Глава одиннадцатая
…Пройдёт много лет, и журналист Дэн Майский-Печкин вспомнит тот день, когда он стоял у выщербленной пулями кирпичной стены в ожидании неминуемой смерти.
…Обстановка за стенами бара изменилась. Солнце скрылось за привычными тучами, тучи нависали сверху и опускались всё ниже, словно кто-то заворачивал над головами людей невидимый пресс. Дождя, правда, ещё не было.
– Вот и кончилось короткое зональное лето, – сказал Коломбо. – Добро пожаловать в Вечную Осень!
– Недолго музыка играла, – вздохнул Паганель.
Последним выходил Батюшка, решивший, видно, приободрить товарищей:
– Утро ныне мудро: птицам на разлёт, добрым молодцам на расход…
И осёкся, увидев окаянную тяжёлую хмарь.
– А как бы добрым молодцам не в расход, – сказал Матадор. – Вы уж будьте поосторожнее. Говорил же – не стоит расслабляться…
Седой гусар подходил к каждому, объяснял, куда идти и что делать, сверял карты и часы. Потому что в Зоне строем не ходят даже военные сталкеры.
– Снайпер может залечь или тут, или тут, или на водонапорной башне, что вряд ли. Наверняка там кто-то нехороший уже обитает. Так, разобрались по группам. Одиночки, ищите временного связчика, не тот случай, чтобы по одному шляться…
– На хрен мне связчик? – взвился Идол, паренёк весьма истеричный и конфликтный. Удивительно, что в Зоне он ходил уже довольно долго.
– Всё-таки я иногда жалею, что мы не военкеры, – сказал Матадор. – Там не уговаривают. Пойдёшь с Коломбо – он такой же отлюдник, зато стреляет хорошо… Печкин, с кем свяжешься – с Киндером или с Мастдаем? Паганель пойдёт с нами, есть для него дело…
– Да я с тобой привык и с Мылом, – сказал Печкин.
– Отвыкай! – сказал Матадор. – Ты уже большой… Кстати о Большом: Киндер, что слышно от твоего шефа?
– Ничего не слышно, – сказал Киндер. – Нету его нигде – ни в офисе, ни в Москве. Секретарша говорит, он где-то с генералами перетирает. Твердолаптева-то сняли, а новая метла собралась чисто мести…
– Плохо, – сказал Матадор. – Как бы опять нам с сапогами не схлестнуться… Вот же не вовремя!
– Я лучше с Мастдаем пойду, – сказал Печкин. – Он вон какой здоровый!
– Ладно, – сказал Матадор. – Значит, Киндер безработный снова с нами… Слушайся Мастдая, как меня, и даже лучше, потому что у него плюха тяжелее…
– Да уж знаю, – сказал Печкин.
– По уму, нам бы лучше отсидеться, – сказал Матадор. – Но это будет не по совести. Нарушил этот гадский снайпер всё наше хрупкое равновесие – кто стрелял? Чей стрелок? Ах, не ваш? Не выдумывайте про какого-то майора… Дуче, «долговцы» в курсе?
– В курсе-то в курсе, – сказал мордастый Дуче. – Но все равно грешат на «Свободу»… Да ещё какая-то комиссия из «Гринписа» примчалась на базу миротворцев. Расследовать, кто бедных мутантов газами травит…
– Удружил майор, – сказал Матадор. – Незаметно просочился через Периметр… Видите, бродяги, как всё смешалось в доме Облонских?
– Это которые Облонские? – встрепенулся миномётчик Умная Маша. – Это которые на хуторе Хвойная Поляна каннибализмом занимаются? Я бы им всё в доме перемешал… Дал бы бог прицелиться…
– Э, нет! – вскричал Матадор. – Партизанщину свою не берите! Хватит с нас вашего дружественного огня…
– Ладно, – сказал Умная Маша. – А я-то думал: забомбим балочку и проскочим… Была бы честь предложена…
– Ну, голова он у вас, – сказал Печкин, когда вожак миномётчиков поволок опорную плиту Колчаку на сохранение. – Как он с такой головой по Зоне ходит?
– Не у вас, а у нас, – сказал Матадор. – Привыкай. А ходит он в Зоне получше меня. Он любую «воронку» или «карусель» обойдёт без всяких гаечек. Как бы в компенсацию за умственное калечество…
Наконец разобрались, Батюшка перекрестил каждого персонально – и разошлись группы по разным намеченным маршрутам к одной Михалёвке. В Зоне прямых путей не бывает.
Печкин пошёл с Мастдаем не потому, что всерьёз обиделся на Киндера. Просто захотел усложнить себе жизнь. Надо с любым человеком уметь наладить отношения.
– До насыпи дойдём свободно, – учил Мастдай по дороге. – Не пялься на тех из наших, кто в зоне видимости. Перед насыпью остановимся…
Насыпь была свежая, как будто Его Величество Выброс взял и смял равнину громадными ручищами… Как будто игрок воспользовался редактором карт и поменял рельеф местности.
– Вот, смотри на ПДА, – сказал Мастдай. – Да не в этом режиме! Вы что, с Матадором и хохлом только водку жрали? На насыпи вроде ничего нет, зато за ней схарчит нас «вороночка»… Что значит не видно? Я сказал – есть, значит – есть. Поэтому Пройдём влево метров пятьдесят…
– С большим походом будет, – сказал Печкин, желая продемонстрировать, что он не только водку жрал со своими наставниками. – Двадцати бы хватило…
– Поход костей не ломит, – сказал Мастдай. – Топай.
За насыпью местность была открытая и пустая, только лежал полузакопанный грейдер.
– Ну вот, а ты говорил, – сказал Мастдай. – Техники всегда бойся! Там сидит штука посильнее «вороночки», и мы бы в неё прямёхонько скатились…
– Неуютно здесь как-то, – сказал Печкин. – Один как на ладони, все пули в одного…
– В Зоне уютно не бывает, – сказал Мастдай. – Но такие места я особенно не перевариваю. Поэтому постараемся проскочить как можно скорее… Не бегом!
– Вообще-то у меня ПДА прямо в шлеме, картинка перед глазами, – сказал Печкин.
Его дорогостоящая снаряга пообтрепалась, но служила исправно. Только вместо капризной швейцарской ружбайки Матадор вручил ему удобный «абакан», добавив при этом:
– Не выёживайтесь с вашим Шнитке, Иван Петрович, слушайте русскую народную песню «Валенки»!
– Так а хрюли ты молчишь? – сказал Мастдай.
– Так а хрюли выёживаться? – сказал Печкин. – Если я полный дуб по Зоне…
Шлем журналиста был предметом зависти всех вольных сталкеров. Подобные есть у военных, но только у старших офицеров, которые в Зону не ходят. Но для страховки Матадор всё же велел Печкину взять и стандартный ПДА – им-де хоть гвозди заколачивай, вещь проверенная. А со шлемом мало ли что может случиться…
– Там ещё куча опций, – сказал Печкин. – Потом Марконя мне их поотключал почти все. Там и голосовое предупреждение было – «эномэли райт», «эномэли лефт»… Но Матадор сказал-что так я ничему не научусь, а вляпаться могу… А вот SOS в случае чего передаётся автоматом…
– Хорошая штука, – сказал Мастдай. – Но я её ни за какие коврижки не напялю. Уж если куда вляпаешься, так сам виноват, а не японец, который контакт не допаял…
– Японцы уж давно ничего не паяют, – сказал Печкин. – Лазер ещё там хороший – и осветить, и ослепить…
– Хорошо, – сказал Мастдай. – А в деле-то его испытывали? Отзывы какие?
– Это опытная модель, – сознался Печкин. – Боюсь, что как раз я её и испытываю… Подарок Большого!
– Нельзя в Зоне надеяться на электронику, – сказал молдавский грузчик. – Вон она Радар-то как переделала! Может, это она, Зона, тебя и ведёт…
– Отключено всё, – сказал Печкин. – А композит шлема очень прочный…
Над пожухлой травой выставился одинокий тушканчик – тварь забавная, но зубастая, как Стич из мультфильма.
– Патроны береги, – сказал Мастдай. – Зашевелились, твари, почуяли… Эх, простояла бы ясная погода подольше – может, и передохла бы вся мутня…
– Зона родила бы новых, – сказал Печкин. – Наделала из нашей же протоплазмы…
– Так, – сказал Мастдай. – Стоп. Вон лежит опора… Что тебе картинка говорит?
– Вроде чисто, – сказал Печкин.
– Такого быть не может, – сказал Мастдай. – Опоры безнаказанно не валяются. «Электры» их любят. Видишь слева – там другая опора, стоячая, хоть и перекосилась. Значит, между ними могут оставаться провода. Их могли и мародёры оприходовать ещё в советское время, а могли они и остаться…
– И что тогда?
– А тогда они до сих пор под напряжением, – сказал Мастдай. – «Электры» по ним как бы растекаются, вот прибор и не видит… Только напруга там помощней…
Всё, что служило человеку, Зона постаралась переделать ему во вред, думал Печкин. Это надо будет подчеркнуть в сценарии. Или в романе. Нынче ведь романы так и пишут – эпизодами, экспликациями, ретроспективами да флэшбэками… Хоть и дико звучат такие слова в Зоне…
Проржавевший комбайн, почуяв человека, может начать двигаться, давить и резать. Высохшая вчистую бензозаправка может выбросить внезапный протуберанец. Из силосной ямы на центральной усадьбе колгоспа «Червоный незаможник» может подняться псевдогигант. На сельском кладбище в Лубениках могут выбраться из склепа Ходкевичей вполне активные носители славной гетманской фамилии…
– А живого от зомби твой шлем отличает? – сказал Мастдай.
– Не знаю, – сказал Печкин. – Я кое-кого повидал и даже пострелял, а с зомбаками пока не сталкивался… Ты это к чему?
– А к тому, что идёт за нами кто-то, – сказал Мастдай. – Далеко, но кажется, что по следу…
Печкин оглянулся.
По далёкой насыпи двигалось нечто, вздымало пыль…
– Давай-ка живей, – сказал Мастдай. – Не хочу я сегодня встречаться с кем попало. Допустим, что проводов нет, а я тебя пугал. Но нет моих сил дожидаться. Бегом! Вон к тем развалинам! Хоть в Зоне и не бегают…
Проводов, на счастье, не оказалось, но…
– Аномалия! – крикнул Печкин. – Прямо передо мной!
– Молодец, – сказал Мастдай и ловко разбросал несколько гаек с ленточками, обозначив границы «плеши». – Теперь пошли…
Строение, судя по кирпичам, было очень старое, без крыши, с узкими окнами.
– Батюшка говорил, тут часовня была, – сказал Мастдай. – Капличка по-здешнему. Ну-ка, глянь в свою оптику – кто там по нашу душу? А я здесь осмотрюсь…
Печкин вытащил бинокль. Никто живой за ними не шёл просто пылевой вихрь мотался туда-сюда по насыпи, словно решая – стоит с неё сходить или ну его? – Это ветер, – сказал Печкин. – Ветер поднимается перед грозой…
– Ну и у меня чисто, – сказал Мастдай. – А мог бы и кровосос притыриться… Иди сюда.
– Печкин! – рявкнуло в ушах. – Вы что там, спите? Где вы?
– Прости, Матадор, – сказал Печкин. – Я про связь-то забыл…
– Где вы?
– Мы у этой… У каплички кукуем…
– Знаю, – сказал Матадор. – Подежурьте там пока, я скажу… Мастдай меня слышит?
– Теперь слышит, – сказал Печкин. – Белого нашли?
– Нашли, – сказал Матадор. – Только не Белого и не майора. Снайпера мы нашли, судя по винтовке. Как я и предполагал, в районе водокачки. Там, собственно, одна винтовка и осталась от киллера – она собакам ни к чему…
– Вот и ладно, – сказал Мастдай. – Вот только непонятно мне, почему же винтарь-то бросили…
– Так снайпера, наверное, псы порвали ещё до того, как до него майор добрался, – сказал Матадор. – Или никуда наш служака не добрался… Так что на всякий случай посидите, место тихое, если без ума не шарахаться… До связи!
– До связи, – сказал Печкин. И спросил: – Мастдай, а как же они так быстро дошли? Ну, сколько мы там двигались – полчаса от силы…
– Это Зона, – сказал Мастдай. – Тут бывает.
И рассказал о том, как сталкер Софрон, вознамерившись переночевать на хуторе Барсуки, целую неделю перебирался через город, заросший бурьяном. Он шёл и шёл, останавливался для отдыха и сна, а к дому всё никак не мог подойти.
Кончился у Софрона провиант, кончилась вода, радиофаг кончился, и двигался Софрон уже ползком, а перед глазами торчали всё те же высохшие будылья, и не было им краю. Хотя хата была уже совсем близко, и на подоконнике стоял старый патефон с раструбом, и бесконечно лился оттуда гнусавый лирический голос:
Я понапрасну ждал
Тебя в тот вечер, дорогая,
Ещё не знал я, что чужая
Ты для меня.
Мне бесконечно жаль
Твоих несбывшихся мечтаний,
И только боль воспоминаний
Гнетёт меня…
Хотелось счастье мне
С тобой найти,
Но, к сожаленью, нам
Не по пути…
И на связь не мог выйти злосчастный сталкер, потому что враз разрядились все батареи в ПДА. Он и в воздух палил в надежде привлечь хоть чьё-нибудь внимание, а потом отключился. И привели его в сознание не иные кто, как Мастдай и Дуче, ещё не рассорившиеся. И спросили, в кого же он все рожки разрядил…
– А назад он не мог повернуть? – сказал Печкин.
– Тогда ещё хуже было бы, – сказал Мастдай, но почему, уточнять не стал. – Уж такое там место. А песенка эта все мозги ему выжгла не хуже Радара…
Печкин свернул за угол по малой нужде и воскликнул:
– Ура! Здесь и покемарить можно!
Мастдай встал за его спиной, схватил за плечи:
– Назад, дебил! Оружие к бою!
Перед ними высилась куча свежих опилок. Мастдай дал по опилкам очередь.
– В башку бей!
Кого в башку, хотел спросить Печкин, но тут опилки взлетели в воздух, и метнулась к сталкерам здоровенная тварь…
«Абаканы» стреляли и стреляли, пока тварь не затихла.
Печкин ничего не соображал, а Мастдай ничего не объяснял. Он пнул облепленную опилками тушу и сказал наконец:
– Оба мы дураки. Я – потому что здание не обошёл. Ты – потому что не подумал: откуда в Зоне свежим опилкам взяться? А кровосос третий с нами дурак, хоть и говорят, что кровососы умные. Он невидимым стал, а опилки-то его обрисовали! Хорошо бы ты покемарил!
И добавил:
– Кровососа всегда бей в башку! Хрен с ними, со щупальцами! Пусть их учёные сами добывают!
Печкин был спокоен, но знал, что страх придёт позже.
– Как-то уж больно быстро мы с ним управились, – сказал он. – В кино-то поединки вон какими долгими бывают… Регенерация, говорят, и прочее…
– Мы не в кино, – сказал Мастдай. – И не в книге. Бей в башку – и вся регенерация…
– Всё равно придётся расписывать схватку на три страницы, – сказал Печкин. – А то скажут – неубедительно…
– Те, которые пишут да снимают, – сказал Мастдай, – к Зоне и близко не подходили, развлекались в Зомбилэнде по профсоюзной путёвке. Конечно, в чучело можно до посинения стрелять, а оно всё ещё рыпаться будет…
– Зато можно теперь поваляться на опилках, – сказал Печкин, но быстро спохватился: – Откуда же опилки взялись? Привезли овощеводы полный кузов из ближайшего леспромхоза – рядки мульчировать?
– Вот об этом, – сказал Мастдай, – ты и напишешь в своей книге. Что-нибудь придумаешь. Что Батюшка решил восстановить капличку, нанял Техаса с пилой…
– А где он свежий лес взял?
– Тоже придумаешь. Ты же писатель. В принципе можно с белорусской стороны пригнать хоть лесовоз. Но кому оно надо?
– Будем считать, что опилки самозародились, – сказал Печкин – Или какие-то особые древоточцы завелись…
– От шашеля опилок не бывает, – сказал Мастдай. – Одна труха. Хреновая у тебя фантазия, писатель. Вот показывал тебе Матадор новенький грузовик на автобазе в Пирожках? Все остальные ржавчина съела, а он как с конвейера.
– Показывал, – согласился Печкин. – У него ещё вроде двигатель работает до сих пор…
– Вот видишь, а ты говоришь, – сказал Мастдай. – Если мог сохраниться со времён Союза грузовик на ходу, так куча опилок и подавно…
– Вот уж нет, – сказал Печкин. – Вот уж часовню восстанавливать при советской власти никто бы не стал. Небось не памятник архитектуры…
– Давай-ка кровососа обратно в опилки запихаем, – сказал Мастдай. – Чтобы собаки не сразу учуяли, а то набегут…
– И всё-таки кровососы умные, – сказал Печкин, когда закончилась грязная работа. – Он всё правильно рассчитал. Непременно нормальный человек свежими опилками в Зоне заинтересуется, подойдёт… Идеальная ловушка!
– Нет, – сказал Мастдай. – В Зоне нормальный человек сначала очередью шарахнет, а уж только потом заинтересуется. И то не всякий…
Они присели у кирпичной стены на дождевике, который расстелил Мастдай, набили автоматные рожки, положили оружие рядом. Печкин закурил…
– А вот это ты зря делаешь, – сказал Мастдай. – Нет, ты кури, кури, но в Зоне лучше бросить табачок…
– Почему? Чтобы дым никто не почуял?
– Не-а, – сказал Мастдай. – Чтобы самому чутья не терять. Я когда бросил, так на меня столько запахов обрушилось! Двадцать лет курил и не знал, что мир на самом деле такой вонючий! Теперь ко мне никакой зомби не подкрадётся – издалека услышу…
– Так многие же тут курят, – сказал Печкин. – Практически все.
– Курят – значит меньше моего жить хотят, – сказал Мастдай.
И только тут Печкина начало колотить.
– Выпей. – Мастдай протянул ему флягу. – Это домашний коньяк.
Печкин хлебнул, выдохнул:
– Да-а…
– Вот видишь, а ты говоришь… Присылают мне из дома…
Некоторое время они сидели молча, потом Печкин спросил:
– А почему ты в Зону подался?
Вообще-то такие вопросы здесь считаются неприличными – так же, как про заработки, интимную жизнь или вероисповедание. А все журналисты почему-то задают именно такие! Но Мастдай не возмутился и сказал:
– Неохота мне было становиться румыном. Какой из меня румын?
Тут только Печкин расслышал, что говорит известный головорез с приятным таким акцентом, как цыган Будулай в сериале.
– Кто тебе коньяк присылает? Жена?
Мастдай махнул рукой.
– Дед присылает. А жена – она в румынки подалась: Штефан чел маре, Романиа маре… И дочка вся в неё… А сын – в меня… У нас ведь тоже писатели есть, вот они-то и сбили народ с толку… Потомки даков и римлян… А я считаю, что румыны – это те же итальянцы, только made in China…
Печкин рассмеялся. Мастдай всё больше ему нравился. Вот он как раз подходит для киногероя – простой, да не очень-то простой парень, семейная драма, хрен-перец…
– Ой, – спохватился он. – Я же Матадору не докладывал…
Но так и не доложил он Матадору ничего…
– Так гроза же будет, – сказал Мастдай. – Потому и трещит…
– Тогда сидим, скучаем, – сказал Печкин.
– В Зоне не соскучишься, – сказал Мастдай.
И оказался, к сожалению, прав.
Всю округу потряс такой громовый раскат, что, мерещилось, застукали друг об дружку кирпичи часовенки, намертво скреплённые хитрым раствором давно похороненных каменщиков.
– Это, кажется, не гроза, – сказал Мастдай. – Это, кажется…
– Выброс? – спросил Печкин одними губами.
– Не знаю, – сказал Мастдай. – Только капличка нас не спасёт…
– Он идёт к нам… – сказал журналист.
– Кто?
– Тот, который на насыпи…
– Мама-мама, – сказал Мастдай и добавил несколько слов по-своему. И речь его действительно походила на итальянскую.
То, что взметало вдали пыль, приближалось…
– Таких больших «воронок» не бывает, – сказал Мастдай. – И «каруселей» не бывает… Разве что специально для нас…
– Обыкновенный смерч, – сказал Печкин. – Хотя тоже ничего хорошего… Придётся укрыться за стенами. Ладно, что ему на пути ничего серьёзного не попалось… Я видел торнадо в Канзасе – коровы летают, комбайны, брёвна… Коттеджи их картонные…
Огромная воронка без кавычек поднимала в воздух только выдранную траву, мелкие камешки да тельца неудачливых тушканчиков.
– За стенами не надо, – сказал Мастдай.
– Почему?
– Нехорошо там… И мы уже не в Канзасе, Тотошка…
И Печкин снова удивился ему.
– Прёт прямо на «плешь», – сказал Мастдай. – Она его и прикончит… Схлопнет…
– А так бывает? – сказал Печкин.
– «Плешь» и «вертушку» с неба сдёрнет, если низко летела, – сказал Мастдай. – Ах ты ж… Падай!!!
Печкин выполнил команду автоматически: упал ничком, обхватив шлем руками, что было уже совсем глупо – японское чудо способно защитить голову куда надёжнее.
Но оказалось, что смерч, захваченный «комариной плешью» весит много больше, чем подхваченная им мелочь. С такой силой грохнуться о землю мог разве что знаменитый Сихотэ-Алиньский метеорит, хоть никто при этом событии и не присутствовал…
Даже несколько кирпичей не выдержали – вылетели и попадали вниз. К счастью, мимо лежащих сталкеров… Прошло секунд примерно десять.
– Крандец котёнку, – с облегчением сказал Мастдай. – Поднимайся, писатель…
Печкин попробовал встать – и не смог.
– Брюхо прилипло, – сказал он. – Ноги не отрываются…
– «Жадинка» образовалась, – сказал Мастдай. – Не вздумай руками оттолкнуться!
– Да я уже, – виновато сказал Печкин. – Но с руками всё в порядке.
– Твоё счастье, – сказал Мастдай. – Хотя, по идее, должно и руки приковать…
– Липучка оказалась быстросохнущая, – сказал журналист. – Передние лапки у мухи свободны, да хрюли толку… А ты тоже?
– За компанию, – сказал Мастдай. – Что Илья – то и я… Плохо, что не видно мне ничего, только земля… Лучше бы я руки под голову положил, да кто ж знал… Спасибо каске, что хоть мордой не впечатался… Словила нас матушка Зона.
– Тогда и руки бы приковало, – сказал Печкин.
– Толку теперь от рук, – сказал молдавский грузчик. – Вот набегут тушканчики и начнут нас объедать с филейных частей… Связь! Связь у тебя работает?
– Связь у меня постоянно работает, – сказал Печкин. – Только в эфире всё тот же шум… Но Матадор ведь знает, где мы…
– Если живой ещё Матадор, – сказал Мастдай. – Если ему Зона тоже какой хитрый бенц не устроила… Накопила зла за солнечные деньки…
– А если…
– Помолчи, – сказал Мастдай. – Поздняк метаться. И не вздумай мне тут истерики устраивать…
– Да я и не собираюсь, – обиженно сказал журналист.
Как глупо, думал он. Какой позорный конец. Не в схватке до последнего патрона, не в «электре», убивающей мгновенно. Как мотыльки в паутине. Я в детстве пробовал освобождать мотыльков. Ничего хорошего не выходило. А теперь сам вот так. Пытка бездействием. Пытка беспомощностью. Пытка ожиданием…
Смерть ведь не знает, что официально меня уже нет. Она бюрократизмом не страдает. Она живого от мёртвого всяко отличит. Вот как позорно кончается мой сценарий. Или роман. Конечно, если сценарий, то непременно после фильма надо издавать роман. А также выпускать футболки, бейсболки, значки, авторучки и флэшки с соответственной символикой. И рекламный слоган: «Он шёл в Зону за вдохновением, а нашёл смерть». Муха шла, шла, шла – и копеечку нашла… Пошлость какая… Постер с красивым героем, автомат наперевес… И косые чёрные буквы: «Остальное – судьба». Тоже претенциозное название…
– Печкин, – подал голос Мастдай. – Ты голову повернуть можешь?
– Голову могу, – сказал Печкин. – Шлем не могу. Не отрывается.
– Хреново, – сказал Мастдай. – Грош цена теперь твоему шлему. У меня-то простая маска, её не жалко. Самая дешёвая.
– Нет, – сказал Печкин. – Грош укрепляет позиции на международных валютных биржах. У меня тут наконечник есть особый, сенсорный, как у Стивена Хокинга. Управлять можно языком и зубами. Так что обзор у меня, считай, круговой. Словно экран перед глазами. Хороший гаджет. А то бы я тоже только в землю пялился. Пока всё справа чисто и даже ветер стих… А слева – стена, там смотреть не на что. Разве что на тебя. А это не способствует оптимизму…
– Если тихо – значит сейчас хлынет, – сказал Мастдай. – Это даже хорошо, когда хлынет как следует, меньше живности будет шастать, попрячется мутня… Кроме зомбаков – тем погода по барабану. Ты верующий?
Журналист подумал.
– Теперь, наверное, да, – сказал он.
Теперь такие вопросы задавать друг другу можно, сказал он себе. Момент истины. Тоже затаскали выражение до полной пошлости. Уно, уно, уно моменто… Думаем готовыми блоками, чужими словами…
А надо мыслить позитивно. Как лягушка в притче. Шалишь, лягушачья смерть!
Он ещё раз попробовал приподняться на руках и только сейчас сообразил, что…
– Мастдай! – крикнул журналист.
– Чего? – тревожно сказал сталкер.
– У нас же только комбезы прикованы! И берцы! Это не «жадинка», это что-то другое, вроде клея «Момент». Надо как-то освободиться…
– Точно, – сказал Мастдай. – Ты от природы умный или в институте хорошо учился?
– Да уж за экзамены не платил, – сказал Печкин.
Мастдай повозился, покряхтел и сказал:
– Хорошая была мысль. Только у меня все ножи на груди, не подлезешь… И комбез на правой руке прикован… Э-э-эх!
Послышался треск. Такого желанного звука Печкин давно не слышал…
– Остальное хрен оторвёшь, – сказал Мастдай. – А я-то ещё Сидоровича ругал, что старьё подсовывает! Если бы старьё!
– Мне и думать не стоит, чтобы отлепиться, – сказал Печкин. – Столько бабок впалил в снарягу! Броня крепка! Зато руки свободны, и я ножичек как-нибудь добуду…
Именно что как-нибудь – кармашек-то был на левой руке. Только бы нож не улетел далеко…
Но сумел журналист сделать всё правильно и зажал в правом кулаке кривой клиночек модели «десперадо». Очень подходит к случаю такое название…
– Ты бросишь его мне очень точно, – сказал Мастдай. – Потому что я ничего не вижу. Брось так, чтобы он коснулся моей руки, но не отскочил. Не торопись. Рассчитай всё.
Печкина пробил пот. Он никогда в жизни ни к чему не прилипал, разве что к девушкам. У него не было такого опыта. Журналист представил, что он калека. Как упомянутый Стивен Хокинг. Но этот замечательный человек держит в голове всю Вселенную. А ему нужно держать только ножичек. Тогда всё и получится…
Тогда всё и получилось.
А в фильме герой непременно бы промахнулся, думал Печкин. И тянулся бы за лезвием тщетно и долго, для пущего драматизма…
– Хорошая заточка, – сказал Мастдай. – Только за обстановкой не забывай наблюдать, чего на меня пялиться… Начнём с подбородного ремешка…
После чего затеял живую беседу с собственным комбезом, причём изъяснялся исключительно матом. Наконец дело дошло до берцев и шнурков… Потом Мастдаева глотка издала торжествующий рёв…
Печкин не выдержал, перевёл обзор вправо, повернул картинку на девяносто градусов…
Грузчик винзавода выглядел как чудом уцелевший пассажир после авиакатастрофы. Босой. В изрезанном солдатском белье, с которого свисали остатки камуфляжного комбинезона, закреплённые на плечах. Бронежилет был нараспашку, потому что сгоряча Мастдай перерезал и застёжки-липучки. На непокрытой голове сверкала залысина – пришлось отхватить и часть собственных волос. Мастдай гордился своими чёрными цыганскими кудрями и упорно не стригся под нулёвку, как прочие, хоть оно и причиняло неудобства…
– Балдеешь, падла? – сказал он. – Посмотрим, как ты-то сам предстанешь…
И прошлёпал по земле к связчику.
– Нет, – сказал он. – Не берёт твоя сталь такую кожу. Ну-ка я своим поковыряю… Тоже не берёт. Тут «ниточка» в сборке нужна, да не по карману она нашему брату. Но ты не печалься. Я тебя не брошу. Покуда край обоим не наступит… Обещаю пристрелить из твоего дамского пистолетика раньше, чем… Ну ты понял.
– Ты с детства такой гуманный или хорошо учился? – сказал Печкин. – Не возьмёт моя «беретта» этот композит, даже бронестекло у шлема не пробьёт… Девичья игрушка… Не вьём ей, как сказал бы Топтыгин…
– Тогда у нас проблема, – сказал Мастдай. – Потому что стволы тоже прикованные. Но с зачехлёнными стволами в Зоне не ходят… А гуманизму… Гуманизму меня Белый научил.
– Я идиот, – торжественно сказал Печкин. – Мне же надо просто отключить защиту. Она автоматически активизируется, когда мне опасно становится. Когда датчики сработают – ну, адреналин там и всё такое… Вот теперь попробуй…
Мастдай попробовал – совсем другое дело.
– Молодцы японцы, – сказал он.
– Умная материя, – сказал Печкин. – Сперва как сталь, потом как лёд, потом как воск, потом как мёд… Правда, это про женщину поётся, но к нашему случаю как раз в тему… Да ты не режь по живому!
– Берцы жалко, – вздохнул Мастдай. – Наверное, тоже умные?
– Увы, – вздохнул журналист.
– А эту хрень зачем таскаешь? От хулиганов защищаться?
– Это Синильга от меня хотела защититься, – сказал Печкин. – Надо ей вернуть с глубочайшими извинениями…
Потом Мастдай ухватил его за бока и вытащил, как личинку из кокона.
– Орёл и сокол, – сказал он. – Король Зоны.
– Поглядел бы ты, товарищ, на себя со стороны, – сказал Печкин. И расхохотался потому что на груди у Мастдая красовалась татуировка:
«Ars longa – vita bre…»
Ай да Мастдай!
Хотя было не до веселья. Без комбеза человек в Зоне просто голый. Без обуви – вообще покойник. Или пройдёт по радиоактивной земле, или наступит на кого-нибудь ядовитого. Воистину – «vita bre…».
Берцы пришлось долго пилить ножами. Получились странные обутки, из которых торчали пальцы.
– Как перчатки у велосипедистов, – сказал Мастдай. – Хорошо, что я с собой ношу инструмент и держу во внутренних карманах… А вот упасть бы нам на плащ, так и проблем бы не было…
Он быстро выкроил из обрезков кожи, оставшихся на Печкине, что-то вроде мысков или союзок на сапогах-бурках.
– Вот, запихай, потом пальцами прижмёт, – сказал Мастдай. – В Зоне любому ремеслу научишься, если выживешь…
Оружия у них считай что не было, ножи и «беретта» разве только против людей годились, да и то на Материке.
– Может, повезёт нам и до «Хардчо» доберемся? – сказал Печкин. – Проскочим?
– Нет, – сказал Мастдай. – Уже не проскочим. К нам собаки бегут.
Глава двенадцатая
В стае было десятка два, и при наличии автоматов большой беды стая не представляла бы…
– Может, всё-таки уйдём в часовню? – сказал Печкин.
– Там ещё хуже, – вздохнул Мастдай. – Там кровососиха рожает…
– Дядя, ты меня шутишь… А чего ты сразу не сказал?
– Не хотел расстраивать. Пока мы не войдём внутрь, она для нас безопасна. Супруг хотел её подкормить за наш счёт, но не вышло. Теперь она и разродиться не может, и двигается медленно, но когда мы войдём без оружия… Уж лучше собаки!
– Ага, – сказал Печкин. – А мы с голыми пузами, метательными ножами и пистолетиком для уик-энда…
– Ты хорошо стреляешь? – сказал Мастдай. – Ребята хвалили, – сказал журналист.
– Тогда постарайся завалить одну сразу и наверняка, – сказал Мастдай. – Остальные на неё бросятся, а я ножики стану метать в кучу малу… Может, испугаются, если с ними чернобыльского пса нет…
Совершенно безумная мысль пришла в голову Печкина. А почему бы и нет?
В конце концов, собака – это собака. А собака палки боится… Она боится её уже десять тысяч лет, и за годы мутаций не мог инстинкт не сохраниться… Увидит, что человек нагибается за камнем…
Нет. Ничего она не увидит. Она слепая. Она движется на запах. У неё идеальное чутьё. Обычная дворовая шавка чует много лучше человека. Слепая собака Зоны – много лучше дворовой шавки и даже натасканной на взрывчатку и наркотики профессионалки в аэропорту. Значит…
Стая приближалась. Вот она разделилась надвое и аккуратно обежала «плешь» – то ли чуяли они опасность, то ли гравиконцентрат действительно сдох. Тогда зачем его обегать… Боже, о чём я думаю… Какие они мерзкие… Мало их академик Павлов терзал. Обнаглели тут, распустились…
И всё-таки их жалко. Когда-то они служили человеку верно, за косточку и будочку. А человек их предал, забыл, в панике убегая от незримой беды много лет назад. Им было страшно, больно и одиноко. Они подыхали и они выживали. В них перемешались все породы – овчарки и доги, таксы и двортерьеры… Нет, не было среди них такс, мелких разорвали в первую очередь…
И они не лают. Им нет нужды предупреждать жертву. Проплешины на тощих боках, белая муть в глазах, белая слюна стекает из пасти… Они не лают, они только воют по ночам, тревожа чуткий сталкерский сон у костра…
В журналистской своей молодости Дэну Майскому случалось брать интервью у разных звёзд. Как правило, звёзды селились в особняках. Как правило, особняки, помимо бодигардов, охранялись собаками бойцовых пород – питбули, амстаффы, бультерьеры, фило бразильеро, мастино наполетано… Эти вообще с телёнка. Пару раз дерзкого журналюгу покусали, вот он и стал носить в кармане баллончик с перцовым аэрозолем. Очень даже помогало, только потом прибегали бодигарды…
Как раз такой баллончик он и отобрал вчера у Синильги.
– Стреляй! – кричал Мастдай. – Стреляй, падла!
И совсем очумел молдавский грузчик, когда увидел, что собаки вдруг остановились, завыли жалобно, некоторые завертелись на месте – и вдруг побежали назад не разбирая дороги, иные прямо через «комариную плешь» – она, оказывается, ещё действовала…
– Ты чего не стрелял-то? – по инерции спросил Мастдай.
– Не смеют они меня тронуть, – сказал Печкин. – Мы, журналисты, уж такой поганый и беспринципный народ, что благородные создания нами брезгуют… Заодно и тебя прикрыл!
– Ты шаман, – сказал Мастдай. – Точно шаман. Такого я ещё на видел…
– А ты говорил – хрень, – сказал Печкин и продемонстрировал связчику причину бегства смертоносной стаи. – Скажем спасибо Синильге… Хотя – не начал бы я к ней клинья бить, не достала бы она перец… Да здравствуют мои порочные поползновения!
Связчик всё ещё не мог прийти в себя.
– Так никто не делает, – сказал он наконец. – В Зоне так не бывает… Чтобы так просто…
– А вы пробовали? – сказал Печкин. – Вот таким же макаром в древние годы один мужик изобрёл колесо… Если у них чутьё много сильней, чем у обычной собаки, так и перец подействует в сто раз крепче…
– Подумать только, – сказал Мастдай. – Патронов на них извели – террикон из гильз можно насыпать… Народу они погрызли… А ты пришёл – и на тебе! Вот с ними, оказывается, как можно…
– Это нам повезло, – сказал Печкин. – А вот начался бы ливень или ветер поднялся в нашу сторону… В Зоне же обычно всё время дождик, воздух сырой… Так что это одноразовый случай, как чудо. Воспроизводству не подлежит…
– Тут главное – идея, – сказал Мастдай. – Теперь наши оружейники что-нибудь придумают…
– Можно, например, пейнтбольные шарики взвесью заполнять, – сразу же, не дожидаясь оружейников, предложил Печкин.
– Хотя бы, – согласился Мастдай. – Теперь тебя во всех барах будут угощать… Кроме тех, которые на Милитари, – поспешно добавил он. – Военным мы ничего не скажем: хрен им!
– Запатентую «ноу хау», тогда и без угощений обойдусь, – сказал журналист. – Сам буду всех поить… Слушай, может, на кровососихе перец попробовать? Что-то неуютно мне жить полуобнажённому в чистом поле…
– Не стоит пробовать, – сказал Мастдай. – Кровосос не чутьём берёт… Не буди лихо, пока спит тихо. И автоматы наши… И связь… Как теперь её проверишь. Мой ПДА прилип вниз дисплеем. Его, считай, совсем нет…
– То же самое, – сказал Печкин. – И шлем не оторвать…
Не без опаски прилёг он на обрывки своего бесценного комбеза и засунул голову в шлем. И сразу же услышал:
– …вы там, сучьи дети? Или сдохли?
– Живы, Матадор, – сказал Печкин. – Заберите нас отсюда, дяденьки. Мы голы, босы и безоружны, нас всякий может обидеть…
– Вам там есть где укрыться?
– Нет, – сказал Печкин. – Там занято. Там кровососиха рожает.
– Врёшь! Знаешь, сколько щенок кровососа стоит?
– Я к ним в акушеры не нанимался, – сказал Печкин. – А что Белый с бугаём?
– Не встретили мы Белого, – сказал Матадор, и тут снова затрещало всё и загулькало…
Печкин выждал ещё некоторое время, выпростал голову из шлема, поднялся и весело сказал Мастдаю:
– Хорошие новости! Цены на щенков кровососа повысились!
Связчик не отвечал, и Печкин вдруг с ужасом увидел, почему он не отвечает.
Там, где стоял Мастдай, улыбалась окровавленной пастью химера.
Сталкеры описывают химеру по-разному, а некоторые даже считают, что химера полагается каждому своя, персональная.
В одном они сходятся: она большая, неодолимая и не похожа ни на одно животное – как на Материке, так и в Зоне. Она слишком красива даже для зверя. Она воплощает собой расхожее выражение «Красота – страшная сила».
Вряд ли это существо было мутантом, хотя многие считали, что ухватки у химеры кошачьи. Она любит играть со своими жертвами.
Действительно, на первый взгляд можно найти в ней известное сходство с пантерой – не с настоящей, а со стилизованной скульптором-анималистом – такие чёрные литые пластмассовые фигурки украшали серванты в шестидесятые годы прошлого века. Она казалась отлитой из одного куска. И вообще – химера-пантера-Багира… По ассоциации…
И не была она чисто чёрной – по её бликующему телу непрерывно скользили радужные волны – такие цвета бегут по чешуе тайменя, выведенного на берег удачливым рыбаком. У древних римлян тоже была какая-то подобная рыба, кажется, дорада – патриции на пирах балдели, как она подыхает. У патрициев не было другой цветомузыки.
Но сама химера, видимо, балдела от того, как подыхают люди. И не столько физически подыхают, сколько морально. Как будто для неё человеческий ужас был куда привлекательней, чем людская плоть.
Иногда, насладившись лакомой пищей, она отпускала человека – без видимых причин. А то откуда было бы взяться рассказчикам.
Печкин много слышал и читал о том, что в последнюю предсмертную секунду проносится перед человеком вся-то его жизнь от первого сознательного впечатления до…
А если не проносится, думал журналист, значит – всё-таки не последняя? Потому что сейчас он не мог припомнить почти ничего из своей достаточно бурной биографии.
Химера глядела на него прекрасными золотыми немигающими очами, словно хотела что-то сказать – или, наоборот, услышать что-то от него. Один сталкер даже утверждал, что химера вошла с ним в телепатический контакт и они договорились…
Господи, думал он, пусть она уйдёт. Пусть появится Белый и прогонит её – говорят, он это умеет. Пусть то, что говорят, окажется правдой. Или пусть окажутся правдой слухи о её внезапном великодушии. Отойди от меня, сатана. Ты добилась своего – мне страшно. Мне так страшно, что я даже не могу обгадиться, потому что все мышцы мои стали каменными.
Господи, думал он, пусть она уйдёт. Ты ведь только что совершил маленькое чудо с собаками. Ты внушил мне мысль пристать к официантке, Ты приказан ей вытащить баллончик с перцем. Так почему бы не продолжить в том же духе? Ведь Ты зачем-то оставил меня в живых – неужели для того, чтобы это создание, явно не Твоей работы и не Твоей фантазии, меня прикончило? Или Ты потому и не можешь приказать ей, потому что – не Твоей работы?
Господи, думал он, пусть она уйдёт. Пусть я останусь жить дальше, сознавая своё полное ничтожество. Нет во мне больше гордыни, ни грамма не осталось. И достоинства не осталось. Да, я хотел бы, чтобы Мастдай остался в живых, но я же не виноват, что она начала с него. Ведь это у него наколка. Надо же. «Искусство вечно – жизнь коро…». И всё. Даже на последнее слово не хватило жизни. Может быть, никакой он не грузчик был, а режиссёр или художник.
Господи, думал он, я не знаю молитв. Так, обрывки. По верхам. И в церковь я не хожу. Но в Зоне не бывает атеистов, я уже убедился. Я всё понял. С первого раза. Только пришли мне своего Белого…
Господи, думал он, я могу только давать зароки и обеты. Я напишу книгу о Зоне и о промысле Твоём в ней. Это будет честная книга. Без стрельбы на любой странице по малейшему поводу. Без мутантов и аномалий на каждом шагу. То есть будут и стрельба, и мутанты – но не чаще, чем на самом деле. Я не стану изображать людей хуже, чем они есть. Я не буду каждую минуту погружать своих героев в беду – никакой человек такого не выдержит. Я не буду живописать пытки и мучения, чтобы избыть собственные комплексы. Я не буду то и дело рекламировать разные виды оружия – ведь я им не торгую, пусть себе зацикливаются на тактико-технических данных смертоносных стволов только не служившие мажоры да подростки, да ещё те, у которых нелады по мужской части…
Прости всех нас, думал он. Правых и не правых. Пусть сумасшедшие выпрашивают милость у Монолита – нет, у монолита, много этой каменюке чести, чтобы писать её с заглавной буквы. Ну как, удачно я перед Тобой прогнулся? Или это и есть тот самый камень, который Ты можешь сотворить, да не можешь поднять?
Всё равно Ты должен нас простить. Мы все пришли сюда не от хорошей жизни. На Материке исчерпано всё. Или почти всё. Ведь зачем-то создал Ты Зону? Или мы и без неё не живём в аду?
Хорошо, внезапно подумал он. Пусть тварь откусит мне голову, и тогда я смогу лично высказать всё это Тебе…
Ему стало так спокойно, что он открыл глаза.
Перед ним стоял Белый и целился в него из своего шприцемёта.
Глава тринадцатая
– Что было, тем и зарядил, – сказал Пилюлькин. – Ветеринары не жалуются…
Пилюлькин тоже подался в сталкеры не от добра. Врач он был неплохой, просто попал под кампанию по борьбе с врачебными ошибками. Тогда в любом умертвии подозревали врачебную ошибку. Судью не смутило даже то, что усопшему пациенту доктора Крачковского было девяносто четыре года. Просто родственникам покойного, которым не обломилось ничего из наследства, нужно было на ком-то отыграться. Хоть какую-то справедливость поиметь. Судья даже изволил пошутить при этом – мол, если бы ты блатного авторитета не спас, то было бы ещё хуже…
Печкин открыл глаза и увидел над собой потолочные балки бара «Хардчо», искусственно закопчённые. Поэтому он не задал традиционного вопроса «Где я?», а сказал:
– Мастдая нашли?
– Нашли, – ответил Пилюлькин. У весёлого доктора была чеховская бородка и даже пенсне – купил за дикие деньги в антикварном магазине. – Мой болотный коллега забрал его к себе. Говорит, что интересный случай. А по мне так неинтересный. Не заинтересован я в проценте умертвий. Вот пусть он Мастдая и выхаживает…
Печкин приподнялся и оглядел зал. Все было так же, как утром, разве что народу поменьше. На хлипком высоком табурете у стойки сидел Топтыгин и шумно втягивал с блюдечка желанный чай. Только блюдечко было какое-то большое: не иначе дитя тайги приспособило фаянсовую пепельницу…
– Вот он тебя и приволок, – сказал Матадор и подошёл к сдвинутым столам, на которых лежал Печкин. – Ну-ка марш отсюда! Люди на них едят, а ты…
– А… химера? – сказал журналист. – А Белый?
– Я никакой химеры не видел, – сказал Матадор. – Вот кровососиху вашу прикончили, двух щенков взяли. А Белый пошёл за майором. Мы-то его так и не нашли. Топтыгин же ни слова, куда ходили да как – так ему начальник велел… Только чаёк сёрбает, по его выражению…
Печкин соскочил на пол, подрыгался – вроде всё в порядке.
Его уже кто-то переодел в некое подобие больничной пижамы.
– Снаряга пропала, – сказал Печкин. – Туда ей и дорога. Шлем только жалко…
– Шлем выломал Мыло, – сказал Матадор. – Он же не допустит такого расточительства. Только бронестекло придётся поставить другое… Погоди, он тебе его ещё за новый продаст…
– То клевета, – подал голос Мыло. – Тильки за ремонт…
Печкин ещё раз оглядел зал. Батюшка сидел на своём привычном месте. Юкка-Пекка играл в шашки с Дуче, а шашками им служили стопочки с коньяком и, судя по цвету, самогоном. Техас выговаривал Огоньку за какую-то провинность…
– Никто не… того? – сказал журналист.
– Гудвина повели в госпиталь Идол и Коломбо, – сказал Матадор. – Коломбо ведь с военными вась-вась, не то что мы. Но чувствуется какая-то напряжённость. Только что вертолёт над нами пролетел… Мы ещё хлебнём с этим генералом Чипизубовым…
– А Большой? – сказал Печкин. – Что слышно?
– Может, вот Киндер знает…
– Всё по-прежнему, – сказал Киндер. Маленький сталкер сидел за столом с Синильгой, и при этом казалось, что они одного роста. – Секретарша в истерике. Какие-то типы крутятся в офисе. Но! Истерику она имитирует, а Зойка баба хитрая. Теперь им до информации не добраться. От Большого – ничего. Или она по телефону сказать не может – наверняка прослушивают. Я, наверное, съезжу туда и всё выясню…
– Сиди, – сказал Матадор. – Тебя там просто арестуют. Допрашивать начнут…
– Я ничего не знаю, – сказал Киндер, – но! Под пыткой могу выдать всё и всех…
– Теперь не пытают, – сказал Пилюлькин. – У них нынче есть штучки покруче пентотала… А к нам нынче машина с медикаментами не пришла. Водила звонил – не пропускают. И жаловаться некому…
– То ли в России правительство поменялось, то ли у нынешнего настроение поменялось, – сказал Матадор. – Три года жили спокойно, неужели опять воевать будем?
– Вряд ли, – сказал Пилюлькин. – Просто будут нам нервы мотать да бабки качать. Так что за машину мне из больничного фонда придётся платить…
– И ни одного артефакта сегодня не принесли! – обиженно сказал месье Арчибальд, подливая дорогому гостю Топтыгину из чайника в сомнительное блюдечко. – Только и умеете, что кулаками махать. В следующий раз будем драчунам чибышки отрезать!
– Во как спелись старый да малый! – восхитился Матадор. – Колчак, у тебя конкурент обрисовался!
– Погодите, – сказал бармен. – Вот возьмут Зону опять в блокаду, так он один нас кормить будет…
– Я так мыслю, – вдруг сказал Топтыгин. – Набольшего у вас не стало, и пошла разнобоярщина…
– Устами младенца да мёд пить! – воскликнул Матадор. – Топтыгин, ты ведь ещё ни разу с людьми не выпил! Сидите с Белым где-то в схроне…
– У нас не схрон, – важно сказал Топтыгин. – У нас заимка. Добрая, тёплая, мы в Зоне-да не дикуем… Нам русская хмель не надо. Кто пьёт – с сатаной беседу ведёт. Кто курит – бога из себя турит…
– Вот и у Батюшки конкурент, – сказал Матадор.
– Ахтунг, ахтунг! – сказал Колчак из динамика. – Идол и Коломбо! Мокрые! Вы же не знаете, что дождь идёт…
– Плащи в тамбуре снимайте! – крикнула Синильга. – Не разводите лужи на полу…
Идол с порога потребовал коньяку; Коломбо ёжился, била его дрожь какая-то…
– Определили? – сказал Матадор.
– Всё нормально с Гудвином, – сказал Коломбо. – Но потерял много крови. Мы с Идолом сдавали, вот и задержались…
– Понятно, – сказал Матадор. – А я-то думаю – что это тебя так корёжит?
– Да не потому, – сказал Коломбо. Своё прозвище он получил не из-за дедуктивных способностей, а из-за некоторого сходства с актёром Питером Фальком. Конкретно – из-за косоглазия. – Просто у вояк как-то стало неуютно. Нет, не хамили, не задирали. Обращались исключительно вежливо. Только глядели на нас, как на покойников…
– Одно к одному, – вздохнул Матадор.
Раздался грохот – это Идол не усидел на высоком барном табурете.
– Вот псы, – сказал Пилюлькин. – Сколько они из него выкачали? Тысячу кубиков? Нельзя же после этого пить… И я как-то мимо ушей пропустил… Топтыгин! Неси его ко мне, капельницу будешь держать!
Топтыгин, о чудо, повиновался.
– Много они из нас нацедили, – сказал Коломбо. – Честно говоря, еле добрались…
– Вот пакостники, – сказал Матадор. – Стрелять не стреляют, а мелкими гадостями всё же занимаются. Прямо как страны Балтии. И не накормили, и шоколадку не дали?
– Спасибо, что свинцом не накормили, – сказал Коломбо. – Был бы с нами Белый…
– Ешь, Олег, – сказала Синильга. – Арчибальд велел тебе ещё клубники принести… Она не фонит, проверяли…
– Считай, двух бойцов вывели из строя, – сказал Матадор. – Да у них ведь ещё и Ниндзя с Гудвином! И Кобра, наверное! Это всё на войну похоже…
– Не посмеют, – сказал месье Арчибальд. – Кто им артефакты будет носить? Крупная буржуазия привыкла ко всяким штучкам вроде «ягодок». Их «чернобыльской виагрой» там называют… Вся нынешняя фармакология для богатых держится на хабаре нашем…
– Они всё могут сделать, – сказал Матадор. – Введут нам продразвёрстку, нормативы установят…
– Та мы разбежимось видсилля, – сказал Мыло. – Шукай тады нас по усий земли…
– Счета наши заморозят, – продолжат седой сталкер. – Большого отправят верхонки шить…
– Ахтунг! Машина! – крикнул Колчак и открыл дверь тамбура.
Сталкеры, трезвые и не очень, мигом порасхватали автоматы или что уж у кого было.
Но оказалось, что это миротворцы привезли Кобру, после чего немедля отъехали.
– Ну, одной бедой меньше, – сказал Матадор. Кобра сбросила чужую офицерскую плащ-палатку и разрыдалась. К ней подбежала Синильга, начала уговаривать, чтобы выпила немножко…
Кобра поведала сквозь слёзы, что ей бы точно не уйти с российской военной базы, если бы не голубые каски. Майор Дюпре оказался настолько любезен, что его самого чуть было не арестовали, но за ним был французский взвод сопровождения, а устраивать войну ещё и с миротворцами было опасно…
– Рауль может, – сказал месье Арчибальд. – Он не дипломат, он в Уганде реально воевал, выводил европейцев…
– Ну да, – сказал Матадор. – Теперь он будет считаться самым отважным офицером «зет-форс», если осмелился так углубиться в Зону…
– А Толик там остался, – сказала Кобра. – Правда, Рауль обещал приглядеть, да я ещё Толиковым родителям в Москву позвонила. У него очень крутые предки. Я уж врала-врала его мамаше, ведь не скажешь же ей, что я простая официантка…
– Так и она не из графьёв, – утешил её Матадор. – И ты, Дуся, не простая официантка. Ты не гастролёрша, ты одна из нас. Мы все это помним. А кто забудет – напомним…
И выразительно посмотрел на Огонька.
Тем временем мастер Марконя наладил своё хозяйство, и включились окна-дисплеи, только смотреть было уже не на что – за пределами бара стояла обычная дождливая ночь.
Печкин, которого сморил не коньяк, а сегодняшний жуткий день, уже уронил голову на стол, но его разбудил восторженный рёв сталкеров:
– Белый! Белый! Белый!
Журналист поднял голову и увидел, что майор Каргин жив, здоров и ничего не соображает, а Белый тяжело дышит и вытирает капли с лица.
– Заберите у него… это, – сказал наконец Белый. – Я не смог. Вцепился как клещ…
Майор крепко держал в кулаке горловину чёрного пластикового пакета с эмблемой какого-то рок-фестиваля.
Подошёл вразвалочку Топтыгин, попытался разжать пальцы, потом попросту рванул пакет так, что пластик лопнул, и какой-то круглый предмет вылетел – и упал на стол, за которым сидел Батюшка в компании распутного маркиза.
Расстрига вскочил и шарахнулся в сторону.
Это была отрезанная человеческая голова.
– Горох, – сказал поражённый Матадор. – Вот и встретились…
– Пацан сказал – пацан сделал. – У Техаса был такой вид, словно он и сам причастен к этому деянию.
– Соттона перкеле, – сказал Юкка-Пекка и поднял с пола свою трубочку – оказывается, и его можно было удивить.
– Добрый сталкер будэ, – сказал Мыло. – Наш хлопец. Майору даже кличку придумывать не пришлось.
Павел Бару по прозвищу Мастдай, 35 лет
Спасибо что навестил, Печкин. Видишь – не залежался я у Болотного Доктора, в нормальную больничку перевели. А у айболита болотного в палате страх один. Потому что на соседнем топчане лежит псевдогигант и стонет, жалуется, что ему брюхо нафаршировали картечью. А я лежу и боюсь – вдруг Доктору вздумается перелить мне кровь от монстра? Для интереса? И в ассистентах у него зомби ходит. Там не выздоровеешь – помрёшь от жалости к себе.
Нет, на Болотного Доктора я не в обиде. Спас он меня, сделал самое главное. А уж Пилюлькин как-нибудь выходит.
Значит, Белый тебя интересует… Он всех интересует. А к журналистам я привык с детства. Про деда в газетах писали. Про отца писали. И даже про меня писали, когда я школьником ещё занял первое место на конкурсе молодых талантов.
Дед мой был известный виноградарь, отец – известный винодел, а я – неизвестный грузчик с Кишинёвского винзавода.
Такова новейшая история Молдавии.
А вообще-то я скульптор по образованию. Строгановка. И уже получил я первый заказ – композицию «Материнская слава» сваять, и хорошие деньги маячили, только тут стало нашей державе не до статуэток. А я уже семейный человек, заметь, у нас рано женятся.
Ничего, думаю. Обойдусь пока кладбищенскими памятниками над могилами бандитов. Бандитов много объявилось. Воюют между собой. Говорят, что в Москве наш брат скульптор – нарасхват. Хоронят авторитетов каждый день да через день…
Только вот беда: в свободной суверенной Молдавии даже бандюганы бедные. На роскошные памятники не тратятся. Не дождался я заказов.
Ничего, думаю. Потаскаю бутылки, не надорвусь. Фамилия наша знаменитая, знакомых на винзаводе полно. Но все непыльные места уже распределены по нужным людям. Таскаю ящики, потому что силой не обижен, в нашей профессии без крепкой мышцы нельзя.
Сын родился, дочь вдогонку. Денег не хватает, хотя дед и помогает, надёжный у меня дед. Каждый день с бабой ругаюсь. Потому что она женщина эмансипированная и помешалась на идее Великой Румынии. Надо было на крестьянке жениться, а мне интеллектуальный уровень подавай: как же, сам Неизвестный мои работы хвалил!
И я теперь тоже скульптор неизвестный – только с маленькой буквы.
А тут ещё Россия перестала наши вина покупать из политических соображений…
И подался я в Москву. Место, можно сказать, родное и знакомое, не пропаду. Но чуть не пропал – всех друзей как корова языком слизнула. Кто уехал, а кто забурел. Один, правда, в архитектурном управлении нашёлся, но и он смог мне предложить разве что место в бригаде каменщиков.
Ну, как живут гастарбайтеры в белокаменной, ты знаешь. Труд от зари до зари, корейская лапша, облава, высылка. Если скинхеды раньше не подсуетятся.
В бригаде моей одни узбеки и таджики, русского, считай, не знают, только один Умар говорит почти свободно, да и то потому что он в прошлом преподаватель русского языка и литературы. Я среди этой братии выглядел как свой, потому что чёрный. Ну, меня и замели в очередной облаве за компанию. Трудно доказать московскому менту, что Молдавия не в Средней Азии. И паспорт мой объявляют недействительным, потому что в чёрном молдавском паспорте нет графы «отчество». Ну нет её, что я могу поделать?
Сидим и скучаем в каком-то бараке в районе Капотни. Жрать нечего. Высылка откладывается, потому что нету денег. А денег нету потому, что турок-субподрядчик куда-то исчез. Обычная история.
И не заплатили нам, естественно, ни хрена. Рабским трудом строится новая Москва…
Да если бы и заплатили, так возле каждого отделения «Инкомбанка» дежурят менты, и если придёт работничек туда, чтобы перевести деньги голодной родне, то его тут же и облегчат. Иди жалуйся, если хочешь!
Вдруг объявляется мужичок. Как уж он с московским начальством договорился – не знаю, только вербует он нас всей бригадой на какую-то денежную шабашку. Документов, заметь, не спрашивает. Ну да и я не говорю, что я белый человек. Проканал успешно за узбека, по-русски в упор не понимаю. И Умар, вижу, тоже не бравирует знанием русского.
Сажают нас в автобус, десять голов, и везут на Киевский вокзал. Суют в какой-то товарный вагон и велят сидеть тихо. Сидим. Поезд тронулся. Едем на Украину. Или в Украину. Ладно, думаю, хоть к дому поближе и бесплатно.
Хотя и странно – шабашить в Украине, когда люди сами оттуда уезжают в Россию на заработки.
Дед всегда говорит, когда меня ругает: «Капа маре – минти наре». Это значит – башка большая, а мозгов нету. Правильно говорит. Иначе сбежал бы я на первом же полустанке.
Я тогда, Печкин, про Зону знал очень мало. Не потому что тёмный, а так – была она вне круга моих интересов. Для меня что сталкеры, что геологи, что полярники были один хрен. И уж тем более не предполагал, что там найдётся работа для гастарбайтеров.
А мужичок-то этот был от Жареного, как впоследствии оказалось.
Из вагона перегрузили нас в старенький «пазик» с затонированными стёклами, хотя и так уже ночь стояла. Везли долго, с поворотами и ухабами. Потом остановились прямо в чистом поле.
Встречают нас трое парней в камуфляже и при оружии. За спиной рюкзаки, словно это диверсионная группа в тылу врага.
– Это для охраны вашей, – сказал вербовщик. – Здесь много диких кабанов.
Хорошо что не диких обезьян, думаю.
И погнали нас гуртом в сторону леска. Заметь, Печкин, что под проволоку мы не лезли – значит КПП где-то проехали без проверки. У Жареного везде были свои люди.
Остановились примерно через час возле каких-то живописных руин. Тут нас ждали полевая кухня и армейская палатка. Основательно подготовились!
Накормили хорошо, от пуза, и спать уложили на новенькие нары – даже с матрацами. Впервые за много дней дали отоспаться как следует.
А мне не спится. Что это за работа, думаю, такая секретная? Уж не на органы ли нас собираются пустить? И почему нас заставляли идти по лесу след в след? И что за огоньки мерцали в этом лесу? И чего наши охранники опасались всю дорогу?
Но всё-таки заснул.
И разбудили нас не в самую рань. Хотя в Зоне насчёт времени суток трудно определиться. Посмотрел на часы – а на дисплее каша какая-то. Тогда я не знал, что кварцевые часы здесь не носят.
Умыться было негде – ну да узбеки и не претендовали, и я от коллектива не оторвался. Пахать можно и неумытому. Бери больше, кидай дальше…
Построили нас в одну шеренгу. Вот-вот определят фронт работ и выдадут инструмент…
Однако вербовщик сказал:
– Сейчас двинемся дальше к месту работы. Из строя выходить можно только по моей команде. Останавливаться по моей команде. Оправляться по моей команде…
Ну и матом – чтобы без перевода было понятно.
Переоделся наш вербовщик, тоже в камуфляже и при «калаше», на голове каска, на боку противогазная сумка, воевать собрался…
А с ним ещё один человек – тоже камуфлированный, но без оружия, а в руках у него видеокамера, но не маленькая, как у туристов, а солидная, профессиональная. Маленькая же камера закреплена на шлеме, я видел такие штучки. Кино про нас собрался снимать, что ли? Ну да, и физиономия самая творческая – из-под шлема торчат длинные патлы, бородка мушкетёрская… Молодой оператор, словом.
– Его слушаться как меня, – сказал вербовщик и показал на оператора.
Я тебе, Печкин, хочу передать то, что тогда понимал и чувствовал. Теперь-то я знаю, где мы находились, а тогда…
Шли через лесок, и всё я удивлялся, что листьев нет и хвоя пожухлая. Ясно – большая химия постаралась. Так такое повсеместно бывает…
Никакого Чернобыля тогда у меня и в мыслях не было. Ну не мог я предположить такой подляны. Я-то думал, что нормальные люди от этих мест шарахаются…
Посмотрел на Умара, Умар на меня. Учитель покачал головой и показал на пальцах, что надо бы отсюда мотать, и в темпе. И ясно нам, что не от кабанов нас защищают, да и не защищают вовсе, а стерегут, чтобы не разбежались…
Шли, шли – остановились у какой-то деревни. Нас посадили на землю, раздали какие-то таблетки. Вербовщик сказал, что от поноса. Думаю теперь, что и вправду от поноса – кто бы на нас ценный радиофаг тратил!
Ну подумаешь – брошенная деревня! Мало ли таких нынче! Все уехали в Москву на заработки, вплоть до стариков и младенцев…
Поднял вербовщик одного немолодого узбека, взял за руку и повёл в сторону деревни. Оператор и один из автоматчиков за ними пошли.
Ты, конечно, спросишь, почему мы сидели, как покорные бараны? И ты бы сидел как миленький. Ах, побывал в заложниках? И не сидел, как баран? Ну, значит, ты герой, а мы люди маленькие. И не предполагали мы себя в заложниках, потому что ни с нас, ни с родни нашей ничего не возьмёшь, а люди мы тут чужие…
Только там я понял, как это один немецкий солдат мог целый батальон пленных красноармейцев конвоировать.
Вот так и мог.
Стая много глупее любого её представителя.
Один из камуфляжников достал из рюкзака бумбокс и включил на полную мощность хэви метал. Старый – «Джудас прист». А фриц играл бы на губной гармошке «Фор дер казерне фор дер гроссен тор»…
Потом вернулись трое, без узбека. Оператор довольный, смеётся, вербовщика похлопывает по плечу, у конвоира же морда переменная… Он даже бумбокс пинком заглушил от огорчения…
Узбеки спросили, где, мол, Абдулло-устод? Он у них вроде мастера был.
– В деревне, – сказал вербовщик. – Объясняет местным, как правильно плов готовить, мы обедать туда пойдём…
Выходит, не пустая деревня. Так зачем же туда с охранником идти? И оператор – он что, приготовление плова снимал?
– Не увидим мы больше деда, – еле-еле слышно сказал я Умару.
– Похоже на то, – шепнул учитель. – Что делать будем?
– У них четыре ствола, – сказал я.
В рабство деда, что ли, продали? Так это не Кавказ, да и не слышал я, чтобы в Украине такое происходило…
У них четыре ствола, а у нас только ножи – не сочли нужным даже обыскать нас. Ножи хорошие, восточные, настоящие пчаки… Но что ножи против автоматов?
Вербовщик между тем выбрал ещё одного парня, на этот раз самого молодого, Фарика. А Фарик происходил из какого-то горного кишлака, который даже по восточным понятиям считался Тмутараканью, и русского он вообще не понимал.
– Пусть сушняка заготовит, – сказал вербовщик. – Мы проводим его до места…
За сушняком с видеокамерой? Интересно. Что же эти ребята с людьми делают? Куда уводят?
Да ещё под двойным конвоем, потому что давешний «десантник» наотрез отказался идти в одиночку, припахали второго. С нами только один остался…
Прошло минут десять, и услышали мы сперва очередь, а потом долгий такой, высокий, нечеловеческий крик.
Мы повскакивали на ноги, схватились за ножи…
– Сесть на корточки! Руки за голову! – заорал конвоир и дал очередь поверх голов.
Ну, мы и присели, как заключённые на этапе, откуда что и взялось. Фильмов насмотрелись, что ли?
Но всё равно было видно, что парень растерялся – произошло что-то непредвиденное…
Первым вернулся вербовшик, увидел, что происходит, и сказал:
– Вы чего всполошились? Ну, кабан выскочил. Ну, пристрелили его. Не бойтесь, свининой не накормим… Сейчас ребята его разделают, не пропадать же добру…
Наконец выбежали двое конвоиров – белее белого. И кричат на бегу:
– На него не действует! На него не действует!
Что на кого не действует? Чего они так испугались?
Потом вышел из леска оператор, и не по-хорошему вышел – его сзади держал за шкирку человек в белом комбинезоне – такие носят во всяких стерильных лабораториях. И шлем со стеклянным щитком.
И крикнул человек:
– Негодяи! Что вы с людьми вытворяете? Стволы на землю, а то я вашего Феллини к праотцам отправлю!
Высоким штилем изъяснялся Белый… А оператор орал только:
– Вы за это ответите! Вы за это ответите! Он меня убьёт! Вас накажут! Делайте как он говорит!
Они же, гады, не знали, что Белый ходит без оружия. Он, должно быть, палец приставил к спине оператора, а тот и поверил…
Тут вербовщик сделал знак рукой – и охранники подскочили нам, каждый выбрал узбека и приставил к его голове ствол. Один ствол из трёх молдаванину достался.
– Всех положу, – сказал вербовщик. – Отпусти человека по-хорошему…
– И это – человек?! – закричал Белый. – Перепуганного мальчишку бросили на гравиконцентрат, а этот снимал, как его там корёжит!
Я ничего, разумеется, не понял. И про гравиконцентрат услышал впервые. Я понял только, что этот парень в белом вышел один против четверых вооружённых людей, и ради кого? Ради нас, чурок черножопых?
Автоматы наши охранники носили на шее, как эсэсовцы в кино. Так что не сталкеры это были, как ты понял. И мой личный гад, чтобы приставить ствол к моему кудрявому черепу, слегка наклонился…
Выстрелить он не успел – полетел через мою голову, когда я перехватил ствол и дёрнул. Неопытный был парнишка, зря он подписался на это дело. Ну и получил пулю от своего же, а меня прикрыл…
Как я решился на такое – не знаю. Минти наре, конечно, зато силушкой бог не обидел…
Узбеки вскочили как по команде (а может, Умар им чего и крикнул, не знаю), бросились на оставшихся двоих автоматчиков. Подробностей не помню. Троих гастарбайтеров успели положить бандиты, прежде чем узбеки их пошинковали. Вербовщика оставили в живых – пока. Оператора тоже.
Белый не дал их прикончить. Если бы мог, он бы и конвоиров отмазал, добрая душа, но искрошили уже конвоиров на кебаб. А этих двоих потом, конечно, повесили, но уже после сталкерского суда и под наблюдением врача.
Вот так и получилось, что Белый меня спас. Точнее, человека во мне спас. Теперь, выходит, я дважды его крестник.
Потом был большой шум, и вся Зона узнала, что Жареный принял заказ на съёмку от одной московской фирмы. Очень заказчикам хотелось посмотреть, что аномалия с живым человеком может сделать, – то ли в научных целях, то ли так, для развлечения пресыщенной публики. Абдулло-устода в «жарке» сожгли, Фарика по земле размазало…
Тут Большой Жареного и прихлопнул. Не сам, конечно, – свои же прикончили.
Сталкеры скинулись на обратную дорогу уцелевшим узбекам, а мы с Умаром остались. Он ещё потом меня учил ножи метать. Только был учитель-словесник уже не Умар, а Басмач – ты о нём наверняка слышал. Сейчас он на родине, очередную дочку выдаёт замуж. Но вернётся обязательно, потому что дочка не последняя.
И я тебя с ним непременно познакомлю. Будете про великую русскую литературу тереть.
