Доктор Розенкранц и фельдшер Гильденштерн
Доктор Сарычев и фельдшер Вяткин были раздолбаями-весельчаками. Настолько раздолбаями и настолько весельчаками, что старший фельдшер была вынуждена ставить их работать вместе. Другие сотрудники наотрез отказывались работать с Сарычевым или Вяткиным.
— Надежда Павловна, как вы могли меня с Вяткиным поставить? Нет, вы как хотите, но я лучше заранее больничный возьму, чем буду с гипертоническим кризом с линии сниматься! У меня от одного вида его идиотской рожи давление повышается!
— Надя, ты что, охренела? Я же говорила, что лучше ночью одна буду работать, чем с Сарычевым. Короче говоря, у нас с тобой два варианта: или ты переделываешь график, или я пишу заявление о переводе на другую подстанцию!
Да, вот так. Категорично. Или больничный, или заявление о переводе. Фельдшер Резниченко так вообще грозилась руки на себя наложить. В скоропомощном ящике есть много препаратов, позволяющих осуществить это намерение, а Резниченко была женщиной импульсивной, так что старший фельдшер решила не доводить до греха и переделала график.
Не увольняли Сарычева и Вяткина по двум причинам. Во-первых, если за все подряд увольнять, то всех подряд и уволишь, работать некому будет. Во-вторых, раздолбайство их выражалось в легком, а не в халатном отношении к работе. Легкость и халатность — это, знаете ли, совершенно разные понятия.
Например, не сделать пациенту нужного укола или же не отвезти его в больницу при наличии показаний к госпитализации это халатность. Явная и безоговорочная.
А вот забыть на подстанции тонометр, кардиограф и ящик с лекарствами и без них обслужить три вызова, причем так, что пациенты остались довольны, — это уже легкое отношение к работе. Улавливаете разницу?
Они вообще ко всему происходящему относились легко. Премии лишили? И хрен с ней, с премией — народ компенсирует! Дежурить первого января поставили? Ничего — отдежурим, да так, что заведующая подстанцией до осени будет икать, вспоминая это наше дежурство! Жена ушла? И хрен с ней — разве на подстанции женщин мало? Руку на вызове сломал? Да это же вообще прикол и возможность два месяца получать зарплату просто так, не работая!
— Завидую я вам, — говорил водитель Адаев, отец четырех великовозрастных дочерей, одна другой страшнее. — Живете, как воробьи — ничего в голову не берете, ни о чем не думаете! Эх, мне бы так научиться…
— Учись, пока мы живы! — смеялись Сарычев и Вяткин. — Ты же с нами на одной бригаде работаешь, тебе и карты в руки.
Кроме Адаева, никто из водителей с ними работать не соглашался. И, вообще-то, не без оснований. Трудно было выносить в течение суток веселье Сарычева и Вяткина. К примеру, едет машина ночью по кольцевой на скорости сто километров в час. И вдруг Вяткин в салоне громко кукарекать начинает. Вздрогнешь от неожиданности, да и въедешь в столб или еще куда. А это Вяткин просто хотел сказать, что уже час ночи — время первых петухов. Или вдруг на ходу в машине начинается странный и очень пугающий стук, кажется, будто она сейчас рассыплется. А это Сарычев металлических шариков в круглую железную банку из-под чая насыпал и в салон подкинул. Машина едет, банка по полу катается, на ухабах подпрыгивают, шарики стучат, водила дергается, а Сарычеву весело. Только флегматичный Адаев, которому дома, по его выражению, «сверлило мозг пять дрелей» (жена и дочери), мог снисходительно относиться к подобным шуточкам и вообще мог уживаться с раздолбаями.
Сам Адаев никогда не шутил, не умел, хотя однажды Сарычеву с Вяткиным показалось, что он чему-то научился. Ехали на вызов, но вдруг Адаев резко затормозил, гаркнул: «Вылезайте! Сейчас взорвемся!» — и выскочил из машины. Сарычев с Вяткиным и не подумали вылезать, они на такие примитивные розыгрыши не велись. Но когда принюхались, выскочили как ошпаренные. Машина минуты три горела тихо, а потом друг за дружкой взорвались бензобак и кислородный баллон.
— А мы думали, что ты прикалываешься, — сказал Адаеву Сарычев, созерцая догорающий автомобиль.
— Ну я же не такой идиот, как вы, чтобы так шутить, — ответил Адаев.
Сарычев с Вяткиным не обиделись. Они вообще ни на кого не обижались. Атрофированная обидчивость — непременная составляющая легкого отношения к бытию.
На вызовах у Сарычева с Вяткиным иногда случались конфликты. Не так часто, как у подстанционного грубияна-энцефалопата доктора Бондаря, который вместо: «Здравствуйте, вызывали?» — говорил: «Ну что? Нажрались и решили поразвлечься?» Но и не так редко, как у идеального доктора Петрова, лелеющего мечту о великой скоропомощной карьере — от выездного врача до главного. Если недовольные пациенты интересовались фамилиями Сарычева и Вяткина, то слышали в ответ:
— Доктор Розенкранц.
— Фельдшер Гильденштерн.
Подстанция обслуживала спальные районы, в большинстве своем населенные простым рабочим людом. Пациенты записывали фамилии, не чуя подвоха. Если было нужно, Сарычев и Вяткин могли повторить фамилии по слогам. Даже несколько раз. Но тем не менее фамилии безбожно перевирались. Получив жалобу на Розенблюма и Гильдяева, заведующая подстанцией не утруждала себя выяснением того, какая именно бригада в ту смену была по тому адресу. Она вызывала в свой кабинет Сарычева с Вяткиным, грозно стучала кулаком по столу, объявляла выговор, лишала премии, а под конец горестно вздыхала:
— Наказание мое! Ну когда же вы повзрослеете?
Обоим «раздолбаям» было немного за тридцать.
— Успеем еще! — обнадеживал Сарычев.
Заведующая качала головой — не верила и даже не надеялась. Но до поры до времени терпела. Сарычев и Вяткин не хамили и не вымогали деньги на вызовах, как доктор Бондарь, не пили в рабочее время, не конфликтовали с коллегами… Да и с пациентами не конфликтовали, жаловались на них преимущественно из-за шуточек.
Начнет, к примеру, пациентка с гипертонией рассказывать, что ничегошеньки ей бедной не помогает, ни одни таблетки давления не понижают, только перекисью водорода она и спасается — по капле на столовую ложку воды. Вообще-то, современное развитие фармацевтической промышленности позволяет без труда подобрать подходящую терапию практически для любого гипертоника. «Ничегошеньки мне не помогает» — это прямые показания к назначению галоперидола. Галоперидол точно поможет, он такой. Но дело в том, что галоперидол может назначать-выписывать только психиатр, а к психиатрам пациенты по своей воле обычно не обращаются…
— Вот, видите, у меня на тумбочке перекись и водичка. Как только почувствую себя плохо, так сразу же и лечусь. Но сегодня уже восемь ложек выпила, но что-то не помогает. Видимо, день магнитный…
— А вот моей бабушке от давления коровья моча помогала, — начинает делиться знаниями Вяткин, заодно набирая в шприц лекарство. — Выпивала утром натощак стакан и не знала, что такое давление. Дожила до девяноста лет. Главное — не кипятить, пить сырую. При кипячении вся польза испаряется.
Кто-то верил, а кто-то обижался — почему издеваетесь? Хотя Сарычев с Вяткиным не издевались, а просто шутили. А что такого? Если перекись помогает, то и коровья моча должна помогать.
Но после одного случая заведующая подстанцией буквально ополчилась на весельчаков и в течение полугода всячески — хоть увольнением, хоть переводом — пыталась от них избавиться. Когда поняла, что не получится, стала держаться с ними сухо-недружелюбно, как мачеха с пасынками. Заведующую можно было понять: и она, и старший врач получили из-за Сарычева с Вяткиным крупную нахлобучку. Всего полшага оставалось до постановки вопроса о неполном служебном соответствии, но главный врач все же решил до этого не доводить. Несмотря на то, что ему тоже досталось изрядно. С двух сторон — от Департамента здравоохранения и от журналистов. Шухер выдался большой, резонансный. И что примечательно, никакой вины Сарычева с Вяткиным, а точнее, Сарычева, как врача и старшего в бригаде, в случившемся не было. Просто так получилось. «Планеты встали раком», как выразилась диспетчер Сироткина.
Дело было так.
Октябрь. Полночь. Дождь. Вызов в подъезд девятиэтажки. Женщина, тридцать лет, плохо с сердцем.
На лестничной площадке между первым и вторым этажом лежит грязная пьяная в стельку бомжиха и стонет — плохо ей.
— На что жалуетесь? — спрашивает Сарычев.
— А вы что, сами не видите?! — Бомжиха распахивает свою верхнюю одежду, которая когда-то была пуховиком, и показывает огромный вздутый живот. — Вот!
— Вы беременны?
— Да! И воды уже отошли!
Под бомжихой действительно растекается лужа. Приличная, на половину площадки.
Большинство сотрудников «Скорой» после этого просто закинули бы бомжиху в машину и отвезли бы в роддом не осматривая. Но Сарычев в салоне раздел ее, пощупал живот, выслушал сердце и легкие, измерил давление и спросил о наличии каких-либо заболеваний. То есть сделал все как положено.
По дороге в роддом бомжиха отплатила добром за добро — повеселила бригаду. Рассказала, что она бывшая известная оперная певица, «лучшее меццо-сопрано» Европы, которая опустилась до столь плачевного состояния в результате козней завистников. Надо сказать, что по красочности историй на тему «как я дошел до такой жизни» бомжи дадут сто очков любому таксисту. Под интересный рассказ не заметили, как доехали до роддома.
В роддоме при многопрофильной скоропомощной больнице, конечно же, были без памяти рады получить такой «подарок». Дежурный врач вспомнил всех матерей, в том числе и свою родную маму, которая советовала ему поступать в консерваторию. Мама однозначно была права: со скрипками да роялями дело иметь приятнее. Но, как говорят французы, если бы молодость знала, если бы старость могла.
Вспоминай хоть мать самого Гиппократа, а роженице с отошедшими водами отказать не моги. Даже если она без определенного места жительства и вшивая. Дежурный врач расписался в приеме, бригада уехала, бомжиху начали срочно мыть-стричь-брить-обрабатывать. Быстрее, быстрее, а то ведь сейчас рожать начнет…
После приведения в надлежащее санитарно-гигиеническое состояние дежурный врач осмотрел «роженицу» (кавычки — не опечатка, а почему они здесь, сейчас станет ясно). Начал, как и положено акушеру-гинекологу, с влагалищного исследования. И сильно удивился, поскольку не обнаружил ожидаемого раскрытия шейки матки…
Срочно вызванный для осмотра бомжихи дежурный терапевт подтвердил диагноз цирроза печени, осложненного асцитом, и санкционировал перевод в терапевтическое отделение.
С медицинской точки зрения ничего страшного не произошло. Ошибочный диагноз был снят, верный был выставлен, пациентка в итоге легла по назначению, и состояние ее здоровья от небольшой проволочки не пострадало. Но это с медицинской. А есть же еще и политическая, основанная на извечных противоречиях между тремя столпами медицинской помощи — стационарной, амбулаторной и экстренно-неотложной.
— Эти идиоты-разгильдяи со «Скорой» совсем работать не хотят! — свирепствовал утром на конференции ответственный дежурный по роддому. — Извозчики хреновы! Лепят наугад любой диагноз, лишь бы для госпитализации подходил! Асцит с беременностью путают! Я за годы работы всякого успел навидаться, но такого в моей практике еще не было! Такого спускать нельзя! Я ночью уже звонил в оперативный отдел, высказал все, что думаю об их сотрудниках, но этого мало. Слова они, как обычно, пропустят мимо ушей и завтра нам снова бомжиху с асцитом рожать привезут! Тут нужны решительные меры! Прошу администрацию поддержать! Нам, кроме всего прочего, после этой грязнули еще и полную санобработку «приемника» пришлось проводить! Вот уж было радости!
Больничная администрация, разумеется, поддержала — в Департамент здравоохранения ушло письмо, подписанное главным врачом. Кроме этого, директор департамента был извещен о случившемся устно. Он сказал, что полностью разделяет справедливое негодование, и пообещал принять «самые решительные меры». И не обманул — принял. Вызвал «на ковер» главного врача станции «Скорой помощи», потребовал объяснить случившееся и пригрозил тотальной проверкой работы станции («а то непонятно, чем вы там вообще занимаетесь»).
Главный врач вернулся к себе в кабинет в сильно расстроенном состоянии. Ему хотелось рвать и метать, но с этим пришлось погодить, потому что в приемной его ждал корреспондент самой известной (и заодно — самой «желтой») московской газеты. Кто-то из больницы слил интересную новость в газету. Там заинтересовались, причем интерес был большим, с замахом на статью. Разумеется, резонансную. Все статьи на медицинские темы всегда бывают резонансными.
Около часа главный врач наговаривал на диктофон умные мысли о трудностях диагностики в «полевых» условиях и о том, как сильно одно может походить на другое. Выговорился, пускай и не теми словами, какими хотелось, успокоился немного. Поэтому с заведующей подстанцией разговаривал негромко и цензурно, но от этого смысл сказанного менее зловещим не стал. Смысл сводился к следующему: «Я из вас душу вытрясу за ту свинью, которую вы мне подложили». А уж души вытрясать главный врач умел хорошо, на том весь скоропомощной порядок и держался. Вытрясет душу из одного сотрудника — сто сделают выводы.
Заведующая тоже впала в сильно расстроенное состояние. Немного отыгралась на старшем враче, которому по должностной инструкции положено следить за знаниями сотрудников и своевременно восполнять недостающее. На Сарычеве у нее отыграться не получилось. Он стоял на том, что все сделал правильно. Виновата пациентка, которая дала ложную информацию о себе.
— Нашли кому верить — бомжихе! — стенала заведующая подстанцией.
— А почему бы и не верить? — удивлялся Сарычев. — Отсутствие постоянного места жительства еще не повод для того, чтобы не верить человеку!
— Но она же была пьяная! Вы же сами указали в карте и сопроводительном листе алкогольное опьянение!
— Да, она была в состоянии алкогольного опьянения, но вела себя адекватно, понимала, где она находится, с кем разговаривает и так далее. У меня не было повода не доверять ее сообщению о беременности!
— А как вы мочу с плодными водами спутали, доктор?
— Помилуйте! В подъезде было темно, пациентка сильно воняла, лестничная площадка была грязной — ну как тут не спутать? Она сказала, что воды отошли, значит, воды.
— Но осматривать вы ее не осматривали!
— Нет, осмотрел, полностью. Даже давление измерил.
— А как вы тогда желтушности склер и кожных покровов не заметили?
— Так она же грязная была невероятно. Серая от грязи! Какая тут желтушность? Ее сначала отмыть надо было, чтобы цвет кожи оценить. А глаза все в гною были. Я же указал хронический гнойный конъюнктивит в диагнозе. Нам из-за этого конъюнктивита место дали на другом конце Москвы!
— А почему влагалищное исследование не сделали?
— Потому что после отхода вод туда лишний раз лазить не рекомендуется. Велик риск инфекцию занести, особенно если роженица правила гигиены не соблюдает. А у этой пациентки, как вы сами понимаете, с соблюдением гигиены дело обстояло не лучшим образом. Вот я и решил, что лучше уж ее в роддоме исследуют, после помывки и обработки.
Так же убедительно Сарычев защищал свою правоту и перед лицом высокой начальственной комиссии, возглавляемой главным кадровиком Сестричкиным. Поставить ему в вину можно было лишь то, что он не произвел влагалищного исследования пациентки. Но для того, чтобы так поступить, у Сарычева имелись веские мотивы.
Выговор ему тем не менее дали. Раз вышел такой шухер, то без выговора никак нельзя. И премии, разумеется, лишили, потому что тем, у кого есть выговоры и замечания, премии не полагаются. Заведующей и старшему врачу тоже дали по выговору и тоже с лишением премий. А заведующей еще и главный врач с глазу на глаз сказал:
— Спасибо вам огромное, Анна Петровна! Мне в департаменте этот случай то и дело припоминают. И в газете, между прочим, ославили не вас, а меня!
Статья в газете с семисоттысячным тиражом называлась длинно и ехидно: «Наше дело — не рожать! Привез, скинул и бежать!» И в адрес московской «Скорой помощи» в этой статье не было сказано ни одного доброго слова. Только плохие. Ничем, мол, скоропомощники заниматься не хотят, думать не хотят, лечить не хотят, а только отвозят пациентов в больницы, причем не куда надо, а как придется. Так, может, пора убрать со «Скорой» врачей с фельдшерами, оставить одних водителей и переименовать «Скорую помощь» в «медицинское такси»? Короче говоря, автор статьи изгалялся как мог. И в каждом абзаце упоминал фамилию главного врача. Ну кому такое может понравиться?
Вот после этого случая заведующая подстанцией и решила избавиться от Сарычева, а заодно и от Вяткина. Видеть она их больше не могла. Как видела, так сразу аппетит теряла. Да и повторения чего-то в том же духе тоже боялась. Главный недвусмысленно дал понять, что следующее ЧП на подстанции поставит жирную точку в карьере заведующей. А ей было всего сорок лет, и она считала заведование подстанцией всего лишь ступенькой в своей карьере.
От придирок Сарычев с Вяткиным легко отбивались. Или просто отмалчивались. Увидев к себе такое предвзятое отношение, они подтянулись, начали предельно ответственно относиться к работе и перестали шутить на вызовах. Зато на подстанции отрывались на всю катушку. Заведующая очень скоро поняла, что, придираясь к ним, она рушит свой авторитет, выставляет себя на посмешище. Им-то что? Им как с гуся вода, но каждая новая придирка рождает очередную историю, в которой заведующая предстает дурой.
— Надеюсь, вы понимаете, что нам с вами трудно ужиться на одной подстанции, — сказала заведующая Сарычеву в качестве ultima ratio regum.
— Мне вы не мешаете, — улыбнулся Сарычев, — но если вам хочется уйти на другую подстанцию, то дело ваше.
Разумеется, этот разговор мгновенно стал очередной историей из цикла «Кардинал против мушкетеров», то есть «Заведующая против хороших ребят».
В результате заведующая оставила Сарычева и Вяткина в покое, но всячески демонстрировала им свое высочайшее неодобрение. Не то, чтобы надеялась выжить, надежды давно погибли, а просто не могла переступить через свою неприязнь. От всей этой истории заведующей была только одна прибыль — ввиду постоянного угнетения аппетита при виде довольных физиономий Сарычева и Вяткина она похудела на восемнадцать килограммов, которые были явно лишними. Подстанционные дамы завидовали и вымаливали рецепт чудодейственной диеты. Заведующая уклончиво отвечала:
— Никакой диеты, я просто ем мало.
О истинной причине своего похудания она благоразумно никому не рассказывала. Проболтаешься, а потом этот придурок Сарычев станет говорить, что ты по нему сохнешь. Вот уж будет позор так позор!
В один прекрасный (а если честно, то не очень) день у регионального объединения, в которое входила подстанция, сменился директор. Новый директор по каким-то непонятным или, скорее, неизвестным общественности причинам невзлюбил заведующую подстанцией и начал под нее подкапываться. Можно было бы сказать, что это сработали кармические законы, обернув против заведующей то, что она пыталась сделать Сарычеву и Вяткину. Но если кто в карму не верит, то может просто считать, что произошло такое вот поучительное совпадение.
Директор подстанции перетянул на свою сторону старшего врача, которому пообещал место заведующей, и нескольких сотрудников подстанции. Сотрудникам за содействие в свержении заведующей тоже были обещаны какие-то плюшки-пряники, кому перевод на специализированную бригаду, кому — должность старшего врача, кому — направление на вожделенную переквалификацию.
Тучи вокруг заведующей все сгущались и сгущались, то есть кляузы на нее писались все чаще и чаще. Кляузы писались на имя главного врача «Скорой». Директор регионального объединения, запустивший этот процесс, предпочитал оставаться в белых одеждах и при чистых руках. Пускай уж главный врач примет решение снять заведующую без его непосредственного участия.
Заведующая уже потеряла было надежду и сопротивлялась из последних сил, по инерции, примерно так, как сопротивлялись в мае сорок пятого года недобитые фашисты. Перспектив у нее не было никаких. Она даже уже начала вести переговоры о месте врача приемного покоя в одной из ведомственных больниц. Ведомственная больница была выбрана с умыслом. В ведомственную больницу преимущественно возила пациентов ведомственная «Скорая», и это было заведующей на руку. Ей хотелось свести общение с бывшими подчиненными к минимальному минимуму. А то начнут злорадно сплетничать: «Анечка-то наша теперь в приемном покое пашет…» Тьфу на них! Сколько добра людям сделала, в том числе и старшему врачу, гаду подколодному, но никто этого добра не помнит.
И вдруг — тучи рассеялись!
Старший врач ни с того ни с сего написал заявление об увольнении по собственному желанию. Когда заведующая спросила о причинах, промямлил что-то невразумительное, вроде бы как получше работу нашел, а где — не сказал.
Двое из врачей-стукачей перешли на другие подстанции, а один уволился. Якобы на платную «Скорую», а на самом деле непонятно куда. И все это произошло в течение одной недели! Впору было поверить в чудо.
С крепкими тылами любой начальник чувствует себя уверенно. В ходе приватной беседы с директором регионального объединения заведующая напомнила, что любая палка имеет два конца. То есть дала ему понять, что если он не уймется, то сильно пожалеет. Директор был крайне удивлен и сильно угнетен потерей всей своей агентуры на подстанции. Ему стало ясно, что враждовать с таким опасным противником, как заведующая, очень непросто. Лучше поладить. Худой мир, как известно, предпочтительнее доброй ссоры.
— Больше никогда-никогда… — заверил директор.
— Бывает, — снисходительно ответила заведующая.
На том они и поладили. Директор изменил свое поведение не только на словах, но и на деле. Когда на подстанции что-то происходило (а на любой подстанции всегда что-то да происходит), не спешил с оргвыводами, а звонил и мягко интересовался, не нужна ли помощь. Короче говоря, из грозного тирана превратился в такую пусечку-дусечку, что хоть замуж за него выходи.
Тучи рассеялись, но недоумение у заведующей осталось. «Что же все-таки произошло? — думала она. — Или же это просто совпадение?»
Тайну двух океанов, то есть двух сотрудников, выдал водитель Агеев. Поддал по своему обыкновению после суток прямо на подстанции, вышел покурить на улицу и сказал доктору Петрову:
— Ты вот, Саша, тюфяк-тюфяком, а Колька (Сарычев) и Сережка (Вяткин) — орлы!
Петрова на подстанции не любили — подлый, скупой, все мысли только о карьере.
— С чего же это они такие орлы? — обиженно спросил Петров.
— А хотя бы с того, что Аньпетровну нам уберегли, — ляпнул Агеев. — А то бы, чего гляди, тебя бы заведующим назначили, правильный ты наш. Тогда бы половина народу повесилась, а другая половина уволилась.
Петров скользкую тему дальше развивать не стал. Обозвал Агеева «старым дураком» и ушел на кухню пить чай. Тему развила диспетчер Сироткина, услышавшая этот разговор. Вцепившись в Агеева клещом безжалостным, она быстро вытянула из него всю правду. Оказалось, что Сарычев с Вяткиным провели тайную работу с каждым из директорских агентов. Работа проводилась по простой и доходчивой схеме: «Уймись и вали на хрен с подстанции, а то все твои грехи разом всплывут, мы уж постараемся». А кто же из сотрудников без грехов? И кто лучше знает эти грехи, чем коллеги с подстанции? Разве что сам грешник.
Агенты пробовали удивляться:
— А вам-то какое дело? Она же вас самих выжить хотела!
— Какое наше дело — это наше дело, — отвечали борцы за справедливость. — Вы лучше о своих делах думайте. И помните, что на подстанции вам покоя не будет.
Первым капитулировал старший врач. После того, как он подал заявление, слиняли и остальные агенты. Директору никто из них своих мотивов объяснять не стал. Не нужен был им уже директор. Те, кто остался на «Скорой», перевелись на подстанции другого региона.
— Зачем вы это сделали? — спросила заведующая. — Я вам, конечно, очень благодарна, но характер наших отношений не позволял ожидать чего-то подобного. Так зачем же?
— Да просто мы к вам привыкли, Анна Петровна, — ответил Вяткин. — Сработались, притерлись. Неохота было к новому начальству привыкать. А уж если бы Гаврилу вместо вас назначили бы, то на подстанции вообще невозможно бы стало работать. У вас тоже характер не сахар, но вы умная. А Гаврила был вредный дурак.
Гаврилой на подстанции прозвали бывшего старшего врача Евгения Гавриловича.
После этих слов заведующая даже прослезилась.
Все трое до сих пор работают на той же подстанции. Сарычев стал старшим врачом, а Вяткин — старшим фельдшером. Оба они не хотели уходить с линии на более спокойную и более скучную работу. Даже с учетом выигрыша в зарплате (у начальства нет надбавок за работу в ночное время и возможности работать на полторы ставки, но зато сами ставки выше, а уж премии не идут ни в какое сравнение с «рядовыми»). Но заведующая уговорила. Главным ее аргументом был такой: «Я же только вам могу доверять».
А коварного директора региональной зоны вскоре сняли за развал работы на своей подстанции. Даже года он в директорах не проходил. И поделом ему. Как говорится: «Не все коту творог, бывает, и мордой об порог».
