Ночь – союзница беглецов. Только отчаявшиеся и преследуемые согласны скакать сквозь темноту, получая ветками по мордасам. В любой момент кобыла может оступиться, тогда ничего не стоит вылететь из седла и сломать шею.

По истории мировых войн помнил, конница была способна проходить по двадцать верст в день с всадником и амуницией общей массой в центнер. Если гнать лошадей форсированным маршем, то и сорок верст, после чего гужевой силе требовался длительный отдых, более суток, иначе копытный транспорт выразит протест единственным доступным ему образом – околеет.

Лошади шли рысью по польской, отныне враждебной земле. Нас нигде не ждала подмена скакунов, их нельзя загнать, потому что заменить нечем. Да и Матильду я бы не позволил загубить, она третий год со мной, начав службу с прежним де Бюсси, еще ни разу не подвела, моя черная в яблоках подруга.

Генрих чересчур изнежился за последние месяцы, выезжая верхом только на охоту и не слишком надолго. К утру мы догоним капитана де Ларшана, если он обзавелся каретой, король пересядет в экипаж и будет путешествовать с комфортом, но скорость упадет. Впрочем, несколько часов форы все же имелось. Но сколько именно?

Покойник сказал – пан Николай был прав. Думаю, пан Николай – это вездесущий Радзивилл Сиротка. Магнат проявил сверхпредусмотрительность и выставил пост у тоннеля? Или кто-то его конкретно предупредил? Грешу на пажа, сообщившего о письме Медичи и смерти короля, больше некому.

На то, чтобы обнаружить следы побоища, нужно какое-то время. Собрать загонщиков, седлать лошадей… Требуется еще угадать направление нашего бегства, возможно – дробить силы, отправлять несколько отрядов по разным дорогам.

Преследователей не тяготят мешки с золотом и крадеными канделябрами, в остальном поляки в схожем положении: заранее вряд ли кто-то готовил замену лошадям, их тоже придется беречь.

Фору я оценил скромно – от двух до трех часов. Краков недалеко от границы с конфедерацией под странным названием «Священная Римская империя», габсбургские имперские власти точно не выдадут нас Речи Посполитой. Если не сбавлять темп, до иностранных земель успеем раньше погони…

Нас настигли под Аушвицом на следующий день после бегства из Кракова, преспокойно нарушив границу вооруженным отрядом в полсотни сабель. Слух ко мне практически вернулся, в память о рубке в подвале остался лишь звон в ушах, поэтому при звуке отдаленного выстрела мы с де Ларшаном обернулись одновременно. Гвардеец просто взвыл от увиденного.

– Клянусь преисподней… Шляхта! Де Бюсси, боюсь, до города не успеть.

Сколько еще до Аушвица, неизвестно, но городских стен не было видно. Дорога достаточно живописная, она вилась по холмам меж полей и рощиц. Погоня показалась на вершине предыдущей возвышенности, где мы только что делали привал…

Привалы, будь они неладны! Спокойный ход кареты, а куда спешить, если пересекли границу… Постоянно задерживал нас Чеховский, не приспособленный к быстрой скачке, даже де Ришелье, измученный броском от самого Парижа, чувствовал себя лучше. Но поздно жалеть об упущенном времени.

Впереди я разглядел Опалинского, рядом с ним поспевал Ян Тенчинский, представитель семейства, соперничающего с Радзивиллами в богатстве и влиянии. Докатился хлопок следующего пистолетного выстрела, нас явно призывали остановиться.

Генрих, как и следовало ожидать, не решился искушать судьбу приказом выжать все, что возможно, из усталых лошадей. Наверно, зря, когда погоня приблизилась, польские кони до того тяжко хрипели и были покрыты пеной, что короткий бросок доконал бы их вусмерть.

– Оружие не обнажать, – процедил король, принимая царственную позу самодержца, милостиво соблаговолившего выслушать подданных. – Де Бюсси, марш за карету! Ты их больше всех раздражаешь.

То есть бой, где я один оказался против восьмерых и буквально прорубил дорогу к свободе через живое человеческое мясо, мне он ставил в вину? Королевская благодарность не знает границ. Тем не менее последующий водевиль мне придется наблюдать со сравнительно безопасной галерки…

Наивная уловка Генриха не спасла – меня окружила дюжина всадников с саблями наголо на взмыленных лошадях, и почему-то я был уверен, они, не колеблясь, пустят эти сабли в ход.

Великий маршалок коронный, спрыгнув с коня, поклонился королю.

– Сир! Как объяснить шляхте ваш поспешный отъезд?!

– Только совершенно неотложной необходимостью, пан Анджей! В Париже умер мой брат Карл, я наследую французский престол и должен немедленно быть в столице, пока его не захватили еретики.

– Вы отказываетесь от польской короны?! После всего…

– Ни в коей мере! Союз между нашими великими державами нужно упрочнять всемерно. Я заверяю вас, что прекрасно справлюсь с обязанностями короля двух государств. Вспомните множество примеров, когда личная уния давала начало объединению…

Усталое лицо Опалинского выразило разочарование и недоумение. Генрих и на одном престоле правил, мягко говоря, без энтузиазма. А уж идея о единой державе, разделенной обширной полосой германских княжеств, выглядела утопичной даже для самого неисправимого оптимиста.

– Так зачем было убивать цвет нашей молодежи в Вавельском замке? – встрял Тенчинский. – Им не объяснили про «неотложную необходимость»? Из восьмерых трое убиты на месте, один не жилец, остальные порублены так, что лучше бы тоже упокоились!

Каштелян ударил в больное место. Как выкрутится его величество? Обычно он предпочитал сваливать грехи на других…

– А как вы прикажете действовать моему сопровождению, когда короля останавливают и угрожают оружием? Хотя вы, бесспорно, правы. Мой славный друг де Бюсси несколько погорячился.

Опалинский и Тенчинский переглянулись. Им предстояло трудное решение. Королевская клятва перед Богом – дело серьезное, здесь, гордо задрав голову, маячил злостный нарушитель этой клятвы. И что делать? Арестовать его, силой доставив в Вавель? Но тогда он – больше не король, а Речи Посполитой и так дорого обошелся период бескоролевья после смерти Сигизмунда.

– Прошу простить, сир, нам необходимо переговорить наедине.

Поляки отошли на десяток шагов, начали шептаться, жестикулировать, Опалинский размахивал руками, маршалок явно был настроен более радикально, чем каштелян. Но общественное положение каштеляна весомее, и последнее слово осталось за Тенчинским.

Они еще долго препирались с Генрихом, до меня долетали обрывки королевских заверений, тот обещал приехать в Вавель не позднее конца июля, как только разберется с делами в Париже, ведь в июле у него намечена свадьба с Ягеллонкой, и опоздать к такому событию никак невозможно… Поляки и Генрих составили очередные бумаги, король подписал соответствующие обязательства. Их скрепили в совсем уж языческой манере: все трое укололи кинжалом кончик пальца, кровь капнула в кубок с вином, этот кубок «сообразили на троих».

Свита Генриха безмолвствовала. Я спешился, Матильда принялась щипать траву. Окружившие меня всадники опустили сабли. Но в ножны их не убрали.

– Сир! Мы принимаем ваши заверения. Но хотелось бы еще небольшой гарантии высочайшего возвращения, – вдруг заявил Опалинский, которому, видно, показалось мало клятвы на королевской крови в вине. – Пусть кто-то из ваших спутников вернется с нами в Краков и дождется там вас.

– Конечно, мой верный маршалок! Ну, пусть это будет де Бюсси. Луи, ты же не против?

Слова «сочту за честь» застряли у меня в глотке. Генрих, сматывая удочки, кинул в Вавеле около двух тысяч французских придворных, гвардейцев и челяди, но им вряд ли что угрожает и вряд ли кто-то воспрепятствует их отъезду. Но к «погорячившемуся» де Бюсси, настрогавшему шляхтичей в подвале как морковку для супа, отношение будет иное.

– Держись! – только и успел шепнуть Шико.

А что мне остается?

Утоптанная грунтовая дорога, совсем недавно пропустившая нас на запад в Священную Римскую империю с Парижем в качестве финального приза, начала раскручиваться назад.

Ехали шагом, распрягли лошадей у первого же водопоя. Я предпочел навести ясность в отношениях и нашел маршалка, обтирающего бока своего жеребца пучком травы.

– Пан Опалинский, я арестован?

Он хмуро усмехнулся половинкой рта, свободной от рубленых украшений.

– Вы странные люди, французы. Вам не отказать в мужестве и умении драться. Пана де Ларшана я назвал бы другом… при иных обстоятельствах. У Шико взял бы десяток уроков фехтования. Но вы относитесь к жизни слишком легкомысленно, порой кажется, что для вас нет ничего святого. Поэтому так легко предаете, обманываете, бездумно клянетесь и походя нарушаете клятвы. Ваш король предал вас, верно?

– Он и ваш король.

– Ох, не смешите меня, де Бюсси! – Опалинский бросил траву и похлопал коня по крупу. – Лично я ни на миг не верю в его искренность. Радзивилл Сиротка прямо сказал мне решать по обстоятельствам, если сочту нужным – порубать всех к чертовым псам, как вы пана Потоцкого в Вавеле. Да, опять бы наступило бескоролевье, но оно быстрее закончится, чем сейчас, когда мы будем бесплодно ждать возвращения Хенрика Валезы и, только уверившись в его вранье бесповоротно, примемся искать нового монарха. Отвечаю на ваш вопрос – вы не арестованы. Но в Вавеле я не обещаю снисхождения. Люди злы за кровопролитие в день праздника королевского обручения. Скажите, кто-то еще бился в подвале против наших?

– Вообще-то я один справился.

– С восемью! Верится с трудом. Но даже если и не один, король назначил лично вас единственным ответственным.

– Помню. Оказывается, я погорячился, спасая его от восьми сабель.

– Жизнь несправедлива, пан де Бюсси. Монархи тоже несправедливы. Вы не арестованы, но готовьтесь к худшему.

Обнадежил! Чтобы собраться с мыслями, я разделся донага, не стесняясь взглядов удивленных спутников, и с наслаждением упал в речную воду чуть выше места, где пьют лошади. Холод пробрал до костей и принес ясность разума, правда, никаких новых идей не прибавилось. Провонявшая одежда, натянутая на мокрое тело, заставила вспомнить о смене белья. Мне хотя бы позволят переодеться в моей бывшей келье над бывшими королевскими апартаментами?

Обратный путь растянулся на четыре дня. У меня не забрали ни шпагу, ни огрызок сабли, ни пистолеты, тем не менее не спускали глаз.

А куда деваться-то? Даже если легконогая Матильда сумеет оторваться от людей Опалинского, в одиночку вновь выбраться к имперской границе вряд ли реально, стану изгоем и среди поляков, и среди своих, ослушавшись веления короля.

Я старался не думать об обещанном худшем, отрешенно смотрел на солнце, на небо, на простирающиеся до горизонта поля и зеленые глыбы лесов, крестьян, кланяющихся проезжающим господам… В Вавеле мне уготованы иные картины.

В каком-то романе о шестнадцатом веке Генриху Наваррскому были приписаны слова: «Париж стоит мессы». Имелся в виду не молебен, а обращение гугенота Наварры в католическое вероисповедание, что открыло ему дорогу к женитьбе на Марго, а потом после нескольких извивов судьбы – и к французской короне. В этой реальности возвращение в Париж король Генрих Валуа оплатил иначе – ценой моей головы. Мне цена казалась завышенной, но удастся ли поторговаться?

Узнал об этом спустя шесть суток после бала, на котором король Хенрик Валезы прилюдно назначил на июль свою свадьбу. Я вновь оказался в особняке Радзивиллов и получил аудиенцию у пана Николая незамедлительно, без всяких формальностей и проволочек. И без особого радушия со стороны хозяина.

Вечер, тот же зал, но камин погашен, слуги не приносили еду, а Сиротка даже не предложил присесть с дороги, впрочем, и сам остался на ногах. На нем – черно-серый дорожный костюм под коротким бежевым плащом, сапоги в пыли, видно, сам тоже только что прибыл и не позволил слугам даже смахнуть грязь с сапог, до того торопился узнать новости.

– Пан Опалинский мне все доложил… вкратце. Де Бюсси, скажите мне правду хоть раз: король вернется в Краков?

– Если сядет на французский трон – вряд ли. По крайней мере, до нашего расставания под Аушвицем он не собирался возвращаться.

– Я так и думал… – магнат ступил к конторке для писания писем и машинально пробарабанил пальцами по деревянной поверхности. – Де Бюсси, я предупреждал, что не стерплю обман и предательство!

– В чем же вы видите их? Я вас ни разу не обманул.

– Но не предупредили, что Хенрик навострился сбежать. У вас было достаточно времени, чтобы предупредить! Передать записку с лакеем, что ли.

– Пшепрашам, пан Николай, я действовал исключительно в ваших интересах. Думаю, не ошибусь, если предположу – вы приказали бы задержать беглеца. Верно? Потом сожалели бы об этом поступке. Речь Посполитая обезглавлена, но в Вильно правит ваш родственник! Чем не повод для расторжения унии с Польским королевством?

– Мальчишка! – сорвался магнат, всего на несколько лет меня старше, естественно – в этом мире, в прошлом я уже приближался к пенсионному возрасту, если от меня что-то там осталось. – Предоставьте мне решать, что важно, а что нет, и какие действия предпринимать!

– Виноват, ясновельможный.

– Виноват, как же… – Николай, оставив в покое конторку, приблизился ко мне, выкатив побелевшие от гнева глаза. – Плевать вы хотели на наши дела, поэтому не чувствуете никакой вины. Плевали и на наши договоренности. Сбежал в Париж и думал – с концами! Ничто вас не остановило. Даже бедняги из охраны подземного хода!

– Они первыми обнажили сабли. Я очередной раз не позволил себя убить.

– Думаете, вывернетесь и на этот раз, исторгнув очередную ложь? Вы слишком высокого мнения о себе, француз. Наверно, считали, что влияете на события… Глупец! Помните, как залезли ко мне в особняк до пожара? Я едва успел убрать слуг и расположиться в средней зале, пока вы с медвежьим грохотом барахтались на чердаке. Зато удалось скормить вам сказку о Фирлее, и вы подпустили старого дурака совсем близко к Хенрику. Жаль только, что маршалок распорядился случаем совершенно бездарно. В общем, даже для вашего короля от вас никакого толку, одни проблемы, де Бюсси. Договор расторгнут. Если вас снова попробуют уничтожить, не рассчитывайте на мое заступничество.

– Премного благодарен и за то, что вы сделали, пан Радзивилл. Эти несколько люблинских дней в мае могли стать для меня последними. Что же дальше? Домашний арест в Вавеле?

– Домашний? – У магната глаза расширились от моей наглости. – Чтоб вы шастали по дворцу, затевали стычки и вновь убивали людей?! Ну уж нет.

На звон хозяйского колокольчика примчался лакей, тут же усланный за маршалком.

– Пан Опалинский! – приказал ему Радзивилл. – Заприте этого француза в тюремную камеру и покрепче.

– За убийство шляхтичей при попытке к бегству?

– Нет… – Сиротка на миг задумался. – Бросаем тень на Хенрика, приказавшего бежать. Как бы то ни было, формально он – наш король по сей день. А король имеет право покидать дворец, когда ему заблагорассудится… Нормальный король, пся крев!

Он грохнул кулачком по конторке, выбив из нее жалобный скрип.

– Тогда по какому…

– По какому угодно другому обвинению. Ну, например… Вспомнил! В апреле де Бюсси напал на трактирщицу в Люблине и грязно ее домогался. Теперь злодей изловлен. Пан Опалинский, сажайте его под замок и отошлите гонца в Люблин, пусть привезет все необходимые заявления для суда. Впрочем, – он выдавил улыбку, – Хенрик вправе вас помиловать. Если вернется в Вавель. Иначе ждите милости только у палача.

– Вашу шпагу, пан де Бюсси, – протянул руку Опалинский, мне не осталось ничего другого, как снять перевязь.

Итак, на пути в Париж обнаружилась непредвиденная остановка, причем в точке старта. Длительность ее мне обещана до возвращения короля. То есть до бесконечности. А так все хорошо складывалось…