Илия

Его две картины я увидел впервые в сентябре 1992 года там, где меньше всего ожидаешь увидеть картины русского художника. На окраине Парижа, на вилле французского крайне правого политика Жан-Мари Ле Пена. На втором этаже в гостиной Ле Пена. Вилла называлась Монтрету, или парк, в котором располагалась вилла, так назывался. Сейчас поищу в старых записных книжках.

Да, вот нашёл: Parc de Montretout, № 8.

Я привёл туда Жириновского и двух его товарищей познакомить с Ле Пеном. Так что у меня есть свидетели, но вы мне и так верите, я понимаю.

Картины Глазунова висели в простенках в гостиной. Что было изображено? Я за давностью времени не помню, купола церквей, мне сейчас кажется. Во всяком случае я издалека (я сидел у противоположной стены) определил, что это русские картины. Я спросил Ле Пена:

– Чьи? Русские?

– Эти табло – работы моего русского друга художника Илия Глазуноф, – ответил Ле Пен. – Он бывал у меня в Париже, и не раз.

Ле Пен не объяснил мне, что Глазунов и в советское время мог свободно передвигаться по миру, в том числе в Западные страны. Но я и без Ле Пена знал, что не особо поощряемый, но всё же находившийся в привилегированном положении Глазунов обладал более широкими правами, чем простые смертные.

В то время, а это, напоминаю, был 1992 год, я имел, впрочем, довольно смутное представление о Глазунове.

Я видел где-то в репродукции или на фото его картину «Мистерия ХХ века». Там, вверху, как в жёлтом яйце на густо-синих небесах парил голубой Иисус Христос.

Слева над всеми расположился Адольф Гитлер с повязкой со свастикой, а ниже – его персонажи ХХ века. Помню, что был там Хэмингуэй, Эйнштейн, Чарли Чаплин.

Справа внизу помещалась как вишенка на торте – физиономия Солженицына.

«Гитлер и Солженицын на полотне, конечно же, было смело (картина датирована 1978 годом, я сейчас сверился с источниками), но вообще этот рисованный коллаж из знаменитостей – это не живопись», – помню, подумал я, когда впервые увидел «Мистерию». Это китч, это как матрешки и гжель, подумал я.

Впоследствии, ознакомившись с вердиктом Вадима Кожинова о картинах Глазунова – «китч», я получил подкрепление в моей оценке Глазунова. Да я бы справился и сам.

К нему в галерею на башне меня привёл Володя Бондаренко, долгие годы заместитель Проханова в газетах «День» и «Завтра». А потом уже редактор газеты «День литературы». Я вообще-то старался сторониться «русопятов», как я их называл, но так как предпочитал всегда сам составлять представление о людях, партиях и идеологиях, то я пошёл к Глазунову.

Доступ к нему был нелёгок. Нужно было звонить, его человек спустился, нас подняли на лифте. Не просто, короче, было. Но мы оказались в галерее этого человека. Галерея располагалась в башне. Башня располагалась за зданием Союза журналистов в районе пересечения Арбата с Садовым кольцом.

Так как я за свою жизнь к тому времени успел побывать в сотнях мастерских художников и в десятках музеев, то ничего особенно нового для себя я не приобрёл от посещения Глазунова. По моей собственной классификации я определил его в сословие «феодалов», в нём у меня уже числились такие люди, как француз директор «Идио Интернасёналь» Жан-Эдерн Аллиер, писатель Юлиан Семёнов, позднее к ним присоединился банкир Пётр Авен. Вот туда я и Глазунова поместил.

У него оказалось большое лицо начальника. На лице было написано высокомерие и сознание собственной важности. Поскольку он был дружественно настроен к Владимиру Бондаренко, то я, мы получили лишь где-то половину высокомерия, которое он изливал на незнакомых лиц, на простых смертных.

Я таким быть не умею. Я могу напустить на себя высокомерие, но долго носить его не выдерживаю.

Мне ли, видевшему шедевры в Италии, в Австрии и в многочисленных музеях США, включая Гугенхайм и Метрополитен (у меня даже девка, с которой я спал, работала фотографом в Гугенхайме), а затем и в Париже шедевры!!! Мне ли было не понимать, что живопись Глазунова всё же литературна и второстепенна.

Но от него пахло хорошими мужскими духами, на нём отличный костюм, пышные щёки опускались на воротник рубашки и узел галстука, в помещении стоял элегантный запах дорогих масляных красок.

Я ещё юношей пил со Зверевым и ходил к Кабакову…

Я сказал «большое спасибо» Володе.

– А что там у него первая жена с собой, что ли, покончила?

Меня интересовало, как создаются легенды о людях. Как люди их создают. Я примеривался. Я хотел стать великим человеком.

Володя сообщил, что вроде бы её фамилия была Бенуа, то есть она была из художественной династии и что, если он помнит точно, она выпала из окна. Как-то так. Это были 80-е годы.

Сейчас, когда две мои бывшие супруги покончили с собой, а третья умерла от последствий приёма наркотиков, я твёрдо знаю, что люди не создают себе легенд. Что просто с большими людьми легендарные события случаются сами собой.

А Глазунов был большим человеком, пусть и создателем русопятского китча. Умер он 9 сентября 2017-го.

Впрочем, он доказал и свой талант приспособленца. Сделал портреты великих мира сего, Индиры Ганди, Федерико Феллини, но и Леонида Брежнева. И как-то стал доверенным лицом Владимира Владимировича. Кого-кого, да Путина же!

Лежит он сейчас на Новодевичьем кладбище – Глазуноф.

Я там жил в начале 70-х на Погодинской улице, рядом. Часто гулял по кладбищу и встречался у пруда с чужой женой, приходившей с собакой – королевским пуделем. Несколько раз, помню, она приходила с огромными резиновыми перчатками. Чтобы рвать крапиву. Она варила из крапивы суп для собаки. Рвала крапиву, как в сказке.

По сути, мне бы там, на Новодевичьем покоиться. Но кто же меня туда положит? Да не в жисть.