9
— Который час? — пробормотал Дипак, протирая глаза.
— Самое время сказать жене, что она замечательная женщина.
Дипак нашарил очки и приподнялся, уставившись на Лали:
— Нельзя было дождаться звонка будильника?
— Мне надоело ворочаться без сна. Вставай, нам надо поговорить. Я заварю чай.
Дипак испугался, что у жены что-то с головой.
— Всего четыре утра! Не хочу я никакого чая, — запротестовал он. — Я давно знаю, что таких, как ты, больше нет, и всегда буду тебе признателен за то, чтобы ты за меня вышла. Ну вот, я сказал. Можно мне теперь еще немного поспать?
— Даже не надейся! Тебе придется меня выслушать. Я придумала решение наших проблем.
— Опять, что ли, твоя несуразная затея — заделаться ночной лифтершей?
— А вот и нет! Я знаю, кто может заменить Риверу.
Дипак заглянул под кровать, взбил подушки, отодвинул и снова задернул занавески.
— Что ты делаешь? — удивилась Лали.
— Ну как же! Раз ты нашла нам спасителя, ворочаясь в постели, значит, он должен быть где-то рядом, вот я его и ищу.
— Нашел время дурачиться!
— Ты сто раз повторяла, что тебя привлекло мое чувство юмора, хотя я считал, что все дело было в моем неподражаемом искусстве крикетиста…
— Решил похвастаться? Брось! Лучше поищи как следует, потому что ты прав, он совсем рядом!
— Этого-то я больше всего и боялся: у тебя поехала крыша!
— Найти квалифицированного лифтера, члена профсоюза, отвечающего требованиям страховых компаний, — так ты сформулировал задачу?
— Именно так она и звучит, только я тебе ее не формулировал! — вытаращил глаза Дипак.
— Лишнее доказательство того, что я еще умнее, чем ты воображал!
— Наверное, это я выжил из ума: никак не пойму, куда ты клонишь.
— Санджай!
— По-прежнему холодно.
— Наплети своим дружкам в профсоюзе, что твой племянник накопил богатый опыт управления лифтами в Мумбаи. Им ничего не останется, кроме как заключить с ним контракт. Ты столько лет кормил их членскими взносами, пускай от них будет хоть какой-то прок! Проклятому бухгалтеру нечего будет возразить.
— Понимаю теперь, зачем тебя понесло на девятый этаж… Очень великодушно с твоей стороны, я чрезвычайно тебе признателен, вот только в твоем плане есть небольшой изъян.
— Совершенно безупречный план, не подкопаешься! — стояла на своем Лали.
— Беда в том, что у твоего племянника нет необходимой квалификации.
— Он работает в хай-теке! Думаешь, у него не хватит умения, чтобы управлять лифтом? Или это у тебя не хватит умения, чтобы научить его своей премудрости? Между прочим, это твой долг, если бы ты этим озаботился, мы не угодили бы в такую передрягу.
Упомянув о долге, Лали попала в точку. Дипак обиделся, но ей не было дела до его обид, вернее, именно на его обиду она и делала ставку.
— Предположим, я его натаскаю, — начал он нравоучительным тоном. — Предположим, мои коллеги в профсоюзе позволят нам провернуть это дельце. Но с чего ты взяла, что он согласится? Если ты уже не уговорила его у меня за спиной…
— Я сумею его уговорить.
— Спорим, что не сумеешь? Давай вернемся к этому разговору после того, как ты попробуешь, — предложил Дипак.
После этих слов он снял очки, погасил свет и зарылся лицом в подушку.
Санджай открыл глаза и схватил телефон. Накануне он так заработался, что сейчас не проснулся даже от утреннего света. Вскочив как ошпаренный, он метнулся в ванную и вскоре выбежал оттуда уже в элегантном костюме. Он даже повязал галстук — пусть Сэм порадуется!
— Вот на какой ерунде держится доверие в этой стране! И кто здесь, интересно, больной? — пробормотал он, стоя перед зеркалом.
Он вызвал через приложение машину и метнулся к двери.
— Какой ты шикарный! — восхитилась Лали. — Прямо банкир!
— Я так вырядился как раз для встречи с настоящим банкиром.
— Хочешь со мной пообедать?
— Сегодня у меня очень насыщенный день. Лучше в другой раз.
— Мне срочно нужно с тобой поговорить! — взмолилась она.
Санджай посмотрел на свою тетушку. Не уделить ей время было бы очень невежливо.
— Хорошо, я что-нибудь придумаю. А сейчас мне надо бежать. Встретимся часиков в пять в Вашингтон-сквер-парке, на скамейке, там есть один человек, он всегда играет на трубе.
— Какой еще человек?
— Сама увидишь! — крикнул Санджай уже с лестницы.
Сэм изнывал от нетерпения. Вбежав в его офис, Санджай начал с извинений.
— Это такая индийская традиция — вечно опаздывать?
— В Мумбаи — да. Там такое движение, что успеть вовремя — значит прийти раньше времени, — объяснил Санджай.
— Мы в Нью-Йорке, если ты забыл!
— Зато мы в Индии никогда не спим. Держи, вот цифры, я корпел над ними всю ночь.
— Лучше поторопимся, нас ждет клиент, убеждать надо его, а не меня.
Весь день Санджай доказывал прибыльность своих предложений. За это время солнце, встав над Ист-Ривер, повисело несколько часов над Пятой авеню и стало заходить над Гудзоном.
В 16:45 профессор Бронштейн, который слегка сократил свою лекцию, шел домой через Вашингтон-сквер-парк.
Одновременно туда через противоположные ворота вошла Лали и двинулась в глубь парка, ориентируясь на зов трубы.
В 17:0 °Cанджай расстался с Сэмом. Он был совершенно без сил, но в первый раз чувствовал оптимизм. Все успехи были еще впереди, но Сэм уже видел себя у штурвала индо-американской империи, которая заставит дядьев Санджая позеленеть от зависти.
В 17:05 Дипак отвез Бронштейна на второй этаж. Все соседи уже собрались в конторе Грумлата и ждали только профессора. Не пришла одна миссис Коллинз, доверившая свой голос Бронштейну и наказавшая ему проголосовать вместо нее против предложения бухгалтера.
В 17:1 °Cанджай брел по аллеям Вашингтон-сквер-парка. Галстук был выброшен в первую же попавшуюся ему на пути урну.
Лали ждала его на скамейке.
— Вот и я, — пропыхтел он, плюхаясь рядом с ней. — Извини, что опоздал.
Лали не отрывала взгляд от шляпы трубача, лежавшей на земле.
— Мой брат не бросил свой кларнет?
— Нет, он играл до конца жизни.
— Как же он мучил меня своим джазом, когда мы были молодыми! С тех пор я иногда слушаю джаз, это навевает воспоминания…
— Хорошие?
— Глядя в зеркало, я вижу в нем не себя. Я остаюсь девушкой, какой ходила по улицам Мумбаи. Мне так нравилось нарушать запреты, быть свободной!
— Жизнь была тяжкой?
— Правильнее сказать — трудной. Так всегда бывает, когда ты не такая, как все.
— Тебе никогда не хотелось туда вернуться?
— Дня не было, чтобы я об этом не мечтала. И до сих пор мечтаю. Но раньше возвращение было бы для Дипака слишком рискованным.
— До такой степени? Могли бы приехать в отпуск.
— Ради чего? Чтобы нас встретили запертые двери? Чтобы повидать родственников, отказавшихся общаться со мной и знакомиться с человеком, которого я полюбила? Потерять родителей — жестокое испытание, но так уж устроена жизнь. Но когда они от тебя отрекаются, это больше чем жестокость. Как почитание традиций можно поставить выше любви к своему ребенку? Мою молодость стерегли, как святыню. Обскурантизм не более чем ненависть, религия — предлог для абсурдного поведения.
— Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду.
— Ничего ты не знаешь! Ты мужчина, да еще из привилегированной касты, ты свободен. Отец прогнал меня, потому что устыдился собственной дочери, и мои братья не посмели ему помешать. Но кое-что общее у нас с тобой есть: у тебя не осталось другой родни, кроме меня, а у меня — кроме тебя.
— Это притом что несколько дней назад мы еще не были знакомы.
— Нет, по-моему, ты знал меня лучше, чем говоришь. Нас свел не случай. Когда тебе понадобилась семейная поддержка, ты обратился ко мне, потому что знал, что только я приду тебе на помощь. Что, не так?
— Возможно, что так оно и было…
— Рада это слышать, потому что теперь настал мой черед попросить тебя о небольшой услуге.
— Проси чего хочешь!
— Ну раз так… Как тебе известно, коллега-сменщик Дипака сломал ногу, и это несчастье имеет для нас серьезные последствия. Их наниматели хотят воспользоваться создавшейся ситуацией, чтобы автоматизировать лифт.
Как Санджай ни ломал голову, он не мог понять, какое отношение это имеет к нему.
— Думаю, после стольких лет службы Дипак может рассчитывать на приличное выходное пособие, — сказал он.
— Чем богаче люди, тем скареднее; кстати, в скаредности, скорее всего, и заключается причина их богатства. Но для Дипака это вопрос не денег, а гордости, чести и самой жизни. Вот что стоит на кону!
— При чем тут его честь? В случившемся нет его вины.
— Дипак великолепно играл в крикет, на него имела виды национальная сборная. Его ждала профессиональная карьера — магическое средство, чтобы преодолеть социальные барьеры и стать всеобщим любимцем. Но нам пришлось бежать. Дипак был спортсменом высокого полета, а превратился в лифтера, летающего вверх-вниз по лифтовой шахте чужого города. Представляешь, через что ему пришлось пройти? И вот твой дядя, желая получить повод гордиться собой, вбил себе в голову, что обязан совершить подвиг.
— В крикете?
— Скорее в альпинизме: он должен три тысячи раз проехать по вертикали — в этом своем проклятом лифте — расстояние, равное высоте горы Нандадеви. Этой мечте посвящены последние тридцать девять лет его жизни. Но теперь наниматели хотят ее у него отнять, хотя цель совсем близка. Я не могу этого допустить.
— Почему именно три тысячи Нандадеви?
— А почему нет?
Санджай уставился на тетку. Услышанное его сначала позабавило, потом поразило: оказалось, что Лали даже не думает шутить!
— Как мне помочь ему три тысячи раз вскарабкаться на Нандадеви? — продолжала она. — Тем более что у меня даже на домашней стремянке начинает кружиться голова.
— Простейший способ — подменить Риверу на несколько дней. Ты на это намекаешь?
Трубач доиграл мелодию, спрятал в футляр инструмент и собрал монеты, брошенные щедрыми прохожими и не попавшие в шляпу.
— Лали, я не все тебе рассказал. У меня своя компания в Мумбаи. Я отвечаю за сотню с лишним людей. Я прилетел в Нью-Йорк не просто так, а чтобы поправить свои дела.
— Ты такой важный человек, что немного побыть лифтером — это ниже твоего достоинства?
— Я не это имел в виду.
— Именно это ты и имел в виду.
— Я не столько важный человек, сколько очень занятой.
— И твои занятия важнее помощи твоим родственникам.
— Не играй словами, лучше поставь себя на мое место. Как бы я справился со своими делами, если бы ночами катался вверх-вниз на лифте?
— Позволь задать тебе вопрос. Что ты знаешь о своих сотрудниках? Ты знаком с их женами, знаешь, как зовут их детей, их дни рождения, привычки, радости и горести?
— Как это возможно? Говорю же, их больше сотни!
— С высоты своего пьедестала ты мало что можешь разглядеть. А Дипак все знает о жизни обитателей своего дома. Большинство из них считает его простаком, занимающимся мелочами, а он оберегает их изо дня в день, знает их, возможно, даже лучше, чем они знают сами себя, он — их защитник. Дипак — их проводник. А ты кто такой?
— Я не ставлю под сомнение человеческие качества твоего мужа. Жаль, если у тебя создалось такое впечатление, я этого не хотел.
— Удели мне еще минуту, — попросила Лали и запустила руку в свою сумку.
Достав из кошелька монету в двадцать пять центов, она положила ее Санджаю на ладонь и заставила его сжать пальцы в кулак.
— Переверни руку и разожми кулак, — приказала она.
Санджай послушался, и монета упала к его ногам.
— Вот что произойдет с твоим богатством в день твоей смерти.
После этих слов она ушла.
Взволнованный Санджай подобрал монету. Потом он посмотрел на листву большого китайского вяза у себя над головой, еще сильнее разволновался и побежал вдогонку за теткой.
— Сколько ночей? — спросил он, догнав ее.
— Несколько недель.
— Я не собирался оставаться в Нью-Йорке так надолго.
— Главное — захотеть, тогда все получится. Или такой важный человек, как ты, не принадлежит себе?
— Не сочти это за грубость, но ты мастерски манипулируешь людьми!
— Благодарю за комплимент. С какого дерева ты свалился? Ну так как, да или нет?
— Десять ночей, а потом тебе придется подыскать кого-то еще.
— Я сделаю все возможное.
— Хватило бы простого «спасибо».
— Ты сам будешь меня благодарить! Уверена, этот опыт пойдет тебе на пользу.
— Каким образом, хотелось бы мне знать?
— Разве ты не придумал систему для знакомства людей?
— Откуда ты знаешь?
— Я тебя погулила.
— Что ты сделала?
— Включила компьютер и стала искать информацию про тебя. Человек, выдающий себя за звезду хай-тека, обязан знать, что такое «гулить». Ты меня пугаешь!
— Гуглить!
— А я что говорю? Твоя цель — соединять людей, а здесь тебе предоставляется возможность научиться их узнавать. Обратись к Дипаку, у тебя есть несколько дней, чтобы он тебя научил. Как только мы добьемся для тебя контракта, все войдет в норму и ты сможешь начать работу.
— Какой еще контракт? — испугался Санджай.
Лали чмокнула его в лоб и быстро зашагала прочь, прижимая к себе сумку.
День, когда я вернулась домой
Я добралась до Пенн-Стейшн и решила не ехать дальше в метро. Я так восхищалась нью-йоркским метро, когда приезжала из своего Коннектикута, а теперь оно внушало мне ужас: вагоны вечно набиты битком, я боюсь задохнуться в толпе.
Я должна научиться жить на другой высоте, теперь у меня другой горизонт — торсы снующих вокруг меня людей. Разве можно злиться на них за то, что они меня толкают? Как ни странно, от тех, кто не отрывается от экрана смартфона, исходит меньше опасности: они бредут опустив голову и я попадаю в их поле зрения.
На тротуаре меня ждал Дипак. Верный себе, он открыл дверцу такси, даже его «здравствуйте, мисс Хлоя» прозвучало привычно. Папа отдал мне мой планшет, достал из багажника кресло, разложил и постарался подставить его мне как можно удобнее. Под бесстрастным взглядом Дипака, делавшего вид, будто все совершенно нормально, я переползла в кресло.
«Они счастливы, что вы вернулись домой», — прошептал Дипак. Я не сразу поняла, о ком он, но потом подняла глаза и проследила за его взглядом. Все соседи прильнули к окнам: Уильямсы, Леклеры, Зелдоффы, Грумлат и даже Моррисон.
Миссис Коллинз встречала меня в холле — как всегда, радостная. Она обняла меня и расцеловала. Папа захотел подняться в квартиру раньше меня и включить всюду свет. Дипак повез его наверх, а миссис Коллинз решила побыть со мной. Она молчала, но, когда мы услышали, что кабина едет вниз, прошептала мне на ухо, что я сногсшибательная красавица. Это прозвучало как секрет, которому полагалось остаться между нами, и вид у нее был такой искренний, что я ей поверила.
Дипак крепко взялся за рукоятки моего кресла. Я должна была привыкнуть к мысли, что у меня больше нет ног, остались только руки, на них вся надежда. Это очень важно, и через считаные минуты Дипак наглядно мне это показал. Мы подняли миссис Коллинз на шестой этаж, а на седьмом я увидела, что Дипак плачет. Я взяла его за руку, как иногда делала в детстве, это получилось само собой, — наверное, сыграла роль разница в росте, которая теперь появилась вновь. Я сказала ему, что за этот день и так пролито много слез. Он вытер глаза и дал мне слово, что больше это не повторится. И когда мы приехали на мой этаж, он не стал толкать мое кресло, а остался стоять у своего полированного рычага. «То, что было в холле, произошло в последний раз, — предупредил он меня. — Вам не нужен ни я, ни кто-либо еще. Прошу вас, — он указал рукой на выход, — это лучшее, что я могу сейчас сделать».
Я сама выехала из лифта, Дипак помахал мне, и его уверенный спокойный взгляд дал мне понять, что я полноценная женщина. Никто больше не дотронется до рукояток моего кресла. До «14:50» притрагиваться к моей руке тоже было небезопасно, это разрешалось делать только Джулиусу и моему отцу.
