Предисловие к «Девушке по соседству» Джека Кетчама

Если по правде, Джека Кетчама не существует; это псевдоним человека по имени Даллас Мэйр. Это не великая тайна, я не раскрываю ничей секрет. Имя Далласа Мэйра стоит в копирайте всех книг Кетчама (в США вышло семь или восемь), и если он будет давать вам автограф, то скорее всего подпишется как «Даллас». Для меня «Джек Кетчам» всегда был не столько собственно nom de plume, сколько nom de guerre. И весьма подходящим. Был такой знаменитый палач Джек Кетч, чье имя стало нарицательным для нескольких поколений британских палачей, и в романах его американского тезки выжить не удается практически никому: люк всегда открывается под ногами, петля затягивается на шее, и даже невинные качаются на виселице.

Говорят, неизбежны лишь смерть и налоги, но я точно знаю еще одну вещь, в которой мы можем быть уверены на сто процентов: «Дисней пикчерз» никогда не снимет кино по роману Джека Кетчама. В мире Кетчама гномы – людоеды, волки добираются до поросят, а принцесс привязывают к батарее в темном подвале, где злые ведьмы прижигают им клитор утюгом.

Я и раньше немного писал о Кетчаме и говорил, что он стал культовой фигурой среди определенного круга читателей и в каком-то смысле героем для всех нас, пишущих в жанре ужаса и саспенса. То же самое я повторю и теперь. На самом деле, его можно назвать американским Клайвом Баркером… если говорить об атмосфере и силе воздействия его произведений, а не их содержании, поскольку Кетчам практически никогда не касается сверхъестественного. Но это не важно. Важно то, что ни один из писателей, приобщившихся к Кетчаму, не избежал его влияния в своих работах, и ни один из читателей, познакомившихся с его книгами, не сумеет его забыть. Он стал архетипом. Это верно и в отношении его первого романа «Мертвый сезон» (литературная версия «Ночи живых мертвецов»), и в отношении «Девушки по соседству», возможно, самой кетчамовской из всех книг Кетчама.

По-моему, больше всего Джек Кетчам напоминает Джима Томпсона, легендарного автора «крутых» детективов конца сороковых и пятидесятых годов. Как и Томпсон, Кетчам печатался только в обложках (по крайней мере, на родине; в Англии одна или две его книги вышли в переплете), ни одна его книга не вошла в список бестселлеров, никто не занимался обзорами его работ, кроме критиков из узкожанровых изданий вроде «Cemetery Dance» и «Fangoria» (где его далеко не всегда понимают), он почти неизвестен широкой читательской публике. Тем не менее, как и Томпсон, он весьма интересный писатель, яростный, беспощадный, иногда просто превосходный, наделенный большим талантом и темным, мрачным видением. Его книги – мощные и живые, чего не всегда можно сказать о работах его более знаменитых коллег по цеху – взять тех же Уильяма Кеннеди, Эдгара Лоренса Доктороу и Нормана Мейлера. На самом деле из всех ныне здравствующих американских писателей единственный, кто – я уверен – пишет лучше Кетчама, это Кормак Маккарти. Кто-то скажет, что это высокая похвала для малоизвестного автора книжек в обложках, но так и есть. Нравится вам или нет (и многим из тех, кто прочтет этот роман, наверняка не понравится), это чистая правда. Джек Кетчам очень хорош. И, как вы, может быть, помните, Кормак Маккарти тоже был почти никому не известным, малотиражным писателем, пока не опубликовал «Кони, кони», роман о ковбоях, совсем не похожий на его предыдущие книги.

В отличие от Кормака Кетчама мало интересует насыщенный, литературный язык. Он пишет простым разговорным языком, как писал Джим Томпсон, с вкраплениями резкого, полуистерического юмора: мне представляется Эдди, сумасшедший мальчишка из «Девушки по соседству», который шагает по улице, «голый по пояс, держа в зубах большую черную живую змею». Однако в работах Кетчама важен не юмор, а ужас. Как и его предшественник Джим Томпсон (взять тех же «Кидал» и «Убийцу внутри меня», две книги, которые мог бы написать Джек Кетчам), его завораживает экзистенциальный ужас человеческой жизни, мир, где ни в чем не повинную девочку истязает не только одна женщина-психопатка, но и все соседи; мир, где даже герой никого не спасает, потому что он слишком медлителен, слишком слаб, слишком занят собственными внутренними противоречиями.

«Девушка по соседству» – короткий роман, всего 232 страницы, – однако это масштабная и содержательная работа. По-моему, ничего удивительного; помимо поэзии, наиболее плодотворной формой художественного самовыражения в Америке после войны во Вьетнаме был именно саспенс (скажу как писатель: для нас это были не лучшие годы; мы, дети послевоенного бэби-бума, в основном обустроили наше искусство так же убого, как и свою политическую и сексуальную жизнь). Наверное, всегда проще создавать что-то хорошее в искусстве, когда меньше людей наблюдает за тобой критическим взглядом, как это было с американским романом саспенса, начиная с «Мактига» Фрэнка Норриса – еще одной книги, которую мог бы написать Джек Кетчам (хотя в кетчамовской версии наверняка было бы меньше утомительных разговоров, и она была бы значительно короче… скажем, не больше 232 страниц).

«Девушка по соседству» (само название вызывает ассоциации с мечтательной, благонравной романтикой, прогулками в сумерках, танцами в школьном актовом зале) – это некий прототип пятидесятых. Повествование ведется от лица молодого парнишки, как почти все подобные рассказы (вспомним «Над пропастью во ржи», «Сепаратный мир» и мою собственную повесть «Тело»), и начинается (после главы, которая на самом деле выступает прологом) в дивной манере Гекльберри Финна: светит солнце, блестит река, босоногий загорелый мальчишка ловит раков в консервную банку. К нему подходит симпатичная четырнадцатилетняя Мэг, разумеется, новенькая в городке. Мэг и ее младшая сестра Сьюзен поселились у Рут, матери-одиночки, воспитывающей троих сыновей. Один из них – лучший друг юного Дэвида (разумеется), и вся компания по вечерам собирается в доме Рут Чандлер, где они смотрят по телевизору сериалы вроде «Отец знает лучше» и вестерны вроде «Шайенна». Кетчам выписывает картину пятидесятых – тогдашнюю музыку, замкнутую жизнь городского предместья, страхи, которые символизирует бомбоубежище в подвале Чандлеров, – экономными, тщательно выверенными мазками. А потом он хватает этот восхитительно глупый образчик пустопорожней мифологии и с головокружительной легкостью выворачивает наизнанку.

Начнем с того, что в семье юного Дэвида отец – не лучший пример для подражания: патологический бабник, чей брак висит на волоске. И Дэвид это знает. «У папы было немало возможностей сходить налево, и он ими пользовался вовсю, – говорит он. – По ночам, по утрам и в обеденный перерыв». Такая ирония – слабый щелчок кнута, но в кончик ремня вплетен свинцовый шарик; вы уже читаете дальше и только потом понимаете, что удар был болезненным.

Мэг и Сьюзен оказались в доме Чандлеров после того, как их родители погибли в автомобильной аварии (я все жду, когда уже кто-то займется исследованием незыблемой популярности автомобильных аварий и их влияния на американскую литературу). На первый взгляд кажется, что они прекрасно поладят с мальчишками Рут – Вуфером, Донни и Уилли-младшим – и с самой Рут, этакой добродушно-веселой женщиной, которая любит поболтать, курит, как паровоз, и не считает зазорным угостить соседских мальчишек пивом, если те пообещают ничего не говорить родителям.

Кетчам мастерски выписывает диалоги, и у Рут замечательный голос, фактурный и чуть хрипловатый на внутренний слух. «Усвойте один урок, парни, – говорит она в какой-то момент. – Запомните, что я скажу. Это важно. Будьте ласковы с женщиной, и она сделает для вас что угодно… Дэви был милым с Мэг, и она нарисовала ему картинку… С девчонками все очень просто… Пообещайте им самую малость, и вмиг получите что хотите».

Можно подумать, что для двух травмированных девчонок это идеально благоприятная среда и идеальный взрослый опекун… но это Джек Кетчам, и он не играет в такие игры. Никогда не играл и, вероятно, не будет играть и впредь.

Рут при всем ее внешнем веселом цинизме и добродушии сходит с ума, погружаясь в свой собственный ад насилия и паранойи. Эта чудовищная, но в то же время вполне прозаичная злодейка – прекрасный типаж для периода президентства Дуайта Эйзенхауэра. Нам так и не скажут, что подтолкнуло ее к безумию; и не случайно все зверства, творящиеся в доме Рут, сопровождаются фразой «Никому не рассказывай». В этой фразе – вся сущность пятидесятых, и в романе Кетчама все соблюдают заговор молчания, пока не становится слишком поздно, чтобы предотвратить последние конвульсии.

Кетчама интересует не столько Рут, сколько дети – не только мальчишки Чандлеры и Дэвид, но и все остальные ребята, проходящие через подвал в доме Чандлеров, где медленно убивают Мэг. Кетчаму небезразличен Эдди, и Дениз, и Тони, и Кенни, и Глен, все эти мальчишки пятидесятых, с напомаженными коротко стриженными волосами и разбитыми после бейсбольного матча коленками. Некоторые, как Дэвид, ничего не делают, просто смотрят. Другие участвуют в издевательствах и выцарапывают раскаленными иголками слова «ТРАХНИ МЕНЯ» на животе Мэг. Они приходят… они уходят… смотрят телик… пьют кока-колу, едят сэндвичи с арахисовой пастой… и все молчат. Никто не пытается остановить тот кошмар, что творится в подвале. Это жуткий сценарий, «Счастливые деньки», скрещенные с «Заводным апельсином»; «Сердечные дела Доби Гилиса» в безумном союзе с «Коллекционером». И Кетчам заставляет нас поверить, что такое возможно. При сочетании «правильных» обстоятельств: отчужденные от родителей дети, равнодушные к детям родители, занятые только собой, и, самое главное, общая атмосфера «не лезь не в свое дело», – что-то подобное могло бы случиться на самом деле. В конце концов именно в те времена женщину по имени Китти Дженовезе зарезали прямо на улице в Нью-Йорке. Ее убивали несколько часов, она кричала, звала на помощь, люди видели, что происходит, но никто не вмешался. Никто даже не позвонил в полицию.

Видимо, они жили по принципу «Никому не рассказывай»… и как велико расстояние от никому не рассказывай до надо помочь?

Дэвид, от лица которого ведется повествование, по сути, порядочный человек, и, наверное, он правильно обвиняет себя за финальную бойню в подвале Чандлеров; порядочность – это не только моральное качество, но и ответственность, и как единственный из всей компании, кто понимает, что так делать нельзя, он заслуживает осуждения гораздо больше, чем все остальные, лишенные всякой морали ребята, которые насилуют и истязают соседскую девочку. Дэвид не участвует в издевательствах, но он ничего не рассказывает родителям и не обращается в полицию. В глубине души ему даже хочется поучаствовать во всеобщем веселье. Мы с облегчением вздыхаем, когда Дэви наконец решает вмешаться – Кетчам все же дает нам увидеть хоть один лучик холодного света во мраке, – но ненавидим его за то, что он не вмешался раньше.

Если бы мы испытывали только ненависть к этому незадачливому рассказчику, «Девушка по соседству» сорвалась бы с каната морали, не удержав равновесия, подобно «Американскому психопату» Брета Истона Эллиса. Но Дэвид – сложный, многогранный персонаж, несопоставимый с порно-символами Эллиса, и его многогранность придает книге особый смысл, не всегда ощутимый в ранних работах Кетчама. Мы жалеем Дэвида, нам понятно его изначальное нежелание обличить Рут Чандлер, которая считает детей за людей и не относится к ним как к докучливым соплякам, вечно путающимся под ногами, и нам также понятна его в прямом смысле убийственная неспособность осознать реальность происходящего.

«Иногда это было… как будто в кино. В тех фильмах, что появились чуть позже, в шестидесятых, – говорит Дэвид. – Иностранные фильмы по большей части. Фильмы, создающие ощущение, что ты оказался в какой-то чарующей, гипнотически плотной, но все равно смутной иллюзии, где слои смыслов накладываются друг на друга, намекая на полное отсутствие смысла, где актеры с картонными лицами пассивно движутся сквозь сюрреалистические кошмарные пейзажи, пустые, бесчувственные, плывущие по течению».

Для меня гениальность «Девушки по соседству» состоит в том, что в конце я принимаю Дэвида как достаточно важную часть моей собственной картины мира, столь же существенную – и столь же малоприятную, – как Лу Форд, шериф-психопат, который смеется, калечит и убивает на страницах «Убийцы внутри меня» Джима Томпсона.

Разумеется, Дэвид гораздо лучше Лу Форда.

Тем он и страшен.

Джек Кетчам – потрясающе проницательный романист, и в том, что касается безжалостного понимания человеческой натуры, с ним могут сравниться, пожалуй, только Фрэнк Норрис и Малькольм Лаури. В аннотациях его представляют как автора остросюжетных историй, которые захватят вас с первой страницы, и вы не сможете оторваться от книги, пока не дочитаете до конца («Уорнер» издало «Девушку по соседству» со скелетом-чирлидершей на обложке, что совершенно не связано с содержанием романа; книга напоминает то ли готическое сочинение В. К. Эндрюс, то ли детскую страшилку Р. Л. Стайна). Он действительно пишет остросюжетные, захватывающие истории, но аннотация и обложка представляют его совершенно неправильно – так же, как и обложки книг Джима Томпсона создавали неверное представление о содержании его романов. «Девушка по соседству» гораздо сильнее любого произведения В. К. Эндрюс, создать настолько живую книгу способны очень немногие авторы массовой литературы. Кетчам не только обещает нам ужас, но и предоставляет его в полной мере. Да, можете не сомневаться: вы не отложите его книгу, пока не дочитаете до конца. Вам будет страшно читать, но вы все равно не сможете оторваться. Его тематические амбиции скромны, но масштабны, однако они никогда не мешают основной цели автора: захватить внимание читателя всеми средствами, благопристойными и не очень. Средства Кетчама, как правило, благопристойными не назовешь… но они хороши. По-настоящему хороши.

«Девушка по соседству» весьма далека от глупой, сопливой сентиментальности «Медленного вальса в Сидар-Бенд» и от безобидных, героических махинаций в «Золотом дожде». Возможно, поэтому Кетчам и неизвестен широкому кругу читателей, которые ориентируются на списки бестселлеров «Нью-Йорк таймс». Но мне кажется, что без него наш литературно-читательский опыт был бы беднее. Он настоящий бунтарь и хороший писатель, один из немногих вне круга избранных, кто действительно что-то значит. Книги Джима Томпсона продолжают печататься и читаться, тогда как многие авторы из круга избранных его времени давно позабыты и больше не переиздаются. Думаю, то же самое произойдет и с Джеком Кетчамом… но мне бы хотелось, чтобы это случилось при жизни автора, а не посмертно, как было с Томпсоном. И настоящее издание, которое, несомненно, обратит на себя внимание читателей и критиков, наверняка этому поспособствует.