ДВА

Назад: ОДИН

Дальше: ТРИ

Должно быть, я задремал. Я медленно просыпался от глухого, глубокого грома, явно услышав несколько его раскатов; когда я открыл тяжелые веки, снова стояла тишина. Тогда я понял, что слышал. Это ревели двигатели реактивного самолета, возможно, ищущего меня, поскольку снова наступил день и было светло. Наверное, кинокамера на борту самолета фиксировала местность, и, как только самолет вернется на базу, пленка будет проявлена и просмотрена. Обломки моего самолета обнаружат, если только они попали на пленку. Но пролетал ли поисковый самолет над этим узким ущельем между вершинами? Этого я не знал.

Я попробовал шевельнуться. Это было нелегко. Я чувствовал холод и вялость. Вокруг меня сомкнулась тишина. Я неуклюже поднялся на колени, потом на ноги. Единственным звуком было мое дыхание.

Я закричал — просто чтобы нарушить тишину одиночества.

Я стал ходить, чтобы восстановить кровообращение. Мне не хотелось этого — хотелось лечь и уснуть. Мое сознание продолжало проваливаться в темноту. Вдруг я понял, что стою на месте, и холод уже пробрал меня до костей.

Я снова начал ходить — и вспоминать. Бегать я не мог, но мог ходить, и лучше было не останавливаться — иначе я бы лег и умер. Что же было дальше, после того как убили Беннера? Следующая Ключевая Жизнь — жизнь Бартона, не так ли? Бартон и Три Слепые Мыши. Я думал о Бартоне, продолжая ходить кругами; мне стало немного теплее. Время вновь начало раскручиваться назад, пока я не ощутил себя Бартоном, который жил в Конестоге чуть меньше двухсот лет назад; в то же самое время я оставался самим собой, наблюдающим за Бартоном.

Это было время, когда параноиды впервые начали объединяться.

Три слепые мыши

Внизу, под вертолетом, озеро, растревоженное нисходящим потоком вихревого ветра, было покрыто белой пеной. Мелькнуло и исчезло изогнутое темное очертание выпрыгнувшего из воды окуня. Парусная лодка, лавируя, направлялась к дальнему берегу. В мозгу Бартона на секунду вспыхнуло чувство дикого голода, а затем — по мере того как его мысль, все глубже прощупывавшая толщу воды, установила контакт с какой-то формой жизни, обладавшей лишь инстинктом, но не рассудком, — появилось ощущение сплошного восторга, жадная и яростная жажда жизни, которая теперь, после пятнадцати лет скитаний по лесам, была ему так хорошо знакома.

Никакой необходимости в этом чисто автоматическом ментальном зондировании озера не было. В этих спокойных американских водах нет ни акул, ни крокодилов, ни ядовитых морских змей. Он делал это просто по привычке, выработанной тренировкой бдительности, которая помогла ему, Дэвиду Бартону, стать специалистом в своей области, в одной из тех немногих профессий, что доступны меньшинству лысок. И после шести месяцев в Африке он больше всего стремился сейчас не установить какой-либо контакт, а найти что-то, что помогло бы снять психическое напряжение. В джунглях лыска мог достичь с природой такого единения, какое Торо и не снилось, но за это тоже приходилось платить. Под языческим духом первобытности чувствуется настойчивая пульсация сильного инстинкта самосохранения, инстинкта в чистом виде. Только глядя на картины Руссо, сохранившиеся после Взрыва, ощущал Бартон такую же яркую, почти безумную жажду жизни.

Где от зеленого вина устали люди,
Малиновое море надоело…

Что ж, он вернулся, он снова был неподалеку от места рождения своего деда, близ Чикаго, и он мог немного отдохнуть.

Его руки задвигались по сложному пульту управления, вертолет мягко набрал высоту, — как будто таким образом можно было избежать неизбежного. Люди обычные проводили большую часть жизни на земле. А в том, что он родился телепатом, были, разумеется, свои преимущества, как и недостатки. Конечно, теперь никто больше не призывает линчевать лысок. В достаточной безопасности, почти принятые обществом, осторожно стараясь держаться в тени — выделяясь лишь своими париками, которые они обязательно носили, — лыски могли найти работу, соответствующую их жизни. Очень специальную работу, естественно, которая никогда не могла дать ни слишком большой власти, ни больших денег. Работу, где их особые способности служили на благо общества. Бартон был натуралистом, он отлавливал животных для зоопарков. И в этой работе было его спасение.

Он помнил совещание, на которое много лет назад собрались его родители и еще несколько лысок, объединенных глубоким, благожелательным дружелюбием и пониманием, что всегда тесно связывали телепатов. В его памяти еще живы были беспокойные мысли, возникавшие и расходившиеся по комнате, — он помнил их гораздо лучше, чем лица присутствовавших. Неясные очертания какой-то опасности, и желание помочь.

…Выход для его энергии… не ученый… неприспособленный… если только не найти подходящую работу…

Он не помнил слов, только абсолютные понятия с характерной, много говорящей окраской и оттенками значений; это, и еще символ его имени, символ, определяющий в сознании других его самого. Он не был для них только Дэйвом Бартоном. Их мысленное восприятие его личности, хотя и различное у каждого, всегда содержало ядро персонального обозначения, принадлежащее только ему, одному ему из всех людей на земле. Имя, которое могло бы иметь пламя свечи, — тайное и непроизнесенное. Только его имя.

Помня об этом, а также о том, что каждый лыска должен выжить и приспособиться ради конечного блага расовой мутации, они нашли решение. Что ж поделаешь, если обычным людям не хватает благоразумия: у всех теперь кинжалы на поясе. Но сами телепаты жили, так сказать, взаймы, они существовали лишь благодаря созданной и поддерживаемой ими доброй воле. И эта добрая воля должна быть сохранена, а этого не достичь, вызывая антипатию к себе. Никто не станет завидовать воспитанному и старательному специалисту по семантике, а вот д’Артаньяну — будут завидовать. Значит, нужно искать выход для странно переплетенной наследственности мальчика, в которой кровь отважных пионеров и следопытов смешалась с прирожденной осторожностью лысок.

Так они нашли решение, и Бартон занимался отловом животных в джунглях, противопоставляя разум борца дикому сознанию тигров и питонов. Если бы не это решение, Бартона, возможно, уже не было бы в живых, поскольку нелыски по-прежнему были так же подозрительны и нетерпимы.

Однако он вовсе не был экстравертом — не мог им быть. И неизбежно он в конце концов устал от непрерывного звучания мыслей, катившихся, подобно волнам, даже в пустынях и морях. Не спасал его и мысленный барьер: за этой защитной стеной бушевали потоки мысли, и он ощущал их. Лишь высоко в небе можно было на какое-то время избавиться от них.

Вертолет поднялся, слегка покачиваясь на ветру. Озеро внизу было размером с монету и такого же цвета. Вокруг него раскинулись Лимберлостские леса, более густые, чем пятьдесят лет назад; в этой болотистой незаселенной местности постоянно мигрировали бродячие группы недовольных, которые не могли приспособиться к общинной жизни в сотнях тысяч городков, усеявших Америку, но боялись объединиться. Они были явно асоциальны и, вероятно, рано или поздно должны были просто вымереть.

Озеро стало величиной с булавочную головку и вскоре исчезло из виду. Западнее и ниже промелькнул грузовой вертолет с цепочкой планеров, возможно, доставляющий треску из городов Великобережья, а может, виноград с виноградников Новой Англии. Страна менялась, но названия менялись мало. Языковое наследие оказывало слишком сильное влияние. Однако уже не было городов, называвшихся Нью-Йорк, или Чикаго, или Сан-Франциско: здесь действовало психологическое табу, аналогичное тому, которое не давало называть маленькие городки по имени смертоносных, опустошенных Взрывом земель, когда-то называвшихся Новым Орлеаном или Денвером. Из американской и мировой истории пришли такие названия, как Модок и Лафитт, Линкольн, Рокси, Потомак, Моухассет, Американ-Ган и Конестога. Лафитт, расположенный на берегу Мексиканского залива, поставлял поргу, морского леща и другую приятную на вкус пищевую рыбу в Линкольн и Рокси, находящиеся в сельскохозяйственном поясе; в Американ-Гане производилось сельскохозяйственное оборудование, а Конестога, из которой только что прибыл Бартон, находилась в районе горнорудных выработок. Кроме того, там имелся зоопарк животных умеренной зоны — один из многих, от Пьюджета до Флорида-Энда, которые обслуживал Бартон.

Он закрыл глаза. Лыски поневоле лучше других видели картину социального плана, и когда мир раскинулся внизу, словно карта, трудно было не представить его усеянным разными булавочными головками: многими черными и очень немногими белыми. Обычными людьми и лысками. Все-таки кое-что несомненно говорит в защиту разума: в джунглях обезьяну в красной фланелевой тужурке неодетые обезьяны разорвали бы на части.

Сейчас Бартона окружала лишь голубая небесная пустота; всеобщий поток мысли превратился в слабую, почти неслышную пульсацию. Бартон закрыл кабину, включил подачу воздуха и обогрев и поднял вертолет еще выше. Он лежал, откинувшись в мягком кресле, и лишь какая-то часть мозга оставалась настороже, готовая немедленно привести руки в действие в случае, если вертолет начнет выкидывать свои непредсказуемые штучки. Пока же он отдыхал, совсем один, в абсолютной тишине и в полном покое.

Его разум был совершенно чист. Полное спокойствие, вроде нирваны, охватило его. Далеко внизу в бурлящем мире информации звенели вибрации на субэфирном уровне, но редкие волны, достигавшие этой высоты, не тревожили Бартона. С закрытыми глазами, полностью расслабившийся, он походил на человека, временно забывшего о том, что значит жить.

Это было панацеей для необычно чувствительных разумов телепатов. Впервые увидев, мало кто принимал Бартона за лыску. каштановые волосы его парика были коротко острижены, а годы, проведенные в джунглях, сделали его почти болезненно худым. Лыски, намеренно воздерживавшиеся от участия в атлетических соревнованиях — кроме как между собой, — были склонны к дряблости мышц; с Бартоном дело обстояло иначе. Необходимость перехитрить хищника всегда поддерживала его в хорошей форме. А здесь, высоко над землей, он- расслабился, так же, как сотни других лысок давали отдых своему перегруженному мозгу в голубой тиши неба.

Когда он открыл глаза и взглянул вверх сквозь прозрачную верхнюю панель, небо уже совсем потемнело, кое-где виднелись звезды. Какое-то время он еще лежал, всматриваясь в высь. «Лыски, — подумалось ему, — первыми разработают технику для межпланетных путешествий. Там новые пустынные миры, а новой расе нужен новый мир».

Но это сейчас не главное, с этим можно было подождать. Бартону понадобилось немало времени, чтобы понять, что важно выживание его расы, а не его самого. Пока лыска не поймет это, он не может считаться достигшим настоящей зрелости. До этого момента он все время представляет собой потенциальную опасность. Теперь Бартон, однако, во всем разобрался и нашел, подобно большинству лысок, компромисс между своим существованием и существованием расы. И в первую очередь это влекло за собой развитие общественного инстинкта и дипломатичности.

Быстро пролетело несколько часов. В одном из шкафчиков Бартон навел пакет пищевого концентрата, поморщился, глядя на него, и сунул обратно. Нет. Пока он опять в Америке, он хочет пользоваться благами цивилизации. В Африке он сожрал столько концентрата, что чуть не потерял способность воспринимать вкусовые ощущения. Отчасти это произошло потому, что некоторые виды дичи стали ему физически отвратительны после мысленного контакта с животными. Он не был вегетарианцем; логическим путем он мог избавиться от большинства ненужных эмоций, но, безусловно, никогда не смог бы съесть, например, обезьяну.

Однако он мог есть зубатку и уже предвкушал хрустящую слоистость белого, плотного мяса на зубах. В этих краях водилась хорошая зубатка. Бартон знал ресторан в центре Конестоги и направил вертолет к ближайшей посадочной площадке, обогнув городок так, чтобы, летя на малой высоте, не поднять там пыльную бурю.

Он чувствовал себя освеженным, готовым вновь занять свое место в мире. В Конестоге, насколько ему было известно, не жил ни один лыска, и для него было неожиданностью — приятной неожиданностью, — когда он почувствовал мысленный контакт. В чужой мысли содержался вопрос.

Это была мысль женщины, не знакомой с ним; он понял это по тому, как поверхностно она определила его личность. Похоже это было на то, как открытая ладонь осторожно тянется к другой ладони, чтобы слиться с нею в пожатии. Нет, она не знала его. Узнавание Бартона как личности полностью отсутствовало. Но, вероятно, она слышала о нем от… Дэнхема? Кортни? Ему показалось, что он уловил проскользнувшие в ее вопросе личностные символы Дэнхема и Кортни.

Он ответил на вопрос:

Доступен. Здесь. Учтивое дружеское приветствие, предполагающее — ты одна из Нас; искреннее желание помочь.

Ее имя Сью Коннот; он воспринял и те любопытные нюансы, дающие представление о том, как Сью Коннот воспринимает свою личность, — не поддающаяся описанию дескрипторная мысль, которую уже никогда впоследствии невозможно ни с чем другим спутать. Мысленная сущность чистого «я».

Она была биологом, жила в Аламо, она боялась…

Буду рад помочь.

Должна увидеть тебя

Жизненно важная необходимость

Опасность; глаза тайно следят

Кругом звери. Сью Коннот

Опасность — сейчас?

Сложная мысль смешалась и переплелась; он тем временем ускорил шаги.

Совершенно одна

Лишь я во всем мире знаю

Крайняя секретность

Звери. Я в зоопарке, жду

Спешу к тебе; мой разум с твоим; ты одна из нас, следовательно, никогда не одна.

Обмен мыслями шел быстрее обмена словами. Устно изложенные или написанные предложения значительно сложнее мысленных представлений, ибо оттенки значений передаются прилагательными и наречиями. Но телепаты обмениваются законченными мыслями со скоростью света. До появления разумного человека различными звуками передавались самые простые значения. С развитием языков стали возможны обобщения. При помощи же телепатии можно буквально создать — и передать — целый мир.

Однако и при таком общении необходимы общие знаменатели. Девушка явно избегала некоторых существенных определений, боясь даже мысленно представить их.

В чем дела? Я хочу помочь!

Осторожность

Даже здесь, они опасны

Притворяйся, что все нормально

Пользуйся устной речью, пока…

Ее разум закрылся. Озадаченный, Бартон автоматически поднял мысленный барьер. Конечно, никогда невозможно полностью закрыть свое сознание от настойчивого зондирования другого телепата. В лучшем случае, можно сделать мысленную волну нечеткой, накладывая на нее другие волны или погрузив ясную мысль глубоко в хаос необработанных мыслей. Но мысли обладают упругостью. Даже тренированные лыски не могут держать их спрятанными слишком долго — уже благодаря самому факту сосредоточения на том, чтобы подавить их; они, хотя и весьма расплывчатые, все равно сохраняются в глубине сознания.

Таким образом, барьер, преднамеренно создающий неясность или путаницу, может быть поставлен, — одна из уловок заключается в мысленном повторении таблицы умножения, — но не очень надолго и не очень эффективно. Только почти инстинктивная вежливость, которой лыску учат раньше, чем читать, делает поднятие заслона равносильным отключению. Словом, подобный барьер оказывается действенным только при общении с телепатически порядочным человеком.

Бартон был им, как и большинство лысок; как только Сью Коннот прекратила мысленную связь, он сразу же «отвернулся». Но ему тем более захотелось встретиться с нею и, если удастся, прочесть по ее лицу, какая опасность воспрепятствовала откровенному общению между ними. Открытые ворота зоопарка были уже перед ним.

Пройдя в зоопарк, Бартон заметил небольшую толпу, состоящую большей частью из посетителей, прилетевших на вертолетах, чтобы посмотреть на привезенных им новых животных.

Несмотря на заслоны, он, как всегда, сразу почувствовал присутствие другого лыски и, доверясь инстинкту, подошел к стройной девушке в брюках и белой блузке, что стояла, чем-то привлеченная, у одной из загородок. Он послал мысль и встретил неожиданное, отчаянное предупреждение:

Барьер! Барьер!

Его реакция была мгновенной. Он как ни в чем не бывало встал рядом с девушкой и посмотрел за ограду, в огромный бассейн, где нехотя двигалось похожее на торпеду тело. Бартон понял, что Сью Коннот заглянула в мозг акулы и встретилась там с чем-то, что имело для нее громадное значение.

— Так вот что тебя испугало, — сказал он. Говорить вслух можно было совершенно спокойно: для телепата с поднятым барьером речь становится намного более условной, нежели мысль.

— Да, — ответила она. — Полагаю, тут требуется привычка.

— Но ты же биолог.

— Кролики и морские свинки. Даже с ними я порой краснею от стыда. Но это — хищники!

— Займись как-нибудь разумом ласки, — предложил он. — Это чистое безумие. Пойдем. — Он провел ее через толпу к террасе, где были расставлены столики под навесами.

— Коктейль?

— Благодарю.

Она оглянулась на бассейн с акулой. Бартон кивнул: конечно, такое неприятно — с непривычки. Но он-то привык к этому.

— Пойдем куда-нибудь в другое место? — спросил он, сделав паузу и выдвигая ей стул. — В зоопарке может быть весьма неприятно, если ты не…

— Нет. Здесь безопаснее. Нам надо поговорить, а в таком месте можно разговаривать свободно. Никто из лысок не придет сюда ради удовольствия. — Она мысленно «огляделась» вокруг, пробираясь сквозь сумасшедшую мешанину звериных сигналов, затем снова затуманила поверхность своего сознания, защищаясь, и умоляюще улыбнулась Бартону.

Как у всех лысок, их отношения с самой первой встречи стали почти близкими. Нетелепатам могут потребоваться недели дружеских отношений, чтобы узнать друг друга; у лысок такое узнавание происходит мгновенно, часто даже до встречи. В сущности, нередко представление, составленное при первом мысленном общении, оказывается более точным, нежели более поздние впечатления, окрашенные внешним видом и манерой поведения телепата. Если бы они не были лысками, то какое-то время оставались бы друг для друга мисс Коннот и мистером Бартоном. Будучи же телепатами, они невольно, можно сказать, бессознательно оценили один другого еще тогда, когда Бартон был в воздухе; уже при первом мысленном контакте они знали, что взаимно приятны друг другу. С самого начала она стала для него Сью, а он для нее — Дэвид. Нелыска, подслушав их беседу, решил бы, что они давние друзья; было бы неестественно, если бы они вели себя иначе после того, как их сознания полностью приняли друг друга.

— Я выпью мартини, — вслух сказала Сью. — Не возражаешь, если я буду говорить? Это помогает. — Она оглядела, на этот раз в буквальном смысле, окружавшие их клетки. — Не знаю, как ты выносишь это, даже с твоей подготовкой. Мне кажется, лыска может просто свихнуться, оставь его на ночь в зоопарке.

Бартон ухмыльнулся, а его разум непроизвольно начал сортировать заполнившие все вокруг вибрации: обычные обезьяньи пустяки, прерванные истерическим всплеском эмоций, когда капуцин учуял запах ягуара; примитивные вибрации жестокости, исходящие от пантер и львов, окрашенные полутонами откровенной, гордой уверенности; мягкие, почти забавные радиации тюленей. Все это, конечно, нельзя было назвать разумными мыслями: их излучал примитивный мозг животных; однако в основе своей под шкурой или чешуей работало то же самое устройство, что и под каштановым париком Сью Коннот.

Спустя какое-то время, когда они пили мартини, она спросила:

— Ты когда-нибудь дрался на дуэли?

Бартон невольно оглянулся.

— Я лыска, Сью, — сказал он, потрогав маленький кинжал на поясе.

— Стало быть, нет.

— Естественно, нет. — Он не стал терять времени на объяснения: причина была известна ей не хуже, чем ему. Лыски не могли рисковать, не хотели лишний раз демонстрировать свои способности, если в этом не было большой необходимости. Телепат всегда мог победить на дуэли. Если бы Давид не убил Голиафа, филистимляне рано или поздно растерзали бы великана просто из зависти. Будь Голиаф поумнее, он ходил бы, согнув колени.

— Очень хорошо, — сказала Сью. — Я вынуждена быть очень осторожной. Это такой секрет, что я не знаю, кто… — Ее сознание по-прежнему окружал прочный заслон.

— Я полгода был в Африке. Возможно, я отстал от сегодняшних событий. — Оба они чувствовали неадекватность слов и испытывали нетерпение.

— Не сегодняшних… будущих. Дело обстоит… помощь от подходящих… — Она остановилась и заставила себя перейти на более медленную, грамматически оформленную речь. — Мне нужно где-то найти помощника, и он должен быть одним из нас. И это не все: он должен быть совершенно особым человеком. Ты подходишь.

— Почему?

— Потому что ты натуралист, — ответила она. — Я обдумала все варианты, но ты ведь знаешь, какие работы нам обычно достаются. Сидячие профессии. Эксперты по семантике, младшие врачи и психиатры, биологи вроде меня. Помощники в полиции — это уже ближе, но мне нужен человек, который… который мог бы обставить другого лыску.

Бартон уставился на нее, нахмурившись:

— Дуэль?

— Думаю, да, — сказала она. — Я еще не знаю точно. Но, похоже, другого выхода нет. Это должно держаться в полной тайне, Дэйв, в абсолютной тайне. Если что-то станет известно, будет… очень плохо для нас.

Он понял, что она имеет в виду, и беззвучно присвистнул. Тень этого всегда лежала на любом лыске.

— В чем дело?

Прямо она не ответила.

— Ты натуралист. Это хорошо. Мне нужен телепат, который мог бы встретиться с другим телепатом, имея небольшое преимущество. Ни один из нелысок не годится, даже если бы я могла говорить с ним об этом. Мне необходим человек, способный быстро принимать решения, к тому же развитый физически, умеющий реагировать более чем мгновенно.

— Угу.

— Таких среди нас мало, — продолжала она. — Даже когда мысли движутся с одинаковой скоростью, всегда существует незначительное различие в мышечной реакции. Мы ведь не слишком натренированы. Соревнования в умении…

— Я думал об этом, — сказал Бартон. — И не однажды. Любое соревнование, основанное на боевых действиях, для нас неприемлемо.

— Любое соревнование, где приходится сталкиваться лицом к лицу с противником. Я люблю гольф, но я не могу играть в теннис.

— Что ж, — сказал ей Бартон, — я не занимался ни боксом, ни борьбой. И в шахматы не играю, если уж на то пошло. Но скип-гандбол… Ты видела?

Она покачала головой.

— Щит очень сильно изогнут — никогда не знаешь, куда отскочит мяч. К тому же щит состоит из секций, двигающихся беспорядочно. Таков один из вариантов. Это нечто новое и, разумеется, не рекламируется, но у моего друга есть такая штука. Его зовут Дэнхем.

— Он рассказал мне о тебе.

— Я так и думал.

— Ну вот. В течение пятнадцати лет ты ловил всякую живность — от тигров до королевских кобр. Чтобы это делать, нужна хорошая синхронизация. Любой человек, который может перехитрить королевскую кобру..

— Следи за своим барьером, — перебил Бартон. — Я кое-что прочел. Дело настолько плохо?

Она порывисто вздохнула.

— У меня ослаб контроль. Давай уйдем отсюда.

Бартон повел ее через центральную часть зоопарка.

Проходя мимо бассейна с акулой, он бросил быстрый взгляд вниз и с тревогой посмотрел в глаза девушки.

— Вроде этого, да?

— Да, — кивнула она. — Вроде этого. Но их в клетки не посадишь.

За зубаткой и белым вином из Шасты она рассказала ему…

Их нельзя посадить в клетки. Ловкие, опасные — к тому же теперь очень осторожные. Они представляли собой среднюю из трех существующих групп телепатов. Та же самая мутация, но… Но!

Жесткая радиация сработала прямо как динамит. Если вложить совершенно новую функцию в тонко устроенный человеческий мозг, непременно нарушится прекрасное, давно установившееся равновесие. Не случайно появилось три группы мутантов. Одна представляла собой полную неудачу, ее члены находились на грани сумасшествия, слабоумия и паранойи. Телепаты из другой группы, к которой принадлежали Сью Коннот и Бартон и которых было большинство, могли приспособиться к окружающему их миру. Они носили парики.

А в среднюю группу входили личности параноидные — но не безумные.

Среди этих телепатов чаще всего встречались неприспособленные самовлюбленные индивидуалисты, люди, на протяжении долгого времени отказывавшиеся носить парики и кичившиеся своим превосходством. Они обладали хитростью и чувством полного самооправдания истинно параноидного типа и были принципиально антисоциальны. Но они не были сумасшедшими.

И их нельзя было посадить в клетки, ибо они были телепатами, а как можно заключить в клетку мысль?

Они завершили обед бразильским шоколадным тортом, черным кофе и ликером, приготовленным монахами из Лебединого монастыря, что на Миссисипи. Бартон прикурил сигарету от зажигательной бумажки на пачке и затянулся.

— Стало быть, это не слишком большой заговор.

— Такие вещи обычно и начинаются с малого. Всего несколько человек — но ты понимаешь, как это опасно.

— Понимаю, — кивнул Бартон, — вполне. Это очень дурное средство. Несколько лысок параноидного склада, разрабатывающих план безумной диверсии… Однако сперва расскажи мне побольше. Например, почему я? И почему ты?

Для нетелепата вопрос показался бы неясным. Сью подняла брови и сказала:

— Ты, потому что имеешь хорошие рефлексы, о которых я говорила, и потому, что мне повезло и я нашла тебя, прежде чем в отчаянии стала бы искать кого-то еще. Что же касается меня… — Она помолчала. — Это самая странная вещь. На них никак нельзя было натолкнуться, разве лишь случайно, поскольку телепатия не является направленным излучением, это транслирование. И передачу может принять любой восприимчивый разум. Как только достаточное количество людей собирается вместе, чтобы основать город, это становился заметным. И как только незначительное число лысок собирается вместе и создает организацию любого вида, это тоже заметно. Поэтому-то параноиды никогда не причиняли много хлопот, только единичные случаи. Объединиться в группу — все равно что поднять флаг, который видно за мили.

— Ну и?..

— По-видимому, они разработали особый способ общения. Это секретный, абсолютно не поддающийся расшифровке код. Но не просто код. В противном случае мы могли бы его обнаружить и определить источник, даже не имея возможности его расшифровать. Это телепатическая связь в совершенно иной полосе частот, которую мы не можем даже нащупать. Я не знаю, как они это делают. Может быть, отчасти механическим путем, может, нет. Дети обладают более высоким порогом восприимчивости, но мы можем уловить их мысли. А это, я бы сказала, ментальный ультрафиолет. Понимаешь, что это означает?

Бартон выпустил дым через нос.

— Да. Это может нарушить равновесие — полностью. До сих пор, благодаря децентрализации, сохранялся мир. Никто не осмеливался объединяться в чересчур большие группы, их могли обнаружить. Но эти середнячки носят плащи-невидимки. — Он сжал кулак. — Она может распространиться по всему миру — эта организация, с которой мы не знаем, как бороться!

— С ней необходимо бороться, — сказала она. — Ее необходимо уничтожить. И быстро, пока никто ничего не заподозрил. Если нелыски пронюхают о ней, подымется волна антилысизма, которая может нас смести. Если это допустить, люди не станут раздумывать, отделяя социальные группы от антисоциальных, «Мы пригрели змею у себя на груди, — скажут они, — и она показала зубы. Убить их всех».

За окном промелькнул всадник на лошади, цокот копыт отозвался в мозгу Бартона настоятельным призывом.

— Сколько их?..

— Говорю тебе, это только начало. Пока — немного. Но это может распространиться. Я полагаю, что первостепенная трудность для них заключается в обучении новичков особым телепатическим приемам. Поэтому я думаю, что здесь должна иметь место самоиндукция. Устройства могут быть обнаружены. К тому же они не должны мешать передвижению: никто не может знать наверняка, в какой момент потребуется связаться друг с другом. Большое устройство не станешь таскать с собой.

— Его можно замаскировать, — возразил Бартон. — Или оно может быть достаточно маленьким.

— Верно, — согласилась Сью, — но есть еще эта маленькая девочка, Мелисса Карр — она перехватила их волну без всякого устройства. Вероятно, она — какой-то особый вариант мутации.

— Мелисса Карр? — переспросил Бартон. — При чем тут она?

— Ах да, я не рассказала тебе. Это моя связь. Я постоянно вступаю с ней в контакт примерно уже в течение недели, но только вчера она проговорилась, совершенно случайно, о том, что узнала на этой мысленной частоте.

— Значит, она не из них?

— Уверена, что нет. Тут все очень странно. Даже то, как она впервые вышла на связь со мной..

Сью одевалась, готовясь к вечеринке, когда в ее сознание проник короткий предварительный вопрос.

— В некотором роде она была похожа на Золушку. Я чувствовала, как ей нравится мое платье — модель из Мозамбика и карельская сумочка. Она мысленно была со мной весь вечер. А после этого… — После этого между нами и установилась связь. Но прошел не один день, прежде чем Мелисса рассказала о телепатических сигналах, которые она нечаянно уловила.

Она догадалась, что они означают, но на нее, по-моему, грозящая нам опасность не произвела особого впечатления. Я имею в виду, ей не пришло в голову, что необходимо что-то предпринимать. В Мелиссе есть нечто загадочное; порою мне казалось даже, что она была членом группы, а потом вышла из нее. Иногда она вовсе не отвечает на мои сигналы.

Но теперь, когда она рассказала мне об этом Фэйксе, — мне кажется, я убедила ее в том, что это опасно. Сэм Фэйкс опасен. Он один из параноидных типов, и, насколько я слышала, он старается помешать каким-то экспериментам в Галилео.

— Зачем?

— Вот этого я не знаю. Очевидно, эти параноиды настолько хорошо проработали свой основной план, что им даже незачем думать о нем. Все их мысли обращены на непосредственные действия. И всегда на особой длине волны, которую мы не улавливаем. Только Мелиссе, судя по всему, удается поймать ее, — она, вероятно, родилась очень восприимчивой.

— Такое бывает, — согласился Бартон. — Мутанты, безусловно, сильно отличаются друг от друга, куда больше, чем немутанты. Что касается этого долгосрочного плана, то ты же знаешь параноидный тип. Им кажется, что лыски были созданы, чтобы править миром. Они рассматривают обычных людей в качестве низших существ. И если они хотят сорвать какие-то эксперименты, это говорит о многом. Интересно, что там разрабатывают в Галилео?

— Не знаю, — сказала Сью. — Мелисса весьма слаба в точных науках.

— Можно выяснить через Дэнхема. Он живет в Галилео.

— Там я и встретилась с ним. Но, может быть, тебе удастся вытянуть из Мелиссы больше, чем мне. Неразумно, — она помедлила, подыскивая нужное слово вместо невообразимых ментальных терминов, — расспрашивать ее слишком много, но это, разумеется, необходимо. Если почувствуешь зондирование, сразу же уходи.

— Такое было?

— Нет. Пока нет. Но мы должны держаться в тени.

Сью не спрашивала Бартона, будет ли он помогать, — она уже знала, что будет. Чувство сохранения расы было заложено в каждом лыске, хотя у параноидных типов оно принимало ненормальные, извращенные формы. Теперь сознание Сью устремилось куда-то, ища, задавая вопросы, подбирая замок, к которому подошел бы ее ключ. И почти немедленно пришел ответ, как будто одна рука соединила две других; Сью мысленно представила Бартону Мелиссу Карр. Поначалу он уловил какую-то робость, стеснительность и послал мысль, полную дружеского расположения и теплого ободрения. И сразу вслед за этим Бартон ощутил ярко выраженную женственность новой знакомой, это ощущение было близко к половому влечению. Наполовину ясно, наполовину смутно он осознал, что означает Мелисса Карр для самой себя: неуловимое осознание своего «я», разное у каждой личности, и мягкость вьющихся волос — волос? — парика; и мягкость губ под пальцами, легко поглаживающими их. Застенчивое отступление, имеющее свои оттенки, цвет и запах, а затем нечто, равноценное реверансу — чисто мысленному, — имеющему странный старомодный аромат. После этого он знал, что никогда уже не примет ее сознание за сознание какого-либо другого лыски.

Это Ддйв Бартон, Мелисса.

Узнавание, окрашенное удовольствием. Вопрос: доверие? Столько опасностей…

Полное доверие; да — сильное подтверждение.

Срочность

Много — (различных) — сообщений идет ясно

Тень угрозы от Сзма Фэйнса

Растущее взрывоопасное пятно в Галилео

Не могу говорить — другой символ для «говорить» — долго

Возможно, личная опасность

Все эти мысли, все их вариации звучали одновременно, три разума слились в некий разноцветный круг, в центре которого — белое пятно раскрытия и истины. Не было никаких барьеров, возникающих при устной беседе. Мысли, как свет, смешивались и сплетались в вопросах, ответах и утверждениях, и, несмотря на сосредоточение на одной проблеме, они у каждого имели свои оттенки, заменяющие интонацию. Именно способность устанавливать такой многосторонний контакт делала обсуждение за круглым столом столь популярным среди лысок — логическая и эстетическая игра разумов, способных целиком раствориться в экстазе полного общего понимания. Среди лысок не существовало полигамии в физическом смысле слова, но с психической точки зрения их социальная группа постоянно расширялась, придавая их жизни дополнительные глубину и богатство.

То, что происходило сейчас, было лишь намеком на настоящий контакт. Бартон искал нужную информацию в том, что сообщала Мелисса. Он тоже не был техником, поэтому подходил к проблеме с другой стороны — с точки зрения натуралиста, натренированного в распознавании защитной окраски, прекрасно умеющего разгадывать хитрости хищников.

Сколько их?

Трое.

Не больше?

Трое: образы Галилео и других городов, символы имен и личностей. Чувство смутной общности; звенья ненависти…

Неожиданно он обнаружил в ее сознании что-то странное, тревожно знакомое. Бартон не понял, что это такое, но на мгновение, пока он вел свой поиск, оно прорвалось сквозь плавный поток мысленной беседы.

Это ничего не давало; он снова сосредоточился.

Трое?

Символ

Известен под именем Сэма Фэйкса

Жажда власти

Глубокая летаргия

Возникали и дополнительные оттенки; теперь ему казалось, что он легко узнает Сэма Фэйкса.

Последовали другие символы, и он узнал описание Эда Варгана, смешанное с понятием диспропорции, и Бертрама Смита, в котором ощущалась злоба, родственная жестокости пьющих кровь хищников. Хотя была и разница: Бартону как-то довелось проникнуть в мозг пирующей ласки, и сплошной поток восторга почти напугал его. Смит же был разумен, хотя он, как и другие, обладал этим странным качеством — каким?

Темнота. Извращение. Слепота.

Да, — подумала Сью, — они слепые. Ослеплены паранойей. Они вовсе не способны видеть мир — каким он должен быть.

И то, как Мелисса представляла всех троих; свирепые маленькие существа, бегущие, оскалив зубы, сквозь темноту. Бартон осознал, что она отождествляет их — с кем? — с мышами: она ужасно боялась мышей, которые для нее были значительно страшнее насекомых или змей. Что ж, он мог понять навязчивый страх — сам он необычайно боялся огня. Большинство лысок в той или иной степени страдало фобиями — плата за повышенную умственную восприимчивость.

Я должен действовать быстро, — подумал Бартон. — Если они свяжутся, они могут спрятаться. Я должен уничтожить их одним ударом. Могут ли они читать твои мысли?

Они не знают о существовании Мелиссы Карр.

Но если один будет убит, они будут предупреждены. Ты должна быть в безопасности. Где ты?

Отказ, определенный отказ.

Лучше сказать мне, чтобы…

Никто не может обнаружить меня, пока я не думаю о своем местонахождении. В телепатии нет радиопеленгаторов. — Выраженное ею понятие означало больше, чем телепатия; это был символ всей расы и ее единства.

Ты можешь определить местонахождение Варгана и Смита?

Конечно: на своей личной волне они разговаривают совершенно свободно. Варган в Райе, Смит в Гуроне.

Как случилось, что ты можешь прослушивать их длину волны?

Недоумение. Бессильное мысленное пожатие плечами. Врожденное?

Когда один из них умрет, — подумал Бартон, — другие будут предупреждены. Слушай их внимательно. Ты непременно должна сообщить их планы. Они не должны уйти.

Мелисса представила трех маленьких, серых, злобных существ, трусливо удирающих по полу. Бартон натянуто улыбнулся.

Смотри, как они бегут, — сказал он ей. — Смотри, куда они бегут.

Его рука потрогала кинжал. Это, конечно, не большой нож для разделки туш, но сойдет и он.

Других сведений, кроме этих, было немного. Мелисса передала некоторые из подслушанных ею мыслей параноидов, и убеждение Бартона в опасности, исходящей от них, усилилось. В конечном счете они несли гибель всей группе мутантов. Смерть отдельных людей значила не так уж много в эту эпоху дуэлей, но ставить на карту существование всей расы — это похоже на тактику бешеных псов. Не было даже никакого определенного мотива. Простая злоба? Но это нелогично, а параноиды всегда логичны, хотя их мировоззрение и построено на ложной основе. Никакой путеводной нити пока не было, и Бартон не мог найти ее только с помощью своей профессиональной подготовки натуралиста. Животные не занимаются саботажем. Точно так же, как птицы не гадят в собственном гнезде.

После того как Мелисса оставила их, Сью сказала с нетерпением, на этот раз вслух:

— Я хочу тебе помочь. Должен же быть какой-то способ.

— Его нет. Ты сама говорила, что здесь нужно особое умение. Ты биолог. У тебя нет мгновенной реакции, как у меня, и, находясь рядом, ты будешь только отвлекать мое внимание, когда мне необходимо будет сосредоточиться.

— Значит, ты убьешь их?

— Конечно, убью. К счастью, со слов Мелиссы, их всего трое. Она не врала, я это чувствовал.

— О да, она искренна, — согласилась Сью. — Но она, безусловно, что-то скрывает.

Бартон пожал плечами.

— Это не имеет значения. Что сейчас важно, так это быстрое действие. Я не могу особенно заниматься расследованием. Если я начну подбрасывать мысли и вопросы в головы нелысок, параноиды насторожатся. Я должен уничтожить этих подонков прежде, чем зараза распространится. Многие лыски присоединились бы к подобному движению, если бы смогли проникнуть в тайну волны этой длины.

— Так что же делать мне?

— Сейчас, — сказал Бартон, — это неважно. Твоя работа закончена. Теперь это мое дело.

Они встали из-за столика. На улице он оставил Сью, попрощавшись с ней рукопожатием, значение которого было понятно только им. Вокруг текла обычная жизнь ярко освещенного вечернего города, символизирующая собой широкую и запутанную систему взаимозависимости и взаимоограничения, благодаря которой не распадалась цивилизация. Цивилизация, что терпела лысок и пусть неохотно, но давала им возможность найти путь к своему спасению. Оба они думали об одном: как легко эти обычные мирные люди могут превратиться в жаждущую крови толпу. Такое случалось прежде, когда лыски были еще совсем внове для мира; опасность этого не исчезла окончательно.

Итак, Бартон отправился один; ответственность за выживание всей расы требовала от него сделать то, к чему его готовили с самого рождения. Только существование всей их расы имело смысл; жизнь отдельной личности не так важна. Его вертолет уже обслужили, и он вылетел в Галилео, находившийся на Атлантическом побережье, по-прежнему раздумывая о том, что ему предстоит сделать. Он был так поглощен своими мыслями, что только автоматические радиосигналы не давали ему столкнуться с другими вертолетами. Наконец на горизонте показались огни городка ученых.

Как и все сообщества, занимающиеся технологическими разработками, Галилео был крупнее большинства других городов и деревень. Ученые были миролюбивым народом, и ни один из научных городов не был еще уничтожен. В Ниагаре с ее огромным источником энергии жило больше людей, но Галилео занимал гораздо большую площадь. В связи с опасностью некоторых экспериментов город растянулся на много миль и не был похож на большинство современных американских поселений — довольно маленьких, словно сжатых.

Благодаря этому здесь действовал наземный автотранспорт — нечто весьма непривычное. Бартон направился к дому Дэнхема — в их мире обособленных, хотя и взаимозависимых, отношений такого понятия, как квартира, не существовало, — и очень удачно застал его на месте. Дэнхем был лыской — круглолицым, с мягкими чертами; в его париках год от года появлялось все больше седины — в теперешнем виднелись уже и белые пряди. Он приветствовал Бартона тепло, но словами, поскольку на улице были люди, а лыски всегда тактично старались лишний раз не демонстрировать своих способностей.

— Я не знал, что ты вернулся, Дэйв, — сказал он. — Как было в Африке?

— Жарко. И я за шесть месяцев ни разу не играл в скип-гандбол. Боюсь, начинаю терять форму.

— По тебе не скажешь, — заметил Дэнхем, поглядев на него с завистью. — Заходи. Выпьешь?

Потягивая виски со льдом, они говорили о пустяках — точнее, обменивались мыслями в прямом смысле слова. У Бартона были свои планы; ему не хотелось рассказывать Дэнхему слишком много, тем более что Сэм Фэйкс был здесь, в Галилео, поэтому он ходил вокруг да около, ничего существенного не сообщая. Это оказалось не так-то просто. В конце концов они перешли в игровую комнату, раздевшись до трусов; перед ними была вертикальная стена с бесчисленными выпуклостями и углублениями, разделенная на секции, что во время игры приходили в хаотическое движение. Здесь они поиграли в скип-гандбол. Легко было предсказать, с какой силой Дэнхем пошлет мяч, но предугадать угол, под которым мяч отскочит, не было ни малейшей возможности. Обоим пришлось немало попрыгать — это было хорошее физическое упражнение; во время игры они продолжали мысленную беседу.

Дэнхем заявил, что его любимыми играми по-прежнему были кости и рулетка. И в ту, и в другую можно было играть с друзьями — нелысками, в то время как бридж или покер… Ну кто же сядет играть в покер с человеком, читающим мысли?

Бартон согласился, что игры, где все зависит от удачи или от развития мышц, вполне годятся, но последних было не слишком много. Борьба и бокс, скажем, включают мысленное планирование. С другой стороны, им подходили многие олимпийские виды; толкание ядра, прыжки в высоту, бег, — где не приходится сталкиваться с противником лицом к лицу. Но любая игра с элементами сражения — например, шахматы — оказывалась для них невозможной.

«Что ж, — подумал Дэнхем, — твоя профессия имеет достаточно таких элементов и напоминает игру в войну».

Охота на дичь? Бартон позволил себе мысленно пробежаться по этой области и остановился на тигре, вялом после сытной еды, но сохраняющем глубокое осознание своей силы, — словно тихонько жужжащая динамо-машина. Бартон тонко увязал это состояние с голодом и с чем-то еще, смутным и неоформленным, аналогичным тому образу, как Мелисса представляла себе Сэма Фэйкса. Его мысль устремилась словно бы вдоль личности Фэйкса — как будто он брал один аккорд на разных октавах. Если Дэнхем знал Фэйкса, он вполне мог откликнуться.

И тот ответил. Чувство восторга охватило Бартона, когда он уловил случайный отдельный фрагмент и начал откидывать все несущественные детали, выделяя его из многочисленных переплетений мысли Дэнхема. То, что осталось, представляло собою толстого, не слишком компетентного переводчика, иногда выступавшего в качестве посредника между учеными, говорящими на разных языках. Бартон поспешил перейти к другим заботам, чтобы Дэнхем не придал никакого значения появлению этого конкретного мнемонического образа.

И, конечно, Бартону захотелось поскорее уйти. Он позволил Дэнхему выиграть партию, и тот от неожиданности так обрадовался, что принял извинения и объяснения насчет назначенной якобы встречи без всякого недоверия: человеку, только что вернувшемуся в Америку после полугода жизни в джунглях, вполне естественно желать чего-то более волнующего, чем скип-гандбол. Но замечательно все же, что Бартон зашел…

Шагая по гладкому покрытию обсаженных деревьями улиц, Бартон позволил своему восприимчивому разуму поглощать кипящие вокруг мысли. Теперь, когда он знал, кого нужно искать, это было нетрудно, хотя и требовало терпения. Лишь иногда в мешанине мыслей попадались обрывки информации. И Бартон сделал то, к чему лыски прибегали очень редко: стал мысленно задавать нелыскам наводящие вопросы.

Бартон вынужден был пойти на это, поскольку мог читать только то, что находилось над порогом сознательного восприятия, а введение в обычное сознание даже легкого стимулирующего импульса требовало немалых усилий. С человеком, не обладающим телепатическими способностями, вступить в мысленный контакт так же трудно, как воткнуть иглу между двух плотно подогнанных плит. Он может, при определенных обстоятельствах, воспринимать мысли, но не осознает, что поступают импульсы из другого мозга.

Когда Бартон закончил это занятие, он был весь в поту. Тем не менее ему удалось собрать значительную информацию. Более того, он действовал так тонко, что сам Фэйкс, подключившись, наверняка ничего бы не заподозрил. Очень многие люди в этот вечер мимоходом думали о Фэйксе, и для них это были обычные мысли. А Бартон собирал сведения по кусочкам, чтобы составить для себя цельную картину. Немного здесь, немного там, и вот, наконец, перед ним описание деятельности Фэйкса: этот переводчик слегка изменял оттенки значений в разговоре между тибетцем и бенгальцем и еще немного позже, когда они оба обращаются к физиохимику — американцу. Ему помогало то, что ученые, поглощенные своей работой, как правило, не обращали внимания на особо тонкие нюансы человеческого общения; в результате Фэйксу удалось создать в Галилео механизм, который в конечном счете мог всех привести к беде.

Как именно, не знал, пожалуй, даже сам Фэйкс; однако его поверхностных научных познаний оказалось достаточно, чтобы дезорганизовать и потихоньку развалить всю работу. Какое-то значение изменено в сознании одного человека, слегка смещен его оттенок в уме другого, в то время как у обоих они должны в точности совпадать. Все, что Бартон узнал о Фэйксе, позволило ему сделать заключение, что Фэйкс — предал их расу.

Вдобавок он выяснил, где Фэйкс живет.

Теперь, стоя перед его домиком, он попробовал связаться с Мелиссой Карр. Почти сразу же их мысли соприкоснулись на обычном радиационном уровне.

Будь осторожна, — приказал он. — Используй общие понятия.

И вновь он почувствовал ее глубокую женственность, мягкость ее вьющихся волос и гладкую кожу ее щек. Прохладный, свежий вечерний воздух, казалось, донес даже легкий запах духов.

Согласна.

Ты можешь найти для меня других? Бистро и точно?

Да. За…

Оставайся настроенной на… ты знаешь, на что.

И снова согласие, и та же утонченная женская стеснительность, мягкая и удивительно привлекательная. Бартон ощутил, что она немного напугана, и испытал сильное желание ее защитить. В его мыслях начал складываться портрет Мелиссы Карр, хотя Бартон и понимал, что он — неизбежно — является предвзятым. Ментальные и визуальные образы могут значительно отличаться друг от друга. И все-таки ему казалось, что у нее небольшое, треугольное лицо с хрупкими и тонкими чертами, обрамленное блестящими, черными, как смоль, локонами. Он видел ее черты, можно сказать, изнутри, в противоположность тому, как лицо человека помогает составить представление о том, что прячется за его внешним обликом.

Как это ей удается? Переходя улицу, Бартон размышлял об этом счастливом стечении обстоятельств. Ведь из всех людей на земле только она смогла настроиться на специальную длину волны..

Барьер!

Он уже стоял на крыльце перед закрытой дверью. Через фанеру, выкрашенную под древесину, просочилась настороженная мысль, коснулась его мозга и вернулась назад. В тот же миг человек в доме поднял собственный барьер.

Отлично. Пока его мозг заслонен таким образом, Фэйкс никак не может использовать свою суперволну, чтобы связаться с другими параноидами. Или… или может?

Бартон отступил чуть в сторону к круглому окну. Сквозь одностороннее стекло ничего не было видно. Предусмотрительно оглядевшись, он поднял ногу и разбил стекло сапогом. Бартон осторожно пролез через разбитое окно в хорошо обставленную комнату, где у стены, повернувшись к нему, стоял толстый человек. По тому, как обставлено помещение, Бартон понял, что Фэйкс, вероятнее всего, живет один, — это было и естественно для настоящего параноика, ведь ему требовалось бы от жены полное подчинение. Ни одна телепатка не стала бы его женой, да и любая обычная женщина не смогла бы с ним долго прожить.

Лет двадцать назад Фэйкс наверняка не носил бы парика, но лыски параноидного типа с тех пор научились осторожности. Его огненно-желтый парик странно сочетался с крупными чертами румяного лица.

Внезапно барьер в сознании Фэйкса исчез; его мозг был совсем пуст, гол, как земля под паром. Бартон мысленно услышал предупреждающий крик Мелиссы: Он сообщает другим…

Бартон выхватил из-за пояса кинжал и бросился вперед. Барьер Фэйкса мгновенно появился вновь, он так же быстро выхватил свой кинжал и сжал его в жирной ладони. На дуэли с другим телепатом главное держать свой мозг огражденным, чтобы противник не мог предвидеть твоих намерений. Покуда Фэйксу угрожает серьезная опасность, он не осмелится снять барьер.

Бартон приблизился, рассчитывая каждый шаг, готовясь к любым неожиданностям; так же он мог бы наблюдать за раскачивающейся головой кобры. Его пальцы сомкнулись на рукоятке кинжала, который он держал на уровне бедра. Толстяк отошел от стены и напряженно ждал.

В сущности, все произошло слишком просто: не нужно было быть телепатом, чтобы предугадать удар неуклюжей руки. С хирургической точностью Бартон всадил кинжал в нужное место, затем проследил, чтобы Фэйкс не связался со своими единомышленниками — пока тот не умер. Потом, удовлетворенный, он вышел из дома через парадную дверь и, не спеша, направился к ближайшей трамвайной остановке.

Одно дело сделано. Он попытался мысленно связаться с Мелиссой. Где-то далеко, в загадочной темноте, она услышала и ответила.

Они получили сообщение Фэйкса?

Нет. Ты действовал слишком быстро; они не ждали, что он выйдет с ними на связь.

Хорошо. Теперь Варган и Смит.

Сегодня?

Да.

Хорошо. Не думаю, что ты завтра сможешь со мной связаться.

Почему нет?

Увертка. Варган — в Райе.

Слушай. Это важно. Если их всего только трое — отлично. Но если они попробуют связаться с другими, дай мне знать — непременно!

На этом их связь прервалась, но Мелисса — такая, какой он ее себе представлял, все время была перед мысленным взором Бартона, когда он летел сквозь ночь на северо-запад. Его ничуть не тревожило то, что он совершил убийство. Да он и не считал это убийством: в том, как лыски воспринимали предательство, был, безусловно, некий налет фанатизма. А это предательство к тому асе не было заурядным. Средство связи, открытое Фэйксом и его дружками, представляло собой самую страшную из опасностей, когда-либо грозивших расе, — более серьезную, чем суды Линча, которых опасались даже спустя несколько десятилетий после Взрыва.

У Бартона появилось такое настроение, какое у него бывало, когда он охотился. Теперь он преследовал людей, но гораздо более кровожадных, чем любой хищник из джунглей. Животные убивали ради пропитания, это элементарный дарвинизм, основной закон природы. А три параноида коренным образом нарушили другой закон — закон сохранения вида. Своим существованием они угрожали ему.

Глядя на тусклые огни далеко внизу — бесчисленные факелы городов, заполонивших Америку, Бартон думал о том, что конфликт неизбежен в развитии любой новой культуры. А лыски, безусловно, несли новую культуру. Пока еще она была почти в зародыше — мутация, ведущая к неизвестному концу. Но это был первый серьезный шаг, сделанный человечеством за миллион лет. До сих пор мутации всегда были малозаметными, либо вообще оказывались неудачными. Теперь же, благодаря ускорению, приданному жесткой радиацией, перед истинной мутацией открылись тысячи возможностей, но и на ее пути таились подводные камни.

При любой мутации существуют доминантные и второстепенные, скрытые характеристики. Отсутствие волос было вторичным проявлением для лысок, но могли обнаружиться и другие, скрытые, характеристики — в третьем или четвертом поколении. Этот необычный способ субтелепатической связи — естественен ли он? В случае с Мелиссой — как будто так, а Фэйкс и его сообщники могли сами разработать какое-то устройство. А если нет, если они ничего не придумывали, то вполне возможно, что каждый лыска обладает этой способностью в латентном состоянии. И вот это действительно очень опасно.

Это могло оказаться в прямом смысле слова инфекционным очагом, способным заразить здоровые клетки. Секрет нетрудно передать другим; Бартон представил совершенно секретную подпольную сеть параноидов, общающихся между собой в полной тайне от других и планирующих все что угодно. Это была отнюдь не приятная мысль.

Интересно, лыски какой социальной ориентации смогли бы противостоять им? И сколько таких? Немного: они в большинстве своем не годились для военных действий. Война как таковая, благодаря атомным бомбам, стала невозможна; однако это могло быть сражением совсем иного типа. То, что наличие бомб делало неосуществимым, а именно — необходимость централизации для создания любой организации, — здесь не имело значения. Не было никакой необходимости в объединении, если параноиды могли общаться мгновенно и тайно. Слепой случай помог на этот раз через Мелиссу, но на случай рассчитывать нельзя.

Его сознания коснулась мысль Мелиссы.

Варган сигнализировал Смиту; Смит летит в Райю.

Что им известно?

Варган сказал, чтобы Смит прибыл немедленно. Больше ничего.

В Райю?

Это, должно быть, новое место встречи. Он объяснил, как добраться. — Она дала Бартону координаты.

О’кей. Продолжай слушать.

Удивленный и несколько встревоженный, Бартон увеличил скорость. Он повернул и летел теперь на север, в направлении озера Эри, мимо Конестога. Путь до Райи не должен был занять много времени. Но… Неужели Фэйкс все-таки связался с ними? Телепатическое послание требует одного мгновения. Возможно, Варган принял сигнал бедствия от толстяка. А если Фэйкс сообщил своим сообщникам, что его убил лыска, и почему… Бартон пожал плечами. Так и так, они будут ждать его. Они должны знать, что Фэйкс мертв. Если даже он всего лишь послал им неопределенный призыв о помощи и сигнал достиг их разумов, — они должны знать. Нельзя не распознать эту потерю формы, когда жизнь неумолимо оставляет тело. Если они теперь попробуют связаться с ним, они обнаружат чистую пустоту, некий странный разрыв в эфире, как будто дыра еще не затянулась там, где час назад был человек. Тут нельзя ошибиться; ни один телепат не погружается добровольно в это наводящее трепет пустое пространство. Но обнаружат его все находящиеся поблизости восприимчивые разумы, и новость бесшумно распространится среди лысок, живущих в городе. Один из нас умер. Да, Варган и Смит уже знают. Но им неизвестно, по всей вероятности, как он умер. Это мог быть несчастный случай или органическое заболевание. А могло быть и убийство. И они будут действовать, имея в виду этот последний вариант. Они будут ждать.

Когда Бартон приземлился на аэродроме Райи, ближайшем к его цели, он был совершенно пуст, лишь мерцали автоматические посадочные огни. Указания, данные Мелиссой, были ясными. Он прошел полмили по дороге, свернул в узкий переулок, где листья трепетали в призрачном лунном свете, и остановился у неосвещенного дома. Он подождал, и его мозга коснулась мысль:

Входи.

Это был Варган: восприятие диспропорции в скрытой форме сохранялось в его разуме, словно узор под текущей водой. Входи. Но Варган не знал Бартона, он посылал мысль вслепую, сознавая лишь, что какой-то лыска ждет на улице перед домом.

Зажегся свет. Открылась дверь. На пороге возник темный силуэт маленького человечка, чуть больше пяти футов ростом, с чересчур большой головой.

Ловушек нет?

Ловушка была, но она заключалась просто в количестве людей. Бартон почувствовал, что на его вопрос ответили. Варган отступил при его приближении, и Бартон оказался в комнате, разглядывая своего противника.

У Варгана было измученное, озабоченное лицо с глазами навыкате. Его парик коричневато-мышиного цвета был в беспорядке. На глазах его были линзы, которые, отражая свет, напоминали глаза ящерицы; секунду он оценивающе смотрел на Бартона, затем улыбнулся.

— Ладно, — произнес он вслух. — Заходи и садись.

Его слова сопровождались мысленным выражением презрения. Обращение к другому лыске вслух, когда не было необходимости соблюдать осторожность, свидетельствовало об оскорбительном отношении свысока, но Бартон не был удивлен. Параноид, — подумал он, и мозг Варгана отозвался: Что значит — высший!

Открылись створки двери на кухне, и вошел Бертрам Смит — красивый белокурый великан с бледно-голубыми глазами и невыразительным лицом. В руках у него был поднос с бутылками, бокалами и льдом. Он кивнул Бартону.

— Варган хотел поговорить с тобой, — сказал он. — Я не вижу смысла, но…

— Что случилось с Фэйксом? — спросил Варган. — Неважно. Выпей сперва.

Яд?

Искреннее отрицание. Мы сильнее, чем ты…

Бартон взял бокал и сел на жесткий кухонный стул: он не хотел слишком расслабляться. Его мозг был настороже, хотя он сознавал бессмысленность предостережений. Карликовая фигурка Варгана ссутулилась в мягком кресле; он сидел, потягивая ликер. Взгляд его был тверд.

— Так как насчет Фэйкса?

— Я убил его, — ответил Бартон.

— Он был самым слабым из всех нас…

Всех?

Нас троих…

Прекрасно. Теперь остаются только двое.

Варган усмехнулся.

— Ты уверен, что можешь убить нас, а мы уверены, что сможем убить тебя. А поскольку наше секретное оружие является неосязаемым, — безграничное чувство самоуверенности, — мы можем говорить на равных. Как ты узнал о нашем способе общения?

Он не сумел скрыть мысль о Мелиссе; мозг иногда проявляет слишком большую самостоятельность.

— Ее нам тоже придется убить, — сказал Смит. — И ту, другую женщину, о которой он подумал, — Сью Коннот.

Не было никакого толку пытаться что-то скрыть. Бартон направил мысль в мозг Мелиссы.

Они знают. Слушай. Если они воспользуются своей секретной длиной волны, сообщи мне сразу же.

— Сразу же — достаточно быстро, — заметил Варган.

— А мысли так и перемещаются.

— Ладно. Ты нас недооцениваешь. Фэйкс был новичком; он оказался слишком неповоротливым, и он стал для тебя легкой добычей. Мы же отлично натренированы, и наши разумы действуют быстрее твоего. — Это было лишь предположение: знать он, в действительности, не мог. В нем говорило непомерное самомнение.

— Вы думаете, — спросил Бартон, — вам все сойдет с руте, что бы вы там ни пытались сделать?

— Да, — сказал Смит; в его мозгу сверкал огонь фанатичной убежденности. — Так должно быть.

— Хорошо. А что вы хотите сделать?

— Сохранить расу, — ответил Варган. — Но активным, а не пассивным путем. Мы, не нелыски, — он все еще употреблял этот термин, хотя и носил парик, — не желаем склоняться перед низшей расой, homo sapiens.

— Старая уловка. Кто сказал, что лыски — homo superior? Просто они обладают дополнительным чувством..

— Это как раз то, что отличает человека от зверя. Дополнительное чувство. Разум. А теперь появилась новая раса, раса телепатов. Следующая раса, в конце концов, может обладать… даром предвидения. Не знаю. Но я знаю, что лыски — это будущее мира. Господь не наделил бы нас этими способностями, если бы не хотел, чтобы мы ими пользовались.

Это был не только поединок разумов, но и нечто большее. Бартон испытывал сильное любопытство — по ряду причин.

— Вы пытаетесь убедить меня?

— Разумеется. Чем больше людей войдет в нашу организацию, тем быстрее она вырастет. Если ты откажешься, мы убьем тебя.

Только такие расплывчатые понятия делали возможной мысленную секретность. Семантика никогда не смогла бы так незаметно изменить расхождение в абсолютных точках зрения.

— Какие у вас планы?

— Экспансия. — Варган взъерошил свой неопрятный каштановый парик. — В абсолютной тайне, конечно. Что касается саботажа — мы еще только начинаем. Но в конечном счете это будет иметь большое значение. В настоящее время мы сосредоточили усилия на том, что мы можем сделать…

— Саботаж… А что можете вы предложить взамен?

На Бартона накатила волна неописуемого самомнения.

— Нас самих. Мы — homo superior. Когда наша раса освободится от рабства, сбросит иго обычных людей, мы сможем… достичь звезд, если захотим!

— Рабство. Мне это не кажется рабством.

— Тебе не кажется. Тебя приучили принимать манную кашу из рук трусов. Это нелогично. Это несправедливо и неестественно. Когда появляется новая раса, ей судьбой уготовано править.

— Помнишь линчевания прошлых лет? — спросил Бартон.

— Конечно, — кивнул Варган. — У людей есть то, чего нет у нас, — численное превосходство. И они организованы. Вся штука в том, чтобы разрушить их организацию. А при помощи каких средств она удерживается?

— При помощи связи.

— Которая основана на технических устройствах. Весь мир — вроде плавно катящейся машины, в которой человечество сидит за рулем. Если машина сломается…

— Вы так сильны? — Бартон рассмеялся.

В мозгу Смита вновь вспыхнуло пламя фанатического самомнения.

Сотня, тысяча обычных людей не могут сравниться ни с одним из нас!

— Что ж, — вслух Варган говорил более рассудительно, — десять человек по-прежнему могут линчевать лыску, но при условии, что они не разобщены, и пока сохраняется общественный порядок. А вот к чему, разумеется, мы и стремимся — к полному социальному беспорядку. Наша цель — разлад, нарушение связей. Мы тогда сможем взять власть, когда разрушим единство обычных людей.

— И сколько же это займет времени? Миллион лет?

— Возможно, и так, — сказал Варган, — если бы мы не были телепатами и если бы у нас не было секретной длины волны. Чтобы научиться пользоваться ею, кстати, нужно некоторое время, но на это способен почти каждый лыска. Однако мы соблюдаем осторожность; среди нас не будет предателей. Да и как они могут появиться?

Верно, не могут. Любое сомнение, любая мысль о предательстве будут прочитаны. Это будет надежная организация.

Варган кивнул.

— Понимаешь? Тысячи лысок тайно работают на разлад, саботируют, когда надо — убивают… И никогда, никогда не возникает ни малейшего подозрения.

— По крайней мере, на это у тебя хватает ума, — сказал Бартон. — Даже малейшее подозрение будет иметь роковые последствия.

— Я знаю. — Гнев. — Люди терпят нас, и мы позволяем им это. Позволяем. Пришло время занять наше законное место.

— Мы и так к этому идем, пусть медленно. В конце концов, мы же в мире обычных людей вроде незваных гостей. Но люди понемногу принимают нас. Когда-нибудь мы завоюем их полное доверие и нормальное отношение.

— И что, вечно существовать благодаря терпимости, в качестве беспомощного меньшинства? Подбирать объедки, которые соизволят бросить нам те, кто ниже нас, — за то, что мы лижем их сапоги?

— Сколько лысок являются неприспособленными?

— До черта.

— Ладно. Они и на небесах были бы неприспособленными. Огромное большинство приспосабливается. У меня есть работа, которая мне нравится…

— Вот как? И тебя ни капельки не раздражает, когда люди узнают, что ты лыска, и таращатся на тебя?

— Никто не бывает совершенно счастлив. Конечно, в мире лысок жить было бы куда приятнее, но это придет. Есть множество миров, до которых мы когда-нибудь доберемся. Венера, например.

— Поэтому будем сидеть и ждать межпланетных путешествий, — насмешливо произнес Варган. — А дальше что? Появятся лозунги. Земля — людям. Никаких лысок на Венере. Ты просто дурак. Неужто тебе никогда не приходило в голову, что лыски — действительно новая раса? — Он взглянул на Бартона. — Вижу, что приходило. У любого из нас появлялась эта мысль. Но в нас с детства стараются эту мысль подавить. Слушай, как узнать, является ли новая раса доминирующей? Она должна быть способна господствовать. А мы это можем: у нас есть способности, получить которые нет надежды ни у кого из нелысок. Мы как боги, прикидывающиеся людьми, поскольку людям это приятно.

— Мы не боги.

— В сравнении с людьми мы — боги. Тебе доставляет удовольствие мысль о том, что нужно будет воспитывать детей в страхе, учить их никогда не обижать неполноценных по сравнению с ними, заставлять их носить парики? — Варган потянулся к своей голове рукой со скрюченными пальцами. — Это клеймо нашей трусости. В тот день, когда мы сможем без волос гулять по миру, где все будут безволосы, мы полупим то, что нам причитается. Ладно. Спроси себя — можешь ты сказать, что я не прав?

— Нет, — ответил Бартон. — Может быть, ты и прав. Но нас — меньшинство; риск слишком велик. Раз уж ты заговорил о детях, можешь добавить постскриптум о линчевании. Это не слишком приятно. Возможно, тебе удастся выйти сухим из воды, но ты совершенно уверен в том, что неудача исключена. А это просто безумие. Ты не желаешь прислушаться к доводам, не желаешь знать, что может разрушить твои планы. Если до обычных людей дойдут хоть малейшие слухи об этом, все лыски в мире, в париках или без них, будут уничтожены. Никакие менее крутые меры не смогут обеспечить им — людям — защиту. И их ни в чем нельзя будет обвинить. Я признаю, что ты логичен — в некоторой степени. И ты опасен, поскольку владеешь секретной телепатической волной. Но ты — параноид, а это значит, что ты слеп. Мы, лыски, в целом получаем все, что нам нужно, и только потому что отдельные параноидные лыски недовольны, вы создаете организацию якобы для спасения всей расы. Если твоя идея распространится…

— Она попадет на благодатную почву, не так ли?

— Есть и другие неприспособленные лыски, — согласился Бартон. — Может быть, и я стал бы одним из них, если б не нашел подходящий мне образ жизни. — Он на минуту задумался. Работа в джунглях была увлекательной, но каково было бы, оставив ее, вернуться в общество, состоящее из одних лысок, в мир, к которому он принадлежал бы, как ни один телепат не мог по-настоящему принадлежать к миру, существующему в этом веке, сегодня.

Бартон отогнал видение. И в тот же самый миг предупреждающая мысль Мелиссы с силой проникла в его мозг — быстрее, чем крик. Бартон реагировал так же быстро, вскочив на ноги и подняв стул вместо щита. Он не уловил команды Варгана: она была дана на секретной длине волны; брошенный Смитом нож со стуком ударился о пластиковое сиденье стула и отскочил к стене.

Варган нападет, пока Смит подбирает свое оружие.

Мелисса была напугана; она, как могла, уклонялась от кровожадных мыслей, заполнивших комнату, и все-таки ее подсказки вовремя проникали в мозг Бартона. В ту минуту, когда Варган бросился к нему, он прыгнул в ту сторону, куда упал кинжал. Двое нападавших вернулись на обычную телепатическую волну, однако это мало что изменило.

Бартон мог защититься от одного человека, даже от двоих, действующих вместе. Но эти двое условились заранее: Смит дрался сам по себе, Варган — тоже. В мозг Бартона проникали сразу два мысленных потока. Варган сосредоточился на поединке: влево, вправо, выпад, снова выпад. Бартон был достаточно искусен, чтобы противостоять одному противнику, но Смит уже поднял упавший стул и приближался, держа его в руках. К тому же мысли его были спутаны:

Стулом вперед, пониже — нет, повыше — нет…

Этот прием заключается в переплетении двух мысленных образов: основного и скрытого. Один из них является истинным. Вдобавок Варган и Смит пытались действовать совершенно импульсивно, нарочно запутывая свои мысли, чтобы сбить с толку Бартона. И это им, похоже, удавалось. Не раз они переходили на секретную волну, поэтому путаница усугублялась еще и мысленными предупреждениями Мелиссы.

В руке Смита снова был кинжал. С грохотом перевернулся стол. К несчастью, Бартон считал само собой разумеющимся, что враги будут действовать вместе, но допустил ошибку, и острие ножа вспороло рукав рубашки; из глубокого разреза потекла кровь. В джунглях, где эмоции, тропизм, инстинкт сильнее рассудка, Бартон, случалось, путался так же, но там его всегда выручала способность мыслить. Здесь же его противниками были отнюдь не безмозглые твари — эти хищники обладали высоким интеллектом.

Тяжелый, удушливый завах крови вызывал тошноту. Крадучись, осторожно Бартон продолжал отступать, боясь оказаться между противниками. Бросок! — раздалось резкое мысленное предупреждение Мелиссы, и оба — Смит и Варган — бросились на него; лезвия их кинжалов сверкали — там, где на них не было крови.

Сердце… ключица… снизу вверх… выпад…

Он оказался в вихре яростных мыслей, спутанных и хаотичных. Бартон повернулся лицом к Смиту, понял свою ошибку и немного не успел увернуться — кинжал Варгана распорол его левый бицепс. После этого удара Бартон понял, что проиграл: теперь с двумя параноидами ему не справиться.

Он бросился к стулу, нарочно думая использовать его как щит, но в последний момент, прежде чем его мысли успели прочесть, швырнул стул в лампу дневного света. Зазвенело стекло, трубка раскололась. В темноте Бартон метнулся к двери. Противники уже знали о его намерении и предвосхитили его; они понимали, что в этот миг все зависит от скорости и силы, с которой он попытается пробиться наружу. Но они не смогли его остановить. Он поднял ногу на уровень своей челюсти и, совсем обалдев, стал размахивать ею вправо и влево, наполовину бессознательно. Возможно, это его и спасло.

Он прорвался и подумал о вертолете. Убежать, найти помощь. Бартон разобрал невольную мысль Варгана: короткий путь.

Спасибо, — послал он насмешливый ответ.

Короткий путь сокращал расстояние, ноги у него были длинные. Никаких планов Бартон не строил, он и не пытался ни о чем думать. Удрать и найти помощь; детали потом. Параноиды бежали за ним, но не долго.

Толку нет: он успеет. Взять мой вертолет.

Верно. Мы выследим его.

Они повернули в другую сторону. Мозг Бартона, однако, улавливал мысли, которыми они обменивались, и он прибавил ходу. Не так просто было скрыться от параноидов теперь, когда они его знали. И контакт с его мозгом они тоже прерывать не станут.

Посадочная площадка была по-прежнему пуста, если не считать его собственного вертолета. Он забрался внутрь и направил машину на юго-запад: им руководила смутная мысль о Сью Коннот. Мелисса помочь не могла; он даже не знал, где она находится. А Сью была в Конестоге, и между ними двумя…

Кроме того, ее надо предупредить. Сквозь мили тьмы он попытался войти с ней в мысленный контакт.

Что случилось?

Он рассказал ей.

Достань оружие. Обеспечь защиту. Я лечу к тебе.

План…

Не старайся его продумать. Они узнают.

Появилась Мелисса — испуганная, с психически сильным ощущением страха в мыслях.

Чем я могу помочь?

Не сообщай, где ты находишься. Если нас постигнет неудача, расскажи правду другим лыскам. Этих параноидов необходимо уничтожить.

Сью: Может, мне попробовать перехватить их вертолет?

Нет. Не пытайся. Они следуют за мной, но пока не догоняют.

Вертолет преследователей, выглядевший фантастически в серебряном лунном свете, нагонял его. Бартон забинтовал раненую руку, потом, подумав, он обмотал левое предплечье несколькими слоями ткани. Щит — в случае, если…

Он не мог строить тактических планов: это имело бы роковые последствия. Телепаты не имеют возможности играть в шахматы или в военные игры, поскольку их намерения автоматически становятся известны противнику. Они могут играть в скип-гандбол, так как в этой игре присутствует элемент случайности. Если бы можно было ввести элемент случайности…

Какой, например? — Это Варган задал мысленный вопрос: он заинтересовался.

Бартон вздрогнул. Нужно каким-то образом ухитриться действовать импульсивно, без заранее намеченного плана. Иначе он, без сомнения, потерпит неудачу.

Он обратился к Мелиссе:

Они используют секретную частоту?

Нет.

Если нам не удастся, это будет твоей задачей. Варган и Смит должны умереть. Это более важно, чем просто убить троих людей. Если их идея дойдет до других параноидов, если они тоже узнают, как пользоваться секретной длиной волны, это самоубийственное движение будет шириться. И нелыски когда-нибудь неизбежно узнают о нем. А это приведет к физическому уничтожению каждого лыски на земле, поскольку люди не могут позволить себе идти на риск. Если мы не сумеем остановить параноидов, это будет означать гибель всей расы.

Заблестели огни Конестоги. Никакого плана пока нет. И не надо о нем думать.

Должен бить какой-то план, — настаивал Варган. — Какой?

Я поднимаю свой вертолет, — вмешалась Сью.

Внизу был зоопарк, в это время неосвещенный, если не считать серебристого лунного света. В небо, ярко сверкая, поднялся еще один вертолет. Я протараню их… — донеслась мысль Сью.

«Дура, — подумал Бартон. — Не предупреждай их!» Тут его мозга внезапно достигла новая идея, и он мгновенно отреагировал. Механическое управление действует не столь быстро: приняв решение снизиться, чтобы избежать смертельного столкновения с аппаратом Сью, Варган вдруг оказался в опасной близости к вертолету Бартона. Руки Бартона вцепились в рычаги управления.

Варган прочел его мысль, едва она возникла, но его вертолет с такой же скоростью реагировать не мог. С треском столкнулись лопасти винтов, раздался скрежет раздираемого металла: вертолеты соприкоснулись бортами. Сработали автоматические защитные устройства, которые остались целы, — но только то, что они были на небольшой высоте, спасло Бартона и его врагов от гибели.

Они упали в центральной части зоопарка, неподалеку от бассейна с акулой. Варган прочитал очередную мысль Бартона и срочно телепатировал Смиту:

Убей его! Быстро!

Бартон выбрался из-под обломков; Сью была поблизости в зависшем над ними, готовом сесть вертолете, и он скомандовал:

Включи прожектора — локализованно. Максимальное освещение. Разбуди животных.

Он резко бросился в сторону от двух приближающихся к нему фигур, сорвав на бегу повязку с раненой руки — в воздухе распространился запах свежей крови. Бартон громко закричал, стараясь разбудить зверей.

От вертолета Сью исходили яркие лучи света, направленные вниз, проникающие в клетки.

«Убить его, — думал Варган. — Быстрее!»

Послышался астматический кашель льва. Бартон подскочил к бассейну и швырнул окровавленную повязку через ограду. Вспенилась вода: акула моментально пришла в активность.

И отовсюду — из клеток и бассейна, от всех зверей, разбуженных ослепительным светом, шумом и запахом крови, пошли переменные мозговые излучения.

Сью включила сирену, и ко всему еще оглушительный рев наполнил ночь. То там, то здесь вспыхивали огни. Бартон увидел, как Смит остановился и затряс головой. Варган, оскалив зубы, бежал вперед, но тоже был в шоке.

Мысли их теперь совсем смешались. Это была уже не погоня — это был скип-гандбол с вырвавшимся на свободу фактором непредсказуемости.

Ведь животные не обладают интеллектом в истинном его значении. У них есть инстинкты, тропизм, дикие, первобытно сильные страсти. Даже у нетелепатов рычание голодного льва вызывает тревожное о ение. А для лыски…

То, что доносилось из бассейна, было страшнее всего. Даже у Бартона побежали мурашки по спине. Разумы параноидов больше не могли контактировать, они едва могли думать в этом ментальном водовороте звериного голода и ярости, заполнившем ночь.

Теперь они не могли также читать мысли Бартона, поскольку чувствовали себя как люди, оказавшиеся в ослепительном луче прожектора, направленном им в лицо: они были слепы телепатически.

Бартон же, опытный натуралист, владел своим мозгом много лучше, но даже для него все это было неприятно. И все-таки давнее знакомство с тиграми и акулами, волками и львами давало ему определенную защиту от мыслей хищников. Он почувствовал, как мысленно отдалилась Мелисса — в ужасе, охваченная паникой; знал, что Сью, кусая губы, отчаянно старается держать себя в руках. Однако в радиусе полумили вокруг этого ментального Ниагарского водопада телепатическая связь была невозможна — кроме как для особого типа мозга.

Именно таким типом мозга обладал Бартон.

Поскольку он по-прежнему мог читать мысли Варгана и Смита, а они его мыслей читать не могли, дуэль заканчивалась его победой. Нужно было убить этих двоих раньше, чем подоспеет помощь. Тайна параноидов должна быть похоронена навсегда.

И он завершил свое дело острым лезвием кинжала. Смит умер молча. Угасающий разум Варгана издал отчаянный, страстный крик:

Ты идиот! Уничтожишь свою собственную расу…

Затем, после того как замолкла сирена вертолета и погасли лучи прожекторов, наступила тишина; кое-где слышался рев зверей да всплески воды в огромном бассейне.

— Они замнут дело, — сказал Бартон. — Я уже кое-что предпринял вчера. К счастью, в судопроизводстве есть несколько высокопоставленных лысок. Я даже им ничего лишнего не сказал, но суть они поняли. Дело будет рассматриваться как личная ссора. Как бы то ни было, дуэли разрешены законом.

Полуденное солнце играло на водах Огайо. Маленькая парусная лодка накренилась от порыва ветра, и Сью по мысленному указанию Бартона повернула румпель. Под килем мягко журчала вода.

— Но мне не удается связаться с Мелиссой, — добавил он.

Сью не ответила. Он посмотрел на нее.

— Ты устанавливала с нею контакт сегодня. Почему я не могу?

— Она», это сложно, — сказала Сью. — Лучше забыть об этом.

— Нет.

— Позже — через неделю или около того…

Он вспомнил застенчивость Мелиссы, ее нежную женственность, ее страх и как она внезапно отключилась накануне вечером.

— Я хочу убедиться, что с нею все в порядке.

— Нет… — произнесла Сью, пытаясь скрыть какую-то мысль. Это ей почти удалось, но не совсем. В ее мозгу появилось что-то вроде кода, какого-то узора.

— Измененная матрица? — Бартон взглянул на нее. — Как могла она…

— Дэйв, — сказала Сью, — пожалуйста, не трогай ее сейчас. Ей не хотелось бы…

Однако, имея в руках ключ, а перед собой — запертую дверь, готовую открыться, Бартон автоматически послал свою мысль, нащупывая, спрашивая. И где-то очень далеко ощутил какой-то отклик.

Мелисса?

Сью молча смотрела на румпель. Прошло много времени, прежде чем Бартон пошевелился. Лицо его было напряжено, у рта залегли новые морщины.

— Ты знала? — спросил он.

— До сегодняшнего дня — нет, — ответила Сью. Почему-то никому из них не хотелось в эту минуту общаться телепатически.

— Это… это, вероятно, вызвано происшедшим в зоопарке.

— Так вот почему ей удалось подключиться к секретной длине волны, — мрачно проговорил Бартон. — Эта мутация — иногда она подходит очень близко к черте. — Он взглянул на свою дрожащую руку. — Ее разум… это был ее разум!

— Она не всегда в таком состоянии, — тихо сказала Сью. — Что меня сейчас интересует — станет ли она рассказывать? Могут ли ее мысли прочитать…

— Опасаться нечего, — успокоил Бартон. — Я общался с нею достаточно долго, чтобы выяснить наверняка. Иначе я… вообще не оставался бы с нею. В таком состоянии она не помнит ничего из того, что происходило, когда она была… в здравом уме.

Сью пошевелила губами.

— Она не знает, что она сумасшедшая. Просто чувствует, что что-то не в порядке. Потому она и не хотела сообщить нам, где находится. Ах, Дэйв! Сколько наших, сколько мутантов сходят так или иначе с прямого пути! Какая ужасная цена.

Он медленно кивнул; глаза его были очень серьезны. Да, за все нужно как-то платить. И все-таки, если эта плата дает мутантам безопасность…

Однако, по сути дела, до этого еще далеко. Бартон сейчас отчетливо видел, что определенная эра в существовании расы лысок наконец закончилась. До вчерашнего дня казалось, что перед ними — ровная, прямая дорога. Но вчера зло, дотоле скрытое, обнаружилось в самом сердце их собственной расы, и это было такое зло, которое угрожало миру на земле, угрожало уничтожением какой-либо расы.

Ведь очевидно: то, на что уже натолкнулось несколько параноидов, будет в будущем обнаружено другими. Может быть, уже обнаружено. И так это оставлять нельзя.

Тебя, Сын Человеческий, поставил я сторожем в Доме Израилевом.

«Мы должны теперь быть начеку, — подумал Бартон. — Всегда начеку». Он внезапно понял, что за последние несколько лет сделал большой шаг вперед, к зрелости. Сперва у него не было цели, он был готов отворить двери своего разума любой возможности, которая стучалась громче других. Затем он нашел подходящую работу и, удобно устроившись, стал считать себя наконец зрелым человеком. Так было до вчерашнего, точнее, сегодняшнего дня.

Теперь ему нельзя оставаться только охотником на зверей. Расстилавшееся перед ним поле деятельности было настолько широким, что он пока не мог ясно разглядеть все, хотя очертания были весьма отчетливы. Это задача не для одного человека, многим и многим придется принять в ней участие. Эта работа потребует постоянной бдительности, наблюдения за всем миром, начиная буквально с настоящей минуты. Сегодня, возможно, впервые за без малого две тысячи лет, вновь рождалось племя крестоносцев.

«Странно, — думал он, — что первое предупреждение мы получили от сумасшедшей женщины. Выходит, даже сумасшедшие не так уж бесполезны в прогрессе расы. Странно, что три группы мутантов так тесно переплелись в сложившейся ситуации — сумасшедшие, здоровые и параноиды. И так случилось, что даже в смертельном бою три ветви оказались взаимозависимы».

Он посмотрел на Сью. Их разумы соприкоснулись, и в глубокой, теплой уверенности этой встречи не было места сомнениям или сожалениям. По крайней мере, у них было это единство, и оно стоило любой цены, которую может потребовать будущее, — это уверенное единение, осознаваемое в любой темноте, на любом расстоянии. И этот огонь не погаснет в очаге, покуда жив хоть один лыска.

Назад: ОДИН

Дальше: ТРИ