Часть 2. Война за символы

Я вспоминаю свой школьный выпускной. Начало 80-х, июнь, Москва. Мы с одноклассниками стоим на берегу реки, напротив того места, где сегодня Москва-Сити, а раньше была промзона — какие-то заводики, склады, трубы, за ними вдалеке видны высотки: огромный, спящий город. Над простором загоралась ранняя заря. Все уже было сказано, обещано, выпито, мы молча стояли и смотрели, как занимается утро новой жизни.

И тут одна девочка предложила: «Поехали на Красную площадь». На нее посмотрели с недоумением, как будто она явилась с другой планеты. Она и вправду была с другой планеты, прожив много лет в крупной западной стране в качестве дочки советского посла и вернувшись только к 10-му классу. И никому, кроме нее, не пришло в голову в этот трепетный миг ехать туда, под сень государственных башен, к черным «Волгам», Мавзолею Ленина и могилам большевиков. Мы тогда так и остались там, на берегу, под пение птиц.

Я очень люблю Москву. Ее бульвары, проспекты, переулки Никитских и звуки музыки из открытых окон консерватории, старые дома на Бауманской и монастыри вдоль Яузы. Но я не могу заставить себя полюбить Красную площадь и Кремль. Любоваться открыточным видом издалека, с Большого Каменного моста — может быть, но приходить туда за красотой, покоем, за чувством истории, наконец, я не хочу. Как там, у Венички, во первых строках великой поэмы:

Вот так же и я: в своих московских маршрутах Кремль я стараюсь обходить стороной.

«На Красной площади всего круглей земля». Огромность и покатость площади делают ее пригодной для парадов и шествий, для государственных казней и государственных же похорон. Она соразмерна межконтинентальной баллистической ракете, но не человеку. Она пытается казаться городской — все эти «торговые ряды» ГУМа с заоблачными ценами в зеркальных витринах, все эти лубочные катки от «Боско» и августейшие концерты «Красная площадь приглашает» — но горожан там по сути нет, а есть лишь толпы приезжих, менты, иностранцы и актеры, изображающие Брежнева со Сталиным. Симулякры истории — такие же фальшивые, как и бронзовый зоопарк Церетели в Александровском саду. У этого пространства нет человеческого измерения — уютного парка со скамейками, узких улочек, как в Пражском Граде, нет соборов, куда можно было бы зайти по случаю и без, затеплить свечку, подать записку. Кремль весь — олицетворение raison d’état, государственной необходимости. Это не пространство человека, народа, памяти: это пространство власти.

Именно поэтому на Красной площади возникает чувство неприкаянности нечеловеческого масштаба. Там лежит неупокоенный труп Ленина, там живы тени стрелецкой казни, а в кремлевских коридорах, по многим свидетельствам, появляются призраки Грозного и Сталина и даже остается дымок «Герцеговины Флор» из трубки вождя. Спасские ворота, когда-то открытые для всех (именно через них, помолившись иконе Спаса, до революции заходили в Кремль люди и, взяв бесплатный билет, могли пройти по всем дворцам), при Сталине стали символом неприступности. Кстати, большевики, въехав в Кремль в марте 1918- го, разорили его еще хуже Наполеона, сделав все для уничтожения в нем исторической памяти: было разрушено более половины построек, в том числе Чудов и Вознесенский монастыри, Малый Николаевский дворец. Кремль был стерилизован, избавлен от всяких признаков исторического и человеческого, приспособлен под нужды власти. Именно поэтому там так страшно зимними ночами, при перекрестном свете прожекторов, на ледяном ветру истории.

Есть два типа городов. Город-рынок, возникший в Средневековье как противовес королевской власти, сформировавший институт гильдии, представительства, независимого третьего сословия, того самого «гражданина», который происходит от слова «град». И город-крепость, который возникает в тени власти, властью контролируется и эту власть обслуживает. Москва, возникшая у крепости в излучине реки, всегда была вторым типом, посадом при Кремле. Вся ее планировка, радиально-кольцевая структура тяготеют к центру, кольца Москвы — это кольца обороны от внешнего противника.

Жить при крепости неудобно, особенно в XXI веке. Радиально-кольцевая структура хорошо приспособлена под опричные выезды XVI века, но не под миллион автомобилей, отсюда проблема пробок. Большинство поездок в городе так или иначе проходит через центр, так же как до 70% грузов в России проходит через Москву, где находятся все таможенные терминалы: рано или поздно крепость все равно захлебнется в своем желании контролировать все ресурсные потоки.

Жизнь при власти задирает цены на недвижимость и создает всем известные проблемы городского пространства: от перекрытия магистралей до закрытия целых городских кварталов по соображениям госбезопасности. Именно так сейчас для Администрации Президента по требованиям ФСО закрывают целый исторический квартал в Китай-городе между Варваркой и Ильинкой, обнося его «Великим китайским забором», по меткому выражению «Архнадзора», и создавая в Москве что-то вроде пекинского Запретного города, Гугуна. Даже когда власть решает быть ближе к народу и выходит в город, получается конфуз, как было с выездами Медведева на журфак МГУ (где по этому случаю отменили все занятия и не пустили студентов на факультет) и на открытие Большого театра (в связи с чем полиция прервала репетиции в прилегающих театрах и даже разрушила сценические установки в Малом театре). Казалось бы, ехать из Кремля всего пару сотен метров, но даже тут живое тело города отторгает вторжение власти. «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь».

Выход один: развод города и власти. Власть не должна более быть главным смыслом и мистическим назначением жизни в Москве. Посад при крепости разросся до того, что крепость стала для него обузой. В современных теориях государственного управления, потеряв свое сакральное начало, власть становится лишь функцией, одним из производств, наряду с заводами или ЖКХ. Производства сегодня выводятся за городскую черту, а заводские цеха подвергаются джентрификации — в них обустраиваются музеи, мастерские художников, университетские кампусы. Промзоны возвращаются обществу.

Точно так же функцию осуществления государственной власти со всеми ее издержками — мигалками, царскими выездами, режимными объектами — надо вывести за пределы города. А Кремль необходимо вернуть народу, нации, обществу. Еще в ноябре 2005 года Василий Аксенов предложил в интервью «Ведомостям» проект очищения Кремля. «Там нездоровая аура, там не надо сидеть президенту и администрации. Там нужно сделать музей веков, музей русской истории. Кремль должен быть культурно-исторической мемориальной зоной».

Кремль можно превратить в прекрасный исторический парк, все ворота которого будут открыты 24 часа в сутки, как в Старом городе Иерусалима. Туда можно будет прийти ночью на романтическое свидание, потрогать древние стены, посидеть у Красного крыльца, прогуляться с девушкой по высокой набережной, подобно Сталину с Ворошиловым на известном полотне Герасимова, известном в народе под названием «Два вождя после дождя».

Куда же денется власть? Проектов множество, от последнего плана по расширению Москвы, согласно которому городок власти можно обустроить где- нибудь за Бутово или в Баковке, поближе к аэропорту «Внуково». Можно переосмыслить пространство власти в евразийском ключе, разместив новую столицу где-нибудь в оренбургской степи, откуда правительственные кортежи будут ездить с мигалками в гости в братскую Астану. Но больше всего мне нравится проект студентов МАРХИ, который я видел на конкурсе студенческих работ, проводившемся Музеем архитектуры. Назывался он как-то вроде «Мобильное правительство» и был основан на хорошо известном российском феномене: повсюду, куда приезжает начальство, резко улучшается жизнь. Студенты предложили построить передвижной модуль правительства на платформах литерного поезда. Разъезжая по стране, поезд нес бы над собой облако благодати, и всюду, где он ездит, само собой становилось бы лучше.

При этом возвращаться поезду в Москву вовсе не обязательно.