Другой Распутин

Он жил где-то в районе улицы Сивцев Вражек. Во всяком случае мы несколько раз встречались с ним на дистанции от метро «Кропоткинская» до нескольких сотен метров по Сивцеву Вражку. Обычно он окликал меня, и мы останавливались и некоторое время беседовали.

Где он точно жил, я так и не узнал. Во всяком случае и он, и я выходили тогда из метро «Кропоткинская», жил я до марта 2011 года по адресу: Калошин пер., 6, напротив Театра Вахтангова, потому проходил по Сивцеву Вражку до моего переулка. В апреле 2001-го меня арестовали на Алтае, я перестал там жить. Стал жить по тюрьмам.

Распутин возникал, я помню, в советском длинном пальто и в обычно минимальной шляпке.

Вид у него был (включая выражение лица) неуверенный. Я практически всегда был сопровождаем нацбольской молодёжью, может, это от их присутствия у него был неуверенный вид. Его, писателя-деревенщика, волновало и интересовало злое племя, городское, незнакомое.

Ко мне, вождю этого племени, он каждый раз обращался с вопросами. Ну какие в те годы были ко мне вопросы у людей возраста Распутина? (Он был рождения 1937 года, всего на пять лет старше меня, но он был безмятежно довоенный, а я – яростно военный.)

В те годы люди его возраста осаждали меня в основном двумя вопросами:

– Ну как это у вас такой флаг?

И:

– Почему национал-большевистская партия? Нас учили: националисты и большевики – враги.

Собственно, какая вам нужда услышать, что я ему отвечал? Важно, что Распутин спрашивал.

При этом у него было умное и грустное лицо умного мордовского мопса, иногда он снимал свою шляпу (а может быть, просто наступал летний сезон) – и тогда с худым черепом и ниточками волос он напоминал мне моего отца, и я оттого, что он напоминал мне отца, бессознательно симпатизировал ему?

Наверное, так.

Получилось так, что к нему относились бабушки и дедушки из его литературы, гибнувший ещё в советские годы контингент, люди, потерявшие и побеждённые из «Прощания с Матёрой», а ко мне – грубые и невыносимые подростки современности. Да я ещё и вооружил их пылающим чуть ли не гитлеристским флагом и кипящим названием «национал-большевики».

Нацболы стояли поодаль, хмуро ожидая, когда вождь закончит говорить с обывателем, типичным «овощем» на их жаргоне. Они же были безжалостные панки, нацболы, у них были такие беспомощные дедушки, как Распутин.

– Что за мужик? – спрашивали они потом, когда я прерывал беседу.

– Это же Распутин! – восклицал я, предоставляя им гадать, неужели тот Распутин выжил и дожил до наших дней. Я не знаю, как он жил, возможно, он был богатым человеком, но на нём был дешёвый шарфик, белый лоб его был в мучительных морщинах, во мне он вызывал симпатию.

После ареста, тюрем и лагеря я поселился в «Сырах» на Нижней Сыромятнической улице. Потому больше его не встречал. Он был членом того же писательского союза, что и я, Союза писателей России. Но я на писательские сборища не хожу. Давным-давно заходил на Комсомольский проспект, 13, за справкой.

Писатели мне далеки. Они наводят на меня уныние. Я уж лучше с девками и парнями.