужчиной. Чувствовалось, что из них двоих она была главной. – Если честно, мы не знаем, насколько вам можно доверять, будем говорить откровенно. И мы вас совсем не знаем.

– Если у вас есть какие-то сомнения, тогда не стоит мне ничего рассказывать, – проговорила Ариадна. Ее очень обижало, когда сомневались в ее честности и порядочности.

– Вы не так нас поняли. Мы сомневаемся не лично в вас. Дело, о котором мы хотим с вами поговорить, представляется крайне важным…

– Понимаю. Я знаю, что такое важные дела. Например, моя работа… – Она осеклась. Распространяться о своей работе Ариадна не имела права…

Вплыла тетушка с подносом, на котором стояли три чашки чая.

– Пожалуйста. Вот ваш чай.

– Спасибо, – сказала женщина.

– Может быть, вы хотите поужинать? – предложила Ариадна. – Живем мы скромно, наверное, как и все в это непростое время, но угостить вас можем.

– Нет-нет. Не надо, – улыбнулась женщина. – Напротив, мы сами можем вас угостить.

Гостья раскрыла сумку и достала оттуда тоненькие хлебцы.

– Вот, попробуйте, этот хлеб сделан по особому рецепту.

Ариадна откусила хлебец. Вкус был необычный. Съев половину кусочка, она почувствовала прилив бодрости, ее сознание словно расширилось, а голова стала чрезвычайно ясной.

– Как вы? – Женщина посмотрела на нее в упор. Теперь свет падал прямо ей на лицо, и Ариадна увидела, какие у нее большие глаза – темные, почти черные.

– Еще немного – и взлечу! – воскликнула Ариадна. – Где вы это покупали?

Женщина усмехнулась:

– Такое не купишь нигде. Эту еду делали особые люди в особом месте.

– Замечательно!

– Наверное, теперь нужно приступить к делу. – Женщина посмотрела на мужчину, и тот кивнул.

– Николай Степанович был посвященным высокой степени. Не знаю, говорил ли он вам об этом?

– Нет.

– Я так и думала, он был не из тех, кто рассказывает о таком, чтобы похвастаться. Даже красивым женщинам. – И снова взгляд в упор.

Ариадна поежилась.

– Может быть, господа, у вас сложилось превратное мнение о наших с Николаем Степановичем отношениях. Мы были просто друзьями и встречались всего два раза.

– Сейчас речь не об этом. Думаю, вы достойны этой тайны. Все, что вам сейчас скажут, – чрезвычайно важно.

– Хорошо, я слушаю…

То, что Ариадна услышала, полностью перевернуло ее представление о мире. Когда гости ушли, она долго сидела за столом, задумчиво выводя пальцем узоры на скатерти. Потом, словно опомнившись, метнулась к окну. Ей показалось, что сырой осенний ветер закружил два вихря, которые моментально исчезли.

– И что мне теперь делать? – сказала она вслух. – Что?

Ариадна не слышала, как вошла тетушка.

– Ложись спать, утро вечера мудренее, – сказала она. – Это во‐первых, а во‐вторых, предоставь все Богу и случаю. Куда-нибудь тебя да выведет.

– Тетушка? – встрепенулась Ариадна. – Ты что-то слышала из нашего разговора?

– Думаешь, я подслушивала? – обиженно поджала губы Мария Петровна. – Ариаднушка, когда поживешь с мое, ясновидящей станешь. Некоторые вещи понимаешь без слов…

– Прости меня, – виновато сказала Ариадна, обнимая ее. – Я сказала, не подумав.

– Разве я могу тебя не простить? Ты мне как дочь родная…

– Но я доставляю тебе столько хлопот…

– Это сладкие хлопоты, не будь их – моя жизнь потеряла бы смысл.

Ариадна долго не могла заснуть. Ей вспоминался Гумилев, двое странных гостей, их слова. В памяти всплывали стихи поэта об Африке. «О тебе, моя Африка, поют серафимы…»

И еще сокровенное, то, что Ариадне стало ясно только сегодня. «Я угрюмый и упрямый зодчий храма, восстающего во мгле…»