Глава 1

Расшифровка переговоров между объектом 1 и объектом 3 от 02.09 (второе записывающее устройство):

Объект 3: Здравствуйте, Геннадий Николаевич! Ну что, поручение выполнил.

Объект 1: Знаю, доложили уже. Что так грязно сработал в этот раз?

Объект 3: Грязно? Как понимать? Не наследил вроде. Через проводку сделал, как всегда.

Объект 1: Слышишь, ты мне дурочку-то не валяй! На месте пожара нашли труп.

Объект 3: Что ‹нрзб› откуда? Там никого не могло быть!

Объект 1: Сжёг и не заметил?

Объект 3: Но я проверял. ‹нрзб› Ничего не понимаю!

Объект 1: Думай, кто?

Объект 3: А что, не опознали?

Объект 1: Не зли меня. Сторож?

Объект 3: Сторожа нет, только сигнализация. Там ночью чисто всегда. Я был уверен, что никого.

Объект 1: Проверял, говоришь?! Твой объект, а ты даже не в курсе, кто на нём, откуда, почему в назначенный день! Что вообще за хрень! Короче, убираешь за собой. Дочиста, чтобы без палева, ясно?

Объект 3: Фотографа оставляем в разработке?

Объект 1: Зубы мне не заговаривай. Фотографа ведёшь по графику, как заказывали. Труп — твои проблемы. Иначе…

— Они наметили очередную жертву! — сказал Олег с порога.

— Привет.

Инга прошла за ним на кухню. Олег по-хозяйски распахнул посудный шкаф, достал кружку в горошек и наполнил её доверху холодной водой из-под крана. Инга закрыла дверцу: рыжей птицей пролетело по стеклу её отражение.

— Какой дом на этот раз? — Она скрестила руки на груди.

— Под номером три в Поздняковском переулке, 1783 года постройки. Реконструкцию проведут с особой жестокостью, рожки да ножки останутся. — Олег залпом выпил воду. — Денег отмоют! И снова — ты не поверишь — «Деловой центр будущего» в центре деловых событий! А первым владельцем здания, между прочим, был обер-гофмаршал Григорий Орлов.

— Тот самый? Фаворит Екатерины?

— Нет, тёзка, но из того же рода. Палаты царского любовника, помнится, уже сломали.

— Зато теперь там ресторан «Манон», — поддразнила его Инга, — можно отобедать с имперским шиком.

— Ага. И описать золочёному унитазу все стразы.

— Какая гадость!

— И это говорит бывший редактор журнала «QQ», который рекламировал его на первых полосах!

— …что я слышу от бывшего глянцевого фотографа, который эту рекламу снимал! — засмеялась Инга. В отражении снова мелькнул её веснушчатый профиль — Олег убрал кружку в шкаф.

— Это не тот ли дом, в котором во время войны 1812 года был крепостной театр?

— Он самый! Только прикинь: генерал Поздняков воюет на передовой против француза, а в это время в его театр ходит сам Наполеон — на представления французской труппы. А когда последний бежит из столицы с остатками войска, у Позднякова снова дают спектакли — теперь уже в пользу пострадавшего русского населения. Каково, а?

— С ума сойти!

— Ладно, оставим будуарные тайны и наше славное прошлое, — сказал Штейн. Они синхронно сели: друг напротив друга. — Белова, инфу пора вешать в блог. Схема есть, список зданий внушительнее некуда. Этот гад Жербаткин у нас на крючке. После «Дела коллекционера» тебя читает пол-Москвы. Взорвём инет — спасём домишки! Он сядет у нас лет на шесть, а без него осыпятся мошеннические схемки в труху.

Инга внимательно посмотрела на Олега. Он был похож на Ван Гога: осунувшееся землистое лицо, взъерошенные пряди, неровный абрис бороды — только волосы чёрные, с проседью. А глаза горят пронзительным синим светом, как две газовые конфорки.

— Рано. Насчёт «сядет лет на шесть» — я не уверена. Надо Архарову звякнуть, он полисмен, должен такое знать лучше нас с тобой. Реконструкция исторических памятников — всё-таки тема скользкая. Опять мы влезли… не умереть бы странной смертью после публикации.

— Сядет-сядет, ещё как сядет. — Штейн проигнорировал пассаж про скользкую тему. — Послушай, я что нарыл про этот номер три в Поздняковском: жербаткинские бандюганы жильцов-то всех выселили — кого пряником, кого кнутом, а вот хозяин пирожковой на цокольном этаже оказался крепким орешком. Так они ему — поджог. Рабочая версия — неисправная проводка.

— Ну да, классическая схема.

— Слушай дальше! Кафешка догорела, а там — труп! Кто, что, откуда там человек ночью оказался — неизвестно. Сгорел так — одни зубы остались. Пока не опознан. То, что это дело рук молодчиков Жербаткина, я не сомневаюсь. Правда, позвони Архарову, пусть покопают. И пойдёт он не только за здания, но и за непредумышленное.

Шум воды за стеной затих, дверь в ванную распахнулась, выпуская лавандовый пар. Они замолчали. Четырнадцатилетняя Катя, румяная, с припухшими красными глазами, прошла мимо них к холодильнику.

— Ты до сих пор торчала под душем?

— Вот скажи, Олег, — девочка повернулась к Штейну, — если бы у тебя был, например, сын, ты бы отпустил его с друзьями на квест?

— Стоп, не на квест, где организаторы и безопасное помещение, а на какую-то «Территорию Икс» с гонками по шоссе, лазаньем по заброшенным домам, да ещё ночью, — холодно возразила Инга. — И мы же договаривались — не грузи Олега!

— Мам! — протянула Катя с угрозой.

— Если бы был сын… — Штейн сглотнул, осёкся, схватился за край стола, как будто боялся упасть. Потом сказал твёрдо: — Я бы никогда не отпустил.

Олег помрачнел. Он встал, казалось, вспомнил что-то и хотел сказать, но передумал.

— Может, пока кофе? — Инга отвела назад руки, разминая затёкшую спину.

— Давай лучше вискаря. Я машину оставлю у тебя во дворе. Такси вызову. Меня что-то разморило. Сил нет.

Инга поставила перед ним бокал:

— Вискарь ты в прошлый раз прикончил. Осталось красненькое.

— Ну, красненькое так красненькое, — покорно согласился Олег. — Надо бы завтра навестить этого хозяина пирожковой. Кислятина, — сморщился он, глотнув, — Гурген Айвазович Микаэлян, глянь досьё в моем ноуте. Я тебе технику тоже оставлю, ладно? Вдруг писать соберёшься.

— Ну вот съездим к Гургену твоему и напишу. У меня нет ощущения, что я вижу полную картину, понимаешь?

Штейн кивнул. Коротко булькнул телефон — пришло сообщение от диспетчера такси.

— Завтра часиков в десять заеду за тобой и разом захвачу всё. Смотри не проспи! И не ссорьтесь, девочки. — Олег рассеянно посмотрел сначала на Катю, потом на Ингу.

— Спокойной ночи, — Инга пошла проводить его до двери, — отдохни. А то у тебя видок замученный.

— Просканировала меня в своём цветовизоре? Хорошо всё-таки иметь друга с синтезией — ничего не скроешь. Тебе надо вести экстрасенсорный блог: «увижу цвета ваших слов и эмоций и направлю на путь истинный» — популярнее расследований бы было. Деньги бы гребла!

— С синестезией, — поправила Инга. — Но тут она и вовсе не нужна: у тебя фингалы под глазами на пол-лица.

— На себя посмотри, — ухмыльнулся Штейн, — краше на паспорт выходят!

Инга высунулась в проём входной двери, поймала руку Олега, потянула его к себе и чмокнула в щеку.

— Через порог же нельзя, — пробурчал Штейн. — Плохая примета.

— Да брось! — улыбнулась Инга.

Она проснулась к полудню с цветной головной болью. Сердце шумно билось в горле. Инга приняла душ, выпила эспрессо, но вязкий шлейф красок не давал ей сосредоточиться: привычные бытовые предметы, окружавшие её, сегодня были окрашены в красный с вкраплением серого — тревога, беспокойство, ощущение надвигающейся беды.

Синестезия, которая обнаружилась у неё в тринадцать лет, была и даром, и проклятием одновременно. Инга видела слова, которые произносили люди, в цвете — это помогало в расследованиях, да и в личной жизни тоже — своим красочным восприятием она чувствовала ложь, страх, неуверенность, грусть. С возрастом она научилась анализировать то, что говорят другие, раскладывать фразы не только по цветам, но и по тональности, глубине эмоции. Но иногда её «цветовизор», как шутил Штейн, будто ломался — в разные цвета окрашивались вещи, деревья, весь окружающий мир, это сопровождалось головной болью, от обилия ярких красок вокруг тошнило. Такие моменты были невыносимыми.

— Вот ведь, старею, — сказала она вслух. — Раньше ночь отработала — утром как новенькая.

Она пыталась вспомнить, слышала ли звонок Штейна сквозь сон. Вроде бы никто не приезжал, на телефоне только один пропущенный вызов — мама. Набрала Штейна — не ответил. Металлический айфон сейчас был окрашен в яркий, насыщенный, слепящий глаза чёрный цвет.

— Ну вот! Проспал! Теперь его не добудиться. Придётся самой за ним ехать.

Инга позвонила их общей домработнице — Люсе Балясиной, или проще — баб-Люсе, как они со Штейном окрестили её:

— Привет! Олег вчера оставил у меня аппаратуру и ключи от машины, а сам проспал. Трубку не берёт. Ну как всегда! В общем, давай я у тебя ключи от студии возьму и поеду растолкаю его, у нас сегодня работа.

На улице было ещё по-летнему тепло и скворчали птицы, но знакомая осенняя печаль уже закралась в воздух, неотвратимая и ноющая, как мигрень перед бурей. Она села в машину Олега и поехала к баб-Люсе. Та увязалась с ней.

— А заодно и приберу там, чем завтра на метро добираться, — пропыхтела она, устраиваясь на переднем сиденье. Инга приготовилась выслушивать порцию «малаховки», но баб-Люся была не в духе.

— Опять с невесткой бывшей поругались?

— Ох, — она махнула рукой, — и не говори.

Инге показалось, что Балясиной захотелось погрызть семечек, как курильщику для излияний непременно требуется затянуться. Баб-Люся ещё повздыхала немного и начала нудную, почти бессвязную жалобу. Инга пожалела, что спросила. Как назло, дорога была напряжённая. В Чертаново Инга свернула уже абсолютно одуревшая от Люсиной плакальной песни.

Они проехали мимо пруда, вокруг которого, как детские кубики, были натыканы магазины и кафе. Клочья желтизны торчали в тёмной листве редких деревьев. Инга вспомнила, как они гуляли тут с Олегом лет двадцать назад. Свободные, неженатые. Их тянуло друг к другу, и всё было просто — купить вина, подняться в только что полученную мастерскую (своя хата, интересный фотохудожник, балагур, симпатяга). Вино, кажется, они уже купили. Дети на другом берегу кормили уток. Инга смотрела на отражение веток в пруду и вдруг с криком рванулась от воды — там был утопленник. «Криминальный труп», — сказала бы она сейчас бесстрастно, но тогда это был ужас, истерика и дурной знак. Вызвали полицию, которая тогда ещё называлась милицией, долго и муторно что-то им объясняли, подписывали протокол. В мастерскую они не поднялись. Напрасно Олег успокаивал её, дул в ухо и шептал глупости всю обратную дорогу на метро, ничего больше не отзывалось в ней. С тех самых пор навсегда отмерло.

Парковка была занята. Инга проклинала повороты и изгибы распластавшегося каракатицей дома.

— Всё не как у людей, — ругалась она, выруливая на узкой дороге между машинами и бордюром.

На всякий случай они позвонили в домофон — может, уже встал. Не дождавшись ответа, баб-Люся приложила свой магнитный ключ. Они поднялись на самый верх. Люся повозилась с дверным замком:

— Вечно заедает!

Наконец они вошли. Сперва Инга, потом, еле вытащив зажёванный ключ, баб-Люся.

Посреди мастерской висела какая-то громоздкая чёрная тень.

— Господи! — зашептала Инга. — Господи! Господи!

Грудную клетку сдавило. Она зажмурилась и снова открыла глаза. Это был Олег. Он висел на верёвке, закреплённой на крюке. Инга побежала к нему. Споткнулась о валявшуюся под телом стремянку. Упала, поднялась и задела головой его холодные окоченевшие ступни. Что-то капнуло на неё сверху. Инга посмотрела наверх. Наконец прорезался крик.

Тёмно-синее лицо. Восковая капля застыла на носу. Изо рта торчало черное и сухое — застрявшая корка хлеба? Язык. Голова словно криво и наспех пришита к соломенному пугалу с длинными деревянными руками и ногами.

— Давай вместе его снимем! — Она трясла баб-Люсю за плечо. Балясина выла и крутила головой. — Слышишь! Надо реанимацию! Понимаешь? Первая помощь! Где нож? Верёвку разрезать!

Инга вытащила мобильный. Трясущиеся пальцы не сразу набрали код разблокировки.

— Чёрт! Чёрт! Алле, «скорая»! — Она едва справлялась с голосом. — Попытка самоубийства! Мужчина, сорок пять лет. Пишите адрес. Фамилия Штейн! Господи! Быстрее, пожалуйста! Олег… А-а… Мать вашу! Аркадьевич! Нет, не таблетки! Не вены! Повесился! Да. Да! Как поздно? Нет! Вы должны! Не поздно! Говорят, поздно — оставьте так до приезда полиции. Как это — так?

Она выбежала из мастерской, спустилась на этаж ниже и стала кричать и звонить соседям:

— Помогите! Помогите! — Потом спохватилась и завопила: — Пожар! Пожар!

Высунулись несколько лиц.

— Пойдёмте, пожалуйста, наверх! — кинулась она к ближайшей приоткрывшейся двери. — Помочь надо!

Лица заворчали:

— Больная, что ли?

— Чего тут орёшь? Ноль один звони!

— Что за хулиганство!

Двери захлопнулись. Она снова поднялась к мастерским. На площадку вышел художник Трофимыч — андеграундная звезда восьмидесятых, как всегда с похмелья.

— Инга! Что стряслось-то? — прошамкал он беззубым ртом.

— Трофимыч! — Она вцепилась в его рубашку. — Помоги! Там Олег!

Он вошёл в мастерскую, увидел тело и ругнулся.

— Давай его снимем! — умоляла Инга.

— Поздно.

— Не поздно! Трофимыч, пожалуйста!

Он покачал головой, взял Ингу за руку и вывел на лестничную площадку:

— До приезда полиции трогать не будем. Ты полицию-то вызывала?

— Только «скорую». Кажется, они сказали — сами вызовут.

— Я позвоню ещё раз.

— Ты что-нибудь понимаешь? Он вчера был у меня! Мы только вчера говорили!

— Вот. Кури!

Он достал из засаленного кармана измятую пачку, выстучал сигарету, прикурил, протянул ей. Инга отшатнулась.

— Надо, от шока поможет!

Сигарета прыгала в её руках. Вышла Люся.

— Что творится, мама моя! Что творится! — причитала она и всхлипывала. — Такой синий уже стал, какой кошмар!

Они услышали звук поднимающегося лифта. Мимо деловито прошли три человека в зеленых халатах и шапочках, два — в полицейской форме. Полиция и «Скорая» приехали одновременно. Пришлось возвращаться в мастерскую.

— Что вы нас-то, дамочка, вызвали, — присвистнул один из санитаров, глянув наверх. — Тут труповозка нужна. Серый, звони.

Рыхлый прыщавый санитар лениво достал телефон и начал тыкать.

— Алло, да, — бубнил он в телефон, — у нас труп. Окоченение часов семь точно. Адрес? Какой тут адрес? — Баб-Люся послушно подсказала.

Трофимыч и баб-Люся отвечали на вопросы следователя, а Инга бесцельно ходила по комнате, прикасаясь к стульям, распахнутому альбому, смятым подушкам на диване, зачем-то оглядела разномастные бутылки в буфете, стараясь вернуть присутствие Олега. Она заметила упавший штатив и бережно подняла его.

— Ничего не трогать! — рявкнул следователь и поправил фуражку. — Зачем вы приехали к пострадавшему? Кем вы ему приходитесь?

— Я с ним работала. Я привезла ему… Я пригнала ему машину.

— В каком смысле?

— Он вчера был у меня. Мы выпили, он вызвал такси. Хотел вернуться за машиной утром. Но не вернулся, — проговорила на автомате Инга и опять сорвалась на крик. — Он не мог сам! Его убили!

Оперативники поставили стремянку, срезали веревку. Трофимыч подошёл, встал рядом подстраховать. Инга где-то слышала, что воздух, накопившийся в легких висельников, выходит с шумом, чуть ли не стоном, когда стягивают петлю. Но стона не было. Только стук об пол, словно упало массивное деревянное кресло.

— Лейтенант, тут на столе записка! «В моей смерти прошу никого не винить». Подпись, без даты.

— Какая записка? Чья? — сонно спросила Инга и подошла к столу. Буквы были заострёнными, узкими — в манере Олега.

— Почерк узнаёте? — спросил лейтенант.

Инга кивнула и выдавила слова с усилием, как подсохшую краску из тюбика:

— Это его… Но он не мог…

Ощущение абсурда, навалившееся на неё, ослабло. Его больше нет. Будто одна эта записка удостоверяла смерть Олега — окончательно.

— Приобщите к делу, — приказал лейтенант. — Вот. А вы говорите — убили! Так, значит, работали вместе. А родственники у погибшего есть?

— Да, мама и сестра. Господи, им же надо сообщить!

— Жена? Дети?

— С женой в разводе. Детей нет.

— Значит, так, мы опечатываем помещение, изымаем технику. А вам на время проведения следственных действий нельзя покидать пределы Москвы. Если понадобитесь — вызовут повесткой. Паспорт ваш давайте! Адрес регистрации совпадает с фактическим местом жительства?

— Да.

— Вот и хорошо.

— Да что ж хорошего! Как же можно? Почему? — закричала Инга.

Трофимыч подошёл к ней, крепко взял за плечи и встряхнул:

— Не здесь! Не здесь!

Инга взяла сумки Олега, брошенные у порога.

— Это ваше? — покосился на неё оперативник.

— Да, моё, — сказала Инга с неожиданной твердостью.

— Значит, помните, да? Никуда не уезжаем.

Они ещё долго ждали машину, которую санитары обозвали труповозкой: эти никогда не торопятся. Через час — Инге показалось, что прошла целая вечность — к подъезду Олега подъехал минивэн, и тело её друга, всё это время лежавшее на полу у входной двери и накрытое простыней (Трофимыч снял прямо с расстеленной кровати, ещё вчера Олег спал на ней, и жизнь шла как ни в чём не бывало), увезли в морг.

Когда ритуальная машина скрылась за торцом дома, Балясина попрощалась и, всхлипывая, вытирая платком взмокший лоб, пошла к метро. Инга стояла у домофона, растирая ладонями лицо.