Глава XV
На службе союзу. — Кентуккийская кампания
Сразу же по прибытии домой я сразу же собирался записаться в федеральную армию, стать под старый, усыпанный звездами флаг, но отложил решение этого вопроса из-за болезни моего брата, но спустя несколько дней после его смерти я отправился в Портсмут, чтобы присоединиться к личной гвардии Фремонта, но в конечном итоге оказался в 4-м кавалерийском полку штата Огайо, коим командовал полковник Джон Кеннетт. К присяге я был приведен лейтенантом С. К. Уильямсом, а потом еще раз — при зачислении в 4-й кавалерийский — капитаном О. П. Роби, из роты «А», в Цинциннати, а 16-го сентября 1861-го года оказался в Кэмп-Гарли, обучаясь тонкостям искусства верховой езды под руководством сержанта Чарльза Д. Генри, из роты «А».
Мы оседлали лошадей буквально сразу же после того, как я приехал в лагерь, и после нескольких недель занятий по тактике и обычных в таком деле лихих солдатских рейдов по ближайшим окрестностям мы перешли Кэмп-Деннисон, а 20-го ноября мы, наконец, приступили к настоящей службе. В Кэмп-Деннисоне мы побыли до конца зимы и первых дней весны, затем нам приказали двигаться в Кентукки. Бездеятельная лагерная жизнь очень утомила меня, я с восторгом встретил этот приказ, равно, как и другие парни, которые, как и я, были такими же по жизни непоседами.
Я не помню, когда мы покинули Огайо, но сперва мы отправились в Луисвилл, в Кэмп-Кеннет, что недалеко от Джефферсонвилля, а чуть позже вышли на топкие и грязные берега речушки Бэкон-Крик. Эта славная своей историей речка получила свое название в память о делах, происходивших тут, когда к ней пришли первые охотники — многие из них, расположившись на ее берегах, коптили медвежье мясо. Об этом я узнал от «самого старого жителя», а, учитывая тогдашние житейские обстоятельства и обычаи первопроходцев, я не сомневаюсь в правдивости его слов.
В то время нами командовал генерала О. М. Митчелл, и, вряд ли мне стоит здесь упоминать о том, что подчиненные такого энергичного командира, никогда не сидят сложа руки. Мы тщательно изучили всю окружавшую нас местность, но с врагом, желавшим дать нам бой, не встречались ни разу, а значит, в Кентукки у нас не состоялось ни одной битвы. Будучи в рейде вдоль Грин-Ривер, все мы все очень страдали от холода и отсутствия какого-либо укрытия, но мятежники не желали связываться с нами и уходили — возможно, они поступали совершенно правильно.
От Бэкон-Крик мы пошли к Боулинг-Грин, генерал Митчелл, со свойственной ему стремительностью, очень спешил, чтобы не отставать от убегающего врага, и благодаря его энергии, а также прекрасной организации армии, те препятствия, что с таким трудом возвели на дорогах мятежники, никак не могли помешать его движению. В его распоряжении имелся полк, состоявший из пионеров Мичигана — лучших рабочих, которых я когда-либо видел, — они — с невероятной скоростью — очистили его путь к успеху.
Армия шла к Боулинг-Грин, в то же время мой небольшой отряд занимался разведкой берегов Грин-Ривер — капитан Роби и я галопом проскакали от Мамфордсвилля до Боулинг-Грин — полных 34 мили. Примерно в миле от Мамфордсвилля у железной дороги мы нашли труп юного солдата из старого полка генерала Силла, он умер в ближайшей к тому месту госпитале, а потом госпитальный распорядитель поручил троим другим больным доставить тело в Мамфордсвилль, но по дороге они скончались. Шедший в том направлении поезд, отказался взять их тела, и пока я присматривал за ними, он вернулся, а после того, как он остановился, я поговорил с кондуктором — тот наотрез отказался взять тела, заявив, что с него и живых достаточно. Я рассердился и вытащил свой револьвер, который очень убедил его в моей решимости, после чего он помог погрузить трупы в вагон. Тем не менее, он угрожал пожаловаться на меня за то, что он остановил поезд, но тут подоспел капитан Роби и парень счел за лучшее заткнуться. Полагаю, он доставил тела в Мамфордсвилль, хотя он был вполне способен и выкинуть их по дороге. Юноша был еще совсем мальчиком — лет 16-ти, и, глядя на него, а также на измученные лица других солдат, не выдержало бы даже самое каменное сердце.
В Боулинг-Грин мы прибыли как раз тогда, когда капитан Лумис из батареи Колдуотера, штат Мичиган, обстреливал «джонни». В тот момент, когда я выехал на берег, я заметил вдалеке генерала Митчелла — он махал шляпой, призывая добровольцев — тогда я не знал, зачем, — но я пошел вперед и узнал, что для того, чтобы перебросить через Биг Баррен-Ривер понтонный мост, через нее нужно было протянуть канат. Сержант Фрэнк Роби, еще один солдат и я сколотили из досок небольшой плот, уложили на нем бухту каната, а затем поплыли через реку, постепенно отпуская канат. Этот плот был очень мал и хрупок, он сильно раскачивался — то вверх, то вниз, так что часто вода заливала наши ноги до самых коленей, а если учесть еще быстрое течение, читателю нетрудно представить себе, какой опасной был наш рейс, не говоря уже о летевших с противоположного берега пулях мятежников — около двадцати из них были адресованы нам, пока мы занимались этим делом, но, к счастью, ни одна из них цели не достигла. А потом, огонь наших стрелков вскоре вообще заставил мятежников покинуть свои позиции.
Капитан Лумис сбил трубу с их паровоза именно в тот момент, когда набитый солдатами-мятежниками поезд, отправлялся, и им едва удалось спастись — буквально через мгновение мы вошли в город.
В конце концов, при поддержке пехоты, мы, наконец, установили канат, и с помощью лейтенанта Шумейкера из 4-го кавалерийского и капитана Йейтса из инженерного, начали укладывать понтоны. Еще немного, и мост был бы готов, но в этот момент, подъехавший к нам генерал Митчелл, сказал нам, что теперь мы можем отдыхать, так как двумя милями ниже по течению наши люди обнаружили паром, на котором можно было переправить сразу 200 человек, что вполне его устраивало.
Некоторые подразделения 19-го Иллинойского и 18-го Огайского пехотного, самым скорым шагом немедленно отправились к парому и пересекли реку, а затем, будучи уже на том берегу, таким же скорым шагом отправились в город, чтобы с тыла ударить по мятежникам, они — всего около 500 человек, — упорно старались уничтожить город.
В первую ночь после нашего прибытия в Боулинг-Грин, желая уничтожить наших лошадей, они подожгли конюшни, но благодаря Провидению, ветер внезапно изменил свое направление, и пламя не дошло до них. Если бы у них получилось, все лошади наверняка сгорели бы, так как вовремя мы их вывести не успели. В руины превратились семь больших кирпичных зданий, а еще несколько — между конюшнями и главной площадью — погибли в огне. Они вспыхнули первыми, и поджигатели были полностью уверены, что пламя достигнет конюшен и уничтожит как лошадей, так и склад военной амуниции, но изменивший свой маршрут ветер сорвал их планы.
Прямо с утра наши кавалеристы, бурей промчавшись по всей округе, захватили множество мятежников, которые разрушив и разграбив немало домов, теперь пытались спастись бегством. Это было очень легко осуществить на фоне той паники и суматохи, которая последовала вслед за падением Боулинг-Грин — люди искренне верили, что «северные вандалы» способны на самое тяжкое злодеяние. Но после прибытия кавалерии граждане сразу же поняли, что это не так и немедленно начали сообщать нам, где прячутся мятежники.
В окрестностях Расселвилля, как нам сказали, находилось 700 мятежников, остальные разбрелись по графству. Возглавившему небольшой отряд лейтенанту Харрису поручили разрушить железную дорогу — в том отряде был и я. Мы отправились в Саут-Юнион, в графство Логан, — меня и еще семерых, несколько раньше послали вперед, чтобы пикетировать местность. Я стоял в карауле, когда ко мне подошел очень представительный мужчина, который так обратился ко мне:
— Мне сказали, что вы пришли сюда, чтобы защитить местных жителей — их жизнь и имущество.
— Да, — ответил я, — такова наша задача.
— Хорошо, — продолжал он, — меня зовут Рэй, я врач, и меня интересует судьба одной большой паровой мельницы, находящейся 5-тью милями дальше, ее сожгут техасские рейнджеры — их 25 человек, и им поручено сжечь эту мельницу, и еще несколько других. Вы можете сделать что-нибудь, чтобы спасти их?
— Да, сэр, — ответил я, — накормите ужином моих людей, а я пока съезжу к своему командиру.
Я поехал в город к лейтенанту, а д-р Рэй занимался ужином для команды. Лейтенант тотчас разрешил мне пойти к мельнице, а потом, после того, как я вернулся к пикету, появился доктор с провизией, и я сказал ему, что готов. Мы немедленно отправились к городку Оберн, где находилась мельница, но тут доктор озабоченно оглядевшись кругом, спросил меня:
— А где же ваши люди?
Я сказал ему, что мне не нужны солдаты, напротив, я обращусь за помощью к местным, а затем я спросил его, на скольких из них можно положиться в случае чрезвычайной ситуации, и он ответил мне, что человек на двадцать. Я заверил его, что этого вполне достаточно. По дороге к мельнице нам удалось собрать всего около полудюжины человек, включая мельника и его рабочих. Затем я сказал доктору, что он должен пойти на мельницу и поставить все бочки друг на друга — в виде башен — как можно более высоких, так чтобы, толкнув одну башню, а за ней и все остальные, они со страшным грохотом рухнули. «Потом, — сказал я, — я выстрелю из своего револьвера, а потом вы будете с криками: „Караул!“ и „Сюда, люди!“ колотить по пустым бочкам, и шума будет столько, как будто нас сотня человек», после чего, для того, чтобы дать соответствующие указания людям, я отправился в кузницу. В ней было много хороших мест, где можно было надежно укрыться — находясь в них, они должны были стрелять по любому, кто будет пытаться нас атаковать после того, как я подам сигнал. Все присутствовавшие одобрили мой план. Мельник сходил домой и принес нам горячего хлеба, свежего масла, молока и яиц. Мы быстро и с аппетитом проглотили все это, после чего двое наших отправились в патруль. Так мы стояли настороже до одиннадцати часов вечера, когда появился один из запыхавшихся и задыхавшихся от волнения мужчин сообщил нам, что они идут по дороге.
Я расставил людей по местам, а сам прохаживался перед мельницей, звякая саблей и стараясь привлечь к себе внимание. Вскоре к нам подлетел небольшой отряд верховых, и в тот момент, когда они оказались в пределах действия наших ружей, я рявкнул: «Стой!» и сразу же открыл огонь. Результат превзошел все ожидания. Мятежники в замешательстве сбились в кучу. Потом кинулись наутек. Наши люди безостановочно, как только могли, палили по ним, а старый доктор громыхал бочками и вопил как сумасшедший.
Враг был позорно побежден — и обращен в бегство. Доктор даже подпрыгнул от радости, увидев плоды нашей стратегии, казалось, он даже помолодел. Когда все закончилось, мы перезарядили наше оружие, собрали бочки и приготовились ко второй атаке, так как чувствовали, что они не откажутся от своих намерений, но, несмотря на все наши ожидания, они не вернулись, так что более нас никто не обеспокоил.
Однако вскоре после полуночи к нам приблизился другой отряд, и мы снова приготовились защищаться, но не успел я приказать нашим людям открыть огонь, как узнал голос майора Дрейсбаха из 4-го Огайского кавалерийского и капитана Роби из роты «А», так что теперь нам не нужно было ни стрелять, ни снова применять нашу маленькую хитрость.
Оттуда меня отправили в Расселвилль, чтобы выяснить, какие там стоят силы и многое другое, что могло бы нам очень пригодиться. Чтобы прибыть к городу затемно и оставить еще до рассвета, я ехал очень быстро — таким образом, я получил желаемую информацию прежде, чем подошел к нему настолько близко, чтобы привлечь к себе внимание неприятеля.
Мятежников насчитывалось около семисот, а в команде майора лишь сотня человек. Мне удалось проникнуть в город, а потом, представившись мятежником-квартирмейстером, поговорить с несколькими его жителями. Они рассказали мне о том, где находятся техасские рейнджеры, кроме того, я расспрашивал их о полковнике Уортоне и других офицерах с таким видом, словно я их старый знакомый. Люди сообщили мне, что полк покинул город примерно час назад, но если бы я пришпорил коня, я бы смог догнать их у станции Уиппурвилль, где они собирались сжечь мост, а значит и на недолгое время задержаться там. Затем я поинтересовался состоянием правительственных складов, и один из горожан пошел со мной, чтобы показать мне мучные склады и склады других видов провизии, коих в городе было огромное количество. Потом я посетил таверну Грея и заказал там завтрак для ста техасских рейнджеров, предупредив хозяина, чтобы к рассвету он был готов. Хозяин заверил меня, что все будет в полном порядке, и я отбыл из города.
Все произошло так быстро и четко, что граждане даже не проснулись, мы даже захватили некоторых людей Уортона — тех, что ночевали в этом городе. Количество попавших в наши руки хранилищ было просто огромным.
Хозяин таверны сдержал слово, и нам был подан великолепный завтрак — приготовленный для рейнджеров, которые — увы, — должен признаться — на самом деле оказались настоящими голубыми янки. Тем не менее, мы позавтракали с таким же аппетитом и удовольствием, словно мы покинули берега Рио-Гранде и целый день шли в Расселвилль. Честно говоря, мы страшно проголодались и вели себя точь в точь, как это делают по-настоящему голодные люди.
Случилось так, что вскоре войска покинули город, и это произошло тогда, когда я был в Теннесси, куда меня майор послал на разведку. Вернувшись обратно, выяснилось, что я оказался совершенно один, а до расположений наших войск мне следовало одолеть 27 миль. Проезжая по городу, я увидел идущих к складу граждан — они собирались разграбить его. Я тотчас приказал им остановиться, предупредив их, если они не послушают меня, я приведу солдат и обращу их город в пепел — моя угроза возымела желаемый эффект. На самом складе я обнаружил других людей — они грузили муку в свои повозки, я точно так же предупредил их, но эти так легко не сдались. Они спрашивали меня, есть ли у меня право отдавать такие приказы, являюсь ли я уполномоченным офицером, etc. Эти их расспросы несколько разозлили меня — с револьвером в руках, я заставил каждого из них отнести взятый им бочонок с мукой обратно на склад, а затем, запирая двери на замок, я объявил всем им, что любого, кого я здесь еще раз замечу, я просто пристрелю на месте.
Возле Алленсвилля я встретил пароконный экипаж — в нем находилось четверо пожилых джентльменов и юноша, на вид лет около двадцати пяти. В процессе разговора я выяснил, что старики — юнионисты, и что у них ест некая сумма денег Конфедерации, которые они в Нэшвилле хотели обменять на банкноты штата Кентукки, но молодой человек, словно нарочно пытаясь рассердить меня, вел себя очень вызывающе — как истинный мятежник. Во время беседы один из пожилых джентльменов достал флягу с виски и угостил им своих попутчикам, а затем предложил и мне. Я ответил ему, что я редко пью что-либо крепче бренди и буквально вырвал ее из его рук. Приветствуя флягой стариков, я сказал: «Джентльмены, давайте выпьем за Конституцию и Союз!», и они в ответ воскликнули: «Ура Конституции и Союзу!» Но юноша, высунув голову из окна экипажа, громко крикнул: «Нет, сэр, я мятежник, я не буду пить за это, лучше умереть!» Первым моим желанием было выстелить ему в голову и вышибить из нее его мозги, но оружия при нем не имелось, а я никогда не стал бы стрелять в беззащитного человека.
Я был один, и не мог обременять себя пленниками, но как-то наказать этого человека все-таки было необходимо. Никак не отреагировав на его злобное заявление, я поднес флягу к губам и спокойно сделал глоток, а затем, подойдя к экипажу, держа флягу в левой руке, а револьвер в правой, я протянул ее юному негодяю. Направив дуло револьвера в самый центр его груди, я тихо сказал: «А теперь, сэр, вы либо выпьете, либо умрете», и я бы и вправду убил бы его, но я все-таки дал ему шанс сохранить свою жизнь. Дрожащей рукой он судорожно ухватился за флягу, его лицо побледнело, и, несмотря на свой недавний отказ, он пил до тех пор, пока я, испугавшись, что он погубит себя этим виски, не остановил его, сказав ему, что я не хочу, чтобы он утонул в бурбоне. Затем, дав ему несколько добрых напутственных советов, я отпустил этих людей, а сам обратил свое внимание на один, заполоненный толпой злодейского вида и несколько обескураженных мятежников, которые, вероятно, прислушались к моей им рекомендации просто взять и по доброй воле покинуть штат Кентукки.
В Оберне хранилось 700 баррелей кукурузного зерна, в Расселвилле — 300, в Макклауд-Свитч — 700, сотня в Уиппурвилле и еще больше в Алленсвилле — во всех этих местах, кроме того, было значительное количество пшеницы, а в Расселвилле — склады со всевозможными видами говядины, свинины, муки и оружия. Я чувствовал, что все это без охраны оставлять было нельзя, но так же хорошо знал, что наших людей будет мало, поэтому судьбу каждого склада я вручил в руки жившим поблизости от них зажиточным гражданам, сказав им, что отныне они ответственны за безопасность самого склада и его содержимого, что если пропадет хоть что-нибудь стоящее хотя бы доллар, именно им придется оплатить стоимость пропавшего имущества.
Потом я вернулся в Боулинг-Грин и сообщил о своих наблюдениях коменданту — полковнику Стэнли. Он похвалил меня и поручил присматривать за всем обнаруженным добром — до тех пор, пока он не сможет выделить людей для его охраны — чем я и занимался, каждый день носясь между складами — в целом, преодолевая за день около 32-х миль.
Сразу же после того, как была восстановлена железная дорога и войска занялись перемещением всего найденного в Боулинг-Грин, меня освободили от моих обязанностей и отправили в Саут-Юнион. Там я заболел чем-то похожим на пневмонию, в связи с чем был вынужден остановиться в доме очень уважаемого человека и проповедника шейкеров, почтенного м-ра Шеннона. Женщины этого общества приютили меня в этом доме, приготовили мне постель и весьма заботливо ухаживали за мной до тех пор, пока я не окреп достаточно для того, чтобы снова сесть на лошадь. Я встал на ноги примерно через три-четыре дня, и в этот период времени нас посетил ныне покойный Карсон из графства Батлер, рассказавший мне о Робинсоне и Китоне — кошмаре тех мест, где он жил, грабителях и налетчиках. Они утверждали, что они служат Союзу, но мой рассказчик утверждал, что они грабили всех подряд, независимо от их политических убеждений.
Все, чем я мог ему помочь в этом вопросе, заключалось в том, чтобы арестовать этих людей и отвезти их в Боулинг-Грин — меня и те места, где они совершали свои грабежи, разделяли 16 миль. И, тем не менее, я поехал туда. По дороге я встретил человека по имени Мобли и еще одного, которого звали Джинс — известных и много причинивших людям зла партизан. Я сказал им, что, насколько мне известно, они являются добрыми и законопослушными гражданами, и я хотел бы, чтобы они присоединились ко мне и помогли мне арестовать пару «воскресивших Каина» человек.
Сначала они спорили со мной и наотрез отказывались это сделать. Один из них оправдывался тем, что у него болеет жена, и дров у нее нет, поэтому ему надо поскорей домой и нарубить их, а другой (я думаю, Мобли), сказал, что он обязательно быть на мельнице, иначе его семье «будет очень плохо».
«Где вы живете?» — спросил я, и они указали мне в том направлении, которое, как я подозревал, было совершенно противоположно тому, куда им надо было ехать. Мои подозрения оказались обоснованными — они просто собирались где-то спрятаться и спокойно обсудить свои дальнейшие злодейские планы, они восседали на необыкновенно красивых лошадях и внешне производили впечатление очень решительных людей. Я заметил, что, судя по тому, в каком направлении они собирались продолжать свой путь, я не думаю, что они намерены заниматься исключительно своими домашними делами, и добавил: «Я офицер Соединенных Штатов, и вы не можете отказать мне в помощи». Видя, что никакие отговорки им не помогут, они пошли, но сделал так, чтобы они ехали впереди меня, так чтобы я мог постоянно наблюдать за ними. Когда я назвал имена людей, которых я собирался арестовать, им явно полегчало, они были бы очень рады избавиться от этих двоих — их злейших врагов.
Они отбросили всякие возражения и охотно пошли со мной. В одном небольшом городке мне показали одного человека — участника недавнего сражения при Вудбери, и совсем недавно оставившего ряды армии мятежников. Я приветствовал его, и тщательнейшим образом скрывая, что я вполне осведомлен о его прошлом и не вызвав у него никаких подозрений, я повторил ему то, что сказал двоим другим. Он пытался уйти, умоляя меня подумать о его больной жене, но я сказал ему, что не могу отпустить его, поскольку тогда мне придется так же обойтись и с остальными, ведь они тоже имели такие же причины для ухода. Я сказал ему, что его мне рекомендовали как самого подходящего человека для такого дела, что он всегда стоит за законность и порядок, и я никак не могу отказаться от его помощи. Затем он пригласил меня на обед, я согласился. Его слуга привел его лошадь, и мы отправились в рюмочную Китчена, где должны были быть те двое. Как раз в то время недалеко от рюмочной происходило молитвенное собрание, и там собралось очень много людей — и добрых юнионистов тоже — чтобы выпить виски и поговорить о политике — Китон и Робинсон тоже присутствовали. Я передал ружье Портеру, а затем арестовал Робинсона. Пока Портер его охранял, я взял под стражу Китона. Потом я отдал их оружие своим помощникам. Мы посадили негодяев на их лошадей и отправились в Боулинг-Грин, под гневные крики проклятия верных юнионистов, которые совершенно не знали кто они на самом деле. Последнее, что я услышал, был голос старика Китчена, который кричал, что он сейчас возьмет сорок мужчин и тридцать ружей, и мы и пяти миль не пройдем, как он отобьет у меня этих людей. И еще он так сказал: «Сегодня мятежники ликуют — федералы арестовывают юнионистов!», но он не знал об одном сюрпризе, который я втайне приготовил для этих сецессионистов. На следующий день, проскакав почти всю ночь, я со своими пленниками добрался до Боулинг-Грин, и с выдвинутыми против каждого из них соответствующими обвинениями, передал их полковнику Стэнли.
Я утверждал лишь то, что арестовал пять человек, но полковник Стэнли (18-й Огайский) рассказывает эту историю по-своему. Я едва успел передать в руки полковника свою добычу, как в сопровождении сорока человек в Боулинг-Грин ворвался старик Китчен — и в самом деле, верный юнионист — и потребовал объяснений — за что арестовали Китона и Робинсона? Полковник очень ласково поговорил с ним, и уже собирался распрощаться с ним и его людьми, как знаменитый юнионист опознал среди них трех бушвакеров, а полковник, испытывавший глубокое отвращение к подобного сорта людям, приказал арестовать их и отправить в тюрьму. Я не знаю, чем это все закончилось, но полковник Стэнли всегда рассказывал, что я один захватил и привел к нему восемь человек.
Будучи в Шейкер-Тауне, я написал адресованную Т. Дж. Шеннону и другим лояльным гражданам следующее обращение:
«6 1/4 ЦЕНТОВ НАГРАДЫ!
Из города Боулинг-Грин, графство Уоррен, штат Кентукки, сбежал некий Джордж У. Джонсон, утверждающий, что он является Временным Губернатором штата Кентукки. Относительно определения его местонахождения никаких мер принято не было, но из-за того, что он уведомил граждан Кентукки, что они должны заплатить ему налог в пользу т. н. „Конфедеративных Штатов Америки“, и, принимая во внимание, что жители Кентукки и графства Логан в частности, являются законопослушными гражданами и искренне желают в кратчайшие сроки заплатить свои налоги, а упомянутый Джордж У. Джонсон и его десять юридических советников скрылись, и назначенный этими „юридическими советниками“ шериф боится что-либо предпринимать, граждане графства Логан выплатят вышеуказанную награду за его поимку, но уж никак не за его возвращение. Заслуживший эту награду человек, по предъявлении беглеца получит 20 долларов деньгами Конфедерации.
22-е февраля 1862 года.
БОЛЬШАЯ ГРУППА ГРАЖДАН».
Это объявление должным образом было размещено в трех очень посещаемых местах, но на эти деньги никто не претендовал. Джонсона в конце концов, поймали, как я узнал, но тот, кто это сделал, не получил своего вознаграждения, он погиб у Шайло.
Там же я взял в плен солдата-мятежника — его звали Блюитт, — и представил его перед местным судьей Холландом, который и принял его присягу верности. Текста такой присяги у нас не было, но судья сам сочинил ее, причем она оказалась достаточно сложной и подробной, и едва тот приступил к ее произнесению, как старый и почтенный шейкер сказал: «Друг Джеймс, поклянись лучше, что ты больше никогда не будешь разорять ульев», и он настаивал на том, чтобы этот пункт был вставлен в текст. И, несмотря на то, что клятва была достаточно сложной, мы с ней справились.
Затем я приступил к поискам своего полка, который к тому времени уже находился недалеко от Нэшвилла. В Расселвилле я обзавелся новым товарищем — он был ранен, когда мы брали этот город. Он был итальянцем, и звали его Гаранчини. Я оставил его на попечение общины, и теперь, когда он вновь мог идти сам, я, наметив своей целью Спрингфилд, взял его с собой. Несмотря на то, что в той части штата мы были первыми, появившимися там федералами, путешествие наше прошло спокойно и без неприятностей.
Мы нашли наш полк в Кэмп-Джексоне, в семи милях к югу от Нэшвилла, и это значит, что в течение довольно долгого периода времени, что мы стояли там, во время разведки ближайших окрестностей, мы участвовали во многих приключениях.
Я испытал и радость, и гордость, узнав, что именно 4-й Огайский кавалерийский захватил Нэшвилл, и что именно наши люди быть первыми федеральными солдатами, прошагавшими по улицам этого оплота Сецессии.
Если бы «король» Харрис знал в те времена, когда я вместе со своим отцом обращался к нему с просьбой о пропуске, что я стал солдатом полка, который требовал и получил капитуляцию его столицы, вполне вероятно, что он был бы недоволен мной. Поскольку сразу же после этого возникли различные кривотолки и ненужные разговоры о том, кто именно взял город, и совершенно не желая, чтобы мои товарищи лишились с таким трудом заработанной славы, я хочу привести здесь следующий документ, по прочтении которого любому беспристрастному читателю станет совершенно ясно, как все происходило на самом деле:
«КОПИЯ ПИСЬМА ОТ Г. К. РОДЖЕРСА ДЖ. ДЖ. КЕННЕТТУ
ПОЛКОВНИКУ ДЖ. КЕННЕТТУ:
Дорогой сэр, насколько я помню, 2-я дивизия бригадного генерала Митчелл, вышла из Боулинг-Грин в сторону Нэшвилла во второй половине февраля 1862 года. Во главе этого марша стоял командующий 4-м О. В. К., полковник Джон Кеннетт. Примерно числа 25-го, полк занял Эджфилд-Джанкшн, что примерно в 8-ми или 10-ти милях от Нэшвилла. Оттуда полковник Кеннет немедленно приказал отправить отряд 4-го О. В. К., которым командовал я, с приказом захватить городок Эджфилд, у Нэшвилл, овладеть всеми пароходами и другими судами, и удерживать эти позиции. Этот приказы был полностью выполнен — врага в Эджфилде не было, лишь немного кавалерии в самом Нэшвилле — моя команда заняла Эджфилд за два дня до прибытия генерала Нельсона, и в эти дни мэр Нэшвилла дважды приезжал в Эджфилд, чтобы договориться о сдаче города, после его второго визита город сдался. Сам мэр — Читэм, — сделал такое предложение, и полковник Кеннетт принял его. Капитуляция была подписана в доме м-ра Фуллера в Эджфилде. Присутствовали м-р Фуллер, я и еще несколько человек — их имен я не помню. Капитуляция была подписана за день до прибытия генерала Нельсона.
В то же время, батарея капитана Лумиса заняла господствующую над городом высоту — он мог обстреливать самый его центр. 4-й О. В. К. мог бы взять Нэшвилл в любое время после захвата Эджфилда, если бы ему приказали это сделать, но на самом деле, его посетила лишь небольшая команда — на пароме они переправились через реку, побывали в городе, а потом вернулись обратно.
Опасаясь наших снарядов, мэр Читэм стремился поскорее сдать город, и во время переговоров о сдаче, он согласился держать под защиту общественную собственность до тех пор, пока она не перейдет под контроль офицерам Соединенных Штатов.
Батарея капитана Лумиса находилась под руководством полковника Кеннетта.
Генералы Бьюэлл и Митчелл, конечно же, должны были знать о капитуляции Нэшвилла еще до прибытия генерала Нельсона.
Я самолично сообщил им о прибытии Нельсона двумя днями после того, как мы вошли в Эджфилд.
Искренне ваш,
Г. К. РОДЖЕРС, Майор 4-го О. В. К».
