Глава 38

Дом Фрейзера находился на Йорк-стрит, в Доувере, штат Делавэр. Семья Лусеро жила на Орандж-стрит в Южном Балтиморе. Таким образом, благодаря на удивление либеральным правилам регистрации юридических лиц, принятым в родном штате Марка, возникла торговая фирма «Йорк и Орандж». За пятьсот долларов, заплаченных по кредитной карте, патент был выслан по Интернету, а в качестве юридического адреса новоиспеченная компания указала один из множества адресов, найденных в справочнике Департамента корпоративных услуг Делавэра. Едва возникнув и обосновавшись в США, фирма «Йорк и Орандж» начала немедленно и стремительно расширяться. Она обратила свои взоры на юг и свое первое отделение решила открыть в карибском государстве Барбадос. За пошлину в шестьсот пятьдесят долларов компания получила регистрацию на Малых Антильских островах.

Однако открыть там банковский счет оказалось не так просто, как зарегистрировать бизнес.

После недели онлайновых поисков Марк и Тодд придумали кое-что получше, чем пытать счастья в швейцарских банках. Малейший намек на неправедно заработанные деньги – и швейцарский банк откажется иметь с вами дело. Швейцарские банки вообще устали от американского давления, и многие из них просто отказывали в предоставлении услуг новым фирмам из США. В Карибском бассейне дела обстояли чуть менее напряженно.

На Уолл-стрит обрадовались новости о предполагаемой сделке. Свифт-банк открылся резким повышением ставок, которые продолжали расти в ходе оживленных торгов на протяжении всего утра. К полудню среды стоимость его акций удвоилась и доходила почти до двадцати семи долларов.

Адвокаты Свифта ожесточенно боролись за то, чтобы добиться одобрения шести федеральных судей, отвечающих за заключение сделок по коллективным искам. Было неудивительно – по крайней мере для Марка с Тоддом, которые поминутно отслеживали в Интернете события, происходившие во всех шести судах, – что судья из Майами первым пересек финишную прямую и подписал сделку, когда не было еще и двух часов дня, то есть менее чем через двадцать четыре часа после того, как Свифт обнародовал свои планы.

Вскоре после этого Марвин Джокетти позвонил Марку и с натянутой вежливостью произнес:

– Пожалуйста, позвоните Барри Стрейхану.

– С удовольствием. Его номер?

Джокетти продиктовал номер и отключил телефон. Марк тут же позвонил Стрейхану, который сказал:

– Мы выполнили свою часть сделки. Как насчет вас?

– Мы отменили встречу с «Таймс» и не собираемся ничего предпринимать до того момента, когда деньги дойдут до получателей. После этого мы уйдем, как и обещали.

– Каков ваш интерес в этой сделке?

– О! Гарвардская юридическая школа, да, мистер Стрейхан? Выпуск тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года?

– Правильно.

– А вас в Гарварде не учили избегать вопросов, на которые вы заведомо не получите ответов?

На другом конце линии наступила мертвая тишина.

В среду утром Идина Санга приехала в тюрьму и заявила клерку, что никуда не уйдет, пока не поговорит со своим клиентом, и что у нее есть имя и номер телефона высокопоставленного чиновника из Министерства юстиции, которому она не преминет позвонить. В течение часа Идина производила как можно больше шуму, и наконец ее проводили в крыло, поделенное на крошечные каморки, которые ей доводилось видеть и прежде. Здесь не было ни окон, ни вентиляторов, ни малейшего сквознячка, и в течение следующего часа ей пришлось ждать в душном помещении со спертым воздухом, пока не привели Бо в наручниках. Его левый глаз распух, и над бровью виднелся небольшой порез. Охранники вышли, но наручников с него не сняли.

– Все хорошо, – сказал Бо. – Пожалуйста, не говорите ни Золе, ни маме.

– Что случилось?

– Охранникам, видите ли, просто захотелось развлечься.

– Мне очень жаль. Подать жалобу?

– Нет, прошу вас. Станет только хуже, если это вообще возможно. Я сижу в камере еще с пятью мужчинами, все высланы из США. Условия хорошими не назовешь, но мы как-то выживаем. Жалобы все осложнят.

– И об Абду ничего не известно?

– Нет. Я не видел отца и очень за него беспокоюсь.

– Вас допрашивали? – спросила Идина.

– Да, сегодня утром, какой-то высокопоставленный офицер. Мы были с глазу на глаз, больше в комнате никто не присутствовал. Они считают, что моя сестра – богатая американка, и, конечно, хотят денег. Я пытался объяснить, что она всего-навсего бедная студентка юридической школы, не имеющая работы, но он мне не поверил, назвал лжецом. У них, мол, есть доказательство. Они нашли деньги в сейфовой ячейке Золы в отеле. Офицер назвал это задатком и сказал, что хочет больше.

– Насколько больше?

– Десять тысяч долларов за отца, восемь – за маму и еще восемь – за меня.

– Это неслыханно! – потрясенно произнесла Идина. – Взяточничество здесь не редкость, но не в таких же размерах.

– Так ведь он считает, что Зола богатая. Раз она сюда с собой прихватила столько денег, значит, дома у нее куда больше.

– А что насчет шести тысяч, которые они уже забрали?

– Он заявил, что это цена Золы. Я возразил, что она американская гражданка и уже отметилась по приезде в американском посольстве. На него это не произвело впечатления. Он сказал, что ее и маму арестуют, если деньги не будут заплачены.

– Это неслыханно. У меня есть важные друзья в правительстве, я сейчас же им позвоню.

Бо затряс головой, и его лицо исказила гримаса.

– Не делайте этого, прошу вас. На прошлой неделе здесь умерли два человека, так мне сказали. Дела тут творятся – хуже некуда. Мы иногда слышим душераздирающие крики. Так что, если мы пожалуемся, бог знает что может произойти. – Бо неловко, поскольку руки у него были сцеплены наручниками, вытер губы тыльной стороной ладони. – У меня есть друзья в Соединенных Штатах, но они такие же трудяги, как мы. Мой брат Сори живет сейчас в Калифорнии, однако он никогда не копит денег и всегда на мели. Мне некому позвонить. Мой начальник, вернее, бывший начальник, хороший человек, но он не захочет, чтобы его втягивали в эту историю. Никто не хочет сделать хоть что-то, когда нелегалов хватают и высылают. Мы четыре месяца провели в Центре временного содержания и потеряли связь почти со всеми, кто остался за его пределами. Когда друзья узнаю́т, что вас собираются депортировать, они перестают быть вашими друзьями. Каждый за себя. – Он закрыл глаза и поморщился, словно от боли. – Мне некому звонить. Вам придется спросить у Золы.

«Метс» выиграли первые две игры на стадионе «Янки». Следующие две проходили на «Сити-филд». Марк с Тоддом снова купили самые дешевые билеты и заняли места в верхнем ряду левой трибуны, высоко над полем. Как бы ни заманивали зрителей на эту игру рекламой, народу на стадионе было мало.

Они пили пиво, наблюдали за игрой, но не болели ни за одну команду – потому что Тодд был фанатом «Ориолз», а Марк – «Филлиз» – и тихонько планировали свои действия на предстоявшие несколько дней. Утром они выедут на поезде в Ди-Си, встретятся с Филом Саррано, который к тому времени побеседует с прокурором и выяснит его настрой.

Тодд как раз покупал пакетик арахиса, когда у Марка зажужжал телефон. Это была Зола, по-прежнему запертая в захудалой гостинице без сколько-нибудь определенных перспектив. Либо Марк, либо Тодд разговаривали с ней каждый день, хотя разговоры были короткими. Чтобы сообщать новости, они пользовались электронной почтой, но писали очень осторожно и иносказательно. По вопросу о взятках лучше было говорить по телефону.

– Серьезная передряга, – заключил Марк, отключая мобильник. Он коротко изложил Тодду то, что поведала Зола, закончив словами: – Ей нужно двадцать шесть тысяч. Шесть лежат у нее в вашингтонском банке. Значит, со счета фирмы придется снять двадцать.

Подумав с минуту, Тодд сказал:

– Счет старой фирмы сильно оскудел в последнее время: много расходов и никаких поступлений.

– На нем тридцать одна тысяча, так?

– Чуть-чуть больше. И как тебе перспектива перевести двадцать из них неизвестно кому в Сенегал?

– Она хочет, чтобы мы переслали их на доверительный счет ее адвокатши. Не знаю, но, видимо, Зола все просчитала.

– А если ее арестуют за дачу взятки?

– Не думаю, что там принято арестовывать взяткодателей. В любом случае это шанс, который мы не можем упустить.

– Значит, мы это сделаем? Вот просто так? Скажем прости-прощай двадцати тысячам долларов, заработанным тяжким трудом на пьяных водителях?

– Ну, бо́льшая их часть – деньги налогоплательщиков, если помнишь. Мы ведь объединили наши последние ссуды, чтобы иметь общий фонд расходов на жизнь. Мы – вместе, Тодд, ничего не изменилось. Золе эти деньги нужны. Они у нас есть. Вот и весь разговор.

Тодд раздавил скорлупки и закинул в рот несколько орешков.

– Ладно. Но ее не арестуют, это точно? Она ведь отметилась в нашем посольстве.

– Ты меня спрашиваешь, что может, а чего не может сделать полиция в Дакаре?

– Нет, конечно, я не жду от тебя ответа.

– Ну и хорошо. Зола американка, Тодд, такая же, как мы с тобой, но мы здесь развлекаемся, наблюдая бейсбольный матч, а она подвергается опасности там, в Африке, где никогда прежде не бывала. Мы беспокоимся, потому что в пятницу нам нужно будет предстать перед недружественным судьей, а ей там грозит тюрьма, где случиться может все что угодно. Представь, что будет, когда ее увидят тюремные охранники.

– Ты мне опять читаешь лекцию?

– Вообще-то я сам не знаю, что делаю, – разве что вот пью пиво. Мы перед ней в большом долгу, Тодд. Еще пять месяцев назад у нее в жизни все было в порядке. Они с Горди жили не тужили. Зола должна была вот-вот закончить юридическую школу и заняться тем, чем она там, черт возьми, собиралась заниматься. Потом явились мы. И теперь она в Сенегале, до смерти напуганная, сломленная, безработная, под угрозой ареста и прочая, прочая. Бедная девочка. Наверное, она проклинает тот день, когда связалась с нами.

– Нет, она нас любит.

– Она полюбит нас еще больше, когда мы переведем ей двадцать кусков.

– Вероятно, Зола оказалась более хрупкой, чем мы себе представляли.

– Думаю, ты прав. Слава богу, что мы с тобой не хрупкие. Сумасшедшие – не исключено, но не хрупкие.

– Точно, сумасшедшие. Пара чокнутых.

– Ты когда-нибудь спрашивал себя, почему мы это сделали?

– Нет. Ты, Марк, слишком много времени уделяешь размышлениям о прошлом, а я, вероятно, недостаточно. Но что сделано, то сделано. Мы не можем повернуть время вспять и все изменить, не можем перестать думать об этом и пытаться найти во всем этом здравый смысл. Это случилось. Мы сами это сделали. И ничего исправить уже не можем. Черт, хватит с нас того, что нужно думать о ближайшем будущем.

– Никаких сожалений?

– Я никогда ни о чем не сожалею, ты же это знаешь.

– Если бы только я мог щелкнуть выключателем и все отменить… – Марк сделал глоток, уставившись на поле. И через некоторое время продолжил: – Я сожалею о том дне, когда переступил порог юридической школы. Жалею, что назанимал столько денег. Жалею о том, что случилось с Горди. И уж точно я буду очень сожалеть о сделанном, если нас упекут на полгода в кутузку и пришпилят ярлык осужденных преступников.

– Колоссально. Теперь тебя одолевают сожаления. Какой толк оплакивать сделанное?

– Я не оплакиваю.

– А звучит как плач.

– Ладно, оплакиваю. А если ты окажешься в тюрьме, у тебя по-прежнему не будет никаких сожалений?

– Марк, тебе, как и мне, хорошо известно, что садиться в тюрьму мы не собираемся. Точка. Какой-нибудь судья в один прекрасный день приговорит нас к тюремному сроку, но когда это случится, нас в этом суде не будет. Нас не будет даже в городе, а возможно, и в стране. Согласен?

– Согласен.