Вернется троекратно
Мудрость – мудростью, а размеры – размерами. На составление точного плана острова у боярина Выродкова ушло почти полных две недели и семь холопьих рубах. К этому присовокупились еще и две лошади: припасы кончились, пришлось питаться тем, что есть. Андрей пытался ловить рыбу, и даже вполне успешно – но что такое пяток лещей или пара щук на полсотни голодных ртов? Однако настал день, когда Иван Григорьевич, обогнув остров по краю и пару раз пройдя от берега до берега через центр, не нашел больше ничего, что следовало бы записать для памяти, – и на следующее утро лазутчики наконец-то снялись с уже хорошо обжитого места.
Больше всего холопы опасались новой встречи с трехногим уродцем – но он так и не соизволил показаться. Видать, охранник потаенного уголка прятался от позора: раз мимо него к святилищу прорвались, чего теперь героя изображать? Без лживого монаха кустарник оказался пожиже, пониже, а местами через него и вовсе проглядывали известняковые плиты. Отдохнувшие кони шли ходко, уже через час путники выбрались на дорогу, обогнули болото. Незадолго до полудня по широкому броду преодолели Аниш, миновали знакомый поворот к стойбищу хана Гиляз-бека. И тут Зверев натянул поводья.
– Как ты относишься к толерантности, Иван Григорьевич?
– Об чем ты опять молвишь таком, княже?
– Да вот есть такая наука… Я вот о чем думаю. Что говорят про тех людей, которые в ответ на гостеприимство разбоем занимаются?
– Подлецы такие люди, вот они кто!
– Вот и я сомневаюсь. Нехорошие ведь вещи про нас сказывать начнут.
– Опять загадками молвить начал, Андрей Васильевич?
– Понимаешь, боярин… дело-то мы свое исполнили. Теперь, коли дурака не свалять, хоть один из нас в живых да останется, дело до конца доведет…
Боярин Выродков склонил голову, вдумчиво глядя Андрею в глаза, потом резко распрямился:
– А хоть и подлец! Ефим, кольчугу мою доставай! И шелом вытаскивай!
– Пахом, броню! – спешился Зверев. – А вы слушайте и усваивайте: татар рубить, невольников отпускать, коней хватать! На глупости не отвлекаться! Уроки Пахомовы помните? Ну так за мной!
Набег получился красивый. Можно сказать – образцовый. Все холопы знали дорогу, знали селение, расположение домов, юрт и сараев, не испытывали никакой жалости и знали, ради чего пришли и что нужно делать. Андрею даже саблю не пришлось вынимать.
Пройдя два часа шагом, дальше князь разогнал полусотню в рысь, и всадники влетели в селение на хорошей скорости, молча рассыпаясь на пары и тройки, рубя всех, кто носил что-то лучше рубища, прочесывая отхожие места, тропинки у реки, юрты и сараи. Через считанные минуты все было кончено: полтора десятка местных «господ» валялись в пыли, толком не успев понять, что же случилось, три десятка невольников и невольниц плакали от счастья, пытаясь обнимать освободивших их мальчишек, а те в охотничьем азарте рыскали по строениям, торопясь собрать свою первую в жизни военную добычу.
Татар на стойбище не было: видать, пасли табуны или отары, охотились или развлекались как-то еще. Кто же весь день в доме сидит? Потому и коней удалось захватить мало: где-то полсотни самых разномастных скакунов, начиная с жеребят и заканчивая грустными и флегматичными, престарелыми меринами. Возможно, удалось бы урвать что-нибудь еще, но Андрей увидел, как один из холопов, проходя мимо тлеющего очага, подхватил головешку и метнул в сложенную у сарая кучу сена.
– Ты чего делаешь, идиот?! – Князь повернул коня к стогу, но огонь, почуяв поживу, чуть не мгновенно полыхнул на высоту полутора метров. – Проклятие! Ты чего, из ума выжить успел?
– Чего его жалеть, княже? Татарское! – не понял паренек.
– Ну дурак… Так бы они про разор только вечером узнали, когда вернулись, а дым, небось, уже сейчас заметили. По коням! По коням все! Уходим!
– Может, потушить?
– Чего тушить, олух? Только дым лишний разводить да время тратить. Месяц дождей не было, сухое все, как лучина. По коням! Шевелись, оглашенные! О вашей шкуре беспокоюсь… Все по коням! Кто скакать не может, лучше сразу оставайтесь. Уходим, пошли!
Чтобы подогнать холопов, князь развернул скакуна и на рысях направился к уводящей на дорогу тропе. Некоторые ребята, вняв приказу, сразу устремились следом. Вместе с ними на хозяйских лошадях, большей частью неоседланных, ринулись освобожденные невольники. Уж кому точно не хотелось здесь задерживаться, так это им. Большинство холопов еще пытались найти по юртам что-то ценное, красивое или просто полезное, прихватить с собой. Если не разбогатеть – так хоть перед друзьями похвастаться.
Зверев скакал не оглядываясь. Он знал: только малую слабинку прояви – и грабить поселок станут до тех пор, пока голые стены сараев не оставят. Андрей бы и сам не отказался забрать с собой все юрты до единой. Но отлично понимал: не довезет. У хана – полтораста сабель. У него – полусотня неопытных мальчишек. Рабов освободили, долг перед людьми русскими исполнили, теперь главное – уйти.
Только повернув на дорогу к Нижнему Новгороду, он наконец-то перешел на шаг, сдвинулся к краю дороги, пропустил отряд мимо себя: веселых холопов на изрядно навьюченных скакунах, счастливых девушек, женщин, смердов и детей, многие из которых все еще плакали от радости, опять молодых ратников. Последним шел боярин Выродков, и Андрей пристроился рядом.
– Что же дальше будет, княже? – почему-то без особого восторга вздохнул он.
– Опять станут сетовать соседи на природную русскую подлость и пьянство, Иван Григорьевич, – пожал плечами Зверев. – Приняли нас, мол, со всей душой, напоили, накормили, развеселили. Мы же в ответ напали, разорили, двуногий скот угнали. Гнусность запредельная! Тебе стыдно, боярин?
– При чем тут пьянство?
– Дык, Иван Григорьевич, всякого рода наркоманы страсть любят о пьянстве русском поболтать.
– Я не о том, беспокоюсь, Андрей Васильевич. Арабы нас ни за что бы живыми не отпустили. Догнали и перебили бы всех. Гиляз-бек, мыслю, тоже так просто набега нашего не простит.
– Это как повезет. Коли разозлится и сразу погонится, то уйдем, не сомневайся. Кони у нас за полмесяца отдохнули и нагулялись вдосталь, ныне они сытые и сильные – вывезут. Небо светлое, можно даже ночью скакать. Опять же часа три форы у нас в любом случае есть. Уйдем. А вот если хан вдумчиво к делу подойдет, торопиться не станет, тогда дело – труба. Мы же без заводных, боярин. Без заводных верст десять в день теряем… Хочешь не хочешь, а через пять верст на шаг перейдем. Дабы лошадей раньше времени не загнать.
Выгадывая лишние версты, князь не только запретил останавливаться на ночлег – он оставил людей и скакунов еще и без ужина, и без завтрака. Первый раз путники встали на привал только в полдень нового дня. Люди буквально повываливались из седел на траву возле узкого, в полтора шага, ручейка. Костры не разводили – жевали вяленое мясо и копченую рыбу, найденную в стойбище во время грабежа, добытое там же зерно пошло лошадям в торбы. Понадобился час отдыха: люди – ладно, но коню перед водопоем нужно слегка остыть, а кормить его непоеного – испортить скакуна. Не сдохнет, но брюхом маяться начнет, болеть, уставать… Куда такой сгодится?
Едва лошади наполнили животы – Зверев опять поднял всех в седло и погнал дальше. Сперва шагом – чтобы животина зерно переварить успела, потом перешел на рысь. По его прикидкам, от кочевья Гиляз-бека до пограничной Суры было четыреста километров с небольшим. За первые сутки – половина дня, ночь и еще половина дня – они успели пройти не меньше двухсот пятидесяти, а к вечеру получится уже все триста. Но вторую ночь без отдыха не вынесет уже никто – ни люди, ни лошади. Придется останавливаться. Скакуны успели устать и так же быстро, как раньше, не пойдут. Значит, впереди еще два дня пути и две ночевки. Успеют ли догнать татары? Как быстро они идут? С заводными или без? Одвуконь или, может, отриконь? Сколько форы смог он выиграть поспешным бегством? Два, три часа? Четыре? Сорок километров? Шестьдесят? Поди угадай… А потому Андрей без жалости гнал полусотню вперед и вперед. Ведь каждая лишняя верста могла стать той единственной, которой не хватит до заветного порубежья.
Эх, если бы не пожар! Тогда в запасе было бы целых полдня!
Всадники не роптали. Одни стремились к долгожданной свободе, в которую уже перестали верить, другие начали хвастаться взятыми «на бердыш» ножами, кубками и коврами. Дети… Лучше бы они схватили курагу с орехами.
Отряд шел до самых поздних сумерек, и только когда на небе ярко засияли звезды, князь Сакульский разрешил людям остановиться на привал. Пятнадцать человек тут же положили спать – дабы потом в дозоре стояли честно, носом не клевали. Остальные занимались лошадьми, разводили костры. Одного престарелого, измученного мерина пустили под нож, разделали на мелкие куски, и скоро над поляной потянулись ароматы жареного мяса.
– Ты лук брал, Андрей Васильевич? – тихо поинтересовался боярин Выродков. – Притормозить могли бы татар, коли нагонять станут.
– Ни луков, ни рогатин, ни доспехов для ратников, ни даже своего Аргамака, чтобы внимания дорогим жеребцом не привлекать, – вздохнул Зверев. – Надеялся тихонько сходить туда, так же тихонько вернуться – и все. Не отчаивайся слишком рано, Иван Григорьевич. Авось, лошади вынесут. Чай, не самые плохие они у нас.
– И не самые хорошие. Вот видел я в Тибризе арабских скакунов… – Он запнулся и махнул рукой: – Лучше спать лягу. Может, в последний раз.
Поднялись люди опять же до рассвета, дожевали холодную конину и умчались дальше, оставив после себя лохмотья конской шкуры и россыпь дочиста обглоданных костей.
Как князь и предполагал, запас лошадиных сил был вычерпан практически до дна – скакуны переходили на рысь с большой неохотой и очень быстро сбивались обратно на шаг. Пришлось выдерживать темп на уровне где-то близко к десяти километрам в час – широкий походный шаг. Дай Бог, чтобы хоть такую скорость животные выдержали оставшиеся два дня.
Дорога петляла, ныряла в низины, поднималась на холмы, и каждый раз Андрей оглядывался назад, опасаясь увидеть пыльное облако, что поднимается над скачущими на рысях татарскими сотнями. Однако небо до самого горизонта неизменно оставалось чистым.
– Может, обойдется, Андрей Васильевич? – уже после полудня высказал надежду боярин Выродков.
– В чудеса не верю, – покачал головой князь. – Ты бы такой налет на свое имение простил? Вот и Гиляз-бек не простит. Наверняка тоже привалы урезает и поесть людям спокойно не дает. Нам бы только ночь пережить. Поутру щиты за спины закинем, чтобы стрелами не посекли, да как-нибудь до порубежников доберемся. Лес кругом – обогнать, обойти не смогут. Лошадей, конечно, половину потеряем. Ну да это дело наживное.
Дорога опять пошла вниз, несколько верст петляла между взгорками и затянутыми ряской болотинами, перемахнула новый холм, еще два часа шла низинами, а когда опять забралась на возвышенность – князь увидел, что сзади, километрах в десяти, над зеленым ковром леса вьется легкий полупрозрачный дымок.
– Вот и они. – Вместо тревоги князь Сакульский испытал огромное облегчение. Неизвестность исчезла, все стало ясно и понятно. – Часа через два догонят. Нам не уйти, только лошадей зря загоним. Придется драться.
– Их втрое больше, Андрей Васильевич.
– А мы русские, Иван Григорьевич. С нами Бог. – Он выдохнул и покачал головой. – Русские не сдаются, а мертвые сраму не имут. Уходи, Иван Григорьевич, я прикрою. Место ты знаешь, ради чего мы к татарам ходили – тоже. Кроме тебя, с твоими записями никто не разберется. Уходи.
– Опозорить меня думаешь, княже? Никуда я не уйду! Вместе драться станем.
– А про дело государево забыл?
– Тебе поручали, ты и уходи. А я татар задержу. До темноты как-нибудь устою, а потом они тебя ужо не догонят.
– На кочевье напасть моей глупостью было. Значит, мне и сражаться.
– Хватит препираться, Андрей Васильевич! – повысил голос боярин. – Оба мы знаем, что товарища в сече бросить – бесчестье на всю жизнь. Оба и останемся. Сеча начнется, там определимся, кому оставаться повезет.
– И кому?
– Знамо кому, – усмехнулся Выродков. – Кто первый кровь свою прольет, ранен будет – того к порубежью и повезут. А другой драться останется.
– Ладно, Иван Григорьевич, договорились. Так тому и быть.
За спором они спустились с холма, перемахнули очередной ручеек. Дорога пошла по дуге вокруг заваленного камнями холмика, потом извернулась в обратную сторону из-за разлившейся перед бобровой запрудой реки. Здесь Андрей натянул поводья.
– Стоп, ребята, приехали! Спешиваемся, коней уводим за поворот, все холопы ко мне! Щиты и бердыши с собой! Пора за свободу братьев наших не ногами лошадиными, а своей отвагой заплатить! Шевелитесь, шевелитесь! Через полчаса татары здесь будут!
Неожиданно для князя освобожденные невольники оказались полезны и в сражении. Драться они, конечно, не могли – но хотя бы забрали коней, экономя ратникам время, и остались за ними приглядывать, тем самым подарив Андрею лишних трех-четырех бойцов.
– Слушайте меня внимательно! Скоро они будут здесь. Они не увидят ни коней, ни невольников, ни добычи. Они будут думать, что все это уходит, и попытаются прорваться как можно быстрее. Поняли? Теперь наши действия. У вас в руках бердыши. Оружие это для татар неведомо. Как им пользуются, они не знают. Получат очень неприятный сюрприз. Мы встаем в два ряда от деревьев до деревьев. Второй ряд – в пяти шагах за первым. Двадцать человек в каждом, плечо к плечу. Татары атакуют, налетают на первый ряд, спадают с коней и скатываются ко второму ряду, где вы их добиваете. Боярин со своими холопами стоит позади всех, бьет тех, кто сможет проскочить, прикрывает нам спину и закрывает брешь, ежели кто-то дрогнет. Всем понятно? Оружием вы владеть умеете, Пахом постарался. Сейчас строимся, опускаемся на колено и ждем. Будьте отважными – и мы победим! С нами Бог.
Сам Зверев вместе с Пахомом, Ильей и Изольдом занял место в первом ряду. Они четверо были теми немногими, кто имел доспех. Остальным приходилось надеяться только на везение и огромный стальной полумесяц. Однако изменить что-либо князь не мог: о броне для своих людей следовало думать месяц назад.
Послышался топот копыт. Он нарастал, переходя в тяжелый однообразный гул, словно от приближающейся электрички. Земля задрожала. Лес вокруг затих – в воздухе пропали насекомые, перестали чирикать птицы, умолк стрекот кузнечиков. Князь Сакульский глубоко вдохнул и опустился на колено, положив бердыш в пыль рядом с собой и выставив впереди прочный тополиный щит в два пальца толщиной. Деревянный круг имел почти метр в диаметре, и согнувшийся человек помещался за ним целиком.
Конница выхлестнула из-за поворота рыхлой, серой от пыли массой. Копья у стремени, щиты за седлом, луки в колчанах. Первые воины, увидев препятствие, натянули поводья, но не смогли остановиться мгновенно. К тому же на них накатывали задние всадники, оставшиеся за поворотом, и татар буквально выперло на русские ряды.
– За мной! – Отпустив щит, Андрей подхватил бердыш, выпрямился, выбросил оружие на всю длину, пробивая горло ближнего скакуна, тут же резанул в сторону, вспарывая шею второго.
В воздухе сладко запахло парным молоком, кони заржали. Ближний татарин попытался выдернуть копье из петли на луке седла, но при этом слишком высоко вскинул руку. Зверев быстро ударил его под мышку, сделал шаг вперед, наступая на тушу уже упавшего коня, и рубанул по морде следующего. Слева сверкнула сабля – Андрей дернул бердыш к себе, закрываясь широким лезвием, услышал звон, ощутил содрогание – и опять уколол вперед, примерно в область левого соска. Татарин, спрыгнувший с убитого коня, но еще не обнаживший сабли, не успевший схватить драгоценный в битве щит, просто вздрогнул и осел в кровавую лужу. Тот, что был слева, тоже упал – вперед, с разрубленной спиной. Похоже, до него дотянулся Пахом.
– Русские, русские! – Затор на дороге начал рассасываться: казанцы отступили.
– Назад! – прикрикнул на одушевившихся холопов князь. – Побьют по одному! Назад!
Русские попятились, отходя от вала из доброго десятка лошадей и нескольких воинов, снова вытянулись поперек пути.
– Все целы? – уже веселее поинтересовался Андрей. – Вот так, ребята, и работаем…
Он опустился на колено и прикрылся щитом.
На повороте опять показались всадники, часто-часто защелкали луки. Щит Зверева несколько раз вздрогнул, с внутренней стороны из дерева на десять-пятнадцать сантиметров вылезли наконечники стрел, но до тела ни одна из них не добралась. Пару раз досталось и шлему – но пробить остроконечный шишак трудно даже копьем, не то что легкой деревяшкой. Минут за десять, расстреляв с полсотни колчанов, татары поняли: достать врагов так просто не получится – и прекратили бесполезное занятие.
– Эй, русские! Русские, сдавайтесь! Вам все равно не уйти! Мы перебьем вас всех! Сдавайтесь и останетесь живы! Сдавайтесь, не то умрете! Сдавайтесь, нас много! Вы не сможете нас остановить! Сдавайтесь!
– Добыча уходит, хан, – прошептал себе под нос Зверев. – Уходит, Гиляз-бек. Не тяни, не то уже никогда ее не догнать. Думай быстрее…
Татары отступили за поворот, на некоторое время повисла тишина. Потом раздался лихой посвист, сопровождаемый топотом – на дорогу вылетела плотная стена одетых в панцири и кольчуги всадников, со щитами впереди и опущенными наперевес пиками.
– Вот теперь точно началось… – взялся за бердыш князь.
Татар помещалось всего пятеро в ряд. Они шли не плотно – чай, не рыцарская конница. Зато легконогие скакуны запросто перемахнули завал из мертвых тел и не нарушили шеренги, воины не потеряли щиты, не уронили копья.
– Каза-а-а-а!!!
– Вместе!!! – Зверев поднял бердыш острием вверх и опер подпятником в землю, наклонил почти горизонтально щит, чтобы наконечник не воткнулся, а скользнул дальше, напрягся всем телом.
Хря-ясь! – с деревянным треском ломая ребра, напоролся татарский конь грудью на стальное острие, повалился через голову. Задние ноги врезались Андрею в щит, опрокинули князя на спину. Он увидел вторую волну: опущенные копья, конские морды. Наконечник пробил щит и грудь Ильи слева от князя. Холоп закричал, тоже начал откидываться – но его бердыш остался стоять, пропарывая конское брюхо от груди до паха. Вниз посыпались перемешанные с кровью кишки.
Зверев толкнулся локтем, поднялся, дотянулся до оружия и выставил наконечник навстречу новой волне. Хруст конских костей… Передние ноги скакуна подогнулись, он упал, а всадник по инерции вылетел из седла под топоры второго ряда ратников.
– Стоять! – закричал князь уцелевшим после копейного удара холопам. Да и себе тоже.
Снова поднял бердыш, нижнее острие упер в матушку-землю, а верхнее направил в сторону атакующего врага. Подобрал щит – не свой, татарский. Свой уже оказался закопан под конскими тушами. Прикрылся.
Удар копья вырвал деревяшку из рук и отшвырнул ее куда-то в сторону далекой Москвы, но конь очередного противника все равно оставил свои кишки на остром стальном полумесяце. Следующее копье ударило в шлем, чуть не оторвав князю голову и не переломав шейные позвонки. На миг погас свет, все стало тихо – однако он все же различил над собой конское брюхо, потянул саблю и снизу вверх с замаха рубанул чужое стремя и ногу поперек голени – пусть татарин без ноги повоюет.
Чужой конь продолжал топтаться над головой, давая ему короткую передышку. Князь поднатужился, сдвинул тушу, зажавшую обе голени, освободил ноги, огляделся, спрятал саблю и схватился за древко чьего-то бердыша. Приподнялся, уколол со всей силы в бок татарина, что гарцевал слева, потом того, что справа. Несмотря на это, Зверева под лошадью все равно не увидели. Но и он тоже ничего не разбирал.
– Уйди ты! – кольнул князь мерина в брюхо. Тот взбрыкнул, шарахнулся в сторону, и Андрей наконец-то выпрямился во весь рост.
– Русский! – Прямо перед ним обнаружился всадник, ударил копьем.
Отработанным сотни раз движением бердыша князь отвел копье влево, тут же рубанул бердышом в обратную сторону, вгоняя лезвие в край щита и отводя его вправо, а потом с силой ударил вперед, пробивая грудь врага.
– Ну вот, еще одна без седока осталась, – перевел он дух, огляделся.
Каким-то образом он оказался на возвышенности, на уровне головы всадника. На дороге опять случился затор. Те татары, что находились у поворота, уже подняли пики остриями вверх. Двигаться у них не получалось вообще. Воины поближе пытались подняться на вал из мертвых тел – но сверху длинным хватом успешно отмахивались холопы, да и наступательный порыв казанцев явно выдохся. Одно дело – разогнаться да вдарить, и совсем другое – медленно карабкаться под окровавленный топор. Да еще оставшиеся без всадников лошади бесцельно топтались на месте, мешаясь и русским, и татарам.
– Пожалуй, татарам сейчас совсем не сладко… – Андрей отступил к холопам, ухватил двумя руками бердыш. – Им бы сейчас с луков ударить удобно. Но для этого своих нужно отвести, иначе тоже под раздачу попадут. Когда хан до этого допетрит? Или он позади и ничего не видит?
Сеча окончательно затихла. Татарам надоело лезть на рожон, им требовалось придумать что-то новенькое, чтобы опрокинуть врага. Русские тоже в наступление не рвались, отдыхая на вершине холма. Князь оглянулся на вторую линию.
– Щиты несите! Щиты сюда! – Холопы засуетились, подбирая свое и чужое оружие, начали подавать наверх истыканные стрелами деревянные диски. Зверев успел заметить, что сабля у боярина Выродкова в крови. Похоже, задним ребятам тоже досталось. – А теперь подравнялись. Прикрылись. Приготовились.
На валу из конских туш и человеческих тел опять сомкнулась плотная стена из метровых дисков, ощетинившаяся лезвиями бердышей. Татары полюбовались этой картиной где-то с полчаса, после чего медленно оттянулись за поворот.
– Вы все! – оглянулся за спину Зверев. – Перебирайтесь вперед, занимайте позиции перед этим валом. Остальные – растаскивайте вал, доставайте наших.
Теперь князь мог более-менее спокойно оценить потери. В строю остались всего шестнадцать холопов, включая Пахома и Изольда. Хорошо, когда в драке броня на плечах… Значит, больше двадцати мальчишек осталось лежать. Еще одна такая стычка – и он останется без людей.
– Татары, мыслю, трое к одному нашему полегли, – подошел ближе Иван Григорьевич. – Особливо поначалу головы их лихо летели. С коня сковырнулся, на ноги вскочить не успел, понять еще ничего не понял, а ему уже – р-раз, и покатилась. Потом, знамо, свалка началась… Чего теперь делать станешь, Андрей Васильевич?
– Уходить… – Зверев все еще не мог отдышаться. – Тела мальчишек достану и уйду. Татары, коли не тупые, снова в лоб не кинутся. Обойти лесом попробуют. А тут с одной стороны холм, с другой запруда. Большой крюк получится. Опять же, верхом через заросли не помчишься. Или шагом, или в поводу коней придется вести. Долго, в общем, обходить. Нам по дороге быстрее. Заберем ребят да на рысях и уйдем. Верст через двадцать закрепимся.
– Чего встали? – оглянулся на своих холопов Выродков. – Помогайте! Я за лошадьми схожу.
Из двадцати шести пострадавших ратников пятнадцать еще дышали, и их клали на конские спины аккуратно, головой на круп, приматывали ремнями. Остальных увязывали по двое, для скорости. Им ведь было уже не больно.
– Знаешь что, Пахом, – глядя на все это, сказал Зверев. – Думаю, теперь ко мне в холопы не запишется больше никто. Вообще никто.
– Не бойся, княже, – покачал головой дядька. – Будет и у наших отроков добыча, будут и у них шелковые рубахи. Блеснут золотыми колечками – да и набегут к тебе новые охотники до быстрой наживы. Не пропадем.
Через час вслед за скорбным караваном помчались и ратники. Пока люди резали друг другу потроха, лошади успели отдохнуть и теперь шли бодрой рысью. Часа на два их должно было хватить, а там – можно снова отправить скакунов отдышаться, а самим строить поперек дороги стену из щитов. Но через два часа уже начало смеркаться, и многоопытный боярин Выродков широко перекрестился:
– Помиловал нас Господь. Не будет сегодня сечи.
– Отчего ты так решил, Иван Григорьевич? – не поверил Андрей.
– По обычаю басурманскому мертвых своих им надлежит до заката земле предать. Коли нарушить сего закона не захотят – не о нас они ныне думать должны, а о братьях своих. Мыслю я, не погонятся они за нами сегодня. Иным делом заняты.
– Пахом, вперед скачи! – Князь моментально сделал нужный вывод. – Скажи, чтобы не останавливались, пока лошади падать не начнут. Нам до Суры не больше тридцати верст осталось. Если кони вынесут, с рассветом будем у своих.
* * *
В Углич боярин Выродков и князь Сакульский двинулись через Москву. Звереву пришлось отправлять в княжество скорбный караван из раненых и погибших. Иван Григорьевич предлагал отпеть их и предать земле в Нижнем Новгороде, но к тому времени, пока они добрались до города, ударил легкий морозец, закружился первый снег, и Андрей решил похоронить воинов в родных местах, а не на чужбине. Всех вместе. Из раненых и увечных в живых остались только девять, и еще неизвестно, как все они доедут до дома, что отсюда за полстраны. Повез бедолаг Изольд, а уцелевших молодых холопов князь дал ему в помощь.
Одно утешение: Илья с огромной дырой чуть ниже ключицы оказался жив и сдаваться старухе с косой вроде не собирался. Андрей к этому парню успел привыкнуть и искренне его жалел.
За хлопотами и дорогами убежали дни, в Углич они приехали только в день Иоанна Богослова, хранителя иконописцев. Тут же представились воеводе, князю Шуйскому, сослались на указ государя, и тот отвел им для тайного дела обширное поле за кожевенной слободой – с условием, что до оттепелей бояре успеют огороды освободить.
Поле досталось им бесплатно – а вот за лес, за перевозку хлыстов, за работу плотников пришлось платить. Тяжелая царская казна начала таять с пугающей стремительностью – зато крепость, размерами больше даже Московского Кремля, потихоньку росла. Стены ее, стоя где на земле, где на деревянных чурбаках, а где и на подпорках, поднимались венец за венцом. Андрей ходил вокруг, чесал подбородок, качал головой, а больше, собственно, ничего сделать и не мог. Разве только подтвердить, что размерами, кажется, этот город и вправду вписывается в очертания острова.
В день пророка Осия – когда колеса с осью прощаются, – из Москвы примчался гонец. Нашел Андрея, вручил ему грамоту, получив взамен пятиалтынную монету. На большом свитке, пахнущем духами, было выведено всего три слова: «Он уехал. Жду». В тот же день князь отдал боярину Выродкову оставшееся золото и поднялся в седло.
* * *
Ноябрьская Москва уже была накрыта снегом и вовсю дымила трубами. Застывшие от мороза улицы звенели под копытами, а горожане все сплошь щеголяли в шубах – кто из соболя, а кто и из белки. Оставив Пахома и лошадей на дворе у Ивана Кошкина, Зверев побежал к храму Успения.
Нищенка ждала у паперти, укутанная в четыре слоя драных полотняных рубах и в замызганном пуховом платке на голове. Увидела Андрея, всплеснула руками:
– Ай, наконец, касатик наш долгожданный! Уж как извелась красавица, как истомилась, милая! Все глазки выплакала, все слезы истерла…
– Ну так веди! – кинул ей серебряный полтинник князь.
Вскоре он уже стоял на коленях перед княгиней, утонувшей в мягкой широкой перине. Людмила тискала одной рукой платок, второй сжимала его пальцы.
– Он меня бил, Андрюшенька! Он меня порол! Он меня плетью порол… – Слезы скатывались по ее щекам и впитывались в белоснежную бязь наволочки. – Донес ему кто-то, что ты ко мне тайно приходишь. Уж не ведаю, кто. А Петр так ревнив! До ужаса ревнив! Весь извелся. И на коленях стоял, и молил, и просил, и порол. Просто ума от ревности своей лишился! Не могу я больше так, любый мой, ненаглядный, желанный! Давай убьем его, убьем, убьем! Свари зелье мне, Андрей. Страшное и крепкое. Чтобы от одного глотка зелья этого он умер. Нет, не сразу умер – чтобы мучился, кровью и гноем исходил. А потом подох! Сделай это, князь, сделай! Свари зелье, свари. Дай мне, с верным человеком отправлю. Там, в Путивле, преставится, на нас и не подумает никто. Я овдовею, замуж за тебя пойду.
– Я женат… – прикусил губу Андрей.
– Ты же хотел… – приподнялась на локте молодая женщина.
– Я пытался. Она не уходит. Терпит.
– Сильнее надо было бить! Больше!
– Я пытался. Терпит. А потом меня государь отозвал. Дело мне вручил важное.
– Давай и ее тоже изведем, – откинувшись, прошептала Людмила. – Ты же колдун, ты можешь… И мы поженимся. Мы всегда будем вместе. Ты будешь входить сюда как хозяин. Все это будет твое. И я – твоя. Навеки твоя. Ты только зелье свари. Свари.
– Хорошо, – сдался Андрей, и женские пальчики на его руке ослабли.
– Любимый мой… Иди же скорее. Вари!
Сделать это было совсем не так просто, как княгиня могла подумать. Завести лавку с ядами в Москве никто еще не решился. Может, кто отравой и приторговывал – но объявлений в газетах не давал, и мальчишки-зазывалы на улице про то не кричали. Посему с утра князь поднялся в седло застоявшегося Аргамака и поскакал в поля, что начинались уже в пяти верстах за городскими стенами. Домчавшись до ближайшего леса, Андрей свернул с дороги, поехал по самому краю заснеженного поля и плотных ольхово-ивовых зарослей, явно доказывающих, что земля здесь влажная, а то и подболоченная. Ему повезло – он увидел знакомый зонтик уже минут через пять, спешился и подошел к крупному мясистому растению, успевшему от холода высохнуть и посереть.
– Ну, здравствуй, ложный дудник, он же вех, он же водяной болиголов, он же кошачья петрушка, крикун или бешеница, больше известный под добрым именем «цикута». Говорят, если заварить в кастрюльке твой корешок, то можно отравиться насмерть просто от запаха. – Андрей провел рукой по жесткому стеблю. – Ну что, пойдем со мной? У меня к тебе будет одно очень важное поручение. Точнее, не у меня, а у одной симпатичной девушки.
Он присел рядом, разгреб руками снег, выдернул косарь и ударил им в землю. Мерзлый суглинок разлетелся в стороны мелкими крошками – от удара осталась только небольшая выбоина.
– Не хочешь, что ли? Брось, тут же холодно, жестко. А в кастрюльке ты согреешься, как в русской парной. – Он ударил землю еще несколько раз, поднял голову, усмехнулся: – Знаешь, а ты чем-то на князя Шаховского похож. Такой же тощий, сухой и неприветливый. Государь сказывал, ныне он на Руси лучший воевода. Крепко-накрепко рубежи русские стережет. Потому ему на пенсию до гроба выхода не будет. Служить придется, как медному котелку. – Зверев ударил землю еще раз, потом, задумавшись, легонько постучал рукоятью косаря себе по губам и, чуть откинувшись назад, уселся прямо в снег. – Вы с ним не только этим похожи. Князь Петр Шаховской для врагов русских смертоносен, и ты тоже опасен, как сама смерть. Вот выпьет Петр Ильич настоечку на твоих корешках – и не будет больше на Руси храброго воеводы… – Андрей еще раз постучал рукоятью по губам. – Не будет воеводы… И что же нам тогда делать?
Цикута молчала. Ей было хорошо: она вся ушла под землю и теперь спала, без всяких мыслей и сомнений. А вот князю Сакульскому нужно было что-то выбрать. Выбрать между жизнью воеводы, слезами его жены и… И своей совестью.
– Черт, ну почему все всегда так сложно? Нет бы ей женой князя Курбского быть или польского шляхтича! Этих прикончить – рука не дрогнет. Так ведь нет, за воеводой она. Причем за хорошим… Убить – грех. Не убить – все равно плохо. Зар-раза! – Князь взмахнул косарем, срубив цикуту под самый корешок. – Старый ревнивый мракобес! Сам не может и другим…
Андрей осекся, поймав за хвост шальную мысль.
– Ревнивый! А почему бы его от ревности не отучить? Он тогда от Людмилы и отвяжется. Будет относиться к ее… Хотя почему ревность? Сделаю для него отворотное зелье, и будут ему Людмилины выходки вообще – по полному барабану! – Зверев рассмеялся удачной мысли, вскочил, поцеловал Аргамака в нос и запрыгнул в седло: – А ну, помчались!
Все, что ему было нужно, так это ромашка, лютик и лохматый, точно шмель, луговой прострел, больше известный знахарям как сон-трава. И хотя на улице стояла зима, он отлично знал, где можно эти травки найти. Они ведь на каждой поляне растут! А то, что растет по полянам, в этом веке крестьяне имели привычку запасать.
На дворе дьяка Кошкина он бросил поводья подворнику, весело ему подмигнул и спросил:
– Где тут у боярина сеновал?
– Знамо где. Над хлевом. Вона, и дверца открыта.
– Отлично. Тогда я туда. И до заката попрошу не беспокоить!
Найти травку, приготовить отвар и накрепко его заговорить заняло у Зверева всего три часа. А еще два он потратил на то, чтобы найти на торгу маленькую серебряную фляжечку с изящной чеканкой на боку и притертой янтарной пробкой – не в бурдюке же княгине зелье отдавать! Теперь осталось только вручить колдовское снадобье по назначению, и за безопасность Людмилы он мог быть спокоен, пусть даже князь Шаховской застукает их обоих в постели. Хотя нет. Если застанет в постели… все равно мало не покажется.
Со сладкими мечтаниями о будущем он заснул – проснулся же от грубой встряски:
– Андрей Васильевич, поднимайся! Государь о возвращении твоем прослышал. Разгневался страшно, к себе зовет.
– Иван Юрьевич? – протер глаза князь. – А чего случилось, боярин?
– Говорю же тебе, гневен царь. Отчего – не сказывает. Доставить велел. Хорошо, не под стражей, а то я уж всякого намыслить успел… Да вставай же ты, государь ждет!
«Надо же, отравить еще не успел, а уже повязали…» – мелькнула в голове вовсе дурная мысль, и Зверев стал торопливо облачаться.
Иоанн принял его в своих любимых палатах – тех самых, что совсем еще недавно были по пояс завалены челобитными. Одет он был в монашескую рясу – как и его верные помощники, отец Сильвестр и боярин Адашев. Похоже, работы для них по-прежнему хватало, пусть и не так много, как раньше. Царь всея Руси тоже не бездельничал, судя по тому, что стоял за пюпитром с пером в руках. Хотя, может статься, он опять музыку сочинял или стихи кропал любовные. Повезло ему с женой. Мало кто из правителей браком по любви похвастаться может.
– Здравствуй, князь, – сухо поздоровался с Андреем царь. – С чем приехал?
– С отчетом по известному тебе делу, государь, – склонился в поклоне Зверев.
– Вот как? – вскинул голову Иоанн. – Что же, это интересно. Благодарствую тебе, Иван Юрьевич, ступай. Да и мы с тобою, князь, прогуляемся. А то ноги что-то затекли.
Правитель что-то дописал в открытой на пюпитре книге, поставил перо в чернильницу, взял с верхнего угла свисавшие там четки и кивнул на дверь:
– Пойдем… – Вышел он, разумеется, первым, подождал, пока гость закроет дверь, и, медленно спускаясь по лестнице, дозволил: – Говори.
– Золото у меня кончается, государь. Опасаюсь, для дела не хватит. Еще столько же потребуется.
– Зачем?
– Мы с боярином Иваном Выродковым выбрали место удачное, всего в двадцати верстах от Казани. Промерили его тщательно, исходили из края в край. А ныне Иван Григорьевич под Угличем крепость строит. До весны, коли золота хватит, управится. А после ледохода мы эту крепость разберем, вниз по течению спустим да на острове возле Свияги соберем. Займет это полмесяца, не больше. Татары и понять ничего не успеют. Потом в твердыню спокойно свезем на ладьях провиант, снаряжение, порох, пушки. Все, что для войны надобно.
– Большая крепость?
– Больше здешнего кремля.
– Изрядно.
– С обозами и снаряжением русские полки от Москвы до Казани почти месяц идут. За это время только ленивый приготовиться не успеет. Однако без обоза да с заводными кованая рать от Нижнего до казанской столицы за четыре дня промчаться может. Никто и глазом не моргнет, как Казань в плотной осаде окажется. А припасы нужные из крепости новой уже на следующий день доставить можно. Четыре дня, государь.
Четки замерли в царских руках – молодой правитель усваивал услышанное. Наконец Иоанн кивнул:
– Да. Коли такое получится, то… Отчего же ты здесь, князь, а не в Угличе трудишься?
– Доложиться приехал… Опять же, раны меня мучают. Во время похода ожог большой получил. Корка по сей день не сошла. А боярин Выродков в деле строительном зело искусен, без меня управится с легкостью. Пожалуй, я ему не столько помогаю, сколько мешаю.
– Ну коли так, – снова зашевелились четки, – то пусть он единолично делом сим и займется. Казну я ему велю доставить, пусть старается. Ты не в обиде?
– Нет, что ты, государь. Пусть боярин славу честно заработает. А мне бы после раны отлежаться…
Ни Иоанн, ни его собеседник даже не заметили, как мимоходом совершили знаменательный исторический шаг. Именно с этого мгновения в России впервые появились инженерные войска и навсегда остались очень важным, отдельным родом войск.
– Что же, князь Андрей Васильевич, за радение тебя хвалю, – медленно кивнул юный царь, – и ранам твоим соболезную. Однако же нехорошие дошли до меня слухи. Воевода мой, князь Шаховской, жаловался, что о связи твоей и жены его ему не раз многие люди доносили. Поклялся я, что не такой ты человек, честь чужую порочить, за тебя князю поручился… Однако же что я вижу? Стоило Петру Ильичу в Путивль на воеводство отъехать, как ты, Андрей Васильевич, все дела бросив, в Москву примчался!
– Раны меня замучили, государь… – Зверева словно окатило ушатом холодной воды. – В сече мы с боярином Выродковым побывали. Досталось нам изрядно.
– Про то ведаю, – повернулся к нему Иоанн. – И для исцеления полного свободу тебе даю. Поезжай, отдохни. Люб ты мне, князь, и за здоровье твое я беспокоюсь. Поезжай. Сегодня же в удел свой и поезжай.
Он кивнул, развернулся и пошел по лестнице вверх.
Государь Иоанн Васильевич слов на ветер не бросал. Уже через час после возвращения Андрея на подворье Кошкина дьяк Иван Юрьевич явился со службы и, войдя в светелку гостя, сразу спросил:
– Ну как, собрался?
– Да что с тобой, друг мой? – удивился Андрей. – Уж ты-то гнать меня, словно пса шелудивого, не должен.
– Я тебя люблю, княже, как сына. И отца твоего люблю. Но коли уж государь велел в твоем отъезде убедиться, стало быть, сие надобно исполнить. Не гневи царя, друг мой. Уезжай.
– А ведь я заговор против него открыл! – вдруг вспомнилась Звереву с трудом добытая тайна. – Я знаю, что князь Андрей Курбский хочет государю изменить и трон его занять!
– С чего ты это взял, друг мой?
– А разве он не имеет прав на трон?
– Имеет, – согласился Иван Юрьевич. – Курбские – прямые потомки Рюрика и Святого равноапостольного князя Владимира, причем по старшей линии, тогда как государь наш – по младшей. Так что из этого?
– Он хочет занять трон! Разве непонятно?
– Эка хватанул! – покачал головой боярин Кошкин. – А рази ты не знаешь, что друг твой, Михайло Воротынский тоже от князей Рюрика и Гостомысла род свой ведет и с царем нашим по знатности в ровнях ходит? Али что Шуйские от старшего сына Александра Невского происходят, а государь – от младшего? А князья Пожарские есть отрасль князей Стародубских, происходивших от великого князя Всеволода Юрьевича Большое Гнездо? Князья Трубецкие тоже род от Рюрика считают. А еще есть князья Сицкие, Ростовские, Телятевские, и каждый себя знатнее Иоанна мнит. В Москве я один, почитай, на трон права показать не могу. Так что из того? Всех их на дыбу, что ли, вешать? Князей родовитых много, да государь у нас один. И князья сии клятву на верность ему принесли, пред Господом нашим служить Иоанну верой и правдой поклялись! Рази они солгать могут? Сбирайся, друг мой, не томи.
– Позволь мне хоть к причастию перед отъездом сходить! Я же ничего не успел в Москве. А теперь опять на две недели в дорогу! Светло еще, боярин. Успею.
– Ну коли быстро, то сходи. Моя лошадь во дворе под седлом. На ней скачи. Быстрее обернешься…
Уже через пять минут князь Сакульский спешился у храма Успения, подманил к себе сводню, сунул ей серебряную фляжку:
– Передашь, чтобы мужу в вино зелье вылила. Тогда все пойдет, как нам хочется. А меня Иоанн из Москвы отсылает… Даже стражу приставил. Придется ехать. Черт! В общем, передай от меня…
– А для жены? – тихо поинтересовалась Ксения. – Ей отраву уже сварил?
– С ума сошла? – стрельнул глазами по сторонам князь. – Такие речи на улице ведешь. Все, меня боярин Кошкин ждет – выпроваживать. Друг-то он друг, а не выполнишь указа… В общем, я поскакал.
Зима уже прочно вступила в свои права: сыпала снегом, выла вьюгой, кружила поземкой, застилала глаза и дороги, сковала все реки и болота крепкими прочными панцирями. Князь Сакульский ехал по зимнику не торопясь, обычным широким шагом. Куда ему теперь было торопиться? В Москву путь заказан, пока милость царская не вернется. Дома – толстая Полина, долгие зимние ночи да глаза матерей, чьих детей он увел за богатством, а вернул в домовинах. Что им сказать? Что они три десятка рабов из татарского плена спасли? Странный счет получается: жизнь за жизнь. Хорошо хоть, у воеводы жизнь отнимать не стал…
«Давай убьем его, убьем, убьем! Свари зелье… Страшное и крепкое. Чтобы от одного глотка он умер… Не сразу умер – чтобы мучился, кровью и гноем исходил. А потом подох…»
Андрей тряхнул головой, отгоняя дурное воспоминание, оглянулся на Пахома:
– Как мыслишь, не заблудились?
– Да где тут заблудишься, княже? Чай, озеро это. Солнце за левым ухом, из Волхова пять часов как выехали. По прямой ехать – рано или поздно в берег упремся. Ладога же, не окиян какой. Да и то, от реки до удела нашего полста верст будет. За один день можем и не поспеть.
– Солнце за левым ухом, солнце за левым ухом… Где ты вообще это солнце видишь?
– Дык, где облака светлее, там и солнце.
– Ну смотри… – Зверев поправил на голове жаркий лисий треух и снова вернулся к своим мыслям…
«А что, если она обидится? Ведь воевода не умрет. Да, перестанет ревновать, перестанет бить. Но ведь не умрет! А Людмиле так хотелось его смерти. Если потом еще и Полину отравить – тогда она сможет стать его женой. А пока князь Шаховской жив – не сможет…».
– Берег! Глянь, Андрей Васильевич, полоса темная впереди. Кажись, не промахнулись. А давай, на рысях пойдем? Холодно ведь. Мы их не загоним, токмо согреем. Вдоль берега точно не заплутаем.
– Ну давай, – согласился князь и толкнул Аргамака под ребра, полностью отпустив поводья.
Они в несколько минут разогнались до галопа, промчались так около часа, пока от скакунов не повалил пар и…
– Глянь, Андрей Васильевич! Причалы! Никак, добрались?
– Не может такого быть. Рано еще.
– А причалы наши. Вон и лодки стоят недоделанные. Да точно наши! Кто еще, кроме тебя, тут корабли строить придумает?
Спорить было и вправду бесполезно. Всадники повернули к берегу, промчались мимо тихого пустого стапеля, выскочили на недавно расчищенную дорожку и перешли на рысь.
– Потерпите немного, ребята. Через час в теплом стойле овес кушать будете! – пообещал лошадям холоп.
К усадьбе они подъехали уже в сумерках – но их все равно заметили, подняли шум. Андрей спешился, пошел к крыльцу – но Полина в черно-красной кике и такой же душегрейке успела выскочить из дома, сбежать по ступеням вниз и крепко обнять князя, прижаться.
– Живой! Господи, живой! Радость-то какая… – Она всхлипнула, отвернула лицо, отпустила мужа и торопливо перекрестилась. – Живой.
– Ой, Господи, – вторя княгине, перекрестилась дворовая тетка. – А мы уж чего только не думали. Тут ведь Изольд с сотоварищи цельный обоз мертвых да увечных привезли. А князя так вовсе нет. Уж не знали, чего и думать!
– У холопов спросить трудно было?
– Дык, спрашивали. Ан у княгини на душе все равно тревожно. Как ее супруг венчанный, что с ним? Здоров ли?
– Здоров, – ответил Андрей, поднимаясь по ступеням.
– Отчего же ты хромаешь, милый? – вдруг спросила Полина.
– Я не хромаю, – покачал головой князь.
– Я же вижу. На левую ногу.
– Не хромаю!
– Обожгло ему ногу в походе, – выдал господина Пахом. – Аккурат через колено.
– Андрюша! – Женщина опять кинулась к нему, но теперь Зверев смог объятий избежать.
– Ничего, до свадьбы заживет.
– Да-да, – согласилась жена. – Главное, жив вернулся. Матрена, баню вели стопить немедля. Воды наносите.
– Так горячая еще баня, матушка! Воды добавим, через час париться можно.
– Хорошо, ступай. Горлуша, свет в трапезную принесите, вина бургундского, закуску. Подкрепится князь с дороги, а там в баньку пойдет.
Русская баня особенно хороша зимой. Когда после мороза нестерпимого – да в нестерпимый жар, да пивом на камни плеснуть, да им же и горло промочить хорошенько. В снег или прорубь еще неплохо из парилки выскочить… Однако женщины таким баловством не увлекались, и перед новенькой баней не имелось ни проруби, ни сугроба: снег со двора заботливая дворня убрала. Потому пришлось князю с холопом обходиться только паром и хмельным стоячим медом.
– Сейчас бы еще и девку ядреную, чтобы спину потерла, – мечтательно произнес Пахом. – Да токмо не позволит такого княгиня. Любит тебя, издалека видно, до изумления. Девки никак не подпустит.
В этот миг открылась дверь, и в парную вошла в одной рубашке Полина. Холоп, издав нездоровый утробный звук, скакнул на верхний полок и вытянулся вдоль стены. Женщина опустилась перед мужем на колени, провела рукой по его правой ноге, рассматривая покрытый розовой кожей шрам.
– Бедный ты мой… – Она наклонилась, поцеловала зажившую рану чуть выше колена, ниже, потом поднялась: – Извини. – И вышла из парной.
– И почему я тогда не женился? – сглотнул наверху Пахом. – Дурак, видно, был.
– Кто знает?
– А чего ты, княже, смотрел на нее так, словно она отравить тебя хочет?
– Типун тебе на язык! Полина на такое не способна.
– А я и не сказывал, что…
– Слезай, – оборвал его князь. – Хватит мыться. Надоело.
В трапезной уже был накрыт стол с горячим: полностью запеченный кабанчик примерно с полпуда весом, два лебедя в лотках, рыба, пироги. Пять канделябров заливали светом всю залу, от края и до края. Однако едоков за столом сидело всего трое: Пахом, Полина и сам князь. Правда, женщина ни к чему не притрагивалась. Сидела и смотрела прямо перед собой. Наконец долгую тишину разорвал ее вопрос:
– Ты вернулся навсегда, супруг мой?
– Во всяком случае, надолго, – признался Андрей.
– Значит, уделом управлять сможешь?
– Ну раз я здесь…
В трапезной опять стало тихо. Спустя несколько минут Полина снова спросила:
– Мне приходить… в опочивальню?
Зверев отложил птичью грудку. Покосился на Пахома, а потом покачал из стороны в сторону головой. Княгиня поднялась, вышла из трапезной.
– Ну я в людскую пойду, княже. – Холоп торопливо допил из кубка вино. – Устал чего-то. И это… хмель пошел.
Андрей посидел еще с минуту, глядя на кубок и блюдо с лебедиными костями, и понял, что больше не хочет ничего. Совсем ничего.
– В этом доме мне кусок в горло не лезет, – передернул он плечами. – Довела.
В спальне горел свет. Два рожка: один возле двери, еще один на сундуке у его изголовья. Стянув с себя рубаху, князь прошелся по тихой пустой комнате и вдруг заметил под кроватью, с женской стороны, какую-то крынку. Присел, приоткрыл крышку. Тут же в нос ударил аромат черемухи. Запаренные листья! С лета, видать, про запас приготовлены.
Теперь Андрей понял, почему от жены всегда пахло черемухой: она натиралась каждый раз, прежде чем лечь рядом. Сегодня, видать, тоже надеялась в одной постели оказаться. Соблазнить его этим запахом, заманить в теплоту мягкой перины, под небесного цвета балдахин, под пухлое горячее одеяло. Придумывала, старалась… И зачем она все это делает? Ведь больше между ними ничего не будет…
Ковер на полу забавный. Два лебедя, и каждый голову другому на спину положил.
Он решительно прошел к одной свече, потушил. Потом к другой, сжал язычок огня пальцами и влез под одеяло. Повел носом. Нет, черемухой не пахло. Здесь она еще ни разу к этим листьям не прикоснулась. Без него…
Утром на сундуке у изголовья стоял букет с желтыми бессмертниками.
– Да уж, не лето, – потянулся он. – Живых ты нынче не найдешь.
Он поднялся, натянул порты, рубаху, накинул заботливо оставленную рядом с одеждой войлочную душегрейку. Пробежался по дому туда, куда даже король ходит пешком, потом выскочил на улицу, растер снегом руки, лицо. Увидел Пахома, неспешно чистящего Аргамаку шерсть.
– Ну что, дядька, сражаться будем? На рогатинах, на мечах?
Холоп отрицательно покачал головой.
– Ты чего? Не выспался? И вообще чего это дом такой тихий? Опять все в церковь ушли?
– Княгиня ушла. В монастырь.
– Ты чего говоришь, Пахом? Какой монастырь?
– В скит на Валааме. По льду с рассветом уехали. И дворня многая с ней подалась.
– Подожди, а как же это… Там… душегрейка, цветы… – От неожиданного известия все в голове князя перемешалось. – Там, на сундуке… Прощалась, что ли?
– Не ведаю, – развел руками Пахом. – Собирались, видел, в сани грузились. Ты теперь здесь, за хозяйство не страшно. Приказчика надобно искать толкового. Без него никак.
– Подожди, – замахал руками Зверев. – Не понимаю все равно: какой монастырь, какой приказчик?
– Все, Андрей Васильевич, – вздохнул холоп. – Будешь ты теперь возвертаться в холодный дом. Ждать тебя больше некому, бояться за тебя – тоже. Зайдешь – а там пусто. Токмо домовой да эхо.
– Пусто… – повторил князь, и до него наконец начало доходить, что именно изменилось в его жизни.
Полина ушла в монастырь. Больше он ее уже никогда не увидит. Совсем. Не нужно никого ругать, никого бить, никого пороть. Она ушла сама. Больше ее не будет. Как умерла. Навсегда.
Он прошел по расчищенному от снега двору, остановился на краю склона. Заводь, скованная льдом, спала, спал зачем-то привязанный к причалу ушкуй. Тот самый, на котором вез их сюда, молодых, только повенчанных, князь Друцкий. Они тогда вообще ни разу из каюты не вышли. А Полине так понравилось, что она никуда не захотела уходить, пожелала жить на ушкуе. Маленький носик, голубые глаза. И по ночам от нее всегда пахло черемухой…
Андрей тряхнул головой, отвернулся: все, больше он ее уже не увидит. Никогда.
– Пахом, хоть кто-нибудь тут остался? Завтрак у нас будет?
– В трапезной накрыто. Княгиня велела приготовить.
Зверев кивнул, вернулся в дом, прошел в спальню. Скинул душегрейку, надел теплую, подбитую горностаем ферязь с рукавами, опоясался саблей. Остановился перед букетом. Бессмертники. Их менять не нужно. Они могут стоять тут вечно. Интересно, расставаясь с ним сегодня, она пыталась провести над его лицом ладонью? Поцеловать на прощание? Ведь они расставались навсегда.
– Даже не разбудила. Ни слова, ни намека.
Он спустился в гулкую трапезную, сел на кресло, откинул сложенное вдвое одеяло. Под ним, зажатая между двумя блюдами, лежала румяная, еще горячая курица. Точно такая…
– Черт!
Нет, это было не так. Все началось не с ножки. Андрей хотел невесту угостить, но сообразил, что руки тогда будут жирные, повернулся к Полине, схватил вуаль, под которой ее прятали до самого конца, и решительно сорвал. Девушка пискнула, закрыла лицо руками. А когда Зверев, взяв за запястья, развел их в стороны – опустила голову. Ему пришлось силой поднять ее подбородок, и только тогда он впервые увидел ее острый подбородок, пухлые и румяные, как наливные яблоки, щеки, крохотный носик, глаза, подведенные углем брови, темные, почти черные, волосы. Тогда он увидел ее в первый раз, а вчера – в последний. Тогда он прикоснулся к ней впервые. Последний же раз…
– Какая сволочь принесла сюда эту… – Он швырнул курицу в дверь, и та отворилась. Видно, Полина не подумала, что створка должна быть тяжелой и прочной. И напрасно сделала эту трапезную такой большой. И зря делала комнаты для детей.
Двери, стены, половицы, комнаты, постели, сундуки, пологи, столы, коврики – здесь все прошло через ее мысли, через ее желания, через ее руки. Этот дом походил на западню: куда ни посмотри, сразу вспоминаешь про нее. Окна, ручки дверей, скамьи, его кресло. Его удобное мягкое кресло. Но ее здесь больше уже не будет. Никогда. И это хорошо. Все закончено. Навсегда.
– Проклятие!
Князь быстрым шагом вышел из трапезной, выскочил на улицу, снова отер лицо снегом. Напротив, через залив, стоял мельничное колесо… Которое тоже строила она. По его идее, по его мыслям. Полина всегда понимала его мысли и желания. И старалась их воплотить. Даже сегодня: он хотел, чтобы она ушла в монастырь – и она ушла.
Навсегда.
Возле ушкуя две вороны уселись на печь. Ту самую, что княгиня соорудила на причале. Чтобы жить в их общей каюте, а готовить на берегу.
– Черт! – Андрей отвернулся. – Пахом, ты чего чудишь? Зачем коня оседлал? Тебе приказывали? Почто своевольничаешь?!
– Мало ли? – пожал плечами дядька.
Князь прошел мимо, поднялся на крыльцо. Балясины резные…
Зачем она так старалась? Для кого? Для него, для себя, для детей? Красивые, конечно. Но ведь она их больше не увидит. И они ее не увидят. И он ее больше не увидит.
Никогда.
– Да будьте вы все прокляты!
Князь подскочил к Аргамаку, отпихнул холопа в сторону и взметнулся в седло. Тут же дал шпоры – лихой жеребец сорвался с места, птицей слетел вниз, на лед заводи, понесся вниз по Вьюну, раскидывая нетронутый снег, и через считанные минуты вырвался на бескрайний ладожский простор. Андрей принял чуть вправо, продолжая мчаться галопом, во весь опор. Валаам лежал от его удела чуть севернее, и промахнуться он никак не мог. Действительно, через полчаса Зверев встретил санный след, повернул по нему, а еще через полчаса различил впереди несколько темных точек.
– Давай, давай, мальчик, не подведи. Давай!
Широкие розвальни тащились по льду со скоростью черепахи, а потому всего за четверть часа князь легко обогнал всю кавалькаду и спрыгнул на лед возле первых саней, рванул вместо замотанной в платки бабы обледеневшие вожжи:
– Стой! Стой, приехали!
Он перебрался на сани, отдернул медвежий полог, раскрыл высокий ворот бобровой шубы.
– Ты куда собралась, Полина? Зачем? Не нужно.
– Я больше не твоя. – Глаза ее были красные, маленький носик распух. – Я ухожу. В монастырь. Матрена, поезжай!
– Нет. Не пущу! Ты моя жена. Я тебя не отпускаю.
– Не имеешь права. Против Божьей воли твоей нет. Поезжай!
– Стой! Нет. Не вздумай. Ты моя жена, моя княгиня. Ты княгиня Сакульская! Ты должна.
– А я не хочу! – неожиданно закричала тонким голосом женщина. – Не хочу быть княгиней! Я любимой быть хочу! Хочу ласки! Хочу желанной быть! Хочу, чтобы ко мне бежали, ко мне скакали, меня желали, ждали, любили, искали, хочу, хочу, хочу… – Она закрыла лицо ладонями, плечи задрожали. – Я… Я… Ты меня не любишь. Не буду без этого. Не буду. Матрена, езжай!
– Не смей! – Князь повернулся, поймал возничую за шиворот и стряхнул с облучка.
– Поехали!
– Стой! Стой, Полина. Я… – Он взял ее руки и отвел от лица, как сделал это когда-то в день свадьбы. – Я не могу без тебя, Полина. Не могу. Не получается. Не уходи от меня, пожалуйста. С тобой – не знаю. Но без тебя… Как сердца кусочек из груди вынули. Не хватает. Не бьется сердце. Никак.
Он поднял голову, обвел шальным взглядом столпившуюся вокруг дворню:
– Что вам тут надо?! Чего вылупились?! Вот отсюда! Все вон! Убирайтесь! – И снова наклонился к жене. – Останься со мной. Не знаю, как сказать… Нет, знаю. Знаю. Я люблю тебя, Полина. Люблю. Ты моя. Не отдам тебя ни Богу, ни дьяволу. Никогда. Моя и только моя.
Он крепко обнял утонувшую в шубе женщину, начал целовать ее лобик, ее глаза, брови, на этот раз, к счастью, ничем не подведенные, ее соленый нос.
– Ты… – всхлипнула она. – Ты ко мне… Ты меня…
– Только тебя, моя хорошая. Душа моя. Я без души жить смогу, а без тебя нет.
– По… По-настоящему…
– Полина… – Он расстегнул на шубе крючки и теперь мог целовать уже ее подбородок, шею. – Господи, как я по тебе соскучился!
– Любимый мой, – наконец ответила женщина и запустила обе руки ему в волосы. – Не отпущу. Никогда не отпущу.
– Совсем? – Он попытался выпрямиться, но княгиня и вправду повисла на нем всем весом. Он чуть сдвинулся, опуская ее на дровни, потом нащупал полог и рванул к себе, накрываясь с головой. – Не отпускай. Я согласен.
– Душно.
– Подожди, без шубы будет легче.
– Все равно душно.
– И без рубашки.
– Душно.
– Отчего?
– Да сними же ты пояс, царапается! Душно. От ферязи душно. Андрей… Господи, как же я по тебе соскучилась! Зачем ты так?
– Забудь. Тогда ты была… Теперь ты будешь… Забудь, Полина. Я люблю тебя. Разве я тебе не говорил? Я тебя люблю…
Они выглянули из-под полога уже перед полуднем. Андрей опустил шкуру до середины груди, обвел шальным взглядом сверкающий ладожский простор.
– Вот, черт!
– Не богохульствуй.
– Да ты сама посмотри.
– Чего? – Княгиня высунула разлохмаченную голову.
– Никого нет. Вообще!
– Конечно, – засмеялась она. – Ты же сам их прогнал!
– А они ушли. Вот идиоты!
– Перестань ругаться!
– Да? Сейчас мне придется вылезти, связать все сани в обоз и самому вести их в княжество.
– Но я не хочу, чтобы ты уходил!
– Лошади замерзнут. Мне их жалко. Нужно отвести в конюшню. Придется вылезать.
– Вот черт! Какие идиоты!
– Что ты сказала, родная?
– Я люблю тебя, Андрей, супруг мой. Какая я счастливая!
– Пожалуй, я этого не заслужил, но я тоже чертовски счастлив.
– Перестань богохульствовать!
– Я пытаюсь, любимая. Не получается.
– Не уходи!
– Оставайся здесь. Я сейчас увяжу все сани, развернусь, немного проеду, а потом заберусь к тебе.
Супруги вернулись в имение только поздно вечером. Князь оставил обоз на льду заводи, поднялся наверх, ведя в объятиях завернутую в медвежий полог жену.
– Кто готовил курицу с утра? – громко спросил он.
– Я, – отозвалась одна из женщин.
– Две штуки к нам в опочивальню принеси. Когда готовы будут. И до второго пришествия нас больше не беспокоить!
Чета Сакульских заснула только поздним утром, решив на семейном совете не выбираться из постели до самой весны. Но уже через два часа к ним в спальню ворвался Пахом:
– Княже! Андрей Васильевич! Там! Там!..
Зверев наскоро оделся, вышел из дома. Перед крыльцом стоял незнакомый ему боярин в сопровождении двух десятков облаченных в панцирные кольчуги ратников.
– Князь Андрей, урожденный боярин Лисьин?
– Это я, – оперся на перила молодой человек.
– По приказу государя нашего, Иоанна Васильевича, я должен доставить тебя в Москву, в Разбойный приказ для дознания. И коли ты воле царской не подчинишься, сделать это силой.
– Не-е-ет!!! – Полина взвыла, кинулась мужу на грудь. – Не пущу, нет!
– Все хорошо, милая, все хорошо, – обнял ее Андрей. – Не беспокойся, милая. На мне грехов нет.
– Оружие оставь здесь, княже, – предупредил боярин, – и мне не придется его забирать.
– Пахом, принеси мою епанчу и меховые штаны. А ты, Полина, сделай милость, поставь от меня свечу святым Петру и Февронье. После того счастья, что я пережил с тобой, умирать уже не страшно.
– Поторопись, княже!
– Да иду я, иду. Коня своего брать али государь обеспечит?
– Не беспокойся, довезем.
Царская стража неслась с задержанным даже не с заводными – на перекладных, по почтовому Новгородскому тракту, и таким образом одолела весь путь всего за шесть дней. Однако доставлен он был не в поруб, а на двор к дьяку Земского приказа Ивану Кошкину.
– Поручился я за тебя, друг мой, – предупредил боярин. – Но и ты уж не дури. Завтра со мною во дворец отправишься, там государь суд свой и свершит.
На этот раз Иоанн встретил князя Сакульского в похожей на тюрьму Грановитой палате, в просторной горнице, где со стены взирали на провинившегося добрых два десятка нарисованных на штукатурке князей. Здесь же были и воевода князь Петр Шаховской, и боярин Кошкин, и еще несколько думных бояр в тяжелых шубах и с могучими посохами, которыми при нужде и голову несложно расколоть. Государь прохаживался перед своим, вынесенным на три ступени вверх, креслом и нервно перебирал четки.
– Дело наше простое и ясное, князь Андрей Васильевич. Дело о смертоубийстве, о душегубстве, колдовским образом сотворенном. Однако же прежде чем судьбу твою решить, желаю оправдания твои узнать. Зачем ты сие сотворил, зачем лгал, прелюбодействовал? Грешил зачем пред ликом Божьим?
– А не могу ли я сперва узнать, в чем дело? – скромно спросил Зверев.
– А то ты не знаешь! – стукнул посохом об пол князь Шаховской. – Вот смотри. Узнаешь? – Он протянул к Андрею плоскую серебряную фляжечку. – Твоя-а? А, твоя-а? Давно, давно мне люди сказывают, что за моей спиной вы с Людмилкой вытворяете, а ныне уж и до душегубства сговорились!
– О чем это он, государь? – перевел взгляд на Иоанна князь.
– А ты, стало быть, ни о чем не ведаешь? – взмахнул четками царь. – Хорошо, я расскажу. Ведомо стало одному из холопов княжеских, что кто-то к княгине Людмиле тайно ходит. Стал он следить за ней внимательно, и как снова личность подозрительная явилась, разговор тайный он за дверью и послушал. Про то услышал он, что сговорились двое лиходеев князя Шаховского отравить. Был он с тех пор настороже, а как посыльная яд принесла, обо всем князя упредил. По повелению Петра Ильича повязали слуги княжеские и слугу преданного княгини, что яд должен был влить, и ведьму, сводню старую. Признались оба под пыткою во всем до конца, а злодея, яд сварившего, Ксения назвала с радостью. Знаешь, на кого указала? На тебя!
– Под пыткой? – хмыкнул Андрей. – Под пыткой они хоть в убийстве Гостомысла признаются. Эка невидаль!
– Не все под пыткой речи свои вели. Княже, холоп твой где?
– Вон, в углу хоронится, – указал на седого низкого мужчину в суконном кафтане князь Шаховской. – Иди сюда.
– Слышал я все, – низко кланяясь, засеменил к хозяину холоп. – Отравить они воеводу сговаривались. Страшно отравить.
– Так твое это зелье, князь? – повторил свой вопрос князь Шаховской. – Твоя фляга?
– А вы ее не открывали, не трогали?
– Что же мы, обезумели, смерти искать?
– Как же отравить тебя нужно было, Петр Ильич? В ухо накапать? Ноги ядом растереть?
– В вино, сказывали, подмешать нужно.
– Вино во дворце есть, государь?
– Кто-нибудь, – повысил голос царь, – принесите кубок и кувшин вина.
– Ты точно его не трогал, князь?
– Нет.
– Что же, тогда тебе нужно кое-что увидеть…
Зверев взял заботливо поднесенный царским холопом кувшин, налил в кубок вина. Потом забрал свою фляжку, откупорил и вылил все содержимое в розовую, пахнущую карамелью, жидкость. Размешал и не спеша выпил. Плеснул еще немного, выпил опять.
– Есть у многих людей такое заболевание, бояре. Это когда кишка из задницы вываливается. Знаете, какой его первый признак? – Андрей остановился возле воеводского седого холопа и вдруг со всей силы рявкнул ему в ухо: – Глухота!!!
Бедолага шарахнулся назад, ударился спиной о стену и кинулся бежать.
– Так, что еще? – Андрей поставил кубок на пол, осторожно налил вино в тонкое горлышко фляжки, несколько раз встряхнул и опрокинул себе в рот. – Все? Я употребил все до капли? А что вы на меня так смотрите? Ждете, когда умру? Сильно вас разочарую. Ждать придется еще лет семьдесят. Петр Ильич! Князь! Ты последнее время кашлять стал сильно! Супруга твоя здоровьем твоим обеспокоилась. На меня через старуху юродивую вышла, эликсира просила целебного. Так вот. Во фляге был не яд. Это было снадобье от чахотки!
На несколько мгновений в палате повисла тишина. Потом царь вскинул руки и звонко засмеялся:
– Я же сказывал тебе, Петр Ильич! Сказывал! Ну не может князь Андрей Васильевич подлости такой совершить! Не может! Я людей с первого взгляда разгадываю. Князь Сакульский – человек честный, от начала и до конца. Эх ты, Петр Ильич! Как ты его… Прилюдно! И супругу свою заподозрил! Нехорошо.
– Да, видать, стар стал… – Воевода Шаховской подошел к Андрею. – Ты на меня зла не держи, княже. Всякое в мои годы мерещится. А коли с пристрастием спросить, то, ты прав, всякого иной раз услышать можно… Андрей Васильевич, а чего это у тебя руки так трясутся?
– Да тоже… Как мыслишь, воевода, что должен был думать я перед судилищем таким?
– Уж прости, прости. Нашли истину. Невинных наказывать не стали.
– Не знаю…
– Ты о чем, Андрей Васильевич?
– Учитель у меня был. Предупреждал часто: зло, другим людям причиненное, к тебе троекратно вернется.
– Но ведь ты не причинил зла, князь? – подошел ближе Иоанн.
– Вот именно, государь. Вот именно.
– Пойдем со мною, Андрей Васильевич, – попытался обнять Зверева князь Шаховской. – Дабы обид меж нами не осталось, посидим вместе за чаркою, попируем, о делах былых и будущих поговорим.
– Не могу, князь. Жена у меня дома. Любимая. Меня из постели прямо под стражу загребли. Что она сейчас думает? Изведется ведь вся.
– А, Петр Ильич? – усмехнулся Иоанн. – Ты видишь, к кому его мысли во первую очередь обращены. Не к чужой супружнице – к своей. Иван Юрьевич, боярин, отправь друга своего домой на почтовых. За казенный счет. Супруге своей от меня кланяйся, Андрей Васильевич. Поправляйся. Но и о том, что на весну задумал, тоже не забывай. Дело это оставляю на тебе.
