Книга: Наступление
Назад: Пленум Верховного суда СССР
Дальше: Оружейники 1. Ташкент. 1987 год

Часть 2.

Подмосковье, Струнино. 28 ноября 1987 года

Короткий, почти зимний день подходил к концу, унылый и тусклый, как и сама осень. Рано выпал снег, занеся белым покрывалом черную слякоть оттепелей, изжившие себя, гниющие в лужах желтые листья, упавшие с деревьев, уравнял в непостижимом каком то равенстве всю природу, оставив только два цвета — черный цвет деревьев и белый цвет снега. Как было бы хорошо, если бы вот так, белым, еще не тронутым грязью оттепели покрывалом можно было укрыть всю страну, разом отрешившись от содеянного, и начав новую жизнь с чистого, морозно белого листа.
Темнело. В ожидании последней электрички на Москву — на этом направлении она идет из Александрова, Струнино — следующая, десять минут до нее — на перрон толпился, притопывая, прихлопывая, бдительно смотря за сумками и баулами вещей народ. Была осень, коварное с точки зрения климата время года — и студент, вероятно приезжавший погостить, едва ли не казачка плясал, стараясь согреться. Люди не обращали на него внимания — хмурые, сосредоточенные, погруженные в себя, они хотели только одного — быстрее промотать эту ленту дороги, выйти на своей станции, оттолкаться положенное в грязном, драно-дермантиновом кузове желтого Лиаза-скотовоза и, с облегчением, отпереть до щербинки знакомую дверь, отомкнуть чуть заедающий замок — и окунуться в привычную заводь своего угла. Вечернее путешествие по пригородному пути Московской железной дороги эти люди рассматривали как неизбежное зло на пути домой, с хамством, переполненными вагонами, жесткими, изрезанными ножами деревянными лавками общего вагона и удушливым амбре соседа.
Электропоезд не заставил себя долго ждать — длинная, темно-зеленая, мрачная змея выползла из тьмы, разрезая ее ножом прожектора головного вагона, вздохнула с облегчением, раскрывая свои расшатанные двери, поглотила очередную порцию уставшего, едущего домой люда. В вагонах было не протолкнуться, мест, конечно же, не хватало — натолкались уже в Александрове, в Струнно никто не вышел — ехали в основном до Москвы.
Вместе со всеми во второй вагон от хвоста вошел военный — но военный совсем не такой, каким обычно представляют советского военного. Скорее вольнонаемный — замызганное теплое обмундирование без погон и знаков различия, неуставная шапка — позднее ее стали называть «пидорка», но пока это была просто шапка, какой-то потухший взгляд. От военного отчетливо пахло перегаром — не спиртным, а именно перегаром, особый, затхло-противный запах, он появляется, только если пить долго и мощно.
Военный этот не стал толкаться, локтями высвобождая себе место, он так и остался стоять в тамбуре, чуть отодвинувшись в стороне от двери — чтобы не дуло. Поезд тронулся, он не держался руками, но сохранял равновесие, что было нелегко даже для трезвого человека, не говоря уж о запойном пьянице. Стальная змея упорно ползла через мрак, приближаясь к столице нашей родины — Москве, прокуренный голос хрипло объявлял остановки, с стоном и недовольным шипением открывались двери, входили и выходили люди — а ему, этому военному не было до происходящего никакого дела.
Зато было дело наряду милиции. Не так давно в электропоезде произошло убийство — милиционера, решившего пройтись в одиночку по ночному электропоезду, убили, причем не просто убили — а застрелили из пистолета, еще и забрали ПМ милиционера. Теперь милиционеры опасались ходить в одиночку — ходили нарядами по трое, но и спуску теперь ни в чем не давали. Шухер, в общем — вагонные воришки, умудрявшиеся в вагонной толчее за день наколошматить на зарплату среднего советского инженера, кляня беспредельщиков, отсиживались по катранам, гоняя буру уже на спички (денег не было), и прикидывая, когда же спадет волна.
Вот и ту — патруль из одного мента и двух курсантов школы милиции, героически протиснувшись сквозь плотные ряды советских трудящихся в жестко подрагивающем на стыках вагоне — милиционер в это время придерживал рукой кобуру с пистолетом, единственным на троих, в такой толчее и лишиться недолго — вышел в тамбур, с облегчением вдохнул полной грудью пропитанный запахами мочи хлорки и сигаретного дыма воздух. Курильщики — их было трое, под грозными взглядами стражей порядкам потушили свои наполовину докуренные сигареты, менты уже собирались переходить в другой вагон — как вдруг один и курсантов в тусклом свете плафона заметил еще одного пассажира. Потом, вспоминая, он готов был поклясться, что когда они выходили в тамбур — этого человека тут не было. Однако же он тут был — и внимание курсанта привлекло то, что он очень необычно стоял. Люди в тамбуре либо смотрят в окно, либо друг на друга, либо просто стоят спиной к стенке и смотрят на соседнюю. Этот же — стоял лицом к стене, опираясь лбом о подрагивающую зеленую панель.
Курсант остановился. Потом шагнул к гражданину. В конце концов, он был только курсантом, его еще не научили, не искать неприятностей на свою пятую точку, укрывать и подделывать заявления от потерпевших — короче говоря, он еще не стал циником и действительно хотел помогать людям. И потому — он решил вмешаться.
— Гражданин. С вами все в порядке?
Человек не ответил. Будущий милиционер трону подозрительного гражданина за рукав куртки, автоматически отметив запах спиртного. Позавчера отменили «сухой закон», водка появилась, но втрое дороже. Как шутили вездесущие «синяки» — передайте Горбачу — нам и десять по плечу. Ну, а если будет больше — будет то, что было в Польше. Только Горбачу было уже ничего не передать, третьего дняпохоронили, как-то неожиданно буднично и суетно, их тогда дернули на Москву, на каждой улице стояли. Слухи ползли…
Тем не менее — нахождение в электричке в пьяном виде повод для задержания. Пятнадцать суток как с куста, а то возрадовались…
— Гражданин. Попрошу документы.
— Не надо документы, дорогой.
Милиционер резко обернулся — в тамбуре стоял военный, с красной повязкой на рукаве, пожилой. Выражение «дорогой» — типично для кавказцев — но военный говорил совершено без акцента.
— В чем дело?
Милиционер, в кильватере которого следовали курсанты, только в соседнем вагоне, уже окунувшись в толпу, заметил что второго курсанта нет — и матерясь про себя рванул назад. Оружия нет, а форма есть… какой дурак придумал… сосунки желторотые, им учиться и учиться еще. Подрежут — поминай, как звали.
— Ковальчук, что тут у тебя?
— Виктор Петрович… — желторотый назвал своего первого наставника на тернистом милицейском пути по имени-отчеству, а не товарищ-капитан как положено — вот этот гражданин документы предъявлять не хочет. И пахнет от него… водкой.
— Не надо документы — уверенно сказал военный с красной повязкой на рукаве — забираю. Мой контингент, на губе проспится. Благодарю за бдительность.
Капитан посмотрел на военного, потом на этого подозрительного мужика. Не нравился он ему — лицо почему-то серое, как на фотографии, не белое — а именно серое. И одежда у него… как с чужого плеча. Но…
Не ищи приключений на свою ж…
— Вы его забираете? — осведомился капитан, затягивая время.
— Да, забираем. Он под дисбат пойдет, не первый раз пьяный, да в самоволку.
Капитан не верил военному. Но и связываться с ним — не хотел.
— Помочь?
— Не нужно.
— Хорошо. Забирайте его. Ковальчук, пошли.
Молодой курсант обошел странного военного бочком, протиснулся в гремящий на стыках переход, чавкнули двери. Электричка, теряя скорость, подползала к следующей станции — это было уже ближнее Подмосковье.
Полковник Цагоев снял повязку, сунул ее небрежно в карман. Посмотрел на часы.
— Пошли.
* * *
Они вышли на перрон — здесь было людно, торговали семечками, чуть дальше был переход на конечную автобусов, идущих их Москвы — круговое движение, желтые туши Икарусов, дизельная вонь. Полковник купил у бабки кулек семеек, ссыпал в карман. Задержанного он не держал, просто пошел к спуску с платформы и задержанный последовал за ним. Бежать смысла не было — понятно, что военный патруль — надводная часть айсберга.
Внизу, у чугунной, колокольного вида урны, в тени платформы, полковник остановился, достал жменю семечек, принялся их лузгать, как ни в чем не бывало, бросая шелуху в урну. Люди проходили по тротуару, торопясь или попасть на платформу, или уйти с нее, не обращая внимания на двух стоящих военных никакого внимания.
— Пьешь? — коротко спросил он замызганного.
— Есть немного…
— Пока деньги не кончатся?
— Или пока под электричку не попаду.
Последние дни мельтешили в памяти Скворцова мутной пеленой воспоминаний. Деньги у него пока были… покупал ночью… пил прямо из горлышка. Мутная брага памяти вдруг вскипала, прорываясь безумно четкими, кинематографическими сценами — взлетающий над заснеженным лесом стремительный серебристый самолет, решетка системы наведения Стингера, басовитый сигнал в наушнике — цель захвачена, она даже не подозревает об этом, обычный, не защищенный самолет, резкий толчок, лисий хвост реактивного двигателя, полосующего морозный воздух клинками пламени, вспышка в небе. Крик «уходим» — и осознание страшного, немыслимого, что они сделали, и что теперь должно быть за это. Из-за этого осознания он купил первую бутылку, купил из под полы, у перекупщика, разведенную — навострились. Отойдя, крадучись шуганулся во двор, свернул жестяную кепку, опрокинул в рот воняющую сивухой кристальную струю, дарующую забвение и неведение. Это большая роскошь — забвение и неведение, вот только стоят они раз от раза все дороже и дороже.
— На службу возвращаться собираешься? — поинтересовался полковник
— А зачем? — устало поинтересовался молодой. — Дело-то решенное. Раз нашли — давайте, сам, чтобы…
— Ты совсем охренел или как?
В голосе полковника лязгнул металл
— Я тебя спрашиваю — ты совсем охренел или как, Скворцов? Тебя отправили на переподготовку на Курсы усовершенствования офицерского состава, для тебя сам командующий место выбивал. Ты до места не доехал, ушел в самоход, ездишь в электричках без билета, воняет от тебя как от последнего забулдыги. И кто ты есть, Скворцов? По тебе не дизель — зона за такое плачет.
— У меня есть билет, товарищ подполковник… — после долгого молчания сказал Скворцов — вот, смотрите…
Цагоев посмотрел на мятый билет
— Молодец. Блюдешь советское законодательство, не допускаешь безбилетного проезда. Только я теперь не подполковник, а полковник. А вот тебе — лейтенантом бы остаться за такое.
— А где Шило, товарищ… полковник.
— Шило то? Его раньше тебя нашли, ничего лучше не придумал, как на ридну неньку Украину податься. И заметь — тоже забухал. Что же вы за люди то такие…
— Какие есть, тащ полковник.
— Я тебе не «тащ» — вдруг окрысился Цагоев — я тебе не «тащ»! Меня из за вас целую неделю имеют! Вы у меня еще на пузе поползаете, голубчики. За мной!
* * *
До Балашихи они доехали на автобусе — там было большое здание, где изучали способы строительства дорог в разных климатических и временных поясах Земли, само оно находилось на двадцать пятом километре дороги М-7. Ради того, что бы иметь точную информацию о состоянии грунтов в зоне предполагаемого строительства, и прочую информацию, необходимую для строительства — отсюда в разные части света посылали людей. Возвращались — не все.
Среди людей здание — обычную бетонную коробку с большой территорией, огражденной забором из колючей проволоки звали просто — ДорНИИ.
На проходной им пришлось ждать, пока оформят пропуск, вахтер ВОХР подозрительно косился на пьяного забулдыгу, да и форма, в которую был одет полковник Цагоев здесь тоже не приветствовалась по соображениям конспирации. Правда сам полковник работал в первом отделе, поэтому ему — можно было и в форме.
В кабинете на втором этаже, маленьком и обшарпанном полковник молча поставил на стол бутылку Боржоми и вышел. Скворцову Боржоми был весьма кстати — он чувствовал себя убитым и виноватым.
Вернулся полковник скоро, вместе с ним цел Шило в какой-то гражданской телогрейке, понурый и небритый. Увидев Скворцова, он не сдержался
— Братуха!
Есть ли что-то более крепкое на этом свете, чем фронтовое братство? Настоящее, когда вместе — всего хлебнули и под пулями полежали, и на ту сторону сходили, и такое сделали, что не расскажешь — и все вместе. Фронтовой братуха — он тебе роднее всех будет, роднее мамы с папой, хоть и кощунственно так говорить.
Полковник дождался конца неуставных приветствий, солидно откашлялся.
— Товарищ полковник! — двое друзей попытались встать по стойке смирно.
— Значит так… архаровцы. Довожу до вашего сведения… учитывая сложную международную обстановку, непрекращающиеся провокации на рубежах нашей родины, возможность дальнейшего обострения обстановки, министром обороны СССР отдано распоряжение о формировании на базу курсов усовершенствования офицерского состава и частей особого назначения, находящихся в оперативном подчинении у ГБУ Экран отдельного полка особого назначения центрального подчинения «Град». Переводится как «Группы активных действий», сведенные в полк. Полк будет находиться в прямом подчинении министра обороны СССР. В личный состав полка зачисляются опытные кадры рядового, сержантского и офицерского состава, прошедшие службу в составе Ограниченного контингента Советских войск в Демократической республике Афганистан, владеющие как минимум одним иностранным языком, предпочтение отдается владеющим английским языком и языками стран Востока.
Цагоев оторвался от чтения по памяти.
— Ты сколько языков знаешь, Скворцов?
— Три, товарищ полковник. Английский, немецкий и пушту. На дари… понимаю, но шлифовать надо.
— Ну вот. Полиглот! А ты, прапорщик Шило?
— Один только, товарищ полковник — мрачно сказал Шило — пушту.
— А что так плохо?
— Не даются мне языки, товарищ полковник. В школе немецкий учил тильки не помню ничего…
— Ну, вот… боевой товарищ тебе поможет язык освоить. Через полгода ты хоть еще один язык, но должен знать так, чтобы от зубов отскакивало!
— Есть…
— Далее… основными задачами полка будет являться обобщение афганского опыта и совместно с соответствующими службами министерства обороны внедрение его в части Советской армии путем проведения теоретических и практических занятий с личным составом частей и контрольных учений, активные действия в странах ближнего и дальнего зарубежья в условиях особого периода, нанесение ударов по противостоящим нам силам в странах капиталистического лагеря. Далее… при наличии положительного опыта от использования полка предусматривается его переформирование в дивизию особого назначения, с приданием сил и средств усиления. Так что любой солдат должен учиться так, чтобы в любой момент быть способным к исполнению обязанностей офицера взводно-ротного звена. Это — как минимум.
Полковник снова прервал чтение.
— Все поняли?
Пакистан…
— Так точно.
— Вот и отлично. Далее. Информация о полке, его численности, вооружении, методиках подготовки, ставящихся боевых задачах и результатах их выполнения является государственной тайной, ее раскрытие будет расцениваться как измена Родине с соответствующими последствиями. За контрразведку в полку отвечаю я, так что болтать и в самом деле не советую.
— Так точно.
— Служить в полку будут только кадровые военнослужащие, званием не ниже лейтенанта и прапорщики. Контракт подписывается не менее, чем на десять лет, выслуга идет год за полтора, в боевых условиях — год за три. При этом — в полк принимаются только добровольцы. Добровольцы — рыкнул полковник — шаг вперед!
Оба друга, Скворцов и Шило шагнули вперед, насколько это позволяли размеры кабинета.
— Вот и хорошо — сказал Цагоев, садись за обшарпанный стол и громыхая сейфовой дверцей — тогда будем оформляться.
* * *
Вечером огласили приказ — за длительную самовольную отлучку из части старший лейтенант Скворцов понижается в звании до лейтенанта, Шило — получает взыскание в виде выговора с занесением в личное дело. Понижать Шило было некуда — прапор он и есть прапор.
Назад: Пленум Верховного суда СССР
Дальше: Оружейники 1. Ташкент. 1987 год