Глава 1
Предыстория событий 1917 года

Человек стоит на продуваемом ветром острове, глядя в небо. Он плотно сложен, силен и чрезвычайно высок, порывы майского ветра треплют на нем добротную одежду. Он не обращает внимания на плеск Невы, на кустарник и зелень прибрежной топи. С его плеча свисает ружье, над ним парит орел. Человек с восторгом всматривается в даль.

Петр Великий, всесильный правитель России, как зачарованный долгое время наблюдает за орлом. Он восхищен его полетом.

Наконец он резко поворачивается и втыкает во влажную землю штык. Он проводит клинком сквозь грязь и корни, вырезая сначала одну, а затем вторую длинную полосу дерна. Он отряхивает их от земли и перетаскивает, пачкаясь в грязи, на то место, над которым парит орел. Там он выкладывает из полос дерна крест и кричит во все горло: «Здесь будет город заложен!» Так в 1703 году на Заячьем острове в Финском заливе, на земле, отвоеванной у Швеции в Северной войне, царь повелел построить большой город, названный в честь его святого покровителя, городом святого Петра, Санкт-Петербургом.

И этого никогда не было. Ничего такого царь не делал.

Эта история – стойкий миф о том, что Федор Достоевский назвал «самым отвлеченным и умышленным городом на всем земном шаре». Но хотя Петр Первый и не присутствовал на месте основания Санкт-Петербурга в день закладки, тот был построен в соответствии с его мечтой, вопреки логике и здравому смыслу, на кишащем комарами берегу балтийского залива, в зоне затопления, которая весь год продувается штормовыми ветрами, а зимой сковывается жестокими морозами.

Сначала царь руководил строительством Петропавловской крепости, обширным сооружением в виде звезды, которое покрыло небольшой остров, чтобы при необходимости отразить ответное нападение шведов, так никогда и не состоявшееся. Затем Петр Первый распорядился построить у стен крепости в соответствии с последними проектами большой порт. Это станет его «окном в Европу».

Петр Первый был фантазером, и весьма жестким при этом. Он являлся современно мыслящим деятелем, презрительно относившимся к елейной «славянской замшелости» России. И если древняя Москва представляла собой живописный хаотичный клубок улиц в псевдовизантийском стиле, то в отношении Санкт-Петербурга Петр Первый указал, что он должен быть построен рационально, по прямым линиям, с изящными очертаниями грандиозного масштаба, широкими горизонтами, каналами, пересекающими проспекты города, с многочисленными величественными дворцами в классицистском стиле или сдержанном барочном – это был решительный отход от традиций и архитектуры куполов-луковок. По этому новому образу и подобию Петр Первый был намерен перестроить всю Россию.

Царь нанял иностранных архитекторов, велел внедрить европейский стиль, настоял на том, чтобы при строительстве был использован камень. Он в приказном порядке заселил свой город, распорядившись о переезде купцов и дворян в зарождавшуюся метрополию. Первые годы по недостроенным улицам Санкт-Петербурга по ночам бродили волки.

Улицы города были проложены, болота осушены, колоннады на бывшей трясине возведены тяжким принудительным трудом. Десятки тысяч крепостных и каторжников были под конвоем согнаны на земли, определенные Петром к застройке. Они закладывали фундаменты зданий в непролазной грязи и умирали в огромных количествах. Под городом осталось лежать сто тысяч трупов. Санкт-Петербург станет известен как «город на костях».

В 1712 году в качестве решительного шага против презираемого московского прошлого Петр сделал Санкт-Петербург столицей России. В течение следующих двух столетий с небольшим именно здесь будут происходить наиболее важные политические события. Москва, Рига, Екатеринбург и все остальные города и обширные губернии Российской империи также будут играть заметную роль, и их историей нельзя пренебрегать, однако именно Санкт-Петербург станет горнилом обеих революций. История 1917 года с ее долгой предысторией – это прежде всего история его улиц.

Россия, где слились европейские и восточнославянские традиции, в течение длительного времени формировалась на отвале, который, по словам одного из главных героев 1917 года Льва Троцкого, оставили «западные варвары, поселившиеся на развалинах римской культуры. На протяжении веков князья и цари торговали и вели войны с кочевниками восточных степей, монголами и Византией. В шестнадцатом веке великий князь Московский Иван IV, прозванный впоследствии Грозным, завоевав территории на востоке и на севере, стал «царем всея Руси», правителем громадного и весьма разношерстного царства. Он сплотил Московское государство под властью безжалостного самодержавия. Несмотря на лютые методы правления, здесь периодически вспыхивали бунты и мятежи – они всегда вспыхивают. Некоторые (например, Пугачевское восстание казаков и примкнувших к ним крестьян в восемнадцатом веке) являлись движением народных масс. Сопровождавшиеся большой кровью волнения кроваво же подавлялись.

После того как Иван Грозный отошел к праотцам, началась династическая свистопляска. Она продолжалась до тех пор, пока бояре и православное духовенство не избрали в 1613 году на царство Михаила Романова, положив тем самым начало династии, правившей до 1917 года. В указанном столетии положение мужика, русского крестьянина, было определено жесткой системой феодального крепостничества. Крепостные прикреплялись к имению (поместью), владелец которого (помещик) обладал практически безграничной властью над своими крестьянами. Крепостных часто передавали, и при этом их личное имущество, а также их семьи могли оставаться у первоначального владельца.

Это был суровый и весьма живучий институт. Крепостное право сохранялось в России и в XIX веке, когда Европа уже отказалась от него. Историй невероятных притеснений крестьян не счесть. «Модернисты», западники, считали крепостное право позорным тормозом прогресса, а их оппоненты из числа «славянофилов» осуждали этот институт как западное изобретение. Они сходились в том, что с крепостничеством следует покончить.

Наконец в 1861 году Александр II, «царь-освободитель», снял с крепостных зависимость от землевладельцев, отменив крепостное право; крестьяне перестали быть собственностью. Несмотря на то что реформаторы в России очень плохо относились к жестокому обращению с крепостными, отнюдь не добросердечие сподвигло их на этот шаг. Решающим фактором стала обеспокоенность волной крестьянских выступлений и бунтов, и именно острота ситуации способствовала принятию соответствующего решения.

Сельское хозяйство и промышленность находились в застое. Крымская война 1853–1856 годов с Британией и Францией выявила отставание России во многих областях, военное поражение унизило страну. Стала очевидной насущная необходимость модернизации и либерализации Российской империи. Именно по этой причине возникли «великие реформы» Александра II, которые означали радикальные трансформации в армии, системах образования и правосудия, ослабление цензуры, передачу части власти органам местного самоуправления. Но ключевым элементом «великих реформ» была отмена крепостного права.

Однако освобождение крестьян носило весьма ограниченный характер. Выходящие из крепостной зависимости крестьяне получали не всю ту землю, где раньше работали, а лишь надел, за который они должны были отбывать барщину либо платить абсурдный оброк. Надел средней величины был слишком мал для пропитания крестьянской семьи (поэтому крестьяне постоянно голодали), и его размеры сокращались по мере роста населения. Крестьяне по-прежнему оставались ущемленными в правах. Теперь они были привязаны к деревенской общине, миру, однако нищета вынуждала их к сезонному труду на различных строительных работах, в горнорудном деле, в промышленности и в торговле, как на законных основаниях, так и нелегально. Они пополняли небольшой, но постоянно растущий рабочий класс страны.

Не одни цари мечтают о процветающих царствах. Как и все угнетенные народные массы России, русские крестьяне представляли себе утопические страны, где можно отдохнуть от непосильного труда. В народных преданиях рассказывалось о легендарной стране свободы Беловодье, о невидимом граде Китеже, погрузившемся в воды озера Светлояр. Иногда озадаченные исследователи принимались за конкретные поиски тех или иных волшебных земель, но крестьяне предпочитали прибегать к иным методам: в конце девятнадцатого века по всей России прокатилась волна крестьянских выступлений.

Под влиянием инакомыслящих писателей (таких, как Александр Герцен, Михаил Бакунин, язвительный Николай Чернышевский) сформировалось движение народников, радетелей за народ. В таких обществах народников, как, например, «Земля и воля», состояли в основном люди из нового слоя просветителей с мессианским мироощущением – это были представители интеллигенции, где все увеличивалась доля простолюдинов.

«Человек будущего в России – мужик», – утверждал Александр Герцен в начале 1850-х годов. Историческое развитие страны шло медленно, либеральное движение было слабым, и народники не обращали внимания на города, думая о крестьянской революции. В российской крестьянской общине они видели зачаток, основу аграрного социализма. Мечтая воплотить в жизнь свои надежды, тысячи молодых радикалов шли «в народ», чтобы учиться у крестьянства, трудиться вместе с ним, повышать сознательность этого темного класса.

Немного горького юмора: когда народников в массовом порядке арестовывали, зачастую это происходило по просьбе самих же крестьян.

Один из деятелей народничества, Андрей Желябов, сделал следующий вывод: «История движется ужасно тихо, надо ее подтолкнуть». Другие народники также были убеждены в необходимости ускорить ход истории, для чего считали возможным прибегнуть к насильственным методам.

В 1878 году Вера Засулич, радикально настроенная молодая студентка из обедневшей дворянской семьи, серьезно ранила из револьвера петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова, которого многие российские интеллигенты ненавидели за то, что он приказал выпороть не проявившего к нему должного почтения заключенного. Суд присяжных нанес неожиданный удар режиму, оправдав Засулич, которая после своего освобождения бежала в Швейцарию.

В следующем году в результате раскола общества «Земля и воля» появилась новая организация – «Народная воля», уже более боевая. Входившие в нее ячейки верили в необходимость революционного насилия и были готовы действовать соответствующим образом. В 1881 году после нескольких неудачных попыток они добились желанной цели.

В первое воскресенье марта, когда царь Александр II направлялся в Санкт-Петербургскую академию верховой езды, молодой член «Народной воли» Николай Рысаков бросил в бронированную царскую карету бомбу, завернутую в платок. Раздался оглушительный взрыв. Среди криков раненых зевак царская карета дернулась и остановилась. Александр II, пошатываясь, вышел; вокруг царил хаос. Пока он раздумывал, что ему делать, товарищ Рысакова, Игнатий Гриневский, выступил вперед и бросил вторую бомбу, крикнув при этом: «Еще слишком рано благодарить бога!»

Прогремел еще один мощный взрыв. «Среди снега, мусора и крови, – вспоминал впоследствии кто-то из царской свиты, – виднелись остатки изорванной одежды, эполет, сабель и кровавые куски человеческого мяса». «Царя-освободителя» разорвало.

Для радикалов это была пиррова победа. Новый царь, Александр III, более консервативный и не менее авторитарный, чем его отец, развязал жестокие репрессии. Он разгромил «Народную волю», казнив множество ее членов, реорганизовал политическую полицию, пресловутую охранку, известную своими жесткими методами. В условиях наступившей реакции проходили организованные беспорядки, известные как «еврейские погромы». Евреи в России представляли собой угнетенное меньшинство, с которым обращались с крайней жестокостью. Они были серьезно поражены в правах. Так, им разрешалось проживать только в пределах черты оседлости на Украине, в Польше, на западе российской части империи и в некоторых других районах (хотя допускались и некоторые исключения). Евреи уже давно по традиции являлись «козлами отпущения» при возникновении в стране кризисных обстоятельств (в общем-то, они и являлись таковыми всякий раз). Теперь те, кто обвинял их во всем подряд, обвинили их в смерти царя.

Народники, оказавшись в сложной ситуации, решили ответить новыми террористическими акциями. В марте 1887 года полиция Санкт-Петербурга смогла выявить подготовку покушения на Александра III. Были повешены пять зачинщиков из числа студентов, в том числе сын инспектора народных училищ в Поволжье, яркий, преданный революционному делу молодой человек, звавшийся Александр Ульянов.

В 1901 году, через семь лет после смерти (по естественным причинам) жестокого и властного Александра III и восшествия на трон его сына и верного продолжателя Николая II, произошло слияние нескольких народнических организаций в рамках немарксистской аграрной социалистической платформы (хотя некоторые из этих организаций считали себя марксистскими), основанной на тезисе об особом пути развития России и сосредоточенной на крестьянском вопросе. Новая структура стала называться Партия социалистов-революционеров, или эсеров. Вновь созданная партия сохранила установку на насильственную борьбу. Спустя время вооруженное крыло эсеров, их боевая организация не колеблясь продолжила акции, которые даже сторонники эсеров называли «террористическими».

По злой иронии одного из руководителей эсеров, незаурядного партийного лидера Евно Азефа, который несколько лет руководил деятельностью БО, через десяток лет разоблачили как тайного агента охранки, что стало сокрушительным ударом по боевой организации. Спустя несколько лет, в переломные моменты революционного 1917 года, другие два руководителя эсеров, Екатерина Брешко-Брешковская и Виктор Чернов (главный теоретик партии), станут заметными фигурами среди самозабвенных сторонников порядка – режима Временного правительства.

В последние годы девятнадцатого века в России были выделены существенные средства на развитие инфраструктуры и промышленности, в том числе на реализацию масштабной программы строительства железных дорог. Многочисленные строительные бригады прокладывали железнодорожные пути через всю страну, объединяя обширные пространства империи. Создавалась, в частности, Транссибирская железнодорожная магистраль. «Со времени появления Великой Китайской стены мир еще не видел строительства подобного масштаба», – не скрывал своего восхищения сэр Генри Норман, британский свидетель строек. Николай II считал создание этого транзитного маршрута между Европой и Восточной Азией своим «священным долгом».

Стремительно росла численность городского населения России. Отмечался приток иностранного капитала в страну. В районе Санкт-Петербурга, Москвы, на украинском Донбассе возникали крупные предприятия. Тысячи рабочих стремились выжить, трудясь в нечеловеческих условиях на заводах и фабриках при полном безразличии к ним владельцев предприятий, и первые робкие шаги делало рабочее движение. В 1883 году молодой Георгий Плеханов, позднее основной теоретик социализма в России, вместе с легендарной Верой Засулич (покушавшейся на жизнь Ф. Ф. Трепова) основал в Женеве первую российскую марксистскую организацию, «Освобождение труда».

Вслед за этим в России появилось множество кружков, в которых читалась революционная литература, агитационных ячеек, собраний различных единомышленников, протестовавших против безжалостного мира капитала, его эксплуататорской сущности, против подчинения всего прибыли. Будущее, к которому стремились марксисты (коммунизм), их противникам представлялось таким же абсурдом, как, к примеру, созданная воображением крестьян сказочная страна Беловодье. Согласно марксистской идеологии, в будущем не станет места частной собственности и связанному с ней насилию, эксплуатации и отчуждению, современные технологии сократят время и интенсивность человеческого труда, будут созданы все условия для расцвета человечества. По утверждению Карла Маркса, «при коммунизме… начинается развитие человеческих сил, которое является самоцелью, истинное царство свободы». Вот чего хотят марксисты.

Марксисты представляли собой компанию эмигрантов, ученых и рабочих, грешников, связанных семейными, дружескими и интеллектуальными, политическими узами и постоянно полемизирующих. Они сплелись в клубок противоречий, каждый знал каждого.

В 1895 году в Москве, Киеве, Екатеринославе, Иваново-Вознесенске и Санкт-Петербурге была создана политическая организация «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». В столице России основателями этой организации явились молодые марксисты Юлий Цедербаум и его друг Владимир Ульянов, брат Александра Ульянова, студента-народника, казненного восемь лет назад. В то время было принято брать политические псевдонимы, поэтому Цедербаум, младший из двух, с тощей фигурой, жидкой бородкой и в пенсне, назвался Мартовым. Владимир Ульянов, бойкий, преждевременно лысеющий молодой человек с запоминающимся прищуром, стал известен как Ленин.

Мартову, русскому еврею, родившемуся в Константинополе, в то время было двадцать два года. По выражению одного из коллег по левому лагерю, это был «довольно очаровательный представитель богемы… со склонностями завсегдатая кафе, безразличный к комфорту, постоянно спорящий и слегка эксцентричный». Слабый и постоянно кашляющий, весьма подвижный, разговорчивый, но безнадежный как оратор, впрочем, как и организатор, хоть и способный произвести сильное впечатление, Мартов в первые времена рабочего движения представлял собой образчик рассеянного, погруженного в свои мысли интеллектуала. Однако мысли, в которые он был погружен, заслуживали всяческого уважения. И хотя его действия пока не простирались дальше межфракционных сражений, типичных для формирующихся политических движений, он был известен даже среди идеологических противников своей честностью и искренностью. Многие его уважали. И даже любили.

Что же касается Ленина, то все, кто его встречал, были буквально зачарованы им. Кажется, ни о ком не писали так много, как о нем: из подобных книг можно составить библиотеку. Его с легкостью мифологизируют, боготворят, демонизируют. Для своих врагов он хладнокровный виновник массовых убийств, для сторонников – богоподобный гений; для товарищей и друзей – застенчивый, смешливый любитель детей и кошек. Склонный к выстраиванию четких фраз и использованию несколько неуклюжих метафор, он был скорее автором доступных текстов, чем искрометным художником слова. Однако его работы и выступления завораживают, даже пронзают своей поразительной плотностью и сосредоточенностью. На протяжении всей жизни Ленина его противники и соратники будут резко критиковать его за суровость избранных методов политической борьбы, бескомпромиссность и жесткость на грани безжалостности. При этом все сойдутся во мнении, что он обладал удивительной силой воли. Ленинская страсть и самопожертвование выделялись даже на фоне тех, кто посвятил жизнь политическим идеям, готовясь умереть за них.

Его отличали прежде всего обостренное чутье на политический момент и способность всегда находить выход. Луначарский отмечал, что «Ленин имеет в себе черты гениального оппортунизма, то есть такого оппортунизма, который считается с особым моментом и умеет использовать его в целях общей всегда революционной линии».

Нельзя утверждать, что Ленин никогда не ошибался. Он, однако, обладал развитым чувством того, когда и где следует подтолкнуть события, как именно и с какой силой это сделать.

В 1898 году, на следующий год после ссылки Ленина в Сибирь за революционную деятельность, марксисты объединились в Российскую социал-демократическую рабочую партию (РСДРП). В течение нескольких лет, несмотря на ссылку, Мартов и Ленин оставались близкими товарищами и друзьями. Совершенно разные по характерам (что предполагало неизбежные ссоры), они тем не менее дополняли друг друга и симпатизировали один другому. Это была пара марксистских вундеркиндов.

От Карла Маркса, какими бы ни были их различия с ним по другим положениям, идеологи РСДРП переняли установку видеть в истории череду последовательных фаз, необходимо идущих одна за другой. Такие концепции могут существенно варьироваться в деталях – Карл Маркс сам выступал против превращения своего «исторического очерка» о возникновении капитализма в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому обречены идти все народы; он заявил, что это было бы для него «слишком почетно и стыдно одновременно». Тем не менее среди большинства марксистов в конце девятнадцатого века не вызывало споров то, что социализм, следующий после капитализма этап на пути к коммунизму, может возникнуть только из буржуазного порядка с его особыми политическими свободами и рабочим классом, которому предстоит взять власть в свои руки. Отсюда следовало, что самодержавная Россия, где преобладало крестьянское население, а рабочий класс был весьма незначительным (и в основном состоял из крестьян только что от сохи), где процветало помещичье землевладение и самодержавие, еще не созрела для социализма. Как выразился Плеханов, в российском крестьянском тесте было еще недостаточно пролетарских дрожжей, чтобы приготовить пирог социализма.

Память о крепостном праве еще жила. Буквально в нескольких километрах от городов крестьяне продолжали жить в средневековом убожестве. Зимой они держали животных в избах, и те претендовали на место у печи. Стоял запах пота, табака и гари. Какие бы улучшения в стране ни происходили, многие крестьяне по-прежнему ходили босиком по грязным улицам, и уборными им служили ямы. Все дела, относившиеся к пользованию землей, решались на беспорядочных общинных сходах исключительно путем перекрикивания друг друга. Нарушителей общепринятых обычаев заглушали криками и шумом, зачастую их прилюдно позорили, а иногда и забивали до смерти.

Но было кое-что и похуже.

Согласно восторженным декламациям Карла Маркса и Фридриха Энгельса в «Манифесте Коммунистической партии», именно «буржуазия сыграла в истории чрезвычайно революционную роль. Она… разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала она пестрые феодальные путы» и, сосредоточив пролетариат на крупных предприятиях, создала тем самым «своих собственных могильщиков». Однако в России буржуазия не являлась ни безжалостной, ни революционной. Она не разрывала никаких пут. В программном документе РСДРП было записано: «Чем дальше на восток Европы, тем в политическом отношении слабее, трусливее и подлее становится буржуазия и тем большие культурные, политические задачи выпадают на долю пролетариата».

Автор этих слов, Петр Струве, вскоре повернет вправо. В России такие (так называемые легальные) марксисты часто через марксистскую идеологию окольным путем шли в либералы; их внимание плавно перемещалось с нужд рабочего класса к необходимости «модернизации» капитализма (чего трусливая российская буржуазия никак не могла осуществить). Еще одной «ересью» являлся «экономизм», согласно которому рабочие должны сосредоточиться на профсоюзной деятельности, предоставив право заниматься политикой либералам, борющимся за их права. Ортодоксальные марксисты осудили упомянутые еретические расхождения с их идеологией, расценив их как направленные на подрыв социалистической борьбы. Тем не менее «легальные» марксисты и сторонники «экономизма», невзирая на очевидную неэффективность их концепций, сосредоточились на рассмотрении текущих ключевых вопросов. И столкнулись с головоломкой для левых: как вообще может существовать социалистическое движение в незрелой стране со слабым и маргинальным капитализмом, многочисленным отсталым крестьянством и монархическим режимом, который не имеет совести претерпеть буржуазную революцию?

В конце девятнадцатого века империя особенно активно стала утолять свою страсть к расширению. Колониально-верноподданнические настроения в стране проявлялись в безусловной поддержке языка и культуры правящих российских элит и наступлении на права меньшинств. Ряды националистов и левых пополнялись коренными народами и народностями: литовцев, поляков, финнов, грузин, армян, евреев. Социалистическое движение в Российской империи всегда являлось многонациональным, полиэтническим, вобрав непропорционально большую долю представителей различных меньшинств.

Начиная с 1894 года вавилонским столпотворением империи правил Николай Романов. В юности Николай II стоически переносил издевательства своего отца. Вступив на престол, он отличался учтивостью, был предан своему долгу – больше о нем было нечего сказать. «Его лицо, – неохотно сообщает один чиновник, – невыразительно». Для него было характерно не наличие черт, а их отсутствие: отсутствие выражения на лице, воображения, интеллекта, проницательности, напористости, решительности, душевных порывов. К этому описанию можно добавить еще то, что он производил впечатление «постороннего», брошенного на произвол судьбы и плывущего, куда не несет история. Он был образованной пустышкой, заполненной предрассудками своего окружения (среди которых следует отметить и антисемитизм, допускавший еврейские погромы и направленный, в частности, против жидов-революционеров). Испытывая отвращение к каким-либо переменам, он был беззаветно предан идее самодержавия. При произнесении слова «интеллигенция» его лицо искажалось, словно он был вынужден произнести слово «сифилис».

Его супруга, Александра Федоровна, внучка английской королевы Виктории, была крайне непопулярна в российском обществе. В какой-то степени это объяснялось шовинизмом (в конце концов, она была немкой, а между двумя странами в тот период нарастала напряженность), но такая ситуация сложилась также в результате ее безрассудных интриг и явного презрения к русскому народу. Французский посол в России Морис Палеолог кратко описал ее следующим образом: «Душевное беспокойство, постоянная грусть, неясная тоска, смены возбуждения и уныния, навязчивая мысль о невидимом и потустороннем, суеверное легковерие».

У Романовых было четыре дочери и сын Алексей, больной гемофилией. Они были дружной, любящей семьей. Принимая во внимание упорное стремление царя и царицы не видеть дальше своего носа, они были обречены.

С 1890 по 1914 год масштабы рабочего движения в России существенно выросли, само движение окрепло. Для борьбы с ним власти прибегали к совершенно бездарным методам. Так, например, в городах растущее народное недовольство пытались сдержать путем создания легальных профсоюзов, рабочих обществ, подконтрольных полиции. Чтобы обеспечить идее хоть какую-то привлекательность, общества эти должны были действительно решать насущные проблемы рабочих, а их организаторы должны были, по выражению историка-марксиста Михаила Покровского, являться «хоть каким-то подобием революционных агитаторов». Требования, которые предъявляли эти общества власти, являлись лишь слабым эхом рабочих призывов, но и в слабых отголосках можно было разобрать идеи, последствия применения которых нельзя предвидеть.

В 1902 году забастовка, организованная подобным профсоюзом в Одессе, охватила весь город. На следующий год аналогичные массовые акции протеста распространились по всему югу России, и отнюдь не все они контролировались марионеточными структурами, созданными властями. Забастовки распространились с бакинских нефтяных месторождений по всему Кавказу. Искры восстания разгорались в Киеве, в той же Одессе, в других городах. К этому времени забастовщики стали выдвигать не только экономические, но и политические требования.

Во время этого неуклонного ускорения развития событий, в 1903 году, сильные мира российских марксистов в количестве пятидесяти одного человека в самый разгар принципиально важной встречи перенесли ее из кишащего грызунами брюссельского амбара в Лондон. Там, в тех закусочных и кафе, где не толпились члены рыболовных клубов, в течение трех недель вели споры делегаты II съезда РСДРП.

Именно на двадцать втором заседании этого съезда между его делегатами разверзлась пропасть, произошел раскол, знаменательный не только по своей глубине, но и по кажущейся тривиальности причины. На рассмотрение участников съезда был вынесен вопрос: кто может считаться членом партии, «всякий, принимающий ее программу, поддерживающий партию материальными средствами и оказывающий ей регулярное личное содействие под руководством одной из ее организаций», или «принимающий личное участие в одной из партийных организаций». Мартов выступал за принятие первой формулировки. Ленин настаивал на второй.

Отношения между ними уже охладились некоторое время назад. На этот раз после энергичных дебатов победил Мартов: за его формулировку проголосовали 28 делегатов, против – 23 делегата. Однако разногласия между участниками съезда возникли и по другим вопросам, и к тому времени, когда стал рассматриваться вопрос об органах партийного руководства, съезд покинули представители Бунда (Всеобщего еврейского рабочего союза в Литве, Польше и России) и марксисты-«экономисты». Мартов потерял восемь своих сторонников. В результате сторонники Ленина получили большинство на выборах в ЦК партии. С этого момента раскола российских марксистов на две основные фракции последователей Ленина стали называть большевиками, а их оппонентов, последователей Мартова, – меньшевиками.

Причины раскола были гораздо глубже, чем разногласия по поводу условий членства в партии. Уже во время съезда Ленин называл своих сторонников «твердыми», а противников – «мягкими», и различие между партийными фракциями марксистов впредь сохранится в целом именно по указанному принципу: большевиков будут считать «твердыми», бескомпромиссными левыми, а меньшевиков – более умеренными, «мягкими» (хотя это не исключало возможного диапазона мнений у каждой стороны и неизбежной эволюции этих мнений). В основе же спора о партийном членстве – в духе мудреной моды того времени, порой непонятной даже Ленину, – лежал различный подход к политической сознательности, методам ведения агитации, определению рабочего класса, в конечном счете к истории и российскому капитализму. Спустя четырнадцать лет эти разногласия обозначатся предельно четко, когда проблемы централизованного партийного управления рабочим классом выйдут на первый план.

В то время реакция со стороны Мартова последовала быстро: решения съезда в Лондоне были отменены, а Ленин в конце 1903 года был выведен из редакции партийного издания «Искра». Однако многие активисты РСДРП, зная о расколе в партии по вопросу членства, считали его полным абсурдом. При этом некоторые просто игнорировали его. «Не знаю уж, – писал один рабочий Ленину, – неужели этот вопрос так важен?» По мере развития событий меньшевики с большевиками то укрепляли свое условное единство, то отказывались от него. Большинство членов партии вплоть до 1917 года считали себя просто «социал-демократами». Но и в семнадцатом Ленину потребовалось время, чтобы убедить себя: пути назад уже нет.

Россия смотрела на Восток, вдаваясь в Азию, цепляясь за Туркестан и Памир, и также за Корею. Продолжая при сотрудничестве с Китаем строить Транссибирскую железную дорогу, страна повышала риск конфликта с Японией, у которой были аналогичные экспансионистские планы. «Чтобы удержать революцию, – говорил министр внутренних дел России В. П. Плеве, – нам нужна маленькая победоносная война». Что могло быть лучше для шовинистов, чем «низшая раса», такая, например, как японцы, которых сам царь Николай II называл «обезьянами»?

Началась Русско-японская война 1904 года.

Императорский режим, обманывая сам себя, был настроен на легкую победу. Однако его армия была слабо обучена, плохо вооружена – и, как результат, была в августе 1904 года разгромлена при Ляояне, в январе 1905-го – в Порт-Артуре, в феврале 1905-го – при Мукдене, а в мае 1905-го – в Цусимском сражении. К осени 1904 года даже боязливая либеральная оппозиция подняла голос протеста. После поражения при Ляояне журнал «Освобождение», который шесть месяцев назад восклицал: «Да здравствует армия!», осудил военный экспансионизм. Через местные органы самоуправления, земства, либералы организовали банкетную кампанию – щедрые ужины, которые завершались критическими пожеланиями реформировать существующую систему власти. Это было пассивно-агрессивным проявлением политической активности. На следующий год антирежимная оппозиция активизировалась настолько, что Николай II был вынужден пойти на уступки. Однако волна антирежимных выступлений продолжалась вне зависимости от деятельности либералов и охватила как крестьянство, так и рабочий класс.

В Санкт-Петербурге одно из полицейских «социалистических обществ», «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга», возглавлял бывший священник при тюремной церкви пересыльной тюрьмы Георгий Гапон, весьма неординарная личность. По выражению Надежды Крупской, большевички, жены Ленина, этот человек с суровыми чертами лица «по натуре был не революционером, а хитрым священником… готовым на любые компромиссы». Отец Гапон тем не менее был настоятелем сиротского приюта, пропагандируя толстовские идеи о необходимости заботы о бедных. Его теологические теории и проекты – религиозно-этические, пронизанные мистикой и реформистскими настроениями одновременно, – были хаотичными, но искренними.

В конце 1904 года были уволены четверо рабочих крупного Путиловского металлургического и машиностроительного завода, на котором работало более 12 000 человек. На собраниях в поддержку уволенных, организованных их товарищами по работе, ошеломленный отец Гапон обнаружил листовки, призывавшие к свержению царя. Он порвал их, поскольку подобные призывы не входили в его задачу. Наряду с этим петицию рабочих, призывающую к восстановлению уволенных, он дополнил требованиями повысить заработную плату, улучшить условия труда, ввести восьмичасовой рабочий день. Левые радикалы добавили в петицию также требования, выходившие за рамки экономических требований: это были требования свободы собраний и печати, отделения церкви от государства, прекращения Русско-японской войны, созыва Учредительного собрания.

3 января 1905 года была объявлена всеобщая забастовка. Очень скоро на улицы вышло от 100 000 до 150 000 человек.

Наступило воскресенье, 9 января, в морозной предрассветной мгле собрались демонстранты. Многочисленная группа рабочих направилась из Выборгского района к роскошной резиденции монарха – к находящемуся в самом центре города Зимнему дворцу, чьи окна выходили на место слияния Невы и Малой Невы, на собор Петропавловской крепости и Ростральные колонны на стрелке Васильевского острова.

Реки были скованы льдом. Демонстранты спустились на лед с северного берега Невы. Десятки тысяч рабочих вместе с семьями, дрожавшими от холода в своих обносках, начали шествие, неся иконы и кресты и распевая псалмы. Во главе их шел отец Гапон в церковном облачении с петицией к царю. «Государь!» – обращались к царю авторы петиции, умоляя своего «отца» Николая II (и перемешивая лесть с радикальными требованиями) дать им «правду и защиту» от «капиталистов», «грабителей русского народа».

Власти могли бы без труда справиться с подобным выступлением оппозиции, однако они предпочли прибегнуть к жестоким и неоправданным мерам. Тысячи солдат были развернуты в готовности на невском льду.

Когда демонстранты приблизились, их атаковали казаки с саблями наголо. Многие в замешательстве разбежались. Перед оставшимися стояли царские войска. Демонстранты не желали расходиться. Тогда солдаты подняли на изготовку ружья и открыли огонь. Одновременно налетели казаки, принявшиеся избивать людей нагайками. От крови стал таять лед. Обезумевшие люди кричали, метались и падали.

Когда кровавая бойня завершилась, на снегу остались лежать 1500 погибших. Этот день вошел в историю под названием Кровавого воскресенья.

Влияние этих событий на общественное мнение и на историю было огромным. В тот день мировоззрение отца Гапона полностью изменилось. По словам Надежды Крупской, «обвеянный дыханием революции» Георгий Гапон кричал в толпе выживших демонстрантов: «У нас больше нет царя!»

Тот день ускорил революцию. Новости о Кровавом воскресенье стремительно распространились по железной дороге, помчались по российским просторам в поездах, везде вызывая ярость и гнев.

По всей Российской империи прокатились стачки. Они охватили новые профессии: служащих, горничных, извозчиков. Последовали новые стычки с властями и новые смерти: около 500 человек погибло в Польше в Лодзи, около девяносто – в Варшаве. В июне вспыхнуло восстание на броненосце «Князь Потемкин-Таврический»; причиной стало возмущение матросов тем, что их кормили испорченным мясом. В ноябре выступления народных масс происходили также в Кронштадте и Севастополе.

Царский режим отчаянно боролся с революционными настроениями. Он пытался сочетать уступки с репрессиями. Надвигавшаяся революция не только порождала жестокие репрессии со стороны властей, но и разбудила традиционный садизм крайне правых сил, чуть ли не санкционированный царским режимом.

Два года назад, в 1903 году, бессарабский город Кишинев был свидетелем первого в двадцатом веке еврейского погрома. В течение тридцати шести часов банды мародеров при полном попустительстве полиции и с благословения православных епископов устраивали кровавую бойню. Евреев, взрослых и детей, подвергали пыткам, насиловали, калечили, убивали. Одному ребенку отрезали язык. Убийцы вспарывали своим жертвам животы и запихивали туда перья. Погиб сорок один человек, почти 500 было ранено. Как заметил один из журналистов, большинство граждан, не относящихся к евреям, не выразили в этой связи «ни сожаления, ни раскаяния».

Признавая страдания кишиневских евреев, многие при этом утверждали, что те сопротивлялись недостаточно активно. Этот «позор покорности» вызвал критический анализ деятельности еврейской общины среди еврейских радикалов. Теперь, в апреле 1905 года, когда украинские евреи Житомира ожидали очередного погрома, они были готовы на сей раз дать достойный ответ: «Мы покажем, что Житомир – не Кишинев». И когда евреи действительно оказали убийцам ожесточенное сопротивление (тем самым удалось сократить материальный ущерб и число человеческих смертей), это вдохновило еврейскую организацию Бунд выступить с заявлением: «времена Кишинева безвозвратно канули в прошлое».

Но Бунд, к большому сожалению, ошибся, и последовавшие ужасные события не преминули это продемонстрировать.

Еврейский погром в Житомире был организован черносотенцами. «Черные сотни» – различные протофашистские крайне правые объединения, возникшие в ходе событий 1905 года как реакция на революцию. Как правило, они использовали некоторые популистские лозунги, такие как перераспределение земли, защита монархии и самодержавного царя (Николай II являлся почетным членом некоторых черносотенных объединений). Наряду с этим их отличительной чертой была звериная ненависть к национальным меньшинствам, к «нерусским», и особенно к евреям. Они набирали банды уличных головорезов и имели множество высокопоставленных сторонников, среди которых можно, к примеру, упомянуть депутатов Государственной думы Александра Дубровина и Владимира Пуришкевича. Дубровин возглавлял массовую черносотенную организацию «Союз русского народа», являлся сторонником экстремистских насильственных методов и расистской идеологии, бросил врачебную практику ради борьбы с мерзостью либерализма. Владимир Митрофанович Пуришкевич был заместителем председателя «Союза русского народа». Он являлся яркой личностью, отличался бесстрашием и эксцентричностью на грани психического расстройства. Еврейский писатель Шолом-Алейхем характеризовал его как «жестокого злодея» и «самодовольного индюка». Владимир Пуришкевич искренне верил в самодержавие, дарованное России свыше. Некоторые черносотенцы, например члены секты «иоаннитов», приправляли свою расовую ненависть исступленной религиозностью, направляя православный энтузиазм против «христоубийц» и обращая безумные идеи о кровожадных евреях, иконы, эсхатологию и мистицизм на службу своим безнравственным целям.

В октябре черносотенцы совершили массовое убийство в многонациональной Одессе, погибло более 400 евреев. В Томске погромщики заблокировали все входы и выходы в доме, где проходило собрание, подожгли его и, ликуя, живьем сожгли десятки жертв, подливая в огонь бензин. Свидетелем этого злодейства стал подросток Наум Габо, которому удалось спастись. Несколько лет спустя, будучи уже взрослым и став к тому времени ведущим скульптором своего поколения, он напишет: «Не знаю, могу ли я передать словами весь тот ужас, который охватил меня и овладел моей душой».

Этот разгул черносотенцев продолжался еще многие годы.

Пока реакционные силы продолжали творить свои кровавые дела, царь колебался, пытаясь найти компромисс. В августе 1905 года Николай II учредил Государственную думу как «законосовещательный» орган. Но запутанное положение о выборах в Государственную думу отдавало предпочтение крупным собственникам, народные массы остались недовольны таким шагом. Портсмутский договор завершил Русско-японскую войну на достаточно мягких для России (с учетом обстоятельств) условиях. Тем не менее авторитет государства за рубежом и в самой стране, среди всех классов и сословий, упал.

У оппозиции было множество разных поводов, в том числе весьма странного характера, для проявления своего недовольства режимом. В октябре 1905 года возникший в Москве конфликт по вопросу пунктуации ознаменовал завершение этого года, насыщенного революционными событиями.

Московские печатники получали оплату за каждую литеру. Теперь же рабочие издательского дома Сытина потребовали платы и за знаки препинания. Малопонятное со стороны, это типографское восстание вызвало волну симпатии, проявившейся в организации забастовок поддержки, в которых приняли участие пекари и железнодорожники, служащие некоторых финансовых учреждений. Танцоры Имперского балета отказывались выступать. Закрывались заводы и магазины, стояли трамваи, юристы отказывались вести дела, присяжные заседатели – выслушивать дела. Поезда на железных дорогах замерли, железнодорожное сообщение в стране остановилось. В Маньчжурии застряли крупные (до миллиона человек) войсковые силы. Забастовщики требовали пенсий, достойной оплаты труда, проведения свободных выборов, амнистии политзаключенных и создания представительного органа в лице Учредительного собрания.

13 октября по инициативе меньшевиков в Санкт-Петербургском практическом технологическом институте состоялась встреча около сорока представителей рабочих, эсеров, меньшевиков и большевиков. Рабочие были избраны при норме представительства один депутат от 500 человек. На этом собрании был сформирован Петербургский Совет рабочих депутатов.

В течение трех месяцев (пока массовые аресты не положили этому конец) Петербургский Совет распространил свое влияние в народных массах, существенно укрепил позиции за счет привлечения в свои ряды множества активистов, заявил права на широкие полномочия. Он устанавливал сроки забастовок, контролировал телеграфную связь, рассматривал общественные петиции, выступал с публичными призывами. Одним из его руководителей был молодой революционер Лев Бронштейн, известный в истории как Лев Троцкий.

Льва Троцкого трудно любить, но невозможно не восхищаться им. Он был одновременно харизматичным и жестким, ярким и навязчивым, требовательным и упрямым. Он мог быть неотразимым, а мог становиться холодным и даже жестоким. Лев Давидович Бронштейн был пятым ребенком (из восьми) в обеспеченной еврейской семье, которая не отличалась строгой религиозностью и проживала на одном из хуторов Херсонской губернии (ныне Украина). К семнадцати годам он стал революционером, какое-то время увлекался идеями народников, после чего обратился к марксизму, несколько лет провел в тюрьме. Вымышленную фамилию «Троцкий» он взял в 1902 году по имени старшего надзирателя одесской тюрьмы, где отбывал срок. Лев Троцкий настолько горячо поддерживал Ленина, что его прозвали «ленинской дубинкой», однако на бурном II съезде РСДРП летом 1903 года он примкнул к меньшевикам, с которыми, впрочем, вскоре порвал. В течение этих «внефракционных» лет он неоднократно вел с Лениным раздраженную полемику по разным вопросам.

Почти все марксисты в то время считали, что Россия пока еще не была готова к социализму. Они были согласны с тем, что русская революция может (и должна) быть по своему характеру исключительно демократической и буржуазной, но (и это крайне важно) может стать катализатором для социалистической революции в более развитых странах Европы. Меньшевики в целом придерживались концепции об активной руководящей роли российской буржуазии (как указывала теория) в либеральной революции. Таким образом, вплоть до подавления революционных сил в 1905 году они выступали против участия в любом правительстве, которое могло сформироваться в результате революции. Большевики же, наоборот, утверждали, что с учетом трусливого характера либералов рабочий класс должен сам руководить революцией и в тесном союзе с крестьянством (а не с либералами) взять власть в свои руки, обеспечив, по выражению Ленина, «революционно-демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства».

В свою очередь, Лев Троцкий, который уже прославился как выдающийся и дерзкий теоретик революционного движения, вскоре выработает предельно четкую позицию по различным аспектам этих вопросов, сформулирует идеи, которые станут его наследием (и с которыми многие не будут согласны). Сейчас же он был активно вовлечен в деятельность Петербургского Совета, являясь участником и свидетелем работы этого нового, особого, находящегося в постоянной боевой готовности органа управления.

В деревнях революция 1905 года проявилась сначала главным образом в незаконной и бессистемной деятельности, такой как рубка государственного или помещичьего леса, а также в забастовках сельскохозяйственных рабочих. Однако уже в конце июля под Москвой состоялось совещание крестьянских делегатов и революционных элементов, которые объявили себя Учредительным собранием Всероссийского крестьянского союза. Они потребовали отмены частной собственности на землю и передачи земли в «общественную собственность».

17 октября царь, все еще не оправившийся от последних социально-политических потрясений, с большой неохотой издал «Высочайший Манифест об усовершенствовании государственного порядка», назначив опытного и расчетливого консерватора графа Сергея Витте председателем Комитета министров. Идя на уступки русскому либерализму, Николай II уступил Государственной думе законодательные полномочия и предоставил ограниченное избирательное право городским рабочим мужского пола. В том же месяце состоялся учредительный съезд Конституционно-демократической партии (кадетов).

Относясь к числу либеральных партий, кадеты выступали за гражданские права, всеобщее избирательное право для мужского населения, определенную степень автономии для национальных меньшинств, умеренную земельную реформу и реформу в сфере труда. Своими корнями партия уходила в одну из версий радикального (точнее, якобы радикального) либерализма, хотя эта тенденция быстро улетучилась по мере отступления революции. К концу 1906 года двусмысленные принципы республиканского правления кадетов трансформируются в поддержку конституционной монархии. 100 тысяч членов этой партии являлись, как правило, представителями среднего класса. Председатель партии Павел Николаевич Милюков был выдающимся историком.

В поддержку октябрьского манифеста была сформирована еще одна новая партия, составлявшая по численности примерно пятую часть партии кадетов – партия октябристов («Союз 17 октября»), в которую вошли консервативные либералы, в основном из числа земле владельцев, осторожных коммерсантов и представителей финансовых кругов. Они выступали в поддержку некоторых умеренных реформ, но были против всеобщего избирательного права как угрозы монархии и своему положению.

Революционные настроения получили новый импульс, когда в начале ноября состоялся второй, более радикальный Всероссийский съезд крестьянского союза. В губерниях центра России (Тамбовской, Курской, Воронежской), на Волге, в Самаре, Симбирске и Саратове, под Киевом, в Чернигове и в Подолье крестьянские толпы нападали на помещичьи усадьбы, часто сжигали их, грабили поместья. Революционные идеи, как электричество, распространялись по всем направлениям. Советы создавались в Москве, Саратове, Самаре, Костроме, Одессе, Баку, Красноярске. В декабре 1905 года Новороссийский совет сместил губернатора и какое-то время управлял городом.

Начавшаяся в Москве 7 декабря всеобщая забастовка переросла в городское восстание, поддержанное эсерами и большевиками (последние пошли на этот шаг скорее из сострадательной солидарности, чем хоть в какой-то степени веря в вероятность его успеха). Несколько дней московские пригороды находились в руках восставших. Рабочие перегородили улицы баррикадами, вспыхнули городские бои.

Известия о том, что из Санкт-Петербурга были переброшены верные режиму гвардейцы Семеновского полка, придали сил казакам, драгунам и правительственным войскам, действовавшим в городе. В районе Пресни были подвергнуты артиллерийскому обстрелу фабричные дружины, сформированные из рабочих текстильных мануфактур. Погибло около 250 восставших. С ними погибла и революция.

Январь 1906 года, согласно леденящему душу выражению Виктора Сержа, был «месяцем расстрельных команд». Страну накрыла волна организованных властями еврейских погромов. По сведениям Американского еврейского комитета, собранные им ошеломляющие доказательства свидетельствовали о том, что эти акты насилия унесли около 4000 жизней.

Однако революционное сопротивление, включая убийства представителей власти, продолжалось. В феврале 1906 года на железнодорожной станции города Борисоглебска 22-летняя Мария Спиридонова, член партии эсеров, стреляла в местного начальника охранного отделения, отличившегося жестокостью при подавлении крестьянских выступлений. Ей был вынесен смертный приговор, который заменили каторжными работами в Сибири. На каждой остановке по пути на каторгу Мария Спиридонова обращалась к толпам сочувствовавших ей. Даже либеральная пресса, которая не особенно жаловала партию эсеров, публиковала письма Марии Спиридоновой, в которых та рассказывала о том, как с ней жестоко обращались после покушения на жизнь полицейского. Эти публикации сделали ее знаменитой.

Карательные акции властей, которые были призваны восстановить позиции царского режима, распространились по всей стране, и моральный дух радикалов был на время подорван. К моменту, когда восстание наконец было полностью подавлено, погибло 15 000 человек, в основном из числа революционеров, 79 000 человек были брошены в тюрьмы или же сосланы на каторгу. Петр Столыпин, губернатор Саратовской губернии, печально прославился тем, что для подавления революционных выступлений часто прибегал к виселице. Петля после этого стала называться «столыпинским галстуком».

Один из лозунгов рабочего класса гласил: «Лучше пасть в борьбе, чем жить рабами».

Жестокое подавление революции 1905 года и последовавшие за этим репрессии похоронили все наивные надежды на добрую волю режима, все остатки веры в царя, а для радикалов – любые расчеты на сотрудничество с имущими классами и либеральной интеллигенцией. Для большинства этой части населения России октябрьский манифест оказался вполне достаточным для того, чтобы оправдать свою капитуляцию, и рабочий класс осознал, что теперь в своей борьбе он одинок. Для самых «сознательных» представителей рабочего класса (небольшой, но постоянно растущей группы рабочих-интеллектуалов, мастеров-самоучек и общественных активистов) понимание этого факта явилось предметом классовой гордости. Они испытывали острое стремление к знаниям и культуре, отличались дисциплинированностью и сознательностью, нетерпимостью к буржуазии. Отныне от «низов» можно было услышать все крепнувшие призывы не только к улучшению их экономического положения, но и к уважению их достоинства. Эта новая система приоритетов проявилась, в частности, в одной из солдатских песен того времени:

Солдаты и рабочие требовали уважительного обращения к себе, на «вы», а не на «ты», которое власти обычно использовали при общении с ними.

В этой непростой и многогранной политической культуре гордость и стыд угнетенных классов были неразделимы. С одной стороны, рабочий Путиловского завода мог в ярости распекать своего сына, когда тот «позволил» избить себя офицерам за добрые слова в адрес большевиков. «Рабочий не должен терпеть оплеух от буржуазии, – кричал он. – Надо было ответить: «Ты ударил меня? Так вот тебе за это!» С другой стороны, один из рабочих активистов, Шаповалов, признавался, что испытывал отвращение к своим собственным попыткам пригнуться, чтобы не встретиться взглядом со своим хозяином. «Во мне словно жило два человека: тот, кто ради борьбы за лучшее будущее для рабочих не боялся сидеть в [тюрьме] Петропавловской крепости и быть сосланным в сибирскую ссылку, и другой, кто еще не полностью освободился от чувства зависимости и даже страха».

Борясь с подобными «рабскими чувствами», Шаповалов испытывал безумную гордость: «Я стал ненавидеть капитализм и своего хозяина… еще больше».

В марте 1906 года состоялось первое заседание с такой неохотой обещанной царем Государственной думы. К этому времени, однако, царское правительство почувствовало себя достаточно сильным, чтобы подрезать пока еще неокрепшие крылья парламента. После того как партия кадетов, социал-демократы (то есть марксисты) и народники в лице социалистов-революционеров, имевшие большинство в парламенте, совместно приняли программу аграрной реформы (а это было неприемлемо для режима), 21 июля 1906 года Государственная дума была распущена.

Нападения радикальных элементов на государственных чиновников продолжились, но теперь на них следовала незамедлительная жесткая реакция властей. Крестьян судили военно-полевые суды, чтобы приговоры были смертными. Царь заменил на посту премьер-министра способного графа Витте безжалостным Столыпиным, который без колебаний казнил противников режима. В июне 1907 года Столыпин в категоричной форме досрочно распустил Вторую Государственную думу, арестовал депутатов социал-демократической фракции и добился изменения избирательного закона, значительно сузив круг избирателей и одновременно предоставив избирательные льготы состоятельным лицам, а также сократив представительство в парламенте национальных меньшинств. Именно по этой новой системе в 1907 году будет избираться Третья Государственная дума, а в 1912 году – Четвертая.

Пытаясь внести какие-либо изменения в систему сельского хозяйства, царский режим принял решение покончить с «миром», крестьянской общиной, и создать слой мелких землевладельцев. Столыпин предоставил крестьянам право приобретать собственные земельные участки. Прогресс в этом направлении шел достаточно медленно; тем не менее к 1914 году (то есть спустя три года после убийства самого Столыпина) около 40 процентов крестьян вышли из «мира». Однако только некоторые из них смогли стать мелкими землевладельцами. Самые бедные были вынуждены продать свои крошечные наделы и превратиться в сельскохозяйственных рабочих или же уехать в город. Столыпин жестоко подавлял крестьянские выступления, что заставило эсеров несколько переориентироваться в своей деятельности на работу в городах.

Однако и там возможности для революционеров постоянно сокращались. В 1907–1908 годах по всей стране прошла новая волна репрессий. Стачечное движение пошло на убыль. Революционеры были вынуждены эмигрировать, влача за границей жалкое существование и чувствуя себя побежденными. К 1910 году численность РСДРП сократилась со 100 000 до нескольких тысяч человек. Ленин, проживая сначала в Женеве, а затем в Париже, пытался сохранять какой-то оптимизм, стремясь интерпретировать любые незначительные события (экономический спад, активизацию радикальной прессы) как «переломный момент». Но даже в его душе нарастало уныние. «Наша вторая эмиграция, – вспоминала Надежда Крупская, – была куда тяжелее первой».

В рядах большевиков находилась масса информаторов. Количество преданных делу революционеров резко падало. Они бедствовали. Борцы с царским режимом были вынуждены искать любую работу, чтобы выжить. Надежда Крупская вспоминала: «Один товарищ пытался стать полировщиком». «Пытался»… Звучит горько. Среди диаспоры левых были распространены настроения отчаяния, психические заболевания, самоубийства. В Париже в 1910 году большевик Пригара, оголодавший, сошедший с ума ветеран Московского восстания, сражавшийся на баррикадах, посетил Ленина и Крупскую. Его глаза были словно остекленевшими, голос звенел. Он «принялся взволнованно и бессвязно рассказывать о колесницах, наполненных початками кукурузы, и красивых девушках, стоявших в этих колесницах». Как будто ему привиделся крестьянский рай. Вскоре Пригара ушел к своему граду Китежу. Товарищи не смогли спасти его: он привязал камни к своим ногам и к шее и утонул в Сене.

Российская империя вступила в двадцатый век великой, заспанной, полной противоречий державой. Она простиралась от Арктики до Черного моря, от Польши до Тихого океана. Ее население насчитывало 126 миллионов славян, тюрок и бесчисленное множество других национальностей, загнанных в империю различными способами. В городах действовали современные промышленные предприятия, оборудованные за счет импорта из Европы, при этом четыре пятых населения составляли крестьяне, привязанные к земле унизительными, почти феодальными методами. Работы таких художников-провидцев, как Велимир Хлебников (самопровозглашенный «Король времени»), Наталья Гончарова, Владимир Маяковский, Ольга Розанова, странная красавица русского авангарда, едва освещали край, где большинство было безграмотным. В стране жило множество иудаистов, мусульман, спиритуалистов, буддистов и вольнодумцев, а в сердце империи Православная церковь несла в народ свою мрачную и изощренную мораль, против которой восставали и различные секты, и национальные меньшинства, и сексуальные отщепенцы, и радикалы.

В произведениях «1905 год» и «Итоги и перспективы», написанных Львом Троцким вскоре после неудавшейся революции, а также на протяжении всей своей жизни он разрабатывал особую концепцию, согласно которой история представляет собой «сближение различных этапов пути, сочетание отдельных стадий, амальгаму архаичных форм с наиболее современными». По его утверждению, капитализм является международной системой, а история, эта взаимосвязь культур и государств, никогда не прибирает за собой.

Троцкий пришел к следующему заключению: «Отсталая страна ассимилирует материальные и идейные завоевания передовых стран. Но это не значит, что она рабски следует за ними, воспроизводя все этапы их прошлого… Вынужденная тянуться за передовыми странами, отстала страна… усваивает готовое раньше положенных сроков, перепрыгивая через ряд промежуточных этапов… [хотя при этом она] нередко снижает заимствуемые ею извне готовые достижения путем приспособления их к своей более примитивной культуре… Из универсального закона неравномерности вытекает другой закон, который… можно назвать законом комбинированного развития».

Теория «неравномерного и комбинированного развития» предполагала возможность скачка, пропуска различных исторических этапов; то есть допускалось, что самодержавный режим может быть низложен без посредника в виде буржуазного правления. Перефразируя термин, позаимствованный у Карла Маркса и Фридриха Энгельса, Лев Троцкий взывает к «перманентной революции». Он не был единственным из левых, кто использовал этот термин (в частности, он опирался на работы весьма неординарного белорусского марксиста Александра Гельфанда, Парвуса, а также работы других марксистских теоретиков, разрабатывавших аналогичные концепции), однако стал самым известным; кроме того, он осуществил важную разработку соответствующей концепции.

По утверждению Троцкого, в такой отсталой стране, как Россия, где буржуазия слаба, она неспособна совершить буржуазную революцию, которая обеспечила бы рабочему классу достижение своих целей. Но разве может рабочий класс отказаться от своих требований? Он обеспечит себе победу, разрушив капиталистическую собственность и выйдя за рамки «буржуазных» достижений. Лев Троцкий в то время был не единственным марксистом, который считал, что, если рабочий класс находится у руля «перманентной революции», она должна выйти за рамки капитализма, однако он не усматривал в этом потенциальной катастрофы, как многие другие, и относился к такой перспективе с большим энтузиазмом. Для Троцкого, как и для большинства русских марксистов, международный аспект представлялся крайне важным. «Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата, – писал он сразу же после событий 1905 года, – рабочий класс России не сможет удержаться у власти и превратить свое временное господство в длительную социалистическую диктатуру».

В мрачные дни после поражения революции 1905 года некоторые меньшевики стали допускать возможную необходимость участия партии «против своей воли» в работе правительства и без всякого оптимизма оценивали партийные перспективы в том случае, если не возникнет никаких новых исторических факторов. Они продолжали считать, что рабочий класс должен объединиться с либеральной буржуазией, за коей все еще признавали ключевую роль, и выискивали подходящих буржуазных радикалов, которые (по выражению одного из лидеров меньшевиков Александра Мартынова), даже если и будут «субъективно» против революции, но «объективно, сами не желая того», послужат делу революции. Занимая более левые позиции, большевики вместо этого выступали за «демократическую диктатуру рабочих и крестьян». Обе стороны расценивали «прогрессивную» буржуазно-демократическую революцию как весьма желательную, но почти недостижимую долгосрочную цель. Таким образом, большинство воспринимало «перманентную революцию» Троцкого как скандальное чудачество.

В мае 1912 года рабочие крупных, финансировавшихся англичанами приисков Ленского золотопромышленного товарищества под Иркутском, которые находились фактически на положении крепостных и жили в грязных, переполненных бараках, вышли на забастовку. Они требовали увеличения зарплаты, увольнения ненавидимых ими служащих администрации приисков и (вновь проявилась увязка экономических и политических требований) восьмичасового рабочего дня. На пути шествия забастовщиков были развернуты войска. Руководство золотопромышленного товарищества потребовало принятия мер. Войска открыли огонь. Погибло около 270 рабочих Ленских золотых приисков. Эти события стали называться Ленским расстрелом.

В Москве и Санкт-Петербурге прошли крупные стачки в знак поддержки рабочих Ленских золотых приисков и осуждения расправы над мирным шествием. Стало вновь набирать силу стачечное движение. В 1914 году в столице состоялась всеобщая стачка, масштабы которой поставили под вопрос возможность мобилизации накануне (как все понимали) приближавшейся войны, неизбежной в связи с острыми конфликтами между великими державами.

Многие общественно-политические деятели России осознавали, что царский режим был не в состоянии вести войну или пережить ее неминуемые последствия. В феврале 1914 года в своей знаменитой «Записке» консервативный государственный деятель, бывший министр внутренних дел России Петр Дурново предостерег царя, что при неблагоприятном для России течении войны в стране начнется революция. Однако его мнение было проигнорировано. В российской элите соперничали друг с другом прогерманская и антигерманская фракции, однако обращенные на восток интересы России, ее союз с Францией и экономические связи с ней обусловили выступление России против Германии. С определенной неохотой, после обмена срочными, вежливыми телеграммами между «Ники» и «Вилли» (императором России Николаем II и императором Германии Вильгельмом II), в которых они оба пытались предостеречь друг друга от военных шагов, вскоре после начала (15 июля 1914 года) военных действий в Европе Николай II вверг Россию в войну.

После этого в России наблюдалась обычная в подобных ситуациях волна патриотизма и верноподданнических чувств, сплочение легковерных, отчаявшихся и политически несостоятельных. «Все, – сообщала поэтесса Зинаида Гиппиус, – посходили с ума». Демонстранты громили немецкие магазины. В Санкт-Петербурге толпа взобралась на крышу немецкого посольства и сбросила вниз две огромные скульптуры лошадей, которые, грохнувшись на землю, превратились в изувеченные бронзовые крупы. Русские, имевшие несчастье получить при рождении немецкие имена, бросились менять их. В августе 1914 года имя столицы «Петербург» изменили на более славянское «Петроград»; в семиотическом протесте против подобного идиотизма местные большевики сохранили название «Петербургский комитет».

К северо-востоку от центра города в Таврическом дворце с большим куполом 26 июля 1914 года депутаты Государственной думы проголосовали за выделение военных кредитов, за государственные займы для финансирования предстоявшей резни. Либералы вновь дали забывчивому режиму торжественное обещание обеспечить модернизацию страны, в проведении которой заключался их смысл существования. «Мы ничего не требуем, – жеманно улыбался лидер кадетов Павел Милюков, – и не навязываем никаких условий».

Не только правые выстраивались в шеренгу для выражения поддержки войны. Популярная среди крестьянства фракция «трудовиков» (умеренной левой организации «Трудовая группа», связанной с эсерами) предписывала крестьянам и рабочим, по выражению глашатая этой фракции, яркого адвоката Александра Керенского, «защитить нашу страну, а затем освободить ее». Знаменитый анархист князь Петр Кропоткин лично поддерживал ведение боевых действий. Эсеры разделились по данному вопросу: хотя многие партийные активисты, в том числе Виктор Чернов, выступали против войны, значительная часть партийной интеллигенции (в том числе легендарная Екатерина Брешко-Брешковская, называемая «бабушкой революции») поддержала военные усилия России. Никто из марксистов не остался в стороне от этого вопроса. Абсурд, но почтенный Георгий Плеханов говорил Анжелике Балабановой, одному из лидеров итальянских социалистов: «Если бы я не был стар и болен, то пошел бы в армию. Мне доставило бы огромное удовольствие поднять на штык ваших немецких товарищей».

По всей Европе марксистские партии, входившие в международное объединение социалистических рабочих партий, известное как Второй интернационал (или Социалистический интернационал), отказались от своих прежних обещаний и присоединились к военной активности своих правительств. Эти шаги шокировали и разочаровали немногочисленных верных интернационалистов. Узнав о голосовании сильной Социал-демократической партии Германии в поддержку правительства, Ленин какое-то время отчаянно надеялся на то, что эти сведения – подлог. Известная польско-немецкая революционерка Роза Люксембург в этой связи даже думала о самоубийстве.

В Государственной думе только большевики и меньшевики выступили против войны. За эту демонстрацию своих принципов многие из них будут сосланы в Сибирь. Когда Георгий Плеханов на Лозаннской конференции выступил в поддержку «справедливой оборонительной войны» России, ему противостоял бледный от ярости Ленин, который не стал называть его товарищем и пожимать ему руку. Ленин безжалостно изругал своего прежнего соратника, обрушившись на него с грубыми нападками.

Россия провела мобилизацию быстрее, чем ожидала Германия. В августе 1914 года она вторглась в Восточную Пруссию, оказывая содействие Франции на первом этапе. Однако русская армия, хотя и прошла некоторое реформирование после 1904 года, все еще находилась в тяжелом состоянии. Российское высшее командование было совершенно не готово к ведению современной войны. В эпоху быстроходных боевых машин его приверженность девятнадцатого века имела результатом громадные потери среди личного состава. С учетом проблем с материально-техническим обеспечением войск, некомпетентности командования, сохранившейся практики телесных наказаний и высоких людских потерь из-за ожесточенного характера боевых действий военные усилия России подрывались массовой сдачей солдат в плен, их неповиновения и дезертирства.

Весной 1915 года началось немецкое наступление. Россия потеряла значительную часть своей территории, почти миллион человек было пленено, более 1 400 000 – убито. Масштабы катастрофы поражали. В конечном счете война будет стоить России от двух до трех миллионов жизней, а возможно, и больше.

В сентябре 1915 года в крошечной швейцарской деревне Циммервальд состоялась международная конференция левых социалистов, настроенных против войны. В ней участвовало всего тридцать восемь делегатов, в том числе большевики, интернационалисты-меньшевики и эсеры.

Даже во время этой конференции правые меньшевики и эсеры в Париже сотрудничали с редакцией журнала «Призыв», которая выступала против так называемых «пораженцев». «Революция в России назревает, – писал на страницах первого номера журнала правый эсер Илья Фондаминский, – но она будет скорее национальная, чем интернациональная, скорее демократическая, чем социальная, и скорее провоенная, чем пацифистская». Интеллектуалы из числа правых эсеров отошли от народнического видения революции (предполагался аграрный социализм, что-то среднее между либерализмом и коллективизмом) и стали тяготеть к шовинистической версии буржуазной революции, за которую выступали их коллеги из числа правых меньшевиков.

Объединенные в своем противостоянии социал-шовинизму своих бывших (а в некоторых случаях и нынешних) товарищей, делегаты конференции в Циммервальде разделились по вопросу о том, насколько резко следует порвать с ними. Восемь делегатов, включая Ленина и его коллегу и ближайшего помощника, эхолерика Григория Зиновьева, были намерены порвать с оскандалившимся Вторым интернационалом. Однако большинство меньшевиков, принявших участие в работе Циммервальдской конференции, отвергли это предложение.

Большинство делегатов выступили против призывов Ленина к революционной мобилизации пролетариата против войны, расценив их как попытку расколоть Второй интернационал (именно так и было). Более того, некоторые присутствовавшие придерживались мнения, что, осуждая народный патриотизм, Ленин одновременно ставит под угрозу любого, кто выступает с соответствующими призывами. В конечном итоге на конференции был достигнут компромисс: делегаты приняли манифест в антивоенном духе. Чтобы обеспечить видимость единства участников форума, Ленин и его сторонники подписали данный документ, хотя и без энтузиазма и какого-либо удовлетворения.

В короткой работе «Империализм как высшая стадия капитализма», которая была написана в 1916 году, Ленин представил современную эпоху как эпоху монополистического капитализма, связанного с государством, и эпоху капитала, паразитирующего на колониях. Расценивая войну как инструмент системы, он выступал против любых отклонений от антивоенных настроений. Ленин был против морализаторского пацифизма, не говоря уже о «оборончестве», согласно которому экспансионизм осуждался, а вот «оборона» своей страны считалась законной. Вместо этого он, как широко известно, поддерживал «революционное пораженчество», под которым понималась социалистическая пропаганда поражения своей собственной страны в империалистической войне.

Даже радикально настроенный Троцкий был противником такой формулировки. По его словам, он не мог «согласиться с мнением о том… что поражение России являлось бы «меньшим злом». Он считал это «попустительством» патриотизму, поддержкой «врага».

Одна из причин, по которым призыв Ленина вызвал такое потрясение, заключалась в том, что зачастую было не совсем ясно, шла речь о поражении своего государства от другой державы или же всех империалистических держав от рабочих. Хотя второй вариант – международное восстание – пользовался явным предпочтением у Ленина в качестве конечной цели, порой он намекал на то, что первый вариант также вполне приемлем. В этой двусмысленности был элемент театральности. Доводя до сознания аудитории идею о «пораженчестве», Ленин намеревался укрепить мнение о том, что большевики больше, чем любые другие политические течения, категорически и без каких-либо оговорок выступали против войны.

Военная мобилизация истощила трудовые ресурсы сельского хозяйства и промышленности России. Армии едва хватало боеприпасов, снаряжения, продовольствия. Росла инфляция, что крайне негативно сказывалось на рабочих и городском среднем сословии. Настроение общества стало меняться. Уже летом 1915 года в Костроме, Иваново-Вознесенске, Москве прошли забастовки и вспыхнули беспорядки в связи с нехваткой продовольствия. Либеральная оппозиция образовала в Государственной думе и Государственном совете так называемый Прогрессивный блок, потребовав прав для национальных меньшинств, амнистии политических заключенных, расширения прав профсоюзов и так далее. Прогрессивный блок крайне негативно относился к некомпетентности правящей элиты и был категорически против силовых методов снизу.

Стачечное движение то убывало, то вновь нарастало, отражая социальное напряжение и степень отчаяния в обществе. Среди хаоса потока беженцев из захваченных немецкими войсками городов тысячи беспризорников наводнили города, объединились в импровизированные сообщества, которые селились в различных руинах, занимались воровством, попрошайничеством, проституцией, всем чем только можно. В последующие годы их число существенно возрастет. В их среде процветала подпольная спекуляция, царили настроения отчаяния, распущенность нравов, пьянство, кокаиномания. Это были симптомы мощной катастрофы. Москва оказалась во власти увлечения новым типом танго, дрейфующим в мрачную сторону: модными стали пантомимы, изображавшие убийство, ухарские представления кровавой бойни. Один профессиональный танцевальный дуэт представлял зрителям «Танго смерти», выступая в традиционных вечерних нарядах, при этом лицо и голова танцора были раскрашены под череп.

За десять лет до начала войны, когда царь и царица искали, чем бы помочь своему больному сыну, они познакомились с необщительным, необразованным, эгоистичным сибирским голодранцем, самозваным «святым», который, как оказалось, мог сочетанием обаяния, народных средств и удачи облегчить страдания молодого Алексея. Распутин (так звали этого «святого»), «безумный старец», который не был ни безумным, ни старцем, оказался при дворе – где и надолго остался.

Распутин был человеком грубым, но харизматичным. По всей видимости, он являлся «хлыстом», членом одной из многих запрещенных в России сект, и, безусловно, умел излучать боговдохновенную силу, что было одним из методов этой секты. Он представляет себя рупором старой, простой, монархической России и одновременно провидцем, пророком, целителем. Царь Николай терпел его, царица же Александра боготворила.

Ходили слухи об оргиях Распутина. Он, конечно, был пьяницей и бахвалом, и вне зависимости от того, насколько были верны многочисленные истории о его сексуальных победах, он пользовался удивительным успехом среди дворян, обращаясь со своими богатыми покровителями (особенно женщинами) с предельным похабством. Он наслаждался своей властью, и во время войны эта власть возросла. При поддержке царицы Александры Распутин, руководствуясь своими прихотями, оказывал влияние на отношение правительства к различным вопросам.

При дворе даже среди тех, кто ранее терпимо относился к этому мужику-выскочке, росло раздражение им. Любители покопаться в чужом грязном белье делали бизнес на публикациях порнографических карикатур на экстравагантного бородатого псевдостарца (якобы «святого»), занимавшегося с царицей сомнительными делишками. Царь не осуждал «нашего друга» (так называла Распутина царица). Александра Федоровна передала мужу совет Распутина, который в своих «видениях» усмотрел знаки, говорившие в пользу продолжения военных действий. Она также дала Николаю II расческу Распутина, чтобы тот, причесываясь перед встречей с министрами, мог впитывать в себя мудрость Распутина и руководствоваться ею – и царь подчинился. Она посылала супругу крошки от кусков хлеба Распутина – и тот их ел.

Николай II уже исчерпал терпение современно мысливших общественно-политических деятелей, повернувшись спиной к скромной либеральной программе реформ. Теперь, в августе 1915 года, он настоял на том, чтобы полностью командовать армией. Хотя реальные решения принимались начальником штаба Верховного главнокомандующего, способным генералом Михаилом Алексеевым, отсутствие царя в столице означало сосредоточие значительной власти в руках ненавидимой российским обществом царицы – то есть Распутина.

При участии Николая II царица приступила к осуществлению того, что ультраправый депутат Владимир Пуришкевич назвал «министерской чехардой». Суть данных мероприятий заключалась в назначении на видные государственные должности то авантюристов, то некомпетентных лиц, то вообще полных ничтожеств. В российском обществе стремительно росло влияние либералов и трезвомыслящих правых.

По мере роста ненависти к Распутину уважение к Николаю II в высшем обществе резко падало.

Именно на этом фоне лидер кадетов Павел Николаевич Милюков выступил в Таврическом дворце на заседании Четвертой Государственной думы с исторической обличительной речью. В нарушение всех правил этикета и благоразумия он обвинил (открыто назвав по именам) царицу и Бориса Штюрмера, последнего назначенца царицы на пост премьер-министра, в целом ряде правительственных провалов. В ходе своего выступления Павел Милюков рефреном повторял вопрос: «Что это, глупость или измена?»

Его слова прозвучали по всей России. Он не сказал ничего нового, но он сказал это.

К этому времени никто уже не сомневался в том, что «существующему порядку вещей предстоит исчезнуть». В январе 1917 года генерал Александр Крымов, выехав с фронта, встретился в доме колоритного консервативного политика Михаила Родзянко, лидера партии «Союз 17 октября», преданного монархиста и наряду с этим непримиримого врага Распутина, с депутатами Государственной думы, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию и настроения недовольства в российском обществе. По его утверждению, армия согласится и даже будет приветствовать смену режима, смещение нынешнего царя.

Николай II получал одно предостережение за другим о необходимости изменить политический курс, чтобы выжить. В частности, британский посол в нарушение протокола настоял на встрече с царем и предупредил его, что тот находится накануне «революции и катастрофы».

У британского посла сложилось впечатление, что в бесстрастных, безмятежных глазах царя ничего не дрогнуло. Взгляд самодержца по-прежнему ничего не выражал.

К декабрю 1916 года, за месяц до начала года революционных потрясений, аристократические круги плели различные заговоры во имя национального обновления; 16 декабря созрел очередной из них. Заручившись поддержкой высокопоставленных представителей двора, в том числе ярого черносотенца и монархиста Владимира Пуришкевича, князь Феликс Юсупов уговорил Распутина посетить его дворец на Мойке, якобы для встречи с его женой. Пока на граммофоне неоднократно проигрывалась песня «Янки-Дудл», Распутин отдыхал в своих характерных одеяниях в полутемном арочном подвале, угощаясь пирожными с цианистым калием и отравленной мадерой, которые ему предложил хозяин.

Яд, однако, не возымел действия. Заговорщики принялись шепотом лихорадочно совещаться. Феликс Юсупов был в панике. Он вернулся в подвал к своему гостю и, пытаясь создать благоприятную для убийства ситуацию, пригласил Распутина осмотреть старинный итальянский крест, исполненный из горного хрусталя и серебра, который находился на комоде. Когда Распутин, перекрестившись, благоговейно наклонился, чтобы рассмотреть реликвию, Юсупов достал пистолет и выстрелил в него.

Явно затянувшаяся сцена убийства продолжилась. Распутин пошатнулся и протянул руку, чтобы схватить испуганного убийцу. Юсупов с трудом вырвался и выскочил позвать на помощь своего сообщника Владимира Пуришкевича. Когда они оба вернулись, то обнаружили, что Распутин исчез. Ничего не соображая от паники, они выбежали на улицу и увидели, что Распутин бредет в петербургской ночи по толстому слою снега и, задыхаясь, повторяет имя Юсупова.

– Я все расскажу императрице! – хрипел Распутин, шатаясь из стороны в сторону. Пуришкевич выхватил у Феликса Юсупова оружие и произвел еще несколько выстрелов. Фигура перед ними покачнулась и упала. Пуришкевич пробрался через сугробы к лежавшему ничком и дергавшемуся на снегу человеку и пнул его по голове. Юсупов присоединился к нему, в исступлении нанося удары тростью. Снег заглушал их. Юсупов выкрикнул свое собственное имя, эхом повторив последние звуки умиравшей жертвы.

С колотившимися сердцами они обмотали тело Распутина цепями, в темноте привезли его на Малую Мойку, подтащили к краю моста и сбросили в черную воду полыньи.

Однако один из убийц потерял на мосту свой ботинок, где полиция нашла его. Когда три дня спустя власти выудили из воды обезображенное тело Распутина, появились слухи о том, что нижняя сторона льдины рядом с полыньей была исцарапана, поскольку Распутин с неистовой силой пытался выбраться из реки.

Люди стекались к месту гибели так называемого безумного старца, набирали в бутыли воду, словно это какой-то эликсир.

Царица предалась праведному горю. Правые были в восторге, надеясь, что Александра окажется в психиатрической лечебнице и что Николай II после этого чудесным образом обретет решимость, которой у него никогда не было. Однако Распутин, хотя его фигура и была крайне колоритна, явился всего лишь симптомом болезни. Его убийство не было дворцовым переворотом. Это вообще не было каким-либо переворотом.

Существовавшему в России режиму положит конец не ужасная смерть участника дворцового спектакля, слишком дикая даже для больного воображения, не смертельная обида русских либералов и не возмущение монархистов неадекватным монархом.

А вот что.