ПЯТЬ
Думаю, что я умираю.
Я уже долго лежу здесь. Иногда я прихожу в сознание, но не часто. Двигаться я совсем не могу.
Я хотел перерезать артерию на запястье, чтобы умереть, но теперь я даже этого не могу сделать, да и незачем. Пальцы мои онемели. Я не могу двигаться, и я больше не чувствую холода. Свет и тепло пульсируют и слабеют, понемножку слабеют с каждым разом. Думаю, это приближение смерти. Я знаю, что это так.
Надо мной повис вертолет. Опоздали. Он растет, но я проваливаюсь в небытие быстрее, чем вертолет опускается в эту расщелину между горными пиками. Они нашли меня, но слишком поздно.
Жизнь и смерть не имеют значения.
Мои мысли затягивает в черный водоворот. Меня затянет на глубину в одиночестве, и это будет конец.
Есть одна вещь, одна мысль, о которой я не могу перестать думать. Весьма странная мысль для человека, который умирает.
Шалтай-Болтай сидел на стене.
Это была мысль Джефа Коуди, не так ли?
Если б только я мог думать о Джефе Коуди, возможно, я…
Теперь слишком поздно.
Коуди и операция «Апокалипсис», там, в Пещерах… вспоминаю… вспоминаю..
…умираю в одиночестве…
Шалтай-Болтай
И сказал Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лице Мое; ибо земля наполнилась от них злодеяниями…
Джеф Коуди стоял под каменным сводом, сцепив руки за спиной. Он пытался прочитать мысли электронно-вычислительной машины, стараясь, чтобы не были прочитаны его собственные мысли со всей их ожесточенностью. Всеми возможными барьерами и экранами он окружил свое отчаяние, настойчиво подавляя ту мысль, с которой он сам боялся столкнуться лицом к лицу. Он загнал ее вниз, пытаясь утопить под поверхностной сумятицей своего разума. На широком, спокойном, зеркальном лбу компьютера мигали огоньки и их отблески. Где-то внутри вычислительной машины находилась тонкая кристальная пластинка, с помощью которой можно уничтожить всю человеческую популяцию на планете. Не жизнь Джефа Коуди, и не жизнь его народа. Нет. Жизнь всех обычных людей, нетелепатов. И ответственность за кристалл лежала на одном человеке — на Джефе Коуди.
Позади него Элленби переступал с ноги на ногу; на блестящей поверхности центральной панели электронно-вычислительной машины виднелось его расплывчатое отражение. Коуди заговорил, не оборачиваясь:
«Но если с индуктором вышла неудача, нам придется…» — Его мысли, словно тучей, заволокло образом смерти, умирания.
Он произнес это не вслух. Элленби сразу же прервал его; он тоже не говорил вслух — его мысль врезалась в мысль Коуди, остановив ее прежде, чем образ разрушения успел целиком оформиться в разуме Коуди.
«Нет. Произошла очередная осечка. Мы попробуем снова. Мы будем продолжать работу. Надеюсь, нам никогда не придется применить… это». — Его мозг нарисовал тонкий кристалл, спрятанный в машине, пластину, заключающую в себе смерть большей части человеческой расы.
«Как ни назови, это просто неудача, — прозвучали слова Коуди в тишине его разума. — Цель слишком высоко. Никто не знает, что делает человека телепатом. Никому никогда не удастся пробудить телепатию механическим путем. Индуктор никогда не сработает. Ты это знаешь».
«Я этого не знаю, — ответил спокойной мыслью Элленби. — Думаю, что это возможна Джеф, это сказывается сильное перенапряжение».
Коуди коротко расемеялся.
«Мериам оставался на этой работе три месяца, — сказал он. — Брустер выдержал дольше всех — восемь месяцев. У меня идет шестой месяц. В чем же дело? Боишься, что я все брошу, как Брустер?»
«Нет, — сказал Элленби. — Но…»
«Ладно, — раздраженно прервал его Коуди. — Забудь об этом». — Он ощутил, как мысли Элленби касаются его мозга быстрыми и легкими, беспокойными движениями. Элленби был психологом. И Коуди, само собой, побаивался его. В настоящий момент ему не хотелось возбуждать излишнее внимание к себе опытного специалиста. Под его мыслями, находящимися на поверхности, пряталось нечто, внушающее ужас и тем не менее влекущее, и он не желал, чтобы об этом кто-то знал. Усилием воли он вызвал приятные мерцающие мысленные образы, чтобы отгородиться ими, как дымовой завесой, от прощупывания Элленби. Сосны, купающиеся в теплом дожде, — в четверти мили над их головами, над известняковым небосводом. Тишина и покой чистого неба, нарушаемые лишь жужжанием вертолета и свистом рассекающих воздух лопастей. Лицо жены, ее нежный смех в минуты хорошего настроения.
Он почувствовал, как беспокойство Элленби улеглось, услышал, как тот переступил с ноги на ногу, но не обернулся.
«В таком случае я ухожу, — мысленно сообщил Элленби. — Я просто хотел видеть тебя после сообщения о том, что мы снова зашли в тупик. Все в порядке, Джеф?»
«Отлично, — ответил Коуди. — Не буду тебя задерживать».
Элленби вышел.
Коуди прислушивался к удаляющемуся звуку шагов, потом услышал, как закрылась дверь и щелкнул замок. Он остался один — в физическом смысле, хотя в пещере в непрерывном движении находился изменчивый узор переплетенных между собой мыслей телепатов, касающихся его мозга и устремляющихся дальше. Даже Элленби, уходя, послал назад смутное ощущение беспокойства. Поэтому Коуди оставил на поверхности сознания образы соснового леса, и безоблачного неба, и смеющейся женщины. Не поворачивая головы, он покосился в сторону, и на краю рабочего стола, до которого он мог дотянуться рукой, увидел ту вещь, мысль о которой не допускал в свой разум вплоть до этой минуты. За ним следило слишком много других разумов.
Он смотрел на нож с массивным, узким лезвием и острым концом, забытый каким-то рассеянным работником, и думал о человеке, который был на этой должности до него, и о том, как Брустер оставил ее через восемь месяцев. Брустер воспользовался револьвером. Но и нож тоже годится. За ключицей, у шеи, есть такое место… стоит всадить в него нож, сознание, словно задутая свеча, угаснет почти мгновенно. Когда ноша, взваленная на плечи, оказывается слишком тяжелой, непосильной — как у Мериама, и у Брустера… И у него, Джефа Коуди.
В окружающем его пространстве, словно взгляды невидимых глаз, кружились мысли обеспокоенных телепатов. По пещере пробегала незримая рябь паники. Где-то что-то было не в порядке. Однако Коуди умело контролировал свои внешние мысли. До этого момента он не позволял себе по-настоящему увидеть нож, по-настоящему отчетливо подумать о том месте за ключицей.
Теперь же он глубоко вздохнул и, с чувством огромного облегчения, дал своей мысли ярко и ясно сверкнуть в сознании. Его не смогут остановить. Поблизости нет никого, кто бы мог сделать это. Он был свободен.
— Итак, индуктор работать не хочет, — произнес он вслух. — Так что стимулировать развитие телепатии в человеческом мозге невозможно. Но зато есть способ избавиться от телепатии!
Он сделал шаг, и нож оказался у него в руке. Двумя пальцами Коуди нащупал ключичный гребень, определяя место, куда вонзить нож.
«Пусть ничего не выходит с индуктором, — подумал он. — Пусть начинается погром. Пусть вымрет раса. Пусть наступит конец света. Меня это теперь не касается!»
Много поколений назад эту проблему создал Взрыв, путем мутации породивший подвид телепатов. Было время, когда лыски надеялись, что евгеника сможет справиться с этой проблемой. Но теперь надежда угасла. Слишком мало было времени.
Хотя носителем телепатической функции был доминантный ген, лысок было слишком мало. При наличии времени и при достаточном количестве смешанных браков все люди земли могли бы стать телепатами. Но времени прошло слишком мало. Единственным решением к настоящему моменту было создание механического устройства, индуктора, пробуждающего телепатические способности в нетелепате.
Теоретически это было возможно. Умы всех величайших ученых мира были открыты для лысок. И здесь, в пещерах, проблема могла бы быть разрешена электронным компьютером, если предоставить ему все необходимые данные. Но машина не смогла разрешить проблему, поскольку данных было недостаточно, несмотря на огромное количество бесценных знаний, позаимствованных из сотен блестящих, пытливых умов нелысок.
И все же, выход был в этом. Если бы любой мужчина и любая женщина в мире могли стать телепатами, просто нося компактное механическое приспособление, чудо могло бы произойти, рухнули бы все преграды. Исчезли бы страх и ненависть к лыскам, испытываемые нетелепатами, — не сразу, но они понемногу растворились бы в огромном океане взаимодействующих разумов. Исчезли бы стены, исчезло бы различие и вместе с ними — ужас, с которым лыски ждали приближение погрома.
Однако такой индуктор по-прежнему оставался всего лишь теорией. Электронно-вычислительная машина пока не решила проблемы — если вообще сможет ее когда-нибудь решить. Вместо ответа, которого ждали, машина неожиданно выдала холодно-механическое и ужасающе логичное решение, заявив, что проблема может быть разрешена уничтожением всех людей-нетелепатов. Каким образом? Он порылся в своей богатой памяти и нашел…
Операция «Апокалипсис».
Существовал вирус, который посредством определенных раздражителей мог быть видоизменен и превращен в вариант, переносимый по воздуху и быстро размножающийся. Он разрушал нервную ткань человека. И лишь на один вид нервной ткани он не оказывал вредного воздействия.
Телепаты обладали к видоизмененному вирусу врожденным иммунитетом.
Никто из лысок не знал, что это за вирус и каков механизм мутации. Это было известно лишь машине, а нечеловеческий мозг электронного устройства нельзя прощупать. Где-то в огромной машине находился крошечный кристалл титаната бария, содержащий ряд застывших энергоэлементов в двоично-цифровом коде. И этот код хранил секрет смертоносного вируса.
Если бы Коуди сделал три шага вперед и сел в мягкое кресло оператора перед приборной панелью, и нажал определенную кнопку, контрольное устройство проверило бы электронное строение его мозга и идентифицировало бы его так же непогрешимо, как отпечатки пальцев. Только один человек на свете удовлетворял сейчас этим условиям, заложенным в беззвучном вопросе контрольного устройства.
Затем на приборной панели загорелась бы лампочка, а под ней был бы номер, и, видя этот номер, Коуди мог бы заставить машину открыть свой секрет. До Коуди эта тяжелейшая ноша лежала на плечах Брустера. А до Брустера ее нес Мериам. И после Коуди еще кто-то взвалит на себя невыносимую тяжесть ответственности за принятие решения о том, сказать или нет: Конец всякой плоти пришел пред лице Мое… и вот, я истреблю их с земли.
Удар протестующих разумов своим напором проломил защитную броню, которой Коуди, взяв в руку нож, защитил собственное сознание. По всей пещере, живущей напряженной жизнью, телепаты побросали все дела и направили свои сильные, настойчивые мысли к заблокированному центру, какой представлял собой сейчас Коуди.
Воздействие было ошеломляющим. Он никогда не испытывал воздействия такой силы. Он не собирался сдаваться, но давление их протеста было ощутимо почти физически. Коуди чуть не пошатнулся, как под неимоверной тяжестью. Он услышал даже мысль, пришедшую с поверхности земли, почувствовал ее резкий толчок. На четверть мили выше известнякового небосвода, над скалами и почвой, пронизанной тянущимися вниз корнями сосен, охотник в поношенной одежде из оленьих шкур остановился среди деревьев и, потрясенный, мысленно выразил полный сочувствия протест. Его мысль дошла до Коуди сквозь разделяющую их каменную толщу и была усыпана маленькими, сверкающими, бездумными мыслями роющих норы зверьков, живущих в верхнем слое земли.
Кто-то из вертолета, парящего высоко в жарком голубом небе, установил контакт с подземной группой, слабый из-за отдаленности, но такой же моментальный, как у человека в соседней с Коуди пещере, за запертой дверью…
«Нет, нет, — звучали в его мозгу голоса, — ты не можешь этого сделать! Ты — все мы. Ты не можешь! Ты — все мы!»
Он знал, что это так в самом деле. Выход был близко, похожий на глубокий, темный колодец, и головокружение затягивало его туда; но он знал, что, убивая себя, он — пусть косвенно — убивает всех людей своей расы. Конечно, телепаты не умрут в буквальном смысле слова. Но каждый раз, когда умирает какой-либо телепат, все остальные в пределах досягаемости мозговых излучений чувствуют, как темнота затягивает угасший разум, и их разумы тоже теряют часть своей энергии.
Все произошло очень быстро; Коуди еще ощупывал двумя пальцами свою ключицу, нож еще не был крепко сжат у него в кулаке, когда на него накатила волна мучительного протеста сотни объединившихся, взаимосвязанных, говорящих от имени всех лысок разумов. Он мог выдержать борьбу с ними достаточно долго. Задуманное им заняло бы одну секунду. Дверь была заперта, а сейчас только физическая сила, как он думал, могла его остановить.
И вдруг, находясь под этим настойчивым нажимом мыслей, он почувствовал беспокойство: разум Элленби не звучал вместе с остальными. Почему?
Теперь нож был твердо зажат в его руке. Он знал, куда нанести удар, и слегка раздвинул пальцы, освобождая место для ножа. Чувствовал ли Брустер то же, что и он, когда шесть месяцев назад, стоя здесь, решил сбросить с себя невыносимое бремя решения? Трудно ли было спустить курок? Или легко, как поднять нож и…
Взрыв ослепительного белого света вспыхнул в центре его мозга, словно падающая звезда врезалась в саму структуру его разума и разлетелась осколками. В последнюю долю секунды перед потерей сознания Коуди подумал, что он нанес себе смертельный удар и что так воспринимается смерть самим умирающим.
И тут же понял, что источником взрыва был мощный, направленный сокрушительный удар, нанесенный мозгом Элленби. Коуди почувствовал, как выскользнул из его руки нож, как подогнулись у него колени, а потом он долго, бесконечно долго не испытывал никаких ощущений.
Когда он снова пришел в себя, Элленби стоял рядом с ним на коленях; блестящая поверхность электронно-вычислительной машины отражала свет под непривычным углом: окружающее воспринималось так, как мог бы видеть ребенок с высоты своего маленького роста. Дверь была настежь распахнута. Все казалось странным.
«Все в порядке, Джеф?» — спросил Элленби.
Коуди поднял на него глаза и почувствовал, как затаенное и не нашедшее выхода напряжение, закипая, прорывается наружу во вспышке гнева, настолько сильной, что окружившие его сочувствующие разумы других телепатов отпрянули, как от огня.
«Извини, — сказал Элленби. — Я только два раза в жизни делал это прежде. Я был вынужден, Джеф».
Коуди сбросил его руку со своего плеча. Хмурясь, он подтянул ноги и попытался встать. Комната, качаясь, поплыла перед ним.
«Кто-то должен быть на этом месте, — сказал Элленби. — Шансы были равны у всех, Джеф. Это несправедливо по отношению к тебе, и Брустеру, и Мериаму, и другим, но…»
Яростным движением Коуди прервал его мысль.
«Хорошо, — согласился Элленби. — Но не убивай себя, Джеф. Убей кого-нибудь другого. Убей Джаспера Хорна».
Мозг Коуди испытал не сильное, но жгучее потрясение. Он стоял неподвижно; прекратилась даже суматоха в голове; неожиданно новая мысль сверкнула в центре сознания.
Убей Джаспера Хорна.
О, Элленби был умным человеком. Теперь он смотрел на Коуди и улыбался, его круглое, румяное лицо еще было напряжено, но уже начинало вновь обретать свое счастливое выражение.
«Чувствуешь себя лучше? Действие, вот что тебе нужно, Джеф, — действие, направленная деятельность. Все, что ты мог делать в течение месяцев, — это ждать и волноваться. Некоторые обязанности невозможно исполнять, если не действовать. Что ж, испробуй свой нож на Хорне, а не на себе».
В мозгу Коуди блеснул огонек сомнения.
«Да, тебя может постигнуть неудача, — сказал Элленби. — Он может убить тебя».
— Этого не будет, — произнес Коуди вслух; собственный голос показался ему незнакомым.
«Это может случиться. Тебе придется рискнуть. Прикончи его, если сможешь. Тебе хотелось именно этого, но ты не понимал этого до конца. Тебе необходимо кого-то убить. Хорн сейчас — наша важнейшая проблема. Это наш настоящий враг. Так что убей Хорна. А не себя».
Коуди молча кивнул.
«Отлично. Мы выясним, где он находится. Я подготовлю для тебя вертолет. Хочешь сперва повидать Люси?»
Легкая волна беспокойства прокатилась по сознанию Коуди. Элленби заметил ее, но не позволил своему разуму отозваться. Бесчисленные разумы других телепатов, собравшиеся вокруг них, тихонько отодвинулись, выжидая.
«Да, — сказал Коуди. — Я сперва повидаю Люси». — Он повернулся к двери пещеры.
Джаспер Хорн — и те, кого он представлял, — являлся причиной того, что лыски не могли позволить даже самим себе узнать метод проведения операции «Апокалипсис» и природу смертельного селективного вируса у компьютера. Секрет нужно было охранять от Джаспера Хорна и его товарищей-параноидов, поскольку они придерживались вполне определенных взглядов: Почему не убить всех людей? Почему нет, прежде чем они убьют нас? Почему не нанести удар первыми и не спасти самих себя?
На эти вопросы было нелегко ответить, и Джаспер Хорн изучал такую возможность с большим тщанием. Если можно было говорить о каком-либо руководителе в группе телепатов, то им, безусловно, был именно Джаспер Хорн. Как много ему было известно о пещерах, никто точно не мог сказать. Он знал, что они существуют, но не знал, где. Знал кое-что о происходящем там, несмотря на то что все лыски, живущие в пещерах, носили шлемы Немых, увеличивающие частоту. Если бы он знал, где находится индуктор, он бы — будь такая возможность — с величайшей радостью сбросил на него бомбу и наблюдал за поднимающимися клубами дыма. Безусловно, он знал и об операции «Апокалипсис», ибо делал все возможное, что бы спровоцировало лысок выпустить на волю вирус, способный уничтожить всех нетелепатов.
Коуди открыл дверь. Гостиная выглядела довольно приятно: три стены занимала широкая, мягкая тахта темного мшисто-зеленого цвета с разбросанными по ней разноцветными подушками; над нею располагались полки с книжными кассетами; струился неяркий свет. Электрический камин горел за готическим переплетением решетки, словно маленький собор, внутри которого начался пожар. Через большое окно в четвертой стене виднелись отражающиеся на улице огни гостиной Ральфа, жившего в соседней квартире, а через дорогу Коуди видел Джун и Хью Бартонов, пьющих послеобеденный коктейль перед электрокамином в своей комнате. На них было приятно смотреть.
А здесь все светлые, чистые тона и свет были окутаны тяжелыми испарениями отчаяния, которым была окрашена вся жизнь жены Коуди вот уже… Сколько это продолжалось? Ребенку было три месяца.
— Люси? — позвал он.
Никто не ответил. Но по квартире прокатилась волна еще более глубокого страдания, а в следующую секунду он услышал, как заскрипела кровать в соседней комнате. Послышался вздох. Раздался несколько невнятный голос Люси: «Джеф». На какое-то мгновение наступила тишина, и он уже повернулся, собираясь пойти на кухню, когда она снова заговорила:
— Будь добр, сходи, пожалуйста, на кухню и принеси мне еще немного виски, а?
— Сейчас, — ответил он.
«Виски ей не слишком повредит, — подумал он. — Все на пользу, что только может помочь ей пережить ближайшие несколько месяцев. Несколько месяцев?… Нет, развязка наступит гораздо скорее».
Он хорошо знал, как заставить их принять такое решение. Если начнется глобальный погром, вирус будет выпущен в мир и придет конец света. Выбора уже не будет. Когда жизнь человека зависит от убийства врага, он не колеблется. Но если враг — его брат…
В этом и заключалась разница между ними. Нормальные лыски считали людей — представителей расы нетелепатов — близкими родственниками. Для параноидов они были волосатыми неполноценными существами, заслуживающими лишь того, чтобы быть уничтоженными. Поэтому Джаспер Хорн делал все от него зависящее, чтобы накалить обстановку на поверхности земли и спровоцировать погром. Он не сомневался, что в этом случае лыски выпустят вирус, который погубит волосатых людей.
И Хорн работал в децентрализованном поствзрывном обществе, основанном на страхе, когда-то бывшем вполне реальным и обоснованным. В настоящее время никакие дальнейшие изменения не казались возможными. Общество колебалось между новым сокращением и дальнейшим расширением, и каждый человек, каждый город следил за другими. Ибо как можно кому-то верить, не зная его мыслей.
Американ-Ган и Суитуотер, Дженсенский переезд и Сантаклер, и все остальные, прямо за изгибом материка. Мужчины и женщины в городах, занимающиеся своими делами, воспитывающие детей, ухаживающие за своими садами и заботящиеся о своих магазинах и фабриках. Большинство из них было обычными людьми. Но в каждом городе жили также и лыски, воспитывающие своих детей, заботящиеся о своих магазинах. В большинстве случаев атмосфера была достаточно благожелательной. Но не всегда, далеко не всегда.
И вот уже несколько недель, как большая часть нации оказалась захлестнутой волной влажной, томительной жары, под действием которой агрессивные настроения неуклонно усиливались. Пока, если не считать отдельных дуэлей на ножах, никто не осмеливался нанести первый удар. Другие люди тоже были вооружены, и у каждого города был тайный склад оружия, где хранились атомные бомбы, и ответный удар мог быть нанесен со смертельной точностью.
В общем, настало самое что ни на есть подходящее время для погрома. Никакой банды убийц пока не было, потенциальные линчеватели еще не имели цели.
Но лыски оставались меньшинством.
Нужен был всего лишь провоцирующий фактор — и параноиды изо всех сил старались его обеспечить.
Коуди взглянул вверх, на серый каменный небосвод пещеры, и достал ключ к двери в комнату своей жены. Уже вставив ключ в замочную скважину, он задумался — на этот раз не из-за нерешительности, а представив, что, скорее всего, ожидает его внутри. Между бровей у него пролегла складка: морщины давно появились у него на лице, да так и застыли благодаря постоянному напряжению, не отпускающему всех лысок с той минуты, как они переступили порог пещер.
Каменное небо прижимало к земле и удерживало такие сложные лабиринты мыслей, отражающихся от стен, переплетающихся и сцепляющихся, напоминающих вавилонское столпотворение «Вавилонская Пещера», — мысленно усмехнулся Коуди и, решившись, повернул ключ в замке. Внутри одно вавилонское столпотворение сменится для него другим. Стены плохо укрывают от облаков застарелой, угрюмой обиды, идущих снаружи, но внутри было нечто, что ему нравилось еще меньше Однако он понимал, что не может отправиться, не повидав Люси и ребенка.
— Джеф? — послышался жалобный голос Люси.
Он отнес бутылку виски в спальню. Она лежала на спине поперек кровати, рыжеватые волосы ее были распущены, ноги в чулках упирались в стену. На щеке, ближе к уху, виднелись следы высохших слез, но ресницы сейчас не были влажными. В углу спал ребенок в коконе своих бессвязных, как у животного, мыслей. Ему снились тепло и огромная, всеобъемлющая, медленно шевелящаяся мягкость — сны, не имеющие формы, только настроение и эмоции. Его пропорциональная головка была покрыта светло-рыжим пушком волос.
Коуди посмотрел на Люси.
— Как ты себя чувствуешь? — услышал он собственный бессмысленный вопрос.
Не сделав ни малейшего движения, она скосила глаза и взглянула на него из-под полуприкрытых век — каменным, страдающим, ненавидящим взглядом. Пустой стакан стоял на столике у кровати, до которого она могла дотянуться своей безвольной, нетвердой рукой. Коуди шагнул вперед, откупорил бутылку, и в стакан потекла янтарная струя. Два дюйма, три. Она не говорила, когда хватит. Он остановился на трех и поставил бутылку.
— Тебе незачем спрашивать, как кто-то себя чувствует, — сказала Люси тусклым голосом.
— Я не читаю твоих мыслей, Люси.
— Ну, как же. — Лежа на покрывале, Люси пожала плечами.
Коуди не ответил, повернувшись опять к спящему ребенку. Но Люси села с такой стремительностью, что кровать застонала, а Коуди вздрогнул: движение было настолько внезапным, что он даже не уловил в ее мозгу намерений.
«Он не твой. Он мой. Целиком мой, такой, как я, моя раса. Никакой… — Она продолжила мысль: — Никакой примеси в его крови. Не урод. Не лыска. Красивый, нормальный, здоровый, чудесный ребенок…» — Она не произнесла этого вслух, но в этом и не было нужды. Люси остановилась было посередине мысли, но затем сознательно позволила ей течь свободно, зная, что это то же самое, что говорить вслух. Под конец она добавила бесцветным голосом:
— Надо полагать, ты и этого не слышал.
Молча он протянул ей стакан с виски.
Прошло уже пять лет с того дня, когда на Секвойю была сброшена бомба. Пять лет с тех пор, как пещерная колония видела дневной свет — возможно, последний раз в жизни. Люди, согнанные из Секвойи в пещеры, угрюмо устроились на новом месте, кто покорно, кто с обидой — в зависимости от темперамента. У них были все удобства, возможные в подземной жизни, которые могли предоставить хозяева пещер. Они были удовлетворены настолько, насколько этого могли добиться квалифицированные психологи, которые читали их мысли и узнавали их нужды чуть ли не прежде, чем они принимали конкретную форму. Но они были пленниками.
Смешанные браки появились уже через несколько месяцев после пленения. Это был один из широкомасштабных экспериментов, который мог быть проведен лишь в пещерах при таких контролируемых условиях. Отчасти он служил и для того, чтобы продемонстрировать людям добрые намерения, чтобы они не чувствовали себя такими уж пленниками.
Ни один телепат, в сущности, не стремился к браку с нетелепатом. Процент привлекательных партнеров среди нетелепатов не ниже, чем среди лысок, однако люди, не обладающие телепатическими способностями, лыскам представляются ущербными, как если бы симпатичная молодая девушка, прекрасная душой и телом, была слепой и глухонемой. Она может общаться с другими посредством какого-либо специально разработанного языка, но стена между ней и другими все равно остается почти непреодолимой.
И еще один дополнительный фактор: каждого человека, начавшего свою жизнь с прекрасной наследственностью и в благоприятном окружении, неизбежно, хотя и медленно, окутывает мрак тюремного одиночества, являющийся следствием жизненных проблем, которые обычному человеку, даже не сознающему этого, не удается разрешить. С лысками все иначе. У них всегда есть готовые прийти на помощь друзья, всегда есть разумы, на которые можно опереться в минуты кризиса и неуверенности. Постоянно действует принцип взаимоограничения и взаимозависимости, так что ни один лыска не страдает от внутренних затруднений, от тех едва заметных облаков растерянности и недоумения, которые омрачают счастье всех остальных людей. В телепатическом сознании сравнительно мало невыметенных уголков, загроможденных старым мусором сомнений и страхов, а это способствует гармонизации личности, недостижимой для нетелепата.
Безусловно, у телепата может развиться психоз — но только в том случае, когда он в течение долгого времени испытывает такой стресс, который нетелепат способен выдержать лишь очень короткое время. (Параноиды принадлежали к другой категории: наследственность играла здесь важную роль.)
Поэтому брак между лыской и нетелепатом является, в лучшем случае, браком между человеком сметливым, восприимчивым, полностью отдающим себе во всем отчет, и человеком, чьи мысли неясны и спутаны, неспособны к полноценному общению и где-то внутри, на каком-то уровне, всегда таящим скрытую, неосознанную обиду.
К настоящему времени, тем не менее, почти все достигшие брачного возраста женщины нетелепаты в пещерах успели получить свою долю ухаживания и выйти замуж за лысок. Конечно, при этом они неизбежно оказались замужем за шпионом, услужливым, но не всегда принимаемым ими психоаналитиком, и, что самое Главное, за потенциальным отцом других лысок.
Их ген был доминантным, и это означало, что дети чаще всего рождались телепатами. Только в том случае, когда супруг-лыска наряду с доминантным телепатическим геном имел и рецессивный нетелепатический ген, ребенок мог оказаться нетелепатом.
Именно это произошло с ребенком Люси и Джефа Коуди…
Ни один человек не должен был когда-либо покинуть пещеры. О пленниках не должен был узнать ни один телепат, не носящий шлема Немых, ибо, если бы о пленных стало известно в мире, давно ожидаемый погром вспыхнул бы моментально. Ни один ребенок не мог оставить пещеры, разве только в грудном возрасте, когда он был еще слишком мал, чтобы что-либо запомнить и рассказать. Но ребенок-телепат уже с рождения зачислялся в ряды лысок, охраняющих пленных. Надежда была на то, что через одно-два поколения пленники полностью смешаются с лысками или покинут пещеры в младенчестве и колония, таким образом, снова вернется к своему изначальному состоянию, когда все население составляли исключительно телепаты.
Таков был исходный план, но все усложняющиеся обстоятельства быстро сделали его устаревшим.
Люси вытерла губы тыльной стороной ладони и протянула Коуди пустой стакан. Она подождала немного, пока виски, обжигая, проникнет внутрь и затянет стенки желудка приятной, теплой пленкой.
— Выпей глоточек, — сказала она. — Это помогает.
Коуди не хотелось, но он плеснул в стакан на полдюйма виски и послушно выпил. Через некоторое время Люси коротко вздохнула и села на кровати, скрестив ноги.
— Извини, — сказала она, откинув упавшие на глаза волосы. — Это глупо.
Она положила свою загорелую руку на покрывало, ладонью вверх, он накрыл ее своей ладонью, глядя на Люси с грустной улыбкой.
— У меня дело на поверхности, — сказал он. — Мне надо идти через несколько минут.
Она бросила беззащитный взгляд на детскую кроватку в углу. Словно флаг, развернулась ее мысль, одновременно затуманенная и ставшая более ясной под действием алкоголя. Коуди чуть не поморщился от этой мысли, но он, будучи мужем нелыски, владел собой значительно лучше, чем большинство лысок, и не показал виду.
— Нет. Не за тем, — только и сказал он. — Я не возьму его, пока ты не скажешь.
Неожиданно она посмотрела на него с испугом:
— Слишком поздно?
— Нет, — поспешно ответил Коуди. — Конечно, нет. Он еще недостаточно большой, чтобы помнить все это.
Люси беспокойно пошевелилась.
— Я не хочу, чтобы он остался здесь. Ты знаешь, что не хочу. Мне и так достаточно тяжело, а если еще знать, что мой сын никогда». — Она прогнала мысли о солнечном свете, прозрачном воздухе, голубой дали. — Но не сейчас, — сказала она, спуская ноги с постели. Несколько неуверенно она встала, взглянула на ребенка невидящими глазами и в одних чулках пошла на кухню, то и дело опираясь о стену. Мысль Коуди автоматически коснулась ее мозга, но он не стал его прощупывать, а встал и пошел за ней. Она стояла у раковины, наливая в стакан воду. Пила она с жадностью; зрачки ее глаз были расширены.
— Мне надо идти, — сказал Коуди. — Не волнуйся, Люси.
— Какая-то… женщина. — Люси говорила невнятно: стакан все еще был у ее губ. — У тебя есть… кто-то. Я знаю.
— Люси…
— Кто-то твоего вида. — Она швырнула стакан в раковину; он покатился, блестя и разбрызгивая воду.
Он только беспомощно смотрел на нее, сказать ничего он не мог. Не мог объяснить, что отправляется, чтобы попытаться убить Джаспера Хорна. Не мог рассказать об операции «Апокалипсис», или об индукторе, или о страшной ответственности, которая лежит на нем. Он не мог сказать: «Если мы успеем усовершенствовать индуктор, Люси, ты будешь свободна — и ты, и наш ребенок». Точно так же не мог он сказать: «Может быть, мне придется убить тебя — тебя, и нашего сына, и всех нетелепатов на земле, — если начнется операция «Апокалипсис».
Нет, он ничего не мог сказать.
Она провела мокрой рукой по лицу, откидывая волосы, и посмотрела на него мутными глазами; затем, неуверенно ступая, подошла к нему, прижалась щекой к его плечу и обняла, просунув руки ему под мышки.
— Прости, — сказала она. — Я… я сошла с ума. Тебе тоже тяжело, Джеф.
— Да.
— Мы отправим ребенка на следующей неделе, — пообещала она. — И я снова стану нормальной. Я… я ненавижу виски. Просто…
— Я понимаю. — Он мягко отодвинул волосы с ее мокрого лица и попытался найти слова, чтобы передать сложное сочетание любви, жалости, раскаяния, страха и боли, постоянно заполнявших его разум, когда он был со своей женой или думал о ней. Интересно, что телепаты часто бывают почти беспомощны, когда необходимо выразить оттенки чувств словами, возможно потому, что с себе подобными им не приходится пользоваться словами в таких случаях.
— Потерпи немножко, Люси, — сказал он наконец. — Приближается несчастье. Времени мало, и меня может постигнуть неудача. Я… я вернусь домой, как только смогу.
— Я знаю, дорогой. Жаль, что я не могу… ничего сделать.
Он обнял ее.
— Я привезу что-нибудь такое, что тебе понравится. Сюрприз. Еще не знаю что, но что-нибудь приятное И знаешь, Люси, после… следующей недели — если ты говоришь серьезно, мы переедем, если хочешь. Найдем новую квартиру в Седьмой Пещере. Ты сможешь заказать новую мебель, и мы… — Он сам едва понимал, что говорит. В голове слишком перемешались иллюзии и реальность.
— Мы что-нибудь придумаем, дорогой, — сказала Люси. — Все будет хорошо.
— Ну, я пошел, — сказал Коуди.
Она кивнула.
— Я буду скучать без тебя. Возвращайся скорее.
Коуди закрыл за собой решетку лифта и прижался головой к стальной стене; плечи его устало опустились. Он сформировал в уме кодовый сигнал, необходимый для включения механизма. Какой-то погруженный в свои мысли разум отозвался откуда-то другой частью шифра, а третий мозг (кого-то, быстро проходившего мимо, опаздывавшего к обеду) выдал остальные нужные символы. Чтобы воспользоваться лифтом, требовалось одновременное воспроизведение трех мысленных образов. Это была предосторожность. Запасными выходами могли управлять только телепаты.
Он открыл наклонную дверь и оказался в хаосе мокрых листьев и острого, сладкого запаха сырых сосен и дождя. Испуганный кролик выскочил из подлеска. Коуди закрыл замаскированный вход и взглянул вверх, щурясь под падающими на его лицо дождевыми каплями. Откуда-то сверху донеслось мысленное приветствие, зажужжал мотор, из серой пелены появился темный канат. Коуди поставил ногу в стремя и опустился на плетеное сиденье, в то же мгновение ощутив начало подъема. Через единственное открытое отверстие он попал внутрь висящего над землей вертолета.
Арн Фридман не оторвался от панели управления. В этом не было необходимости. Короткий, коренастый, с серьезным и невыразительным лицом и такими же манерами, он наклонил голову в темной шапке вперед, вглядываясь в дождь; однако его разум смог оторваться от непосредственного своего занятия настолько, чтобы поздороваться — мысленно.
На какое-то время Коуди откинулся в кресле и позволил прохладной, ничем не нарушаемой тишине открытого неба очистить его мозг. Это было не менее приятно, чем дать наконец отдых долго бывшим в напряжении мышцам. Пещера была настолько забита зажатыми в ее стенах обидами, страхами, напряжением и чувством вины, что телепату вскоре даже воздух начинал казаться тяжелым.
Фридман хотел сообщить что-то важное: Коуди краем сознания ощутил прикосновение его мысли. Он ждал, пока его пассажир хоть немного подышит свежим воздухом. Мысли Фридмана, казалось, зависли, как висел над землей вертолет, терпеливо ожидая сигнала.
Внизу уносились назад сосновые леса, колышущиеся и расплывающиеся за стеной дождя. По оконным стеклам стекала вода. Мотор приятно жужжал в прохладном воздухе. Люси. Вот уже пять лет она не видела ни дождя, ни деревьев, ни неба. И впереди у нее — целая жизнь без них, или — быстрая смерть, или — индуктор.
«Нам нужно больше времени, — прозвучала мысль Фридмана. — Если погром начнется сейчас, он быстро распространится. Я думаю, параноиды на это и рассчитывают. Они стекаются в города, где особенно велика вероятность начала бунта. Такие, например, как Американ-Ган. Джаспер Хорн там».
«С какого времени?»
«Недели три или около того. И он времени не теряет. Ты знаешь, как действуют параноиды. Читают мысли и подбрасывают провокационное словечко в подходящий момент, чтобы накалить обстановку. Вполне вероятно, что уже сейчас Хорн может вызвать бунт в Американ-Гане, если захочет».
«Не сможет, если будет мертв», — подумал Коуди е мрачным нетерпением. Он откинулся, глядя, как проплывает мимо туман, и думая об Американ-Гане. Это был игорный город. Во всяком случае, приезжали туда чаще всего для этого. Еще в городе находилась знаменитая исследовательская лаборатория и жил известный создатель изделий из пластмассы. Но в основном люди приезжали в Американ-Ган, чтобы играть в азартные игры.
«Именно это мне и предстоит», — подумал Коуди. Он наблюдал, как под солнечными лучами понемногу высыхают капли дождя на окне рядом с ним.
Фридман высадил Кбуди на окраине Американ-Гана и быстро полетел на восток. V него было собственное задание в городе Блидинг-Канзасе, находящемся за пятьсот миль отсюда. Коуди следил за вертолетом, поднимающимся в совершенно пустынное голубое небо.
Американ-Ган лежал в долине, по форме напоминавшей половину огромной тарелки, окруженной холмами: широкая, медленная река пересекала ее и служила границей. Вдалеке на берегу виднелись похожие на зубочистки фигурки людей; на воде покачивались разнообразные лодки, прозрачные пластиковые каноэ и ялики сверкали на солнце. Темные точки на зеленоватом фоне воды были, очевидно, пловцами. Со стороны реки дул жаркий ветер.
Коуди стоял на нижнем предгорье, глядя вниз на Американ-Ган. Теперь, когда он шел прямо к ясно видимой цели, его напряжение сменилось каким-то спокойствием. В городе было, пожалуй, около сотни зданий; большие почти не встречались, и все они стояли в отдалении друг от друга. Цвели деревья — точнее, цвели бы, если бы не бессильно повисшие листья, у всех, кроме тех, что росли вдоль берега реки. Быстро двигались только дети. Коуди заметил маленькую группу, устроившую пикник, — люди собрались вокруг разостланной прямоугольной белой скатерти, на которой виднелись красно-зеленые арбузы.
Мимо него не спеша протрусила маленькая белая собачонка с высунутым языком. Она окинула его скучающим, но осторожным взглядом. В ее мозгу возник смутный образ страшного зверя, чуть больше тигра, из пасти которого капала слюна. С некоторым трудом Коуди узнал в этом чудовище таксу, которой очень боялась белая собачонка.
Немного развлекшись, Коуди начал спускаться по склону к Американ-Гану. Он не спешил. Влажный, теплый воздух вызвал приятные ощущения. Ни о чем не думая, лишь воспринимал, позволив не связанным друг с другом потокам мыслей проходить через его мозг, словно шуму морского прибоя, он двигался в полугипнотическом ритме к длинному зданию в византийском стиле, приближавшемуся с каждым шагом.
…На земле достаточно места. И, безусловно, достаточно врагов, помимо людей. Человек вел войну с тех самых пор, как стал ходить на двух ногах и освободил руки, и никогда не заключалось перемирие с самым старым его врагом — врагом, который горел в раскаленном голубом небе, прятался в форме микробной палочки, ядовитой и невидимой, в почве; который сейчас слабо колыхался в реке, но мог подняться и выйти из берегов; врагом, нападавшим на несведущего и невнимательного человека; врагом, чья древняя сила всегда билась о заслон, воздвигнутый человеческим интеллектом.
Враг и — в то же время — друг, дар богов. Без него, без физических и химических сил, которые создали этот воздух, эту воду, эту плоскую долину с ее плодородным суглинком, не было бы вообще никакой жизни. Волшебный дар — эта планета. Охраняйте ее, берегите, следите за ней — научитесь предвидеть ее действия и управлять ими, — и она будет служить вам. Забудьте о ней, сражаясь между собой, и горячее солнце, и разливы рек, и лютый холод, и быстро размножающиеся микроорганизмы займут свое место, как было всегда, когда человека не было еще и в помине. Как похоже на Бога!
Коуди уже был в небольшом парке перед длинным византийским зданием. Чахлые деревья высились над жухлыми лужайками. В мелком прямоугольном бассейне плавали золотые рыбки, они в надежде открывали рты, поднимаясь на поверхность, и снова уходили в глубину. Коуди шел мимо бассейна, и крошечные умишки рыбок были открыты для него — сознания, так же лишенные мыслей, как яркие, маленькие, спокойные огоньки миниатюрных свечей, зажигаемых в день рождения.
Он не вошел в византийского вида здания. Он и не собирался этого делать — в физическом смысле. Вместо этого он повернул к неровному ряду тумб высотой по плечо человеку, расставленных вдоль фасада здания, и остановился у одной из них, в этот момент свободной. Несколько мужчин и женщин склонились над тумбами, глядя в окуляры. Их было немного: даже здесь, в тени, было слишком жарко.
Коуди наклонился над окуляром своей тумбы, нашарил в кармане монетку и опустил ее в прорезь. Темнота, в которую он смотрел, засветилась яркими буквами: Радио-кобальт. Затем появилось несколько рядов чисел. Коуди нажал первую попавшуюся кнопку, определяя свой выбор. Заработал механизм. Он смотрел в увеличенную диффузионную камеру Вильсона, в которой вспыхивали следы субатомной активности. Чуть выше изображения счетчик отмечал количество столкновений электронов. Если его выбор окажется достаточно точным, он может сорвать банк и доказать…
Ничего. Абсолютно ничего. Его мысли начали блуждать, но тут он почувствовал страстное, тревожное ожидание в разумах людей вокруг него и понял, что для большинства из них выигрыш докажет очень многое.
Ибо в основе своей эти разумы не имели никакой уверенности. Над всеми ними нависла тяжкая угроза, отбрасывающая, со времени Взрыва, тень на весь мир, вложившая в каждую руку неотразимое оружие и заставившая каждый город создать тайный склад атомных бомб. Вместо стен, разделяющих народы, теперь каждый город был окружен стеной — и каждый человек тоже. Выживание по-прежнему зависело от удачи, от слепого случая.
И поэтому игорные города вроде Американ-Гана процветали. Здесь, в казино, у игорного автомата, за рулеткой, игрой в кости и фараоном, люди могли доказать себе, что слепая богиня благоволит им и что они все еще в безопасности. Социальное ощущение неопределенности сменялось механической неопределенностью выпадания костей или поворота колеса, а личная ответственность передавалась в руки богини, которую древние греки называли Тихе и римляне — Фортуной.
Коуди ощущал, как люди проходят мимо него, входя в казино и выходя оттуда. Его чувствительному мозгу жаркий воздух казался искрящимся. Возможно, это происходило благодаря неуклонно нараставшему напряжению, исходящему из источника, который ни один обычный человек не мог определить, но не мог и игнорировать. Коуди, однако, был известен этот источник. Джаспер Хорн провел несколько недель в Американ-Гане не просто так.
Здесь скорее, чем где бы то ни было, мог начаться погром.
И здесь, в Американ-Гане, была та сила, которая поставила беспомощного Коуди перед дилеммой, неотступно толкала его к выбору, который ни один человек не может обдумывать слишком долго, не ища какого-либо более простого ответа. Отсюда исходило то давление, которое подвело его руку к ножу, а нож — к шее. И именно здесь находился человек, который был в ответе за это.
«Джаспер Хорн», — думал Коуди, глядя на сверкающие полосы диффузионной камеры. Все напряженное внимание его разума сосредоточилось на этой цели. Элленби, там, в пещерах, был прав. Настоящей целью для Коуди было убить не себя, а Хорна: при этом он рисковал только собственной жизнью, не предавал свой народ, снимая с себя ответственность, бремя которой он нес ради всех них. Параноиды были врагами с самого начала. Они всегда старались помешать принятию лысок остальным человечеством. Именно они стали причиной уничтожения Секвойи и вызвали необходимость содержания пленников в пещерах. Если бы этого не случилось, он, скорее всего, никогда не встретил бы Люси, и она была бы сейчас счастливее, да и он тоже. Теперь, как бы они оба ни старались, они не смогут найти настоящего решения — ни для себя, ни для своего сына. Выхода не было. Что бы ни произошло, останутся раны, которые никогда не затянутся.
Сама земля была и врагом, и другом. Но все параноиды были только врагами, и один из них, Джаспер Хорн, находился где-то здесь, в Американ-Гане, где Джеф Коуди мог до него добраться, добраться, чтобы убить, хотя бы за то, что он и родственные ему параноиды сделали из лысок убийц.
Сверкающие полосы света в диффузионной камере погасли. Просмотровое устройство было темным. Коуди ничего не выиграл. Он бросил в прорезь еще одну монетку и снова стал наблюдать за электронной бомбардировкой; его ум блуждал, смыкая кольцо вокруг намеченной жертвы.
Внутри византийского здания возбужденные мысли кружились, словно рулеточный круг. Это был центр сплетен Американ-Гана. То и дело Коуди улавливал образы, имеющие отношение к Хорну. Он постепенно анализировал эти мысли, улавливая их, словно направленная антенна, пока у него не начало создаваться представление о привычках Хорна. Вместе с этим прояснялось и другое — усиление воздействия на происходящие в городе события, которые ни один нетелепат не связывал с присутствием параноидов.
Никто в Американ-Гане не брился уже двадцать четыре часа. То есть некоторые брились — но очень немногие. Лыскам нечего было брить, и, конечно, были достаточно храбрые люди, не боявшиеся вызвать подозрение. В расположенных неподалеку исследовательских лабораториях движение небреющихся не получило распространения. Были и другие, хотя и мало, — и людей с чисто выбритыми подбородками часто провожали подозрительными взглядами, враждебный шепот звучал им вслед.
Так что убить Хорна было трудно вдвойне. Насилие могло стать тем действием, которое вызовет погром, — как раз то, что Коуди надеялся предотвратить, убрав параноида. Это значило, что Хорна необходимо убить наедине, самое главное — подальше от потенциальных вожаков, могущих поднять бунт. (Такие люди в Американ-Гане были — Хорн их уже нашел. Они будут теми, кто поведет за собой толпу, когда придет время.)
…он в «Последнем шансе».
Коуди поднял голову, и на мгновение его ослепили глубокая небесная синева и яркий солнечный свет. На основании собранных сведений его мозг нарисовал картину Американ-Гана. «Последний шанс» находился в северном конце города, поблизости от исследовательских лабораторий. Может быть, Хорн все еще там, может, нет, но напасть на его след не составит труда.
Коуди обогнул бассейн с золотыми рыбками, пройдя мимо крошечных мерцающих огоньков их маленьких разумов, и пошел по дороге, ведущей через город на север. Мысли его продолжали блуждать. Несколько раз он уловил мысли других лысок. С их помощью он мог бы моментально выяснить, где находится Хорн, но они не носили шлема Немых и их разумы могли быть поочередно прощупаны параноидом. А Хорн не должен быть предупрежден. Коуди потрогал тонкое переплетение волокон, спрятанное под париком. Пока на нем был шлем Немых, Хорн не мог читать его мысли.
Людей становилось больше. В знойном воздухе, словно зарницы, мягко мерцали слухи, на своем пути обрастая подкрепляющими их подробностями. Кто-то (мозг Коуди уловил шепот) прошлой ночью сорвал банк в «Золотой подкове» и ушел с двумя мешками денег. В дверях у счастливчика по неосторожности слетел парик, и все увидели его лысую голову. Да, лыски теперь сбрасывают маски и выколачивают кредиты всеми доступными им способами, готовясь к решительному часу, когда они захватят власть…
Коуди слегка ускорил шаги. Он слышал и шепот осторожных мыслей лысок из Американ-Гана. Ситуация выходит из-под контроля. Это известие беззвучно передавалось от одного разума к другому, от одной озабоченной группы к другой, от лысок, стоически занимающихся своим делом в окружении людей и сохраняющих невозмутимые лица, в то время как их разумы касались друг друга и соединялись на грани паники. Сегодня матери не выпускали детей из дому; наготове стояли заправленные вертолеты.
Коуди увидел над толпой сверкающую вывеску «Последнего шанса». Он продолжал путь, а его мозг пытался нащупать присутствие Хорна. И, несмотря на тревогу и напряжение, витающие повсюду в раскаленном воздухе, он осознал, что чувствует себя до странности счастливым. Впервые за много месяцев все казалось легким и простым. Убей Хорна. Вот и все; этого было достаточно. Его разум говорил: Убей Хорна, и не было никаких сомнений и неуверенности, терзавших его в последние месяцы и годы.
Перед старомодными фотоэлектрическими дверями «Последнего шанса» он остановился, пытаясь отыскать своего врага. Мимо него пролетали слухи, свежие, как будто никто раньше их не передавал. Тихие голоса рассказывали о цепочке грузовых вертолетов, севших на окраине города из-за утечки горючего, о мастере, который, работая рядом с грузом, нечаянно сломал планку у ящика с апельсинами. Под слоем апельсинов оказались необычного вида ружья — атомные? Три бомбы, тщательно упакованные в губчатую резину? Люди, в бессознательном состоянии отправляемые в секретную вивисекционную лабораторию лысок?
Затем Коуди показалось, будто чье-то невидимое дыхание пронеслось сквозь жаркий, неподвижный воздух.
Это была параноидная аура. Как при эпилепсии припадку предшествует неопределенное ощущение надвигающегося несчастья, так физическое приближение параноида сопровождается следующим впереди него смутным ореолом, исходящим из извращенного разума. Коуди и раньше приходилось это испытывать, но каждый раз он заново переживал какое-то чуть заметное напряжение, как будто на мгновение становился тоньше и рвался его контакт с окружающим светлым, жарким, зеленым миром.
Он медленно повернулся и перешел улицу, пробираясь между беспокойными, перешептывающимися группами небритых мужчин, под их враждебными взглядами. Впереди был маленький ресторанчик — закусочная «Крыло вертолета». Аура стала плотнее. Коуди остановился перед дверью ресторана и начал телепатическое зондирование.
Вокруг него носились слухи. Какой-то человек знал другого человека, у которого был сосед — лыска; месяц назад он потерял на дуэли три пальца, а теперь у него новые пальцы, ничуть не хуже прежних: ему пересадили их в частной лысковой больнице. (Но лыски не дерутся на дуэли — это неважно!) Они уже сейчас могут творить в медицине чудеса, но ты когда-нибудь видел, чтобы они это делали для нормальных людей? Кто знает, что может произойти дальше, если их вовремя не остановить?!
Полный надменности, осторожности и подозрительности разум Джаспера Хорна, находившегося в ресторане, тоже излучал свои мутные мысли — эгоистинные, спесивые, обиженные и непреклонные. А в глубине его затуманенного мозга, словно уголек под слоем пепла, поблескивала, то пропадал, то вновь смутно проступая, неясная мысль, заставившая Коуди остановиться у входа в ресторан и неподвижно застыть в страхе, что телепат-параноид может почувствовать его присутствие.
Хорн прибыл в Американ-Ган не для того, чтобы начать погром.
Его истинная цель была гораздо страшнее. Она заключалась..
В чем?
Как раз этого Коуди не знал — пока. Перед ним промелькнула тень мысли, и этого мимолетного видения было достаточно, чтобы в его мозгу вспыхнуло яркое, отчетливое предостережение, сигнал огромной срочности и важности. Настоящая цель Хорна была глубоко спрятана. Но ее нужно непременно выяснить. В этом Коуди был абсолютно уверен.
Он отступил в сторону, прислонился к стене дома и с праздным видом огляделся вокруг; в это время его мозг из-под шлема Немого осторожно и чутко прощупывал сознание Хорна.
Спокойно… спокойно.
Параноид один сидел в кабинке в глубине ресторана. Его мысли были сознательно затуманены и подавлены. И он сосредоточился на еде, не думая о том, что, так удачно для Коуди, на какой-то момент всплыло на поверхность его разума. Пока этот образ не будет извлечен из подсознания, Коуди не может прочитать его без глубокого зондирования, которое Хорн немедленно почувствует.
Но способ все-таки был. Правильно рассчитанные намеки в любом сознании вызывают соответствующие отклики. Но эти намеки следовало вводить в мысли Хорна с чрезвычайной осторожностью, чтобы подсказки казались ему совершенно естественными, возникшими в его собственном мозге. Коуди взглянул через улицу, заполненную гудящими кучками людей, на «Последний шанс». Хорн был там полчаса тому назад. Это была хорошая подсказка. Как можно мягче он послал образ — «Последний шанс» — в разум Хорна.
И разум того слегка вздрогнул, на всякий случай прощупал мысленно окружение, ничего не нашел (Коуди защищал шлем Немого), и тогда послышалась мысль, спровоцированная подсказкой:
«Последний шанс»… игра… но это я действительно играю с ними со всеми… их жизни… я могу убить их всех, если вовремя…
Ресторан заполнила видеомузыка, и мысленная цепочка прервалась. Хорн поднял вилку и снова принялся за еду.
Коуди подогнал ритм своей мысли к музыкальному ритму и направил Хорну послание:
Убей их всех, убей их всех, убей их всех.
Выпустить вирус. — Это был ответ Хорна на импульс, который, как он полагал, возник в его собственном мозге. — Померанс все ближе с каждым днем, контроль за резонансом, мутация вируса, убить их всех, убить их всех, УБИТЬ ИХ ВСЕХ!
Коуди напрягся, сопротивляясь хлынувшему от параноида потоку бешеной ярости.
Померанс, — подумал он. — Померанс.
Померанс в лаборатории, — подумал в ответ Хорн и сформировал сенсорный образ. Недалеко — в двух кварталах — находились исследовательские лаборатории Американ-Гана, и в них работал человек по имени Померанс, биохимик, нетелепат. Он занимался проведением некоего эксперимента, который — в случае успеха — позволил бы параноидам вывести вирус такой же смертоносный и такой же избирательный, как вирус операции «Апокалипсис».
Это и была настоящая причина пребывания Хорна в Американ-Гане. План погрома был только ширмой, маскировкой, предназначенной для введения лысок в заблуждение, пока Хорн занимался своим основным делом — следил за экспериментами Померанса, ведущими к цели — осуществление операции «Апокалипсис» самими параноидами.
Померанс, разумеется, к этому не стремился. Он был биохимиком; его целью было создание более эффективного бактериофага — но метод, которым он пользовался для этого, мог быть применен и для достижения куда более страшных целей.
Очень осторожно Коуди манипулировал разумом параноида. Он выяснил еще кое-что. Померанса может постигнуть неудача — Хорн понимал это. Но в этом случае можно спровоцировать погром. Конечно, лучше найти и использовать вирус, убивающий людей, поскольку в погроме могут погибнуть и некоторые параноиды, но, если не найдется ничего лучшего, пусть будет погром. Условия для этого созрели. Хорн создал в Американ-Гане напряженность; он выявил потенциальных вожаков; он мог начать погром, когда пожелает, в любое время, — и это будет сигналом для остальных параноидов в других городах сделать то же самое. Всеобщий погром наверняка заставит лысок начать операцию «Апокалипсис» — так что конечный результат будет тот же. Но все-таки лучше немного выждать, совсем немного, внимательно следя за опытами Померанса. Похоже, что он совсем близок к цели.
Слишком близок, — подумал Коуди, чуть-чуть подвинувшись ко входу в ресторан. Он попусту терял время. Убей Хорна, убей его прямо сейчас, — говорил он себе — но все же колебался, ибо в голове телепата было еще что-то, вызывающее недоумение. Слишком прочная уверенность была воздвигнута на кривом и шатком фундаменте параноидной личности. Должна быть какая-то причина для удивительного отсутствия беспокойства.
Коуди опять прощупал его мозг, мягко вводя в него осторожные намеки-подсказки. Да, причина была. В лаборатории Померанса спрятана бомба.
Зачем?
Хорну это было известно, и Коуди незаметно извлек интересующую его информацию. Нельзя было позволить биохимику живым попасть в руки лысок. Бомба взорвется в том случае, если Хорн вызовет в своем сознании определенный набор символов, — мысль параноида быстро отдалилась от этого опасного сравнения; взорвалась бы она также в том случае, если бы мозг Хорна перестал мыслить.
То есть если бы Хорн умер.
Подобно системе охранной сигнализации, прекращение энерготока, излучений, непрерывно испускаемых мозгом Хорна, спящим или бодрствующим, разомкнет цепь и включит сигнал тревоги; бомба взорвется, и Померанс погибнет. Коуди совершенно отчетливо увидел, где находится бомба, в возникшем у Хорна мысленном образе лаборатории.
Итак, если он убьет Хорна, Померанс тоже умрет. Но почему это так важно для параноида?
Коуди продолжал зондирование и вдруг понял, почему.
В центре исследований Померанса находилось применение резонансного дифференциала к нуклеопротеинам, являющимся вирусами. Однако существовали и другие виды нуклепротеинов в человеческом мозге. Если эксперименты Померанса увенчаются успехом, это будет означать..
Это будет означать, что телепатию можно возбудить и в нетелепате!
Это было решение проблемы индуктора, ответ, который мог наконец объединить расколотый мир. В руках параноидов открытие Померанса могло уничтожить всех людей. В руках лысок оно могло сделать человечество единым целым. Оно могло…
Внезапно Коуди осознал, что Хорн обнаружил его присутствие.
В тот же момент Хорн начал воспроизводить в своем уме уравнение, которое должно было взорвать бомбу в лаборатории Померанса. Коуди мысленно заглянул в будущее. Он мог убить Хорна прежде, чем тот закончит создание смертоносного образа, но, если он это сделает, смерть параноида так же верно приведет к взрыву. Померанс умрет — а этого ни в коем случае нельзя допустить. От деятельности биохимика зависело больше, чем просто жизнь.
Был только один способ прервать мысли Хорна. В ходе зондирования Коуди многое узнал об этой гордой, непреклонной, неуверенной личности. Ему теперь было о нем известно больше, чем самому Хорну. И он обнаружил один важный пункт. Хорн не страдал психозом, он не потерял ощущения реальности, однако у него, подобно многим параноидам, наблюдались психопатологические симптомы, один из которых представлял собой сильную предрасположенность к тому, что Элленби назвал бы гипногогическими галлюцинациями, — живым сенсорным образам, возникающим в дремотном состоянии перед самым засыпанием. И такие галлюцинации могли быть легко вызваны при помощи гипноза.
Коуди нужно было лишь убедить Хорна, что у него возникли кратковременные галлюцинации. Убедить в этом и еще кое в чем… еще очень много в чем.
По крайней мере, Коуди хорошо представлял себе, какие формы такал образность должна принять у параноида, страдающего маниями преследования и величия. Поэтому Коуди внушил мысль, что он, представитель лысок, явился к Хорну, чтобы предложить примирение, заключить пакт с параноидами против обычных людей, — яркие фантазии с осуществлением желаний как раз такого типа должны были быть хорошо знакомы Хорну. Одновременно с этим он вызвал мысленный образ Джаспера Хорна и дал Хорну его увидеть.
Это видение было достаточно естественным, даже в рамках галлюцинации. Когда вы общаетесь с другим, в вашем уме выстраивается его образ — не только в зрительных измерениях, но и во многих других. Ваше представление о его эмоциональных особенностях, воспоминаниях, мыслях, сложный образ всей его личности, как вы ее воспринимаете, вызываются в качестве субъективного коррелята всего объективного человека, с которым вы общаетесь. Ярким огнем пылал этот сатанинский образ между встретившимися разумами — ослепительно живой и ясный, такой, каким мутный ум параноида никогда его не видел.
Древним грекам ведомо было значение механизма отождествления — они придумали историю Нарцисса. И Джаспер Хорн, способный отождествить себя лишь с самим собой или с богом в его облике, клюнул на приманку. Самовлюбленность параноида отразилась в этом «я»-образе, была отражена снова, и еще раз, и так до бесконечности; Коуди в это время осторожно обследовал и прощупывал его мысли, ожидал первых признаков ослабления сознания.
Наконец Хорн прервал свое мысленное выстраивание образа, который должен был уничтожить Померанса. Однако параноид был в чем-то не уверен, колебался: его понимание реальности подсказывало ему, что лыски не могут, не станут посылать эмиссара с согласием капитулировать; следовательно, его чувства, предупредившие его о присутствии Коуди, обманули его. Такие штуки были Хорну знакомы. Поэтому он мог принять — условно — гипотезу о том, что чувства подвели его.
Очень, очень осторожно, по-прежнему поддерживая этот сверкающий «я»-образ Джаспера Хорна — он был, как блестящая наживка на крючке, — Коуди стал подбрасывать сомневающемуся уму мысли-подсказки. Сперва это были явно истинные мысли, истинные, во всяком случае, с точки зрения параноидной системы понятий. Это были приятные, успокаивающие мысли. Умиротворенный, Хорн рассматривал образ своего «я» — он сам часто вызывал его и прежде, но никогда еще он не казался таким ясным и ослепительно ярким. Нарцисс любовался своим отражением в чистом, глубоком источнике разума Коуди.
Понемногу, сидя в одиночестве в ресторанной кабинке, Хорн позволил своей бдительности несколько ослабнуть, и неуловимый натиск Коуди передвинулся в новую область. Мысли, которые он теперь посылал, были не совсем истинными, но все же недостаточно ложными, чтобы встревожить параноида, считавшего их своими собственными.
У меня и прежде бивали такие галлюцинации. Обычно перед самым засыпанием. Я их вижу сейчас. Выходит, я засыпаю. Мне хочется спать. Веки кажутся тяжелыми…
Монотонные, убаюкивающие мысли начали поглощать сознание Хорна. Гипноз постепенно усиливался. Нарцисс любовался Нарциссом..
Спи, спи, — шептал разум Коуди. — Ты не проснешься, пока я не дам команду. Ничто другое тебя не разбудит. Спи крепко… спи.
Параноид спал.
Коуди бросился бежать по улице со всей скоростью, на какую был способен. Никто из лысок в Американ-Гане не был ближе него к лаборатории, и если Померанс будет спасен, то только благодаря действиям самого Коуди. А он вполне может потерпеть неудачу. Джаспер Хорн сидел в гипнотическом сне в ресторане, полном народу, и в любой момент кто-нибудь мог заговорить с ним или встряхнуть, приводя в сознание. Гипноз не был глубоким. Он мог продержаться, но мог и прерваться в любую минуту. Несмотря на заключительное внушение, сделанное Коуди параноиду, разбудить его мог любой, и без всякого труда.
Коуди бежал. Допустим, ему удастся увести Померанса из лаборатории вовремя. Успеет ли он вернуться в ресторан прежде, чем Хорн проснется?
«Нет, — думал Коуди, — гипноз недостаточно глубок. Будет чудом, если Хорн останется в этом состоянии больше нескольких минут. Сейчас важнее спасти Померанса, уже это будет немалым чудом.
Но, как только Хорн поймет, что произошло, он не станет ждать. И начнется погром. Здесь, в Амери-кан-Гане, все готово — Хорн заложил динамит, и ему остается всего лишь воспользоваться детонатором. Ладно. Я не могу быть уверен, что то, что я делаю, — правильно. Думаю, что так. Но я не могу быть уверен. Если я спасу Померанса, Хорн вполне может начать погром прежде, чем я смогу вернуться и убить его. Но я не могу позволить Померансу умереть: он способен решить проблему индуктора».
Быстрее!
Он побежал к группе длинных, приземистых строений. Дорогу Коуди знал: видел ее в уме Хорна. Он подбежал к одному из зданий, распахнул дверь и оказался в лаборатории.
Изможденный седой человек в перепачканном халате обернулся и уставился на него. Это был Померанс: телепаты узнают людей безошибочно. Коуди знал, что перед ним Померанс, но он почувствовал также, как в двух кварталах от него, в «Крыле вертолета», Джаспер Хорн пошевелился, проснулся и, встревоженный, немедленно начал прощупывать мозг Померанса.
Коуди уже мчался через длинное помещение лаборатории. Позади Померанса всю стену занимали окна, за которыми виднелись жаркое солнце, голубое небо и иссохшая бурая трава. Если успеть добраться до окон..
Коуди показалось, что он пересек комнату за какую-то долю секунды, не затратив времени совсем, но он ощущал и другое, тянущееся мучительно долго время — в котором он чувствовал мысль параноида, выстраивающую уравнение, которое включит механизм бомбы. Уравнение было уже закончено. Время должно было вот-вот остановиться навсегда, вспыхнув мгновением смерти.
Но все же было еще какое-то мгновение. Коуди послал обращение без слов, призыв, набатным колоколом прозвучавший в голове каждого лыски в Американ-Гане. В тот же миг он оказался рядом с Померансом, подхватил его и, не останавливаясь, с разгону бросился к окну. Вздыбился пол под ногами, и рванулся наружу поток воздуха перед первой беззвучной волной сжатия, двигающейся впереди взрыва.
Перед ним выросло огромное окно, высокое, сверкающее, состоящее из маленьких стекол. Коуди налетел на него плечом, почувствовал, как бьется стекло и трещит дерево, но звука не услышал из-за страшного, оглушительного грохота взрыва.
Вокруг него вспыхнула ослепительная белизна, а за разбивающимся стеклом перед ним открывалась бездна.
Вместе с Померансом они летели сквозь горячий, сухой воздух и темноту — темноту, наступившую при пылающем солнце; они падали, кувыркаясь, а вокруг них дождем сыпались осколки, и бесконечно продолжался рев взрыва…
Перед закусочной «Крыло вертолета» подрались двое прохожих. Джаспер Хорн, стоявший в окружившей их толпе, сказал что-то — едва слышно. Кто-то повторил его слова, уже громче. (Это была провокационная фраза — она так же верно должна была пробудить в человеке агрессивность, как уравнение вызвало взрыв бомбы.) В тот же миг кинжал был вытащен из ножен, и внутри шумного кольца зевак началась настоящая дуэль. Победителем вышел человек с заросшим щетиной лицом, волосатой грудью и наполовину лысой головой. Ножом он действовал весьма искусно и уверенно. «Слишком уверенно», — сказал Джаспер Хорн громким шепотом. Перешептывания пошли по всему кольцу зрителей. Каждый сумеет победить на дуэли, если может читать мысли противника. Бели они умеют выращивать новые пальцы, то, возможно, они могут и волосы отрастить.
Джаспер Хорн опять сказал что-то — именно то, что требовалось, — потенциальному вожаку линчевателей, стоявшему рядом с ним.
Тот сдвинул брови, выругался и шагнул вперед. Находясь за спиной победителя, вкладывавшего кинжал обратно в ножны, он ловко свалил его с ног подножкой. Крутясь, отлетел на тротуар нож. Лысый еще не успел упасть, как на него набросились трое. Двое держали его, а третий потянул за волосы, окружавшие облысевшую макушку; они были настоящие. Подвергшийся нападению взревел от ярости и неожиданно оказал такое сильное сопротивление, что четверо или пятеро из стоявших поблизости отлетели в сторону, У одного из них свалился парик…
Это не было ни сном, ни бодрствованием. Это была Неопределенность. Он плыл во чреве не-себя; это была единственная возможность уединения для телепата, и у него было лишь одно желание — оставаться там вечно. Но он был телепатом. Он не мог врать даже в собственных стремительно мелькавших тайных мыслях, ибо его разум был полностью открыт — во всяком случае для тех, кто, как и он, носил шлемы Немых.
Тем не менее просыпаться было тяжело. Трудно было заставить себя по своей собственной воле наклониться и снова взвалить на себя бремя старых и новых забот. Если бы его жизнь могла идти так, как он прожил последнюю сохранившуюся в его памяти минуту, без нерешительности и неуверенности, с одной лишь совершенно определенной необходимостью физического действия (Жив ли Померанс? — возник откуда-то вопрос в его пробуждающемся разуме), тогда было бы действительно легко оставить эту теплую, сумрачную тишину, где ощущался бесконечный покой, не было даже снов (но как Померанс?).
И, как всегда при мысли о других, что-то собралось в Коуди с силами и поднялось с усталым упорством. Он мгновенно сориентировался. Ему не было необходимости полагаться лишь на свои спутанные сном чувства. По всем пещерам, и над ним, в зависших в вышине вертолетах, — повсюду разливалось беспокойное и недоуменное ощущение безотлагательности и тревожного движения, и в каждом разуме, независимо от того, какие мысли занимали его поверхностные слои, билась одна и та же мысль.
Мысль эта была — погром.
Коуди задал вопрос: Не следовало ли мне убить Хорна, вместо того, чтобы пытаться спасти Померанса? Но он не стал ждать ответа. В конце концов, это было его собственное решение. Он открыл глаза (уже зная, на какой больничной койке и в каком секторе пещер лежит) и увидел над собой круглое, румяное лицо Элленби.
«Померанс?» — спросил Коуди.
«Жив, — мысленно ответил психолог. — Кое-кто из лысок Американ-Гана оказался рядом с тобой сразу после взрыва. Им пришлось действовать быстро. Хорн начал погром. Но у них был наготове быстрый вертолет, а по пути они оказали тебе и Померансу первую помощь. Это было два дня назад».
«Два дня?»
«Померанс был без сознания всего несколько часов. А тебя мы держали в бессознательном состоянии вплоть до этого момента: тебе это было необходимо. Думаю, однако, что ты будешь жить, — если тебя это волнует».
«Сколько всем нам осталось жить?» — мысленно прошептал Коуди.
«Вставай и одевайся, — приказал Элленби. — Работы много. Вот твоя одежда. Сколько нам осталось? Не знаю. Погром буйствует два дня. Параноиды все очень ловко спланировали. На этот раз, Джеф, похоже на всеобщий погром. Но у нас есть Померанс. И, полагаю, у нас есть индуктор».
«Но Померанс — не один из нас».
«Однако он с нами. Не все люди против лысок, слава Богу. Как только Померанс разобрался в ситуации, он добровольно предложил помочь, чем сможет. Так что пошли. Мы собираемся опробовать индуктор. Я хочу, чтобы ты был там. Можешь идти?»
Коуди кивнул. Двигаться было трудно, он очень ослаб, во многих местах, под наложенными при помощи пульверизатора пластиковыми повязками, чувствовалась то острая, то ноющая боль; и все же приятно было встать и идти своими ногами. Он последовал за Элленби; они вышли в коридор, и он ощутил, как вокруг повсюду кипят тревожные, настойчивые мысли. Коуди вспомнил Люси. Не все люди — против лысок. «И не все лыски — против людей», — добавил он, думая о том, что сделали с людьми вроде Люси, обреченными на пожизненное заключение в пещерах.
«Она будет там, в лаборатории, — сообщил ему Элленби. — Она вызвалась быть одной из подопытных. Мы в срочном порядке перестроили индуктор в соответствии с теорией Померанса — во всяком случае, мы взяли ее за основу и пошли дальше, все наши ученые до единого. Поработать пришлось изрядно. Надеюсь…» — В голове Элленби промелькнула и была им подавлена мысль о погроме.
Я найду время, Кассий, — подумал Коуди, — я найду время.
«Да, — согласился психолог. — Но позже, Джеф. Позже. В настоящий момент наша цель — индуктор. Ничего другого. Ты ведь не думал о Джаспере Хорне после того, как проснулся, так?»
Коуди осознал, что, действительно, практически не думал о нем. Теперь, когда он вспомнил о Хорне, предводитель параноидов предстал перед его мысленным взором как нечто отдаленное и обезличенное, движущаяся фигура в сложном комплексе действий, а не как эмоционально заряженный объект его ненависти.
«Кажется, я не чувствую необходимости убивать его, — согласился Коуди. — Он уже не имеет по-настоящему большого значения. Худшее, что он мог сделать, это начать погром, и он сделал это. Я бы убил его, если бы подвернулась возможность, но теперь по другой причине. — Он взглянул на Элленби. — Сработает ли индуктор?»
«Именно это мы и собираемся выяснить. Но он должен… обязан». — Элленби открыл дверь в стене коридора. Вслед за психологом Коуди вошел в одну из пещер, оборудованную под экспериментальную лабораторию.
В пещере происходило очень многое, но внешние чувственные впечатления не отвлекали Коуди — он сразу же повернулся в ту сторону, где, с ребенком на руках, стояла Люси. Быстро подойдя к ней, он начал было прощупывать ее мозг, но тут же остановился. Возможно, в нем таилось слишком много такого, о чем он не хотел бы знать — ни сейчас, ни вообще когда-либо.
— Эти повязки ничего не значат, — сказал Коуди. — Я чувствую себя отлично.
— Мне об этом сказали, — ответила Люси. — В кои-то веки я была рада телепатии. Я знаю, что они действительно могут сказать, все ли у тебя в порядке, — даже если ты без сознания.
Он обнял ее и взглянул на спящего младенца.
— Глядя на тебя, я ровным счетом ничего не могла сказать, — продолжала Люси. — Я не знала: может быть, ты умер. И так было здорово, что Элленби и другие могли заглянуть в твой мозг и убедиться, что с тобой все в порядке. Я хотела как-нибудь помочь, но не знала, чем. Кроме… этого. Элленби сказал, что ему нужны добровольцы для экспериментов с индуктором. И я вызвалась. Хотя бы этим я могу помочь — и хочу.
Итак, Люси теперь было известно об индукторе. Что ж, время и необходимость секретности миновали. Больше не имело значения, насколько много или насколько мало знали пленники пещер. Теперь, когда начался погром, это было неважно.
— На этот раз всеобщий погром, да? — спросила она, и на секунду он почувствовал удивление (телепатия?), прежде чем сообразил, что Люси просто реагирует на подсказки, понятные ей благодаря долгому знакомству с его манерой поведения. У всех женатых пар бывали проблески этого вида псевдотелепатии, если между ними существовало искреннее взаимное понимание. И, несмотря ни на что, такое взаимопонимание существовало. Странно было сознавать это сейчас, быть уверенным в нем и испытывать восторг, когда, возможно, оставалось так мало времени. Погром мог уничтожить все, несмотря на Индуктор.
— Люси, — сказал Коуди, — если будет неудача… Мы позаботимся, чтобы ты благополучно выбралась из пещер, назад, домой..
Она посмотрела на ребенка, затем отвернулась от Коуди. И, как случается со многими мужчинами, он неожиданно осознал, что никогда — даже со своими телепатическими способностями — не сможет по-настоящему понять реакции женщин — даже Люси.
— Вы уже готовы? — обратилась она к Элленби.
— Думаю, да, — ответил тот. — Дай кому-нибудь подержать ребенка.
Она вновь повернулась к Коуди, улыбнулась ему и передала малыша в его руки. Затем она подошла за Элленби к изолированному креслу, временно оснащенному переплетениями проводов, соединенных со сложной панелью управления.
В уме ребенка горел маленький огонек — вроде тех, которые Коуди видел у золотых рыбок в прудике. Но между ними была огромная разница. Он не мог точно сказать, в чем тут дело, но он не чувствовал ни жалости, ни страха, когда прощупывал сверкающие умишки рыбок. В уме его ребенка — его и Люси — маленький огонек горел с уверенностью, забавной для такого крохотного, беспомощного существа; тем не менее любой, самый маленький, раздражитель — укачивающие движения рук Коуди, легкие сокращения мышц голодного желудка ребенка — заставлял нежный язычок пламени трепетать и менять направление, прежде чем огонек возвращался к своему прежнему, устойчивому горению. «Столько разных вещей будет колебать это пламя — даже в лучшем из всех миров, но, — подумал он с неожиданной ясностью, — личность ребенка закалится в этом пламени и обретет силу».
Коуди взглянул в сторону Люси. Она уже сидела в кресле, и к ее вискам и основанию черепа прикрепляли электроды. Возле нее, мешая экспериментаторам, суетился худой человек с седыми волосами, в котором он узнал Померанса. В его уме Коуди ощутил легкое раздражение, которое тот очень старался подавить. Это наложение, это соединение — не понимаю, как они укладываются в теорию. О Господи, если б только я был телепатом! Но, если индуктор заработает, я смогу им стать. Так, а как же эта схема расположения вписывается в… — дальше его мысли переключились на индуктивные абстракции; биохимик пытался разобраться в проблеме.
Пещерная лаборатория была переполнена. Здесь были ученые-Немые, было и десятка два пленников из пещер. «Добровольцы», — с теплым чувством подумал Коуди. Несмотря ни на что, они, как и Люси, хотели помочь.
Испытание началось. Люси расслабилась в кресле, ее нервные мысли сосредоточились на давлении закрепленных у нее на голове электродов. Разум Коуди отступил от ее мозга. Он тоже нервничал. Мысленно оглядывая собравшихся, он нашел восприимчивый ум и узнал Элленби.
«Допустим, индуктор будет работать, — без слов произнес Коуди. — Как это остановит погром?»
«Мы предложим телепатию всем, — ответил ему Элленби. — У нас готова видеопередача, которая может быть показана одновременно на всех экранах всех городов. Думаю, даже толпа линчевателей остановилась бы послушать, если бы им предложили телепатию».
«Не уверен».
«Кроме того, очень многие люди — на нашей стороне, как Померанс. У нас есть…» — Мысль прервалась.
Что-то происходило с разумом Люси. Словно волна или поток чего-то не поддающегося объяснению, как абстрактная музыка, затопила мысли Люси, когда стали изменяться нуклеопротеины ее мозга. Она становится телепатом, одной, из нас, — подумал Коуди.
— Отключить энергию! — неожиданно сказал Элленби. Он наклонился вперед и снял электроды. — Теперь, Люси, подожди минутку. — Он замолчал, но его мысль настоятельно звучала в тишине:
Пошевели своей правой рукой, Люси. Пошевели своей правой рукой.
Ни один из лысок не смотрел на руки Люси: не должно было быть никаких бессознательных сигналов.
Люси не двигалась. Ее разум, открытый для Коуди, внезапно и пугающе напомнил ему окруженный заслонами мозг Джаспера Хорна. Он не знал, почему, но у него возникло легкое ощущение страха.
Пошевели своей правой рукой.
Никакого отклика.
Попробуй другую команду, — предложил кто-то. — Люси — встань. Встань.
Люси не двигалась.
Может, нужно время, — в отчаянии предположил один из лысок. — Может, ей нужно время, чтобы научиться…
Возможно, — подумал Элленби. — Но лучше попробовать другого добровольца.
— Ладно, Люси, — сказал Коуди. — Иди сюда ко мне. Мы собираемся попробовать еще кого-нибудь.
— Не получилось? — спросила она. Затем подошла, пристально глядя ему в глаза, словно стараясь насильно установить взаимодействие между его умом и своим.
— Мы не можем пока сказать, — ответил Коуди. — Смотри, там Джун.
Теперь в кресле сидела Джун Бартон. Она слегка вздрагивала, когда на ее голове закрепляли электроды.
В мозгу Коуди зашевелилась беспокойная мысль — она не приходила ему в голову после того, как он проснулся. Если с индуктором ничего не выйдет, он снова окажется перед проблемой, той же старой проблемой, которую он не мог разрешить. Перед дилеммой, заставившей его отправиться убивать Джаспера Хорна. На нем вновь будет лежать ответственность, слишком большая, чтобы человек, по прошествии недолгого времени, мог нести ее в одиночку. Операция «Апокалипсис». Конец всего живого…
Коуди поспешно удалил эту мысль из своего сознания. Крепко обняв Люси одной рукой, испытывая чувство паники, он мысленно обратился к окружающим. (Придется ли ему убить ее — ее и их ребенка? До этого может не дойти. Не думай об этом!) Он искал какое-нибудь понятие, достаточно сложное, чтобы отвлечь мысли от навязчивого ужаса. Индуктор, — спросил он наобум. В чем заключается теория? Как он работает?
Один из разумов с благодарностью ухватился за вопрос. Это был Кунаши, физик. Из-под шлема Немого исходили быстрые и ясные мысли, которые, однако, не могли целиком скрыть охватившее и его волнение. Ведь Кунаши тоже был женат на обычной женщине.
«Ты помнишь, когда мы дали компьютеру задание решить нашу проблему? — (С головы Джун Бартон уже открепляли электроды.) — Мы собрали все сведения, какие могли, чтобы ввести в машину. Мы повсюду читали умы людей-ученых и кодировали все данные, которые могли иметь к проблеме хоть какое-то отношение. Так вот, часть сведений была получена из мозга Померанса, больше года назад. Тогда он еще не слишком продвинулся в разработке своей теории, но основополагающие идеи были сформулированы — гипотеза о резонансной мутации нуклеопротеинов. Компьютер объединил ее с остальными данными и выдал самый простой ответ — вирус. У него было недостаточно информации, чтобы довести теорию до индуктора, хотя обе идеи имеют одну основу — резонанс».
(Новый доброволец садился в кресло. Прикреплялись электроды. Коуди чувствовал нарастающие в каждом уме тревогу и разочарование.)
«Померанс — биохимик, — упорно продолжал Ку-наши. — Он работал с вирусом «А» комариного энцефалита, пытаясь видоизменить его до избирательного бактериофага. — Мысль на мгновение прервалась, потом начала развиваться дальше: — Воспроизведение вируса — или гена — зависит от высокого внутреннего резонанса: это нуклеопротеин. Теоретически все что угодно в конце концов может превратиться во что угодно другое. Однако физическая вероятность такого изменения зависит от относительного резонанса показателя двух состояний — высокого, например, для аминокислот-протеиновой цепочки, и двух состояний бензольного кольца».
(В кресло усаживалась жена Кунаши.)
«Изменение, воспроизведение также связано с высокой специфичностью имеющих к этому отношение химических веществ. По этой причине телепаты обладают иммунитетом к вирусу операции «Апокалипсис», что бы он собой ни представлял. И… и специфичность может варьировать не только от вида к виду, но и внутри вида. Наш иммунитет — врожденный. (Сработает? Сработает?) Нуклеопротеин вируса операции «Апокалипсис» должен иметь сильное влечение к определенным высокорезонансным частицам в центральной нервной системе нетелепатического мозга.
Это влечение зависит от резонансного дифференциала — и опыты Померанса были направлены на отыскание пути изменения этого дифференциала. Такой метод сделал бы возможной мутацию вирусных штаммов с высокой предсказуемостью и под контролем. И он также может быть использован для индуцирования телепатии. Телепатия зависит от высокого резонанса нуклеопротеинов в мозговых информационных центрах, и, при помощи искусственного повышения специфичности, телепатическая функция может быть возбуждена в… в…»
Поток мысли прекратился. Жена Кунаши вставала с экспериментального кресла, и мозг физика затуманился сомнением, страданием и безнадежностью. Мысли Коуди соединились с мыслями Кунаши; он направил тому теплое одобрение — не разумную надежду: у него самого ее почти не осталось, — а глубокое эмоциональное понимание и сочувствие. Это вроде бы немножко помогло. И самому Коуди тоже. Он видел, как жена Кунаши быстрыми шагами подошла к нему они взялись за руки и теперь стояли в ожидании.
— Я хочу попробовать еще раз, — вдруг сказала Люси.
— Ты что, чувствуешь… — начал было Коуди, но тут же понял, что никакого изменения не произошло. Ее ум был все так же окружен стеной.
Тем не менее Элленби кивнул из другого конца комнаты.
— Попробовать стоит, — сказал он. — Сделаем на этот раз со включенной энергией. Резонансный эффект должен сохраняться в течение нескольких минут после отсоединения электродов, но будем действовать наверняка. — Коуди снова взял ребенка, Люси устраивалась в кресле. — В идеале, все эти приспособления будут заключаться в маленьком источнике питания, его можно будет носить и использовать постоянно… Все в порядке, Люси? Включить подачу энергии.
Вновь мозг за мозгом пробовали коснуться разума Люси. Снова Коуди ощутил в нем, как еще раньше ощущал в разумах и других подопытных, этот странный заслон, напоминавший ему о Джаспере Хорне. Но Люси не была параноидной!
И все же мозг ее не раскрылся. Стало быть, это была неудача — не механическая, поскольку гипотеза Померанса была проверена всеми способами, кроме этой заключительной экспериментальной проверки. Тем не менее без этого последнего доказательства неистовство погрома не остановить, он будет шириться, неся уничтожение.
«Она не параноидная!» — подумал Коуди. Ребенок пошевелился в его руках. Он прощупал его теплый, бесформенный разум и не почувствовал в нем ничего, что хоть как-то напомнило бы ему о Джаспере Хорне.
«Ребенок, — долетела до него неожиданная мысль Элленби. — Надо попробовать на ребенке».
На психолога посыпались мысленные вопросы, на которые тот не отвечал. Он не знал ответов. У него было предчувствие, вот и все.
Пробовать на ребенке.
Элленби вырубил энергию и снял электроды с головы Люси. На кресло, с которого она только что встала, бережно уложили ребенка, укутанного одеялами. Осторожно закрепили электроды. Малыш спал.
Включить энергию, — приказал Элленби.
Его мысли потянулись к ребенку.
Ребенок продолжал спать.
…Поражение, окончательное поражение. Коуди знал это. Все-таки между телепатами и нетелепатами были коренные различия. Эту стенку никогда не удастся сломать. Никакого перемирия не будет. Погром невозможно остановить.
Параноиды оказались правы. Телепаты не могут существовать рядом с нетелепатами.
Внезапно в мозгу Коуди сверкнула вспышка и раздался грохот взрывающейся бомбы, ослепляющий громовой удар, которому предстояло поглотить теперь весь мир…
Ребенок в кресле зашевелился, открыл глаза, рот и закричал.
В мягком, плавающем тумане его разума возникли бесформенные очертания страха: внезапная вспышка, и рев, и собственное воспоминание Коуди о беспомощном падении через пространство — самые древние страхи из всех, единственные страхи, являющиеся врожденными.
Впервые в истории была индуцирована телепатия.
Коуди в одиночестве сидел за пультом управления электронно-вычислительной машины. Времени уже не было совсем. С минуты на минуту должна была начаться экстренная телепередача — последний призыв ко всем обычным людям. Им будет предложен индуктор — условно. Ибо они не смогут им воспользоваться, только их дети.
Если они будут готовы принять индуктор и прекратить погром, лыски узнают об этом очень быстро: самые потаенные мысли обычных людей не могут быть спрятаны от телепатов.
Но если они не примут предложение, лыски будут знать и об этом, и тогда Коуди придется нажать некую кнопку на панели перед ним. И начнется операция «Апокалипсис». Через шесть часов вирус будет готов. Через одну-две недели девяносто процентов населения земли будут мертвы или при смерти. Погром может продолжаться до самого конца, но телепаты имеют возможность спрятаться, и прятаться слишком долго им не придется. Решать предстояло людям.
Коуди почувствовал, как в комнату вошел Элленби.
«Что ты думаешь?» — спросил он.
«Я не знаю. Это зависит от эготизма, тоже паранойи в каком-то смысле. Возможно, человек научился быть общественным животным; возможно, нет. Скоро узнаем».
«Да. Скоро. Это конец — конец того, что началось со Взрывом».
«Нет, — сказал Элленби, — это началось задолго до него. Это началось, когда люди впервые стали жить группами, и группы начали расширяться. Но прежде чем произошло какое-то окончательное объединение, случился Взрыв. Дальше была децентрализация, и это было неверное решение. Она вела к окончательному разъединению и контролю через страх. Она сделала стены между людьми выше, чем когда-либо. Агрессия теперь карается очень строго, а в подозрительном, тревожном, децентрализованном мире — уйма агрессии, готовой прорваться. Однако она подавляется сознанием — криминальным сознанием управляемого страхом общества, с детства заложенным в каждом человеке. Вот почему ни один взрослый нетелепат нашего времени не может воспринимать мысли, не может Люси, не могут другие».
«Она… никогда не сможет?»
«Никогда, — тихо подтвердил Элленби. — Это функциональная истерическая глухота — телепатическая глухота. Нетелепаты не знают, что думают другие люди, но им кажется, что они знают. И они боятся этого. Они приписывают другим свою подавляемую агрессивность; бессознательно они считают всех других потенциальными врагами — и поэтому не осмеливаются стать телепатами. Они могут хотеть этого сознательно, но в подсознании у них слишком много страха».
«Однако дети…»
«Если они достаточно маленькие, они могут стать телепатами, Джеф, как твой ребенок. Его сверх-я еще не сформировалось. Он может узнавать новое, и узнавать реально — все умы для него открыты, он будет расти и учиться, не запертый ни в каких стенах».
Коуди вспомнились слова одного поэта из прошлого: Что-то есть такое, что не любит стен. Слишком много стен выстраивалось, в течение слишком долгого времени, стен, отделявших человека от его соседа. В младенчестве, может быть, в раннем детстве каждый был способен воспринимать телепатические мысли благодаря индуктору. В младенчестве ум ребенка был цельным, здоровым и полным, способным научиться как речевому, так и мысленному общению. Но скоро, фатально скоро, вместе с ростом и обучением ребенка вокруг него вырастали стены.
Потом человек взбирался на свою стену и сидел на ней, как Шалтай-Болтай; и как-то, где-то, в долгом процессе взросления и познания разум портился навсегда. Это было падение — не только Шалтая-Болтая, а вечное падение самого человека. А потом…
Вся королевская конница, вся королевская рать не могут Шалтая-Болтая собрать.
Для Люси это было безвозвратно поздно.
«Как насчет параноидов? — спросил чуть погодя Коуди. — Они были телепатами в детстве. Что случилось с ними?»
Элленби покачал головой.
«На этот вопрос, Джеф, я не знаю ответа. Может быть, это наследственная дисфункция. Но они теперь не имеют значения: они являются меньшинством среди телепатов — очень незначительным меньшинством. Они были опасны только потому, что мы были меньшинством среди нетелепатов, и легко могли превратиться в козлов отпущения. Этого не будет, если…»
«Как насчет секретного волнового диапазона?»
«Можно сделать так, что индуктор будет способен настраиваться на волну любой длины, излучаемой человеческим мозгом. Никаких стен больше не будет».
«Если наше предложение будет принято. Если нет» если погром будет продолжаться… тогда на мне по-прежнему лежит ответственность за операцию «Апокалипсис».
«Разве это твоя ответственность? — спросил Эл-ленби. — Даже наша ли это ответственность? Нетелепаты сами сделают выбор».
«Передача начинается, — сказал Коуди. — Интересно, многие ли ее прослушают».
Толпа, волной катившаяся через город Истердэй под тайным управлением параноида, вихрем закружилась перед большим домом с широкой террасой. При виде нескольких мужчин, стоявших в ожидании на террасе, толпа разразилась криками. Параноид, однако, был в нерешительности.
Зато мужчина рядом с ним не колебался, — он с ревом бросился вперед. Раздался резкий треск, и под его ногами взметнулась пыль.
— У них есть оружие! — закричал кто-то.
— Взять их!
— Линчевать!
Толпа подалась вперед. Снова щелкнула винтовка.
Предводитель толпы — не параноид, а номинальный вожак — выругался и упал на землю, обхватив руками ногу.
На веранде выступил вперед человек.
— Убирайтесь отсюда, — решительно сказал он. — Убирайтесь — быстро.
Предводитель смотрел на него в изумлении.
— Док! — произнес он. — Ты же не лыска. Какого черта ты здесь делаешь?
Доктор медленно покачивал винтовкой.
— Среди нас здесь много нелысок, — ответил он, оглядев стоявших молча людей. Тут были представители нескольких рас, но в настоящий момент это не интересовало толпу. Линчеватели старались разглядеть на крыльце людей, которые, как они знали, были лысками; оказалось, что каждый из них окружен вооруженными нетелепатами, выжидающими с холодной решимостью.
Однако их было не так много, этих защитников.
Это пришло в голову и предводителю. Он поднялся, разглядывая свою легкую рану на икре, и бросил взгляд через плечо.
— Мы можем взять их! — крикнул он. — Нас десять против одного. Пойдем и убьем их всех!
Он повел толпу за собой.
Он умер первым. На террасе низенький человечек в очках и со щетинистыми усами вздрогнул и на мгновение опустил ружье. Но он не сдвинулся со своего места, оставаясь в ряду решительно настроенных людей.
Толпа отхлынула.
Последовала долгая пауза.
— Сколько, по-твоему, времени вы сможете нас сдерживать, док? — выкрикнул кто-то.
Убитый лежал на земле между двумя группами.
Воздух колыхался от зноя. Солнце незаметно двигалось к западу. Толпа сдвинулась теснее, — плотная, готовая к убийству масса выжидала, стоя в солнечном свете.
Вдруг внутри дома зажегся телеэкран и раздался голос Элленби, обращающегося ко всему миру.
Видеопередача закончилась.
Разумы лысок были заняты прощупыванием, выяснением, поисками ответа в разумах, которые не могли скрыть от них свои истинные желания. Это был опрос, гарантировавший достоверность результатов, И через несколько минут опрос будет закончен. Будет дан ответ. От этого ответа зависели жизни всех тех, кто не был телепатом.
Джеф Коуди в одиночестве сидел перед электронной машиной в ожидании ответа.
Нормальный человек, нормальные люди могли дать лишь один ответ. Ибо индуктор, впервые в человеческой истории, означал единство, основанное на реальности. Он открывал дверь настоящим и величайшим приключениям, проникновению в загадки науки, искусства и философии. Он возвещал последний и решительный бой против Илиона самой природы — широкой, огромной, неведомой Вселенной, в которой человек боролся и сражался и каким-то образом выжил.
Любой из ныне живущих взрослых мог дожить лишь до начала этого грандиозного предприятия, но их дети увидят все.
Нормальные люди могли дать лишь один ответ. Нормальные люди.
Коуди посмотрел на панель, блестевшую перед ним.
Земля наполнилась от них злодеяниями.
Да, мог быть и другой ответ. И если этот ответ будет получен… Конец всякой плоти пришел пред лице Мое.
Я истреблю их с земли!
Коуди мысленно заглянул в будущее. Он увидел себя, нажимающего кнопку на панели; увидел, как операция «Апокалипсис» захлестывает землю, подобно новому потопу; как тонет в разрушительном приливе и вымирает раса людей, и на всей планете, а может быть, и во всей Вселенной, в живых остаются только телепаты. Он вспомнил жуткую боль одиночества, которую испытывают лыски, когда умирает кто-то из них.
И он знал, что ни один телепат не сможет защитить свой мозг от апокалипсического убийства всего обычного человечества.
Останется незаживающая рана, рана, которая никогда не сможет затянуться в разумах телепатов, чьи воспоминания будут сохраняться, не теряя своей остроты, передаваясь из поколения в поколение. Пусть пройдет хоть сто миллионов лет, но и тогда древняя рана будет жечь так же, как в тот день, когда она была нанесена.
Выходит, операция «Апокалипсис» уничтожит также и лысок, ибо они почувствуют эту огромную всеобщую смерть, ощутят ее с роковой восприимчивостью телепата, и, хотя физически они смогут жить дальше, боль и чувство вины будет передаваться от одного искалеченного поколения к другому.
Внезапно Коуди сделал движение.
Его палец надавил на кнопку. Мгновенно заработало контрольное устройство. Меньше, чем на секунду, послышалось тихое жужжание. Затем на панели управления вспыхнул яркий свет, а под ним был номер.
Коуди нажал другую кнопку. Селекторы безошибочно отыскали в компьютере кусочек кристалла, содержащий код операции «Апокалипсис». Кристалл, с его шифром из застывших энергоэлементов, был передним.
Тысячи разумов, уловив мысль Коуди, направились к нему, коснулись его, заговорили с ним.
Он замер на секунду и узнал, что человечество еще не приняло решения.
Голоса в его мозге слились в беспорядочный гул. Но окончательное решение должны были принять не люди, и не лыски; ответственность за это решение лежало на нем, и Коуди не стал больше ждать.
Он быстро протянул руку вперед и почувствовал, как холодный, гладкий пластик рычага с абсолютной окончательностью опускается под его пальцами.
Шифрованная энергетическая структура на кусочке ферроэлектрического кристалла, ожидающего в калькуляторе, задрожала, померкла и исчезла полностью.
Операции «Апокалипсис» пришел конец.
Но пальцы Коуди продолжали двигаться Одно запоминающее устройство за другим выходило из строя в громадной машине. Их обширнейшие банки данных возвращали свою энергию в бескрайний океан Вселенной и исчезали. И вот наконец мозг машины был пуст. Возродить «Апокалипсис» не было никакой возможности — ни возможности, ни времени.
Оставалось только ждать.
Он распахнул свой разум. Всюду вокруг него, по всему свету, соединенные мысли лысок образовали огромную, запутанную сеть — возможно, последнюю и самую мощную структуру из созданных человеком. Коуди был втянут в ее глубину и стал с ней одним целым. Не было никаких барьеров. Они не судили. Они понимали — все они, — и он был частью их в теплом, полном единстве, являвшемся источником достаточной силы и мужества, чтобы встретить принятое человечеством решение, каким бы оно ни было. Это могло быть последним случаем такой связи между людьми. Возможно, погром будет продолжаться, пока не будет убит последний лыска. Но до тех пор ни одному лыске не придется ни жить, ни умирать в одиночестве.
Поэтому они ждали, все вместе, ответа, который должно было дать человечество.
