Первая голова гидры эгоизма — любовь к своей душе. Эта голова пожирает тех, кто исполнен самомнения, воспринимает себя как личность незаурядную и достойную в будущем чего-то большего или, во всяком случае, конечно, уважения. Такой человек быстро утрачивает адекватное восприятие мира, теряет ориентиры в оценке себя, окружающих его людей и событий, доверяет исключительно себе или льстивым лжецам, здравое учение ненавидит, доверяет своему мнению, оценивает ближних свысока и осуждает их, теряет уважение к авторитетам Церкви, становясь для себя самым главным авторитетом, почти Папой Римским («авторитет непререкаемый»). Он слушает мнение других только тогда, когда подпевают ему, раздражается и не выносит противоположного мнения. Вспомните слова: «Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную» (Ин. 12, 25). Эта голова гидры пожирает и тех, кто любит свои душевные пристрастия: чрезмерную родительскую, супружескую или «братскую» любовь к какому-либо человеку, либо страстную привязанность к какому-то роду занятий, чаще — к искусству (говорят: «он одержим поэзией»); свои «благодатные» (на самом же деле псевдоблагодатные) переживания общения с Богом.

Вторая голова гидры эгоизма — любовь к своей плоти. Эта голова пожирает тех, кто хотя и желает спастись от вечного осуждения, но однако не хочет ни в чем себе отказывать и в сей временной жизни. Об этих сказал Господь: «Никто не может служить двум господам: ибо… одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6, 24). Невозможно спастись, не утесняя своей плоти, потому что через похоти плоти демоны привязывают и душу к удобствам, к наслаждениям и вкусностям этой жизни, заставляя почти забыть ее кратковременность и обманчивость, делают душу еще более расслабленной, сластолюбивой, доводят ее через некоторое время до полной невозможности бороться с грехом, а потом даже приучают (как попугая, многократным повторением) к мысли, что борьба-то совсем и не нужна, не то, мол, нынче время.

— А мне, грешному, видится, что для них, бедных, живущих в суете и грязи мира без Бога, молитва дочери — единственный луч спасения во мраке, единственная надежда на милосердие Божие, ибо только Он может дать им шанс когда-нибудь прозреть и воскликнуть: «Боже, как же мы живем?! Помоги нам, Господи!» Другой надежды на спасение у них нет, ибо некому за них молиться, и никто больше не принесет за них жертву слез и молитв. Конечно, можно быть и рядом с родителями, но тогда (имею в виду, конечно, только этот конкретный случай), вся семья утонет вместе. И хотя вместе, конечно, веселей, но кому от этого польза?