Таймыр

Женя Павленко, питерский нацбол, погиб 8 февраля 2015-го. Но пока его доставили из Донбасса, прошло время, так что хоронили мы его в мокром питерском песке только 21 февраля. На Большеохтинском кладбище.

Была такая сраная холодная оттепель, что все поскальзывались на льду и нелепо взмахивали руками. Сотни три питерских нацболов – и бывших, и настоящих – пришли проститься. И стояли группками вблизи часовни, негромко переговариваясь.

Павлин был популярен в партии. Он был в партии давно, и он есть на ранних фотографиях питерского отделения, когда они, выйдя из полуподвального своего помещения на Потёмкинской улице, сгрудились для групповой фотографии. Все тогда ходили скинами, и головы у всех были долихоцефальные – как продолговатые тыквы. Одна из голов принадлежала Павлину.

Высокий и гибкий Женя ездил когда-то в экспедицию на полуостров Таймыр, и когда добрался в последний этап своей жизни, приехал воевать на Донбасс, то в отряде Мозгового псевдоним себе взял Таймыр. Двое детей, с женой в разводе, преподавал русский иностранцам, хорошо знал французский.

В гробу лежал открытом, лицо хоть и пожелтело от двух недель путешествия из Донбасса, всё же было целое. Я хоронил многих. Гурьев, Долматов, Ананьев лежали в закрытых гробах.

А Павлину резануло металлом по нижней части тела. В часовне, куда нас через некоторое время запустили, было экстремально холодно. (А может, меня уже кровь не греет?)

Поп давно читал молитвы. Нацболы терпеливо мёрзли, всё же недоумевая, почему так холодно.

Когда испытание часовней закончилось, гроб вынесли и поставили в автобус. Родителям и мне предложили сесть на скамейки вдоль гроба, но я отказался. И пошёл осторожно по ледяным тропинкам кладбища туда, где была вырыта могила.

Гроб установили на ледяном пригорке, дул ледяной ветер, от гроба была видна могила, которую по стенкам обложили листами фанеры, дабы песчаная почва не осыпалась и не испортила бы всё дело.

Стали произносить речи. Из Донбасса из отряда Мозгового прибыли сослуживцы Павлина, политрук с негнущейся ногой, мужик в хаки, паренёк с «арафаткой» на шее в гражданском, но в высоких берцах, ещё трое-четверо с обветренными лицами в камуфляже. Молчаливые.

Стали говорить речи. Даже студенты-иностранцы во главе с полной студенткой пришли и сказали добрые слова. Все говорили добрые слова. Хотя покойный мог и нахулиганить. Ну и что? Кто захочет, потом на поминках вполголоса между собой вспомнят, что Павлин мог ещё как нахулиганить. Всё равно он был правильный человек. И погиб за Донбасс и за Россию.

Я тоже произнёс речь. Что говорил, уж и не помню. Что-то трогательное, помню, что понимал, что говорю трогательно. Мелодраматично. Преувеличенно. А как ещё?

Потом ловкие чёрные люди в чёрных бомберах заколотили гроб и покатили его прямо на той платформе, на которой он стоял, покатили к могиле. Местность была неровная, толстые льды чередовались с лужами. Все смотревшие на гроб надеялись, что он не упадёт и не раскроется и тело не вывалится в холодные льды и лужи.

Ничего. Гроб доставили, поддели широкими лентами у изголовья и там, где ˆуже, где ноги.

И опустили нашего товарища в холодный сырой песок. И вынули фанерные листы, и мокрый сырой песок сполз на гроб и в щели.

Чёрные люди, похожие на чертей, бросили десяток лопат с песком на гроб. У края могилы грамотно была заготовлена гора сухого песка, и мы захватывали пригоршни и бросали на гроб.

Потом ехали кто в автобусе, кто на автомобилях к месту, где были назначены поминки. А на поминках пили водку, чтобы забить горечь потери.

Последний раз, когда я его видел, это было в Питере, после моей встречи с нацболами на собрании, я там вещал горькие и честные детали об оппозиции вообще и нашей партии в частности. После этого собрания я ждал с охранниками во дворе автомобиль. Женя Павленко, проходя мимо в шапке, поздоровался.

– Как дела, Жень?

– Да вот по вашему примеру двух детей родил. Девочек.

Девочки его не пропадут. Есть мама, любящая девочек. Есть партия, будут помогать.

Женя Павленко – боец бригады Мозгового – остался лежать в песчаной могиле на Большеохтинском кладбище где-то возле ограды.

Интересно, а они на нас не обижаются за то, что мы кладём их в ледяную землю?

Так вот и буду его помнить в трёх видах: «тыквоголового», юного с фотографии, где мы все на Потёмкинской улице (до революции в доме был бордель); в шапке проходящего мимо, в питерском дворе после собрания, и в гробу с жёлтым лицом и православной повязкой на лбу.