Париж. 1928 год
Серж уехал, мне было тоскливо и грустно. Надин с утра капризничала и не хотела есть кашу, когда же я назвала ее маленькой упрямицей, расплакалась. Потом расплакалась и я. Я прекрасно понимаю, что в воспитании ребенка мне не хватает твердости. Я слишком мягка, и, кажется, это уже приносит свои неблагоприятные плоды. У Надин может развиться чувство своеволия и безнаказанности.
Правда, через несколько минут я пришла к ней в комнату, поцеловала, дала яблоко и сказала, что кашу надо все-таки съесть, это сделает ее крепкой и сильной, и она сможет поехать с нами на лето к морю.
Надин сидела нахмуренная, потом взяла яблоко и прижалась ко мне.
– Мамочка, я съем кашу, только не сердись. – И вновь расплакалась.
Расплакалась вместе с ней и я. Зачем я мучаю ребенка? Если не хочет, пусть не ест. Боже, как мне не хватает матушкиных советов! Уж она-то бы направила меня на путь истинный. Но мамы с папой больше нет, и я до сих пор не могу в это поверить…
Ближе к вечеру я почувствовала странное беспокойство, словно что-то должно произойти. Я не могла оставаться дома, мне хотелось пройтись по городу. Я оставила Надин с няней и вышла на улицу.
Стоял май – беспокойный месяц. В мае меня всегда охватывала странная тоска, может быть, потому что в мае я чуть не погибла в детстве и эти переживания накладывались на подсознание? Мне было лет семь, май выдался очень теплый, мы купались, и я едва не утонула.
В мае я часто плакала без причины, много бродила по улицам, сторонилась людей – мне хотелось побыть одной. А на этот раз, наоборот, меня охватило желание побыть среди людей, шума, с кем-нибудь пообщаться, отвлечься от своих мыслей… От грустных мыслей об умерших родителях, о друзьях и родственниках, оставшихся в России…
Я вышла на рю Пигаль и решила зайти в кафе. В кафе было многолюдно, все столики оказались заняты. Я хотела было уйти, но заметила, что за угловым столиком сидит одна девушка. Я подошла к ней, спросила, свободно ли место. Девушка посмотрела на меня и сказала на чистейшем русском языке:
– Да, свободно. Я рада встретить свою соотечественницу.
И как она угадала? Я села напротив и, в свою очередь, посмотрела на нее. Она была хорошо одета, я бы сказала, изысканно, молодая – лет двадцать пять – двадцать шесть, около правого глаза родинка, глаза большие, бездонные.
– Как давно вы в Париже? – спросила я.
– Недавно приехала. – И она замолчала, видимо, не желая распространяться на эту тему. Но после затянувшейся паузы спросила: – А вы?
– Я живу здесь. Эмигрировала из большевистской России в восемнадцатом году, вышла замуж за француза.
Легкая улыбка скользнула по ее губам.
– Стало быть, у вас все хорошо? Жизнь налажена, и катастроф, как в России, не предвидится?
Я смутилась.
– Слава богу, не жалуюсь. У меня растет чудесная дочка. Ей пять лет. Замечательный муж. Вот только мои родители… Они погибли. Там.
Лицо моей собеседницы посуровело, она нахмурилась и погрузилась в свои мысли.
Подошел официант. Я сделала заказ, и он удалился.
– В вашей жизни тоже много утрат? – сочувственно спросила я.
– Моя биография так трагична, что я не хотела бы распространяться об этом, – проговорила девушка. – Есть вещи, о которых лучше забыть и не возвращаться к ним. Надеюсь, вы меня простите.
– Конечно, – поспешно сказала я. – Вы позволите узнать ваше имя?
– Ариадна.
– Красивое имя. В детстве я очень любила миф о Тесее и Ариадне. Переживала за Тесея, все хотелось, чтобы он скорее выбрался из лабиринта, а не оставался там с этим ужасным Минотавром. У меня была чудесная книжка с картинками, которые я любила разглядывать, мне ее подарила мама… – Я замолчала, на меня нахлынули воспоминания – жгучие, болезненные.
– Сейчас мы все в одном большом лабиринте, – тихо сказала моя новая знакомая. – И как оттуда выбраться – никто не знает. Страшный кровавый лабиринт, и нет никаких нитей Ариадны.
– Может быть, они все-таки есть? – робко возразила я.
Мои слова возымели странное действие. Ариадна рассмеялась, ее глаза заблестели.
– Может быть…
Официант принес салат и мясо кролика, тушенное с травами. Перед Ариадной стояла только чашка кофе, и я заметила, как она посмотрела на еду и быстро отвела взгляд.
– Позвольте мне угостить вас ужином.
– О нет, я совершенно не хочу есть, – торопливо сказала она.
Но я настаивала, и Ариадна согласилась. Вскоре ей тоже принесли мясо и салат. Мы ели в молчании. Я заказала бутылку вина, но голоса в кафе становились все громче, гвалт, смех заглушали голоса.
– Давайте выйдем на улицу, – предложила я. – Я знаю одно замечательное место, где мы можем посидеть, и нам никто не помешает. Или вы торопитесь домой?
– Нет, не тороплюсь, нисколечко.
Мы вышли на улицу. Теплый майский воздух после прокуренного помещения показался райским ветерком. Я взяла с собой бутылку вина и тайком прихватила бокалы. Мы свернули в маленький сквер и сели на парапет.
– Какая дивная ночь! – пробормотала Ариадна. – Боже! Звездное небо! Я уже сто лет не смотрела на небо. Вернее, смотрела, но не замечала.
Небо действительно было роскошное: с крупными звездами, как мягкий бархат. Мы сидели на парапете и пили вино, которое было таким вкусным, что казалось, я не пила ничего подобного. Или к этому располагала романтическая обстановка? Все представлялось возвышенным и замечательным…
Мы сидели и большей частью молчали, иногда обменивались ничего не значащими репликами. Потом Ариадна рассказала мне о женихе, которого убили во время штурма Зимнего. Она мучилась от того, что не любила его, и казнила себя за это.
У меня вдруг возникло странное ощущение, что мы не в Париже, а все еще в России. Дома. Сидим и болтаем, как две подружки. И вся жизнь у нас впереди.
– Вы надолго во Франции? Приехали насовсем?
Ариадна задумчиво посмотрела на меня. О, какие огромные печальные глаза у нее были!
– Не знаю, – ответила она. – Я хотела бы здесь остаться, но не знаю, получится ли…
– Почему же не получится? – заговорила я торопливо. – Я помогу вам устроиться. Помогу найти работу, недорогое жилье…
Почему-то мне очень хотелось, чтобы Ариадна осталась. Мы могли бы стать подругами, ходили бы вместе в театры, кафе, синема. Все-таки я здесь была довольно одинока…
– Не в этом дело. У меня есть дела, – туманно сказала Ариадна. – И я непременно должна их завершить.
Мне ужасно хотелось спросить, что за дела, но я боялась показаться навязчивой.
– К сожалению, я не могу рассказать подробности, это не мой секрет, – предупредила мои вопросы Ариадна.
– Да-да, конечно, – сказала я несколько раздосадованно. – Значит, вы не можете остаться во Франции? Или все-таки передумаете?
Она задумчиво смотрела на меня.
– Вряд ли у меня есть выбор. Простите, вы так добры. Но…
– Это ваша жизнь, – сказала я несколько сухо. – Вам решать, я всего лишь сторонний наблюдатель.
– Я рада, что вы меня понимаете. Расскажите о себе.
Я растерялась от неожиданной смены темы.
– Да, собственно, рассказывать нечего. Приехала во Францию я после смерти родителей. Была совсем одна. Пошла работать в шляпный магазин, там меня увидел Франсуа, мы поженились, родилась дочка. Ей пять лет. Кажется, я вам уже об этом говорила. Собственно говоря, все… Может быть, на старости стану писать мемуары о России, – пошутила я.
Но правда состояла в том, что мне ужасно не хотелось возвращаться в свое детство и юность. Я сознательно запретила себе думать об всем, что осталось на родине. Это было болезненно. После воспоминаний мне всегда хотелось плакать, и я долго не могла успокоиться. Но я не хотела волновать мужа и дочку, поэтому запретила себе думать о прошлом. Прошлое для меня все равно что умерло. Может быть, когда-нибудь я дам себе волю, и моя память начнет развертывать длинный свиток… Но не сейчас.
– Я вас понимаю, – задумчиво сказала Ариадна. – Вам просто многое не хочется вспоминать. Я угадала?
Я закусила губу.
– Да. Это ужасно – вспоминать о голоде, смерти родителей, трупах на улицах, о том, как…
Ариадна положила свою руку на мою.
– Не надо. Я все понимаю. Скажите, а у вас было такое чувство, что вы прошли мимо чего-то огромного и значительного, того, что могло бы полностью перевернуть вашу жизнь? – неожиданно спросила она. – Но тогда вы еще в полной мере это не осознавали, не понимали, насколько это было значимое. А сейчас вас мучает сожаление о несбывшемся, о том, что могло быть.
– Нет. Такого не было.
Ариадна помолчала какое-то время и тихо проговорила:
– У меня – было. Его убили. Он был поэт, и поэт замечательный…
Меня, конечно, разбирало любопытство: кто он, но я понимала, что не могу задавать такие вопросы, это было бы слишком неделикатно.
Я предложила Ариадне пожить у меня, пока муж в командировке, заверила, что она меня ничуть не стеснит, что я буду рада помочь своей соотечественнице.
– Что ж! Может быть, так будет и лучше… – ответила она.
Мы зашли в отель, в котором она остановилась, – отель находился неподалеку от сквера, где мы распивали вино, забрали ее вещи – небольшой чемодан, в котором умещалась вся поклажа Ариадны, и поехали ко мне.
Я была взволнована, я надеялась, что смогу уговорить свою новую знакомую остаться во Франции, что мы подружимся и мне будет не так тоскливо.
Няня очень удивилась, когда я вернулась домой не одна, но ничего не сказала, просто с любопытством уставилась на гостью. Мне это не понравилось, и я отослала ее, а сама провела Ариадну в гостевую – светлую просторную комнату, выходившую окнами во двор.
Она стояла посередине комнаты с чемоданом в руке, и мне показалось, что она такая несчастная и измученная, что от жалости у меня защемило сердце.
«Сколько же ей пришлось вынести за все это время? – мелькнуло у меня в голове. – Бедная Ариадна, и бедные все мы, хлебнувшие горя в период жесточайшей катастрофы, которая случилась у нас на родине».
Я невольно поддалась порыву и обняла Ариадну за плечи.
– Все будет хорошо, вот увидите! – воскликнула я.
– Сомневаюсь, – тихо сказала Ариадна – Хотя возможно все. И счастливый конец пока никто не отменял.
Она говорила загадками, я ее не понимала, она поднимала во мне волну жгучего интереса. Было очевидно, что у нее на душе какая-то тайна. И эта тайна преследует ее, не дает покоя…
– Я оставляю вас, отдыхайте. Приятных снов! – пожелала я.
– Спасибо. Вы очень добры.
Когда я минут через двадцать вернулась к двери – я хотела спросить, как она и не нужно ли ей чего-нибудь, – то услышала сдавленные рыдания и не решилась нарушить уединение моей загадочной гостьи.
Наутро Ариадна выглядела спокойной и отдохнувшей.
– Как спалось? – спросила я.
– Замечательно. Давно я так безмятежно не отдыхала, – улыбнулась она. – Спасибо вам.
– Сейчас будем завтракать. Кофе, джем, булочки с маслом, яйца, ветчина.
– О, прямо королевский завтрак!
Она тут же осеклась, а я поняла, какая бездна пролегла между нами, жителями Европы, и теми, кто живет в России. Мне повезло, я не застала голодные годы.
Служанка принесла нам завтрак и удалилась. Я налила Ариадне кофе из серебряного кофейника и спросила:
– Вы пьете с молоком?
– Когда-то я очень любила кофе с молоком. Когда-то у нас было все, – мрачно сказала она. – А сейчас…
– Все наладится, – бодро сказала я, стараясь внушить ей оптимизм, хотя понимала, что это неоправданно и не к месту. Это было все равно, что шутить перед смертельно больным и уверять его, что все в порядке, тогда как он сам предчувствует другое и полон тревожных опасений.
Ариадна словно подслушала мои мысли.
– Простите. Я не так радужно смотрю в будущее. У меня иное понимание ситуации и того, что происходит… – Она запнулась. Я была уверена, что она скажет – «у нас в России» или что-то в этом роде. Но Ариадна выдала совсем другое: – Происходит в мире. Мы вступаем в очень тревожную полосу…
Я удивилась. Мне, наоборот, казалось, что Европа сейчас выздоравливает после тяжелых потрясений – после войны и последующих событий. Я смотрела вперед с оптимизмом, потому что у меня подрастала дочь и мне хотелось для нее безоблачного будущего, не омраченного катастрофами. И мне думалось, что для этого есть все предпосылки.
– Я далека от политики, – пробормотала я. – Честно говоря, она меня никогда не увлекала, но мне кажется, мы все поумнели. Народы устали от войн, война и революции стали всем нам хорошим уроком, вряд ли еще кто-то захочет повторения. Для этого нужно быть настоящим безумцем, а сейчас, думаю, таких не осталось.
– Вы ошибаетесь, – возразила Ариадна. – Безумцев в нашем мире полным-полно. Никто и ничто не остановит человека, который захочет перекроить карту Европы. Время от времени появляется лидер, подгоняющий нацию вперед, к новым войнам и новым территориям. Так было всегда. Вспомните Тамерлана, Чингис-хана, Наполеона… Безумие охватывает целые континенты. Народы, словно повинуясь неведомому импульсу, идут вперед, сминая все на своем пути…
– Но это же было в варварские времена, – заметила я. – Наполеон – это, конечно, особый случай. Дикий корсиканец, возомнивший себя великим полководцем и императором вновь созданной империи. Но сейчас мы шагнули далеко вперед, просвещение, технический прогресс – разве это не является свидетельством того, что все-таки человечество умнеет?
– Ничуть! – покачала головой Ариадна. – Главным остается совсем другое. Всем управляет генетика. Кровь. – И она резко замолчала.
– Как интересно! – воскликнула я. – Никогда не думала на эту тему… Почему кровь?
Возникла пауза. Мне показалось, что Ариадна пожалела о своих словах.
– Мне сложно объяснить, – все-таки проговорила она. – Наверное, это и не нужно. Это трудная научная область…
– Вы занимаетесь наукой? – удивилась я.
И снова – пауза. Я ощутила неловкость.
– Простите. Наверное, я вторгаюсь не на свою территорию. Ради бога, извините…
– Ничего, – слабо улыбнулась Ариадна, она не намеревалась продолжать разговор и сидела в глубокой задумчивости.
– Кофе остывает, – напомнила я.
– Ах да! – Она отпила пару глотков и посмотрела на меня. – Могу я попросить вас об одной услуге?
– Конечно, но, может быть, мы сначала закончим завтракать?
Ариадна широко улыбнулась.
– Непременно! Булочки пахнут просто замечательно! И кофе – изумительный…
После того как мы позавтракали, Ариадна сказала:
– Где мы можем спокойно поговорить? – И, увидев мое легкое замешательство, пояснила: – Там, где нам никто не помешает.
– Я сейчас одна, поэтому нам никто не может помешать. Моя дочка спит, няня с ней. Служанка на кухне.
– Хорошо. – Ариадна прикрыла на секунду глаза, а потом снова открыла их и, казалось, заглянула мне в самую душу. – Дело в том, что мне очень нужна помощь, а я не знаю, к кому здесь обратиться. Я должна уехать в Африку, нужен новый паспорт, я не могу уехать под своим именем.
– Вас разыскивают? Что-то случилось?
На секунду у меня мелькнула мысль, что Ариадна совершила какое-то страшное преступление в Советской России и поэтому скрывается, но я тут же прогнала эту мысль. Ариадна не была похожа на преступницу. Она просто человек, который скрывает какую-то тайну.
– Это долго и сложно объяснять. Скажем так, это конфликт с существующим режимом. Это ни в коем случае не криминал или что-то в этом роде. Не подумайте, ради бога, что я мошенница или авантюристка…
– Я так и не думаю, – заверила я.
– Я рада, спасибо за доверие. Было бы немыслимо, если бы меня считали… – Ариадна замолчала.
– Вы можете располагать мною, – пообещала я. – Все, что от меня зависит, я сделаю. Не сомневайтесь.
– Благодарю. Итак, мне нужен новый паспорт и… немного денег. Я верну вам, как только смогу!
Я задумалась. У меня не было ни сомнений, ни колебаний. Я, обычно такая осторожная и недоверчивая, сразу решила помочь новой знакомой. Но было что-то в ее глазах… В этих огромных темно-голубых глазах. Такие глаза, наверное, бывают только у ангелов. Человек с такими глазами не может лгать.
– Когда вам нужен паспорт?
– Как можно скорее.
Мне было очень любопытно: почему Африка? Но я понимала, что такие вопросы задавать не имею права. Это личная тайна Ариадны. Если она захочет, то поделится со мной… Но мне почему-то думалось, что эта тайна не из тех, которыми делятся.
– Я постараюсь, – пообещала я. – У моего мужа есть знакомые со связями. Весьма влиятельные люди. Его, правда, сейчас нет, но думаю, что если к ним обращусь я, то мою просьбу не оставят без внимания.
– Еще раз благодарю, – проговорила Ариадна.
– Но я пока еще ничего не сделала, – запротестовала я. – Вот когда сделаю…
Ариадна улыбнулась. О, если бы я могла описать, какая у нее была замечательная улыбка! Как будто бы солнце озаряло блеском водную гладь. Я помню, как в детстве наблюдала игру солнечного света и водных бликов на реке… От улыбки Ариадны так же теплело на душе.
Все устроилось на удивление быстро. Меня спросили: надежный ли человек, ради которого я старалась. Я заверила друзей мужа, что ручаюсь за эту женщину, что она моя дальняя родственница. И через несколько дней паспорт был готов. Но я не представляла, как расстанусь с Ариадной. За эти дни мы очень подружились. Вместе ходили гулять в Булонский лес, в Люксембургский сад, бродили по Парижу, заходили в кафе, и я угощала Ариадну булочками и кофе. Мы сидели на берегу Сены, смеясь, рассказывали о своем детстве и юности. Мне впервые было не больно вспоминать прошлое. Ведь в нем было столько хорошего!
Я обратила внимание, что Ариадна обрывала свои воспоминания, когда они подступали к событиям октября семнадцатого года. Это была линия, за которую она не заглядывала. Она упомянула, что мать с отцом умерли в восемнадцатом году, а еще у нее была тетушка, которая Ариадну очень любила, но тетушка тоже недавно скончалась. В одной из реплик прозвучало, что многие ее родные погибли во время стихийных событий семнадцатого года, последующей Гражданской войны и разрухи. Но это была та бездна, куда Ариадна запрещала себе заглядывать. В России у нее осталась родная сестра, и было заметно, что Ариадна очень о ней переживает.
Как я поняла, Ариадна была ученым, биологом, занималась интересными исследованиями, правда, конкретно она мне о своей работе не рассказывала. А я не спрашивала. Но как же отрадны были те далекие воспоминания! Как много общего было у нас. Прогулки на природе, летние поездки в Крым и Ниццу, гимназия, любимые учительницы и противные классные дамы. Первые подруги и робкие влюбленности в кузенов и приятелей кузенов. Весь этот забытый, но незабвенный мир встал передо мной. И что-то подсказывало мне, что вряд ли я снова погружусь в такие подробные воспоминания. Передо мной вставало прошлое, дорогие лица умерших родных и знакомых.
В последний день, накануне отъезда Ариадны, мы гуляли в Люксембургском саду, и я воскликнула:
– Как жаль, что вы завтра уезжаете! Мне страшно не хочется расставаться с вами.
Ариадна посмотрела куда-то мимо меня.
– Сожалею, но такова жизнь, мы часто расстаемся с тем, к чему успели привыкнуть.
– Вы будете вспоминать меня?
– Милая моя подруга, конечно, буду, – тепло улыбнулась она. – И буду скучать. Непременно буду скучать.
– А может быть… – прошептала я, – может быть, когда-нибудь вы приедете в Париж? Или, кто знает, я приеду к вам в гости!
Ариадна помрачнела.
– Все может быть. Трудно что-то планировать заранее.
И вдруг страшная мысль пронзила меня.
– Скажите, а там, куда вы едете… Это не опасно.? Вам ничего не грозит?
Я поняла, что попала в точку. Ариадна нахмурилась.
– Нет-нет, – быстро сказала она, но сказала как-то неуверенно.
– Прошу вас! – взволнованно воскликнула я. – Если вдруг вам будет угрожать опасность или вы будете нуждаться… Словом, если вам потребуется какая-то помощь, дайте мне слово, что обратитесь ко мне. Я буду рада помочь!
– Даю слово, – сказала Ариадна. – Я обращусь тогда к вам. Спасибо, моя дорогая.
Только что был солнечный погожий денек, и вдруг набежали тучи, солнце то скрывалось в них, то отчаянно светило сквозь серые прорехи, зажигая матовым золотом листву. Пошел дождик – ласковый, частый, он барабанил звонко и радостно. Мне это напомнило, как я когда-то разучивала этюды и гаммы в детстве под руководством моей любимой учительницы музыки мадемуазель Адели.
Мы с Ариадной спрятались от дождя под дерево, стояли и смотрели, как светит солнце и идет дождь. Почему-то меня охватило такое счастье, такое умиление, что слезы потекли по моему лицу, и я невольно выдохнула:
– Как я счастлива!
– Вот и он так говорил, – откликнулась Ариадна. – Говорил, что всегда и всему надо радоваться. Любому мгновению жизни.
Храм Твой, Господи, в небесах,
Но земля тоже Твой приют.
Расцветают липы в лесах,
И на липах птицы поют.
Точно благовест Твой, весна
По веселым идет полям,
А весною на крыльях сна
Прилетают ангелы к нам…
Я поняла, что она говорит о своем поэте.
– Как жаль, что его уже нет, – вздохнула Ариадна.
– Но сейчас он есть! – уверенно сказала я. – Он слышит вас и радуется, что вы его помните!
Ариадна заплакала – не скорбно, навзрыд, а просто слезы потекли по ее щекам, как этот дождь, который звенел в листьях.
– Простите, я вас расстроила.
– Нет. Это – радость от того, что он был. И от того, что он, конечно же, есть. Вы сказали совершенно верно. Очень нужные и правильные слова.
Мы взялись за руки и стояли, озаренные солнцем, под дождем, и казалось, что мы в раю – весеннем благостном раю. А потом выглянула радуга, и меня пронзило такое острое счастье, что я поняла – этот момент останется навсегда со мною.
Ариадна уехала, я провожала ее на вокзал. Поезд шел до Марселя, там она должна была сесть на пароход. Для нового паспорта она изменила внешность, теперь у нее была короткая стрижка, что делало ее похожей на студентку Сорбонны. И звали ее теперь по-другому. Хотя для меня она навсегда останется Ариадной.
На прощание Ариадна оставила мне сверток, который я должна была развернуть после ее отъезда. Она взяла с меня слово, что я открою сверток в тот час, когда она сядет на пароход, отправляющийся в Африку.
Через день я сидела в своей комнате и смотрела на часы. Стрелка неумолимо приближалась к семи, и лучи заката залили комнату в розово-карминный свет. Когда занавеска наполнилась алым и стала как парус, я вскрыла сверток. Это был сборник стихов Николая Гумилева. Я открыла посередине.
Оглушенная ревом и топотом,
Облаченная в пламень и дымы,
О тебе, моя Африка, шепотом
В небесах говорят серафимы.
И твое открывая Евангелье,
Повесть жизни ужасной и чудной,
О неопытном думают ангеле,
Что приставлен к тебе, безрассудной….
